Текст книги "Грязная работа"
Автор книги: Кристофер Мур
Жанр: Городское фэнтези, Фэнтези
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)
Кто-то рядом сказал:
– Светская болтовня отнюдь не просветляет, когда потеряешь близкого человека, а?
Чарли развернулся на голос и с изумлением увидел Верна Гловера – малорослого Торговца Смертью: тот жевал капустный салатик с фасолью.
– Спасибо, что пришли, – на автомате ответил Чарли.
Верн отмахнулся от благодарностей пластмассовой вилкой.
– Тень видели?
Чарли кивнул. Доехав утром до материного дома, он увидел, что тень со столовой горы уже доползла до переднего двора, и вопли падальщиков, что вились стаями по ее краям, уже просто оглушали.
– Вы не говорили, что ее больше никто не видит. Из Сан-Франциско я звонил сестре проверить, как она движется, но Джейн ничего не заметила.
– Простите, но они ее не видят – по крайней мере, насколько я могу судить. Ее не было пять дней. Вернулась утром.
– Когда я прилетел?
– Наверное. Это все из-за нас? Кофе с пончиками – и уже конец света?
– Дома я пропустил две души, – ответил Чарли, улыбнувшись господину в винного цвета костюме для гольфа: мужчина в знак сочувствия, проходя мимо, прижал руку к сердцу.
– Пропустили? И они достались этим – как вы их назвали? – сточным гарпиям?
– Возможно. Как бы там ни было, оно, похоже, от меня не отстает.
– Извините, – сказал Верн. – Но я все равно рад, что мы поговорили. Мне теперь не так одиноко.
– Ну да, – сказал Чарли.
– И мои соболезнования, – торопливо прибавил Верн. – Вы как вообще?
– До меня, наверное, еще не дошло, – ответил Чарли. – Но, кажется, я теперь сирота.
– Я прослежу, кому достанется ожерелье, – сказал Верн. – И буду с ним бережно.
– Спасибо. Думаете, мы в силах контролировать, кому следующему достается душа? В смысле – по-на-стоящему? В “Большущей-пребольшущей книге” сказано, что они перемещаются, как им надлежит.
– Надо полагать, – ответил Верн. – Всякий раз, когда я что-нибудь продавал, свет в них тут же гас. Если человек не тот, этого бы, наверное, не было?
– Ну, видимо, – сказал Чарли. – Хоть тут какой-то порядок.
– Вы знаток, – сказал Верн – и выронил вилку. – Кто это? Ух какая классная.
– Это моя сестра, – ответил Чарли. К ним направлялась Джейн. В темно-сером двубортном костюме Чарли от “Армани” и черных туфлях с завязочками. Ее платиновые волосы были уложены и залакированы волнами перманента тридцатых годов в палец толщиной и виднелись из-под черной шляпки с вуалью, которая закрывала все лицо до губ, сиявших, точно красные “феррари”. На взгляд Чарли, она, как обычно, смахивала на помесь робота-убийцы и персонажа Доктора Зойсса[62]62
Теодор Зойсс Гайзел (1904–1991) – американский художник и детский поэт.
[Закрыть], но если попробовать сощуриться и не обратить внимания на тот факт, что она его сестра… и лесбиянка… и его сестра, то можно было, наверное, постичь, как ее волосам, губам и чистой линейности удается поразить кого-нибудь “классом”. Особенно таких, как Верн, кому для покорения женщин ее роста потребуется альпинистское снаряжение и баллон кислорода.
– Верн, позвольте представить вам мою неописуемо классную сестру Джейн. Джейн, это Верн.
– Здрасьте, Верн. – Джейн протянула ему руку, и Торговец Смертью поморщился от хватки.
– Примите мои соболезнования, – сказал он.
– Спасибо. Вы знали нашу маму?
– Верн ее очень хорошо знал, – сказал Чарли. – Вообще-то мама перед самой смертью очень хотела, чтобы ты позволила Верну угостить тебя пончиком. Не правда ли, Верн?
Тот закивал с такой силой, что Чарли послышалось, как щелкают его позвонки.
– Ее предсмертное желание, – сказал Верн.
Джейн не шелохнулась и ничего не ответила. Поскольку глаза ее прятались под вуалью, Чарли не видел, какое у нее лицо, но догадывался, что она своим лазерным взором пытается прожечь спаренные дырки в его аорте.
– Знаете, Верн, это было бы очень мило, но не могли бы мы отложить приглашение? Мы только что похоронили маму, и мне нужно кое-что обсудить с братом.
– Это ничего, – сказал Верн. – И пончиком угощать необязательно, если вы следите за фигурой. Знаете, можно кофе, салатик, что угодно.
– Запросто, – сказала Джейн. – Раз так хотелось маме. Я вам позвоню. Однако Чарли сообщил вам, что я лесбиянка, правда?
– О боже мой, – произнес Верн. Он чуть не сделал стойку на руках от возбуждения, но тут вспомнил, что он на поминках, где открыто воображать себе ménage á troi[63]63
Расклад на троих (фр.).
[Закрыть] с дочерью усопшей как-то неприлично. – Простите, – пискнул он.
– Увидимся, Верн, – успел сказать Чарли, когда сестра повлекла его за собой к клубной кухоньке. – Я напишу вам про остальное.
Едва они свернули за угол, Джейн двинула брата в солнечное сплетение, вышибив дух.
– О чем ты себе думал? – прошипела она, откинув вуаль, чтобы ему лучше было видно, как она рассвирепела, – вдруг через пузо до брата не дошло.
Чарли ловил ртом воздух и хохотал.
– Этого хотела мама.
– Моя мама только что умерла, Чарли.
– Ага, – сказал он. – Но ты себе даже не представляешь, что ты сделала для этого мужика.
– Вот как? – Джейн подняла бровь.
– Он навсегда запомнит этот день. У него больше не случится ни одной сексуальной фантазии, в которой к не-му не будешь подходить ты, – притом, вероятно, в чужих туфлях.
– И тебе не кажется, что это извращение?
– Ну-у… да, ты моя сестра, но для Верна это главный миг в жизни.
Джейн кивнула:
– Ты довольно неплохой человек, Чарли, раз так заботишься о постороннем недомерке…
– Ну… да, знаешь…
– Хотя и жопа с ручкой! – закончила Джейн и снова утопила кулак в солнечном сплетении Чарли.
Странное дело – хватая губами воздух, Чарли свято верил: где бы мама сейчас ни была, она им довольна.
“Пока, мамуля”, – подумал он.
Часть третья. Поле битвы
Завтра мы встретимся,
Смерть и я, —
И жнец вонзит косу
В того, кто глаз не сомкнул.
Даг Хаммаршёльд
19. Все в норме, если дичь не рвет подметки
Элвин и Мохаммед
Когда Чарли возвратился домой с похорон матери, в дверях его встретили два очень крупных, очень радостных представителя семейства псовых, кои, не будучи ныне отвлекаемы заложником хозяйкиной любви, сумели в полной мере оделить нежностью и радостью вернувшегося хозяина. Общеизвестно – и даже записано в уставе Американского псового клуба, – что человек не бывает поистине употреблен никакой собачкой, пока его не употребит пара четырехсотфунтовых адских псов одновременно (Раздел 5, Параграф 7: Стандарты употребления, доставания и приходования человека собакой). И, несмотря на применение сверхкрепкого дезодоранта перед вылетом из Седоны, Чарли обнаружил, что когда человеку в подмышки неоднократно тычутся два мокрых песьих пениса, ощущения свежести не возникает.
– Софи, позови их. Сними их с меня, Софи.
– Щеники с папулей пляшут, – хихикнула Софи. – Пляши, папуля!
Миссис Лин рукой закрыла девочке глаза, дабы оградить от скверны – невольного отцовского опущения до полного скотства.
– Иди руки мой, Софи. Обедай, пока папа с шиксами безобразуй. – Миссис Лин не могла не провести оперативной оценки скользких и красных песьих елдаков в денежном эквиваленте, пока упомянутые агрегаты скорострельно втыкались в оксфордскую хозяйскую рубашку, точно тюбики губной помады с поршневым приводом. Травник в Китайском квартале заплатит целое состояние за порошок из сушеных членов Элвина и Мохаммеда. (На исторической родине миссис Лин мужчины готовы на все, лишь бы упрочить свою мужскую силу, – мелют в порошок даже вымирающие виды и заваривают из них чай, напоминая тем самым некоторых американских президентов, полагающих, что ни один стояк не сравнится с тем, который возникает, когда разбомбишь несколько тысяч инородцев.) И тем не менее все говорило об одном: состояние за сушеные псиные фаллосы останется невыплаченным. Миссис Лин давно уже потеряла надежду разобрать адских псов на запчасти – после того, как попыталась отправить Элвина к праотцам посредством резкого и звонкого удара сковородой в череп, а пес просто взял и скусил чугунную посудину с длинной ручки, сжевал ее, брызжа во все стороны слюной и металлической стружкой, после чего сел по стойке смирно и попросил добавки.
– Полейте же их водой! – заорал Чарли. – Лежать, собачки. Хорошие песики. Фу, бля.
Этот сигнал SOS активировал миссис Лин, и, соразмерив свое перемещение с горой человечьего и собачьего мяса, качающейся в дверях, она проскочила мимо Чарли в коридор и затопотала вниз.
Лили
Лили взбежала по лестнице и на ковре в прихожей затормозила юзом – ее остановило зрелище двух псов, употребляющих ее работодателя.
– Ашер, да ты извращенец!
– На помощь, – вымолвил Чарли.
Лили сдернула со стены огнетушитель, подтащила к дверям, сорвала чеку и окатила содержимым резвящееся трио. Две минуты спустя Чарли валялся мороженой кучей на пороге, а Элвин и Мохаммед, запертые в хозяйской спальне, весело дожевывали опустевший баллон. Лили заманила их туда, когда они пытались откусить струю СО2, – похоже, собачкам после радушного приема, оказанного хозяину, очень хотелось освежиться морозной радостью.
– Ты нормально? – спросила Лили. На ней был поварской халат поверх красной кожаной юбки и высоких сапог на платформе.
– Неделя выдалась трудноватая, – признался Чарли.
Лили помогла ему встать на ноги, стараясь не касаться влажных пятен на рубашке. Чарли совершил контролируемое падение на диван. Лили поспособствовала его приземлению, кое завершилось тем, что одна ее рука неловко застряла под его копчиком.
– Спасибо, – сказал Чарли. С его ресниц и волос еще не сошел иней.
– Ашер, – сказала Лили, стараясь не смотреть ему в глаза. – Мне об этом неловко говорить, но я думаю, что, с учетом ситуации, мне пора что-то сказать.
– Хорошо, Лили. Кофе будешь?
– Нет. Заткнись, пожалуйста. Спасибо. – Она помедлила и поглубже вдохнула, но руку из-под спины Чарли не вытащила. – Много лет ты был добр ко мне, и хоть я никому другому бы в этом ни за что не призналась, без тебя, наверное, я б и школу не закончила, и не получилось бы из меня ничего путного, если бы не твое влияние.
Чарли по-прежнему смаргивал кристаллы льда, стараясь хоть что-нибудь увидеть: он уже думал, что веки у него обморожены.
– Это ерунда, – сказал он.
– Пожалуйста, прошу тебя, заткнись, – повторила Лили. Еще один глубокий вдох. – Ты всегда прилично ко мне относился, несмотря на мои, как я их называю, стервозные моменты и несмотря на то, что ты связался с темными делами, и вообще смертельный чувак, и тебе есть о чем подумать и без меня… мои соболезнования, кстати.
– Спасибо, – ответил Чарли.
– Так вот, учитывая то, что я слышала про то, как ты провел ночь до того, как умерла твоя мама, и все такое, и то, что я видела сегодня, я думаю – и это правильно, – что я тебя чикну.
– Чикнешь меня?
– Да, – ответила она. – Ради вящего блага, хоть ты и конченый чурбан.
Чарли отъерзал от нее подальше по дивану. Секунду смотрел на нее, пытаясь понять, не разыгрывают ли его, затем, решив, что все же, видимо, нет, ответил:
– Лили, это с твоей стороны очень мило, и…
– Только никаких дикостей, Ашер. Ты должен понять, что я на это решилась только из жалости и человеческой порядочности. А если тебе надо выебываться, иди к шлюхам на Бродвей.
– Лили, я не знаю, что…
– И только не в попу, – добавила Лили.
Из-за дивана послышался пронзительный девчачий смешок.
– Привет, папуля. – Софи высунулась у них за спинами. – Я по тебе скучала.
Любящий отец выхватил ее из-за дивана и звучно чмокнул в щеку.
– Я тоже по тебе скучал, солнышко.
Софи его оттолкнула:
– А почему у тебя снег на голове?
– А, это… Лили нужно было немножко поморозить Элвина и Мохаммеда, чтобы они успокоились, и чуточку попало на меня.
– И они по тебе скучали.
– Я так и понял, – сказал Чарли. – Солнышко, сходи поиграй у себя в комнате, пока мы с Лили тут о делах поговорим, а?
– А где собачки? – спросила Софи.
– Они у папы в комнате… втыкают. Сходи поиграй, а потом мы поедим “Сырных тритончиков”?
– Ладно. – Софи соскользнула на пол. – Пока, Лили. – И она помахала Лили.
– Пока, Софи, – сказала Лили, побледнев больше обычного.
И Софи зашагала прочь под новый марш собственного изобретения:
– Толь-ко не в по-пу – толь-ко не в по-пу – толь-ко не в по-пу.
Чарли повернулся к Лили:
– Это наверняка оживит уроки в первом классе у миссис Магнуссен.
– Ну да, это пока неловко, – ответила Лили не моргнув глазом. – Но придет день, и она скажет мне спасибо.
Чарли постарался смотреть на пуговицы своей рубашки так, будто глубоко задумался, но не вышло, и он захихикал, попробовал перестать и в конце концов просто фыркнул.
– Господи, Лили, да ты мне как младшая сестренка, я бы ни за что…
– О, великолепно. Я предлагаю тебе дар – от всей, можно сказать, души, а ты…
– Кофе, Лили, – вздохнул Чарли. – Можно я попрошу тебя сварить мне кофе, а не чикать меня, а затем посидеть и поговорить со мной, пока я его пью? Тебе одной известно, что у нас с Софи происходит, а мне нужно привести мысли в порядок.
– Чикнуть было бы, вероятно, быстрее. – Лили посмотрела на часы. – Давай я позвоню вниз и скажу Рею, что задерживаюсь.
– Здорово, – ответил Чарли.
– Я все равно собиралась тебя чикнуть только в обмен на информацию о Торговле Смертью, – сказала Лили и взяла трубку со стойки.
Чарли опять вздохнул:
– Те же мысли мне и нужно привести в порядок.
– Как угодно, – сказала Лили, – но в смысле попы я несгибаема.
Чарли постарался мрачно кивнуть, но опять захихикал. Лили метнула в него телефонную книгу Сан-Франциско.
Морриган
– Эта душа пахнет ветчиной, – сказала Немайн, морща нос, к которому поднесла кусок мяса, нанизанный на длинный коготь.
– Я тоже хочу, – сказала Бабд. – Дай. – И она цапнула падаль, на лету отхватив кусок размером с кулак.
Троица расположилась в забытых остатках фундамента ниже подвалов Китайского квартала: Морриган возлежали на балках, обгоревших еще при великом пожаре 1906 года. Маха, у которой уже проступал жемчужный головной убор, который она гордо носила в своем женском облике, рассматривала череп мелкого животного при свече, которую сама натопила из жирка мертвых младенцев. (Маха всегда тянулась к искусствам и ремеслам, и остальные две сестры завидовали ее талантам.)
– Не понимаю, зачем душа – в человечине, а не в человеке.
– И на вкус ветчина, по-моему, – сказала Немайн. Светящиеся красным кусочки души брызгали у нее изо рта, когда она говорила. – Маха, ты помнишь ветчину? Нам она нравится?
Бабд пожевала свой кусок мяса и вытерла когти о нагрудное оперение.
– Ветчина – это новое, по-моему, – ответила она. – Как сотовые телефоны.
– Ветчина не новое, – сказала Маха. – Это копченая свинина.
– Нет! – потрясенно ответила Бабд.
– Да, – сказала Маха.
– Не человечина? Тогда как тут может быть душа?
– Спасибо, – сказала Маха. – Именно это я и пыталась сказать.
– Я решила, что нам ветчина нравится, – сказала Немайн.
– Тут что-то не так, – промолвила Маха. – Не должно быть настолько легко.
– Легко? – взвилась Бабд. – Легко? Да чтобы дойти до этого, ушли сотни… нет – тысячи лет. Сколько тысяч лет, Немайн? – Бабд посмотрела на ядовитую сестру.
– Много, – ответила Немайн.
– Много, – сказала Бабд. – Много тысяч лет. Куда уж легче.
– Души к нам приходят сами, без тел, без душекрадов, – это как-то слишком легко.
– Мне нравится, – сказала Немайн.
Минуту все молчали. Немайн покусывала тлеющую душу, Бабд прихорашивалась, а Маха изучала череп зверюшки, вертя его в когтях туда и сюда.
– Мне кажется, это сурок, – сказала она.
– Ты не можешь отличить ветчину от сурка? – спросила Немайн.
– Фиг знает, – сказала Маха.
– Я не помню сурков, – промолвила Немайн.
Бабд тяжело вздохнула:
– Все идет так хорошо. Вот вы когда-нибудь вообще задумываетесь: когда мы все окажемся Сверху и Тьма будет править всем – ну, типа, что дальше?
– Ты это в каком смысле – “что дальше”? – осведомилась Маха. – Мы будем властвовать над всеми душами и карать смертью как захотим, пока не поглотим весь свет человеческий.
– Ну да, это я знаю, – сказала Бабд. – Но потом-то что? В смысле… ну, властвовать и все такое – это, конечно, очень мило, но что – где-нибудь всегда будет Оркус? Фыркать и рычать?
Маха отложила череп и выпрямилась на обугленной балке:
– Это еще что за базары?
Немайн улыбнулась – зубы ее были идеально ров-ны, лишь клыки длинноваты:
– Она все сохнет по этому своему тощенькому душекраду с сабелькой.
– По Новому Мясу? – Маха не могла поверить своим ушам – те стали видны лишь несколько дней назад, когда прямо в лапы Морриган забрела первая из “дармовых душ”, так что слух Махи уже давненько ничего не возмущало. – Тебе нравится Новое Мясо?
– “Нравится” – это немножко сильное слово, – ответила Бабд. – Мне просто думается, что он интересный.
– Интересный – в смысле, тебе хотелось бы разложить его кишки в грязи интересным узором? – уточнила Маха.
– Вообще-то нет – это ты у нас талант.
Маха посмотрела на Немайн – та ухмыльнулась и пожала плечами.
– А не грохнуть ли нам Оркуса, сразу как восстанет Тьма? – предложила Немайн.
– Я уже немного утомилась от его проповедей, а если не явится Люминатус, Оркус станет совсем невозможный. – Маха пожала плечами, сдаваясь. – Ну да, а чего нет?
Император
Император Сан-Франциско был озабочен. В городе что-то ощутимо испортилось, однако его величество толком не знал, что делать. Ему не хотелось недолжным манером полошить людей, но он и не желал, чтобы те оказались не готовы к опасности, которая им, вероятно, грозит. Император верил: справедливый и милостивый правитель не станет пускать в ход страх, дабы манипулировать подданными, – а пока он не отыщет надежного доказательства, что угроза подлинна, звать к оружию преступно.
– Иногда, – излагал он Лазарю, своему неколебимому золотистому ретриверу, – человек должен собрать в кулак все свое мужество и просто сидеть тихо. Сколько рода человеческого перепорчено из-за того, что движение путали с прогрессом, друг мой? Сколько?
И все равно – Император видел разное. Странное разное. Однажды глубокой ночью в Китайском квартале по улочкам вился дракон, сотканный из ту-мана. А еще раз, очень ранним утром, у пекарни “Бодин” на площадь Гирарделли из ливнестока выползло что-то похожее на голую женщину, измазанную моторным маслом, схватило из мусорной урны картонный стаканчик, где еще плескался латте, и нырнуло обратно в канализацию, едва из-за угла вывернул полицейский на велосипеде. Император твердо знал: он такое видит потому, что чувствительнее многих, потому что живет на улице и способен ощутить мельчайшие оттенки перемен. А кроме того, потому что совершенно, бесповоротно, до лая на луну ебанут. Однако все это не освобождает от ответственности за подданных, да и легче ему не становится: природа того, что он видел, крайне его тревожила.
Особенно Императору не давала покоя белочка в фижмах, но он не мог сказать наверняка почему. Белочки ему нравились – вообще-то он часто водил свою армию в парк Золотые Ворота за ними гоняться, – однако прямоходящая белочка в розовом бальном – платье XVIII века, что копалась в мусорном баке за “Империей Эмпанад”, – ну… это несколько обескуражи-вало. Император был уверен, что Фуфел, спавший, свернувшись калачиком, в огромном кармане царственного пальто, с ним бы согласился. (В душе крысятник, Фуфел имел менее чем просвещенное мнение насчет – уживаемости с любыми грызунами, и уж подавно – с грызунами, разодетыми ко двору Людовика XVI.)
– Не хочу критиковать, – произнес Император, – но ансамбль могли бы дополнить и туфли, как ты считаешь, Лазарь?
Тот, обычно вполне толерантный ко всем непеченюшным существам, большим и малым, зарычал на белку – из-под юбки у нее торчали цыплячьи ножки, что, сами понимаете, выглядело дико.
От рычания заерзал и проснулся Фуфел и вылетел из шерстяной своей опочивальни, словно Грендель[64]64
Грендель – чудовище из англосаксонской эпической поэмы “Беовульф” (Bowulf, ок. 700–1000).
[Закрыть] из берлоги. С терьером незамедлительно приключился апоплексический припадок лая – он будто хотел сказать: “Если вы вдруг не заметили, друзья мои, в помойке роется белочка в бальном платье, а вы тут сидите, как библиотечные каменные львы!” Прогавкав сие – сообщение, он запустился: мохнатая ракета с системой наведения на белочек, в главный мозг которой введена только одна программа – поголовное уничтожение грызунов.
– Фуфел, – окликнул его Император. – Постой.
Поздно. Белочка попробовала вскарабкаться по кирпичной стене, но зацепилась юбками за водосток и рухнула обратно в канаву, как раз когда Фуфел вышел на расчетную скорость и траекторию. Тогда белочка схватила дощечку, оторванную от сломанного ящика, и замахнулась на своего гонителя, который успел отпрыгнуть и тем самым уберег свой пучий глаз от гвоздя.
Последовало рычанье.
Тут Император заметил, что ручки у белки по природе своей рептильны, а ноготки на пальчиках выкрашены приятным розовым лаком в тон платью.
– Такое не всякий день узришь, – сказал Император. Лазарь согласно гавкнул.
Белочка бросила доску и пустилась наутек, изящно и споро перемещаясь на цыплячьих ножках и подхватив юбки ящеричьими лапками. Фуфел опомнился после первого шока от вооруженной белки (прежде он встречал такое лишь в собачьих кошмарах, вызванных поздним потреблением пиццы с чорисо от благодетеля из “Домино”) и бросился в погоню. За ним по пятам спешили Император и Лазарь.
– Нет, Фуфел, – кричал Император. – Это не нормальная белка.
Лазарь, не знавший, как сказать “а то”, замер и посмотрел на Императора.
Белочка пулей вылетела из переулка, спрыгнула в канаву и понеслась дальше, уже на всех четырех конечностях.
Свернув за угол, Император успел только заметить, как розовый клочок платья исчез в ливнестоке. Бестрепетный Фуфел ринулся за ней. От решетки эхом отозвался лай терьера. Он затихал: Фуфел гнался за добычей все глубже во тьму.
Ривера
Ник Кавуто сидел напротив Риверы с тарелкой бизонь-его рагу диаметром где-то с крышку мусорного бака. Они обедали в “Едальне Томми” – старомодном заведении на Ван-Несс, где в любой день года подавали еду типа домашней: мясной рулет, фаршированную индейку и бизонье рагу. По телевизору над баром показывали сан-францисские спортивные команды – если они с кем-нибудь играли.
– Что? – спросил здоровенный лягаш, когда заметил, как его напарник закатил глаза. – Что, блин?
– Бизоны как-то раз чуть не вымерли, – сказал Ривера. – У тебя есть предки на Великих равнинах?
– Особые порции для охранников правопорядка – защита, служба и прочее требуют белков.
– Целого бизона?
– Я критикую твои увлечения?
Ривера посмотрел на свою половинку сэндвича с индейкой и чашку фасолевого супа, затем на рагу Кавуто, затем на сэндвич-недомерок, затем на кулинарный колосс напарника.
– Моему обеду стыдно, – сказал он.
– Так тебе и надо. Месть за итальянские костюмы. Обожаю ходить на каждый вызов так, чтобы все думали, будто я жертва.
– Мог бы купить себе пароварку, или давай я скажу своему парню, чтобы он тебе что-нибудь симпатичное подобрал.
– Своему парню, который серийный убийца и старьевщик по совместительству? Нет, спасибо.
– Он не серийный убийца. У него какое-то дикое говно творится, но он никого не убивал.
– Только этого нам и не хватало – еще кучки дикого говна. А чем он на самом деле занимался той ночью, про которую ты подавал рапорт?
– Я же сказал – я проходил мимо, а его пытались ограбить, мужик держал его на мушке. Я вытащил оружие и велел негодяю прекратить, он нацелил пушку на меня, я и выстрелил.
– Дулю с маком. Ты никогда в жизни одиннадцать раз подряд не стрелял, чтоб десять раз в яблочко не попасть. Чего там за хуйня была?
Ривера огляделся: три клиента за другим концом стола были поглощены матчем по телевизору.
– Я попал в нее все разы.
– В нее? Негодяем была баба?
– Я этого не сказал.
Кавуто выронил ложку.
– Старик? Только не говори мне, что ты подстрелил рыжую. Я думал, с этим покончено.
– Нет, это новая херня… вроде… Ник, ты меня знаешь, я не буду стрелять без нужды.
– Просто расскажи, что случилось. Я тебя прикрою.
– Эта херня была – как баба с крыльями или типа того. Вся черная. То есть, блядь, черная как смоль. С когтями, похожими на… я не знаю, трехдюймовые стальные костыли. Мои пули вырывали из нее куски – перья, черная слизь какая-то, всякая срань везде брызгала. Она приняла девять в корпус, а потом улетела.
– Улетела?
Ривера отхлебнул кофе, наблюдая за реакцией напарника поверх кружки. По службе им вместе приходилось переживать довольно необычные вещи, но Ривера не был убежден, что, расскажи кто-нибудь такое ему, он поверил бы в эту историю.
– Ну. Улетела.
Кавуто кивнул:
– Ладно, я понял, почему ты не захотел писать об этом в рапорте.
– Ну да.
– Значит, баба с крыльями, – произнес Кавуто, словно это они уладили, у него не осталось сомнений, – и что – теперь? – Она грабила этого Ашера из лавки старьевщика?
– Дрочила его.
Кавуто опять кивнул, взялся за ложку и зачерпнул огромный ком рагу с рисом. Жуя, он не переставал кивать. Вроде хотел сказать что-то, но быстро набил рот снова, будто останавливал себя. Похоже, его отвлек матч по телику, и обед напарник доел в молчании.
Ривера тоже хлебал супчик безмолвно.
Уходя из заведения, Кавуто выхватил из тары у кассы две зубочистки и одну дал Ривере. Они вышли в прекрасный сан-францисский денек.
– Так ты следил за Ашером?
– Старался присматривать. На всякий случай.
– И ты всадил в нее девять пуль за то, что она его дрочила? – наконец осведомился Кавуто.
– Наверное, – согласился Ривера.
– Знаешь, Альфонс, вот именно поэтому я с тобой и не выхожу на люди. У тебя переебаны все ценности.
– Она не человек, Ник.
– Все равно. Дрочила? И за это – смертоносное насилие? Ну я не знаю…
– Ничего не смертоносное. Я ее не убил.
– Девять в грудь?
– Я ее… то есть, это… видел. Вчера вечером. На моей улице. Она за мной следила из ливнестока.
– А ты поинтересовался у этого Ашера, как он вообще познакомился с летающей пуленепробиваемой бабой?
– Поинтересовался. Но я не могу тебе сказать, что он мне ответил. Слишком дико.
Кавуто всплеснул руками:
– Ну так миленький боженька в тазике по водам плывет в унитазике!.. Мы же не хотим, чтоб эта блядская дичь рвала у нас подметки на ходу, или как?
Лили
Они допивали по второй кружке, и Чарли уже рассказал Лили о том, как не добыл два сосуда души, о встрече со сточной гарпией, о тени, что сползала с горы в Седоне, о другом варианте “Большущей-пребольшущей книги Смерти” и своих подозрениях касаемо того, что у его малютки может оказаться какая-то устрашающая проблема, – симптомами были два гигантских пса и умение убивать словом “киска”. Лили, с точки зрения Чарли, реагировала не на ту историю.
– Ты спутался с демоном из Преисподней, а я для тебя недостаточно хороша?
– Это не состязание, Лили. Можно мы не будем об этом говорить? Я знал, что ничего не надо тебе рассказывать. Меня другое беспокоит.
– Мне нужны подробности, Ашер.
– Лили, джентльмен не делится подробностями своих амурных похождений.
Лили скрестила руки на груди и напустила на себя недоверчивое отвращение – поза была красноречива, ибо не успела она открыть рот, а Чарли уже знал, что воспоследует:
– Враки. Тот легавый отстреливал от нее куски, а тебя волнует, как сохранить ее честь?
Чарли тоскливо улыбнулся:
– Знаешь, между нами что-то проскочило…
– О боже мой, да ты настоящий блядун!
– Лили, тебя никак не может ранить мой… моя реакция на твое щедрое и – позволь мне это сказать сейчас – необычайно соблазнительное предложение. Ёшкин кот.
– Это потому, что я слишком бойкая, да? Недостаточно темная для тебя? Раз ты у нас мистер Смерть и все такое.
– Лили, тень в Седоне ползла за мной. Когда я уехал из города, она исчезла. Сточная гарпия приходила за мной. Другой Торговец Смертью сказал, что я чем-то отличаюсь от прочих. У них раньше никогда не случалось смертей из-за присутствия таких, как я.
– Ты только что сказал мне “ёшкин кот”? Мне что, девять лет? Да я женщина…
– Мне кажется, я могу оказаться Люминатусом, Лили.
Лили заткнулась.
Затем подняла брови. Типа “нифига”.
Чарли кивнул. Типа “фига”.
– Большая Смерть?
– С большой буквы.
– Но ты же совершенно для этого неквалифицирован, – сказала Лили.
– Спасибо, мне гораздо легче.
Мятник Свеж
От глубины двести футов ниже уровня моря Мятнику всегда бывало не по себе, особенно если весь вечер до этого он пил сакэ и слушал джаз, – что он, собственно, в тот вечер и делал. Он ехал из Окленда в последнем вагоне последнего поезда – один, как в личной субмарине, мчался под Заливом, и в ушах его по-прежнему звучал сонаром тенор-саксофон, а полдюжины пропитанных сакэ и специями роллов с тунцом глубинными бомбами бултыхались в животе.
Вечер он провел на Эмбаркадеро в японском ресторане и джазовом клубе “У Сато”. Суси и джаз – странные сожители, в одну постель их уложили прихоть и притеснения. Началось все в Филлморе – до Второй мировой это был японский квартал. Когда же японцев интернировали в лагеря, а их дома и пожитки распродали, в освободившиеся здания заселились черные, приехавшие в город строить на верфях линкоры и эсминцы. За ними по пятам пришел и джаз.
Много лет Филлмор был джазовым центром Сан-Франциско, а “Город бопа” на Почтовой – первейшим джазовым клубом. Но война закончилась, японцы вернулись; и не одну ночь напролет японские пацаны простояли под окнами “Города бопа”, слушая Билли Холидей, Оскара Питерсона или Чарлза Мингуса[65]65
Билли Холидей (Элеонора Фейгэн, 1915–1959) – американская джазовая певица и композитор. Оскар Эммануэл Питерсон (1925–2007) – канадский джазовый пианист и композитор. Чарлз Мингус (1922–1979) – американский джазовый контрабасист, композитор, руководитель оркестра.
[Закрыть], – у пацанов на слуху творилось искусство и растекалось по всему ночному Сан-Франциско. Одним из этих пацанов был Сато.
– То был не просто курбет истории, – объяснял Сато Мятнику однажды поздно вечером, когда музыка стихла, а от сакэ красноречие оратора плавилось воском, – то была философская выверка: джаз – это же дзэнское искусство, сечешь? Контролируемая спонтанность. Как живопись тушью суми-э, как хайку, стрельба из лука, фехтование кэндо: джаз – то, что не планируешь, а делаешь. Репетируешь, играешь гаммы, учишь аккорды, а потом все свои знания, все свое воспитание сводишь в единый миг… “И в джазе всякий миг – это кризис, – цитировал Сато Уинтона Марсалиса[66]66
Уинтон Лирсон Марсалис (р. 1961) – американский джазовый трубач и композитор.
[Закрыть], – и все свое умение ты обрушиваешь на этот кризис”. Как фехтовальщик, лучник, поэт и художник – все это есть тут, – без будущего, без прошлого, лишь этот миг – и то, как ты с ним справляешься. Происходит искусство.
И Мятник, стремясь избежать своей жизни Смерти, сел на поезд в Окленд, чтобы отыскать миг, в коем можно спрятаться без сожалений о прошлом или тревоги за будущее, – чистое “вот сейчас”, что покоится в раструбе тенор-саксофона. Однако сакэ, слишком много будущего, маячившего на горизонте, и слишком много воды над головой навеяли на Мятника блюзовую тоску, миг растаял, и теперь Мятнику было не по себе. Все шло плохо. Он не сумел изъять два последних сосуда – впервые за свою карьеру – и уже видел (или слышал) последствия. Голоса из ливнестоков, громче и многочисленнее обычного, дразнили его. В тенях, на периферии зрения что-то двигалось: шаркало ногами, волочилось, а только взглянешь прямо – исчезало.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.