Текст книги "Грязная работа"

Часть вторая. Подержанные души

 
Смерть не ищите. Вас она сама найдет.
Ищите путь, который смерть исполнит.
 

Даг Хаммаршёльд[41]41
  Даг Яльмар Хаммаршёльд (1905–1961) – шведский поэт, журналист и государственный деятель, с 1953 г. до своей гибели в авиакатастрофе – Генеральный секретарь ООН.


[Закрыть]

10. Смерть выходит на прогулку

По утрам Чарли гулял. В шесть, после раннего завтрака, он на весь рабочий день вверял Софи попеченью миссис Корьевой или миссис Лин (смотря чья была очередь) и ходил – вернее, прохаживался, меряя город шагами, – с тростью-шпагой, ставшей его повседневной регалией, в мягких туфлях из черной кожи и дорогом подержанном костюме, который перелицевали в любимой химчистке Китайского квартала. Хотя Чарли делал вид, что у прогулок его имелась цель, ходил он, просто чтобы подумать – прикинуть на себя размерчик Смерти, поглядеть на людей, что по утрам так деловито снуют туда-сюда. Интересно, вот эта девушка-цветочница, у которой он часто покупает гвоздику в петлицу, – у нее есть душа? А умрет девушка – отдаст ли эту душу ему? Он смотрел, как мужик на Северном пляже, сделав капучино, рисует на пене рожицы и листья папоротника, и спрашивал себя, как такой – человек может функционировать без души. Или душа его собирает пыль на складе у – Чарли? На многих людей нужно было ему посмотреть, много мыслей обдумать.

Выходя к городскому населению, когда оно только начинало шевелиться, приветствуя день, готовясь к этому дню, Чарли ощущал не только ответственность за новую роль, но и силу – и, в конце концов, свою особость. Пускай он понятия не имеет, что делает, пускай ему пришлось потерять любовь всей своей жизни, – он избран. И, осознав это однажды на улице Калифорнии по пути с холма Ноб в финансовый район, где ему неизменно мстилось, будто он неполноценен и выброшен из мира, когда вокруг вьют свои финты брокеры и банкиры, лаясь при этом по мобильникам с Гонконгом, Лондоном или Нью-Йорком и никогда не глядя никому в глаза, Чарли Ашер пустился не столько прогуливаться, сколько вышагивать. Он в тот день впервые с детства забрался в вагончик канатной дороги на улице Калифорнии и повис на поручне над улицей, воздев трость, как в атаке, а рядом неслись “хонды” и “мерседесы” – всего в нескольких дюймах у него под мышкой. В конце линии он слез, купил у автомата “Уолл-стрит джорнэл”, подошел к ближайшему ливнестоку, расстелил газету, чтобы не посадить на брюки масляных пятен, опустился на четвереньки и заорал в решетку:

– Я избран, так что не дождетесь!

Когда он поднялся, рядом стояло человек десять – ждали зеленого на переходе. И смотрели на Чарли.

– Так надо было, – сказал он. Не извиняясь, просто объяснив.

Банкиры и брокеры, исполнительные ассистенты и специалисты по кадровым ресурсам, даже одна женщина, которая направлялась в пекарню “Бодин” подавать похлебку с моллюсками, – все кивнули, не очень понимая зачем, но они работали в финансовом районе и знали, что означает, когда кто-то “дожидается”; кроме того, если не рассудком, то душой они осознавали: Чарли орет по нужному адресу. Он сложил газету, сунул под мышку, затем повернулся и, когда потух красный, перешел дорогу вместе со всеми.

Иногда на таких прогулках Чарли целыми кварталами думал только о Рейчел и так погружался в воспоминания о ее глазах, ее улыбке, ее прикосновении, что вписывался прямо в людей. А бывали разы, когда люди сталкивались с ним – и даже не умыкали бумажник и не говорили “прошу прощения”, как разумелось бы само собой в Нью-Йорке; в Сан-Франциско это значило, что Чарли близок к сосуду, который следует изъять. Один он нашел – бронзовую каминную кочергу, выставленную за дверь вместе с мусором где-то на Русском холме. В другой раз он заметил сияющую вазу в эркере викторианского особняка на Северном пляже. Чарли собрал в кулак все мужество и постучал в дверь, а когда ему открыла молодая женщина, и вышла на крыльцо поискать гостя, и остолбенела, никого не найдя, Чарли проскользнул мимо нее в дом, схватил вазу и выскочил через боковой выход, не успела хозяйка зайти обратно, – сердце у него колотилось барабаном войны, адреналин шипел в крови, как гормональная карусель с кувырками. Тем утром, возвращаясь к себе в лавку, Чарли – с немалой иронией – поймал себя на том, что никогда не чувствовал в себе столько жизни. Пока не стал Смертью.

Каждое утро Чарли разнообразил свои прогулки. По понедельникам на заре ему нравилось ходить в Китайский квартал, когда привозили товар: ящики с морковкой, салатом, брокколи, цветной капустой, дынями и кочанами десятка разновидностей. Все это выращивали в Центральной долине латиносы, а потребляли в Китайском квартале китайцы; в руках белых плоды земли задерживались ровно настолько, чтобы успели извлечься питательные дензнаки. По понедельникам свежий улов привозили рыбацкие компании – обычно крепкие итальянцы, чьи семейства занимались этим по пять поколений; они вручали добычу непроницаемым китайским торговцам, чьи предки и сто лет назад покупали у итальянцев рыбу с фургонов на конной тяге. По тротуару перемещалась всевозможная живая и недавно живая рыба: люциан, скумбрия и палтус, морской окунь, морской налим и желтохвост, тихоокеанский омар без клешней, дандженесский краб, жуткий морской черт из глубин океана, где никогда не светит солнце, – саблезубый и с одиноким шипом на голове, где мерцает приманка для добычи. Чарли завораживали твари из самых глубин: большеглазые кальмары, каракатицы, слепые акулы, засекающие добычу электромагнитными импульсами, – существа, никогда не видевшие света. Они наводили Чарли на мысли о тварях из Преисподней, с кем ему предстояло столкнуться. Ибо, даже привыкая к ритму появления имен на тумбочке у кровати, к сосудам души, возникающим где ни попадя, к налетам воронов и нисхождениям теней, он неизменно ощущал Преисподников под мостовой, когда миновал ливнесток. Иногда слышал, как они там перешептываются и быстро замолкают в те редкие мгновения, когда на улице становится тихо.

Прогулки по Китайскому кварталу на заре стали для  Чарли неким опасным танцем: никаких задних дверей или переулков для выгрузки там не было, и весь товар передавался по тротуару. И хотя до сих пор Чарли особо не нравились ни опасности, ни танцы, он полюбил играть партнера тысяч крохотных китайских бабусь в черных тапочках или пластмассовых туфлях мармеладных оттенков; бабуси сновали от одного торговца к другому, жали, нюхали, колотили, искали свежайшее и лучшее для своих домашних, гнусаво блямкали приказами и вопросами на мандарине, и все время – в секунде или на волосок от гибели под тушами, огромными дыбами свежих уток или ручными тележками с пагодами ящиков, где возили живых черепах. Ни единого сосуда на своих китайских прогулках Чарли еще не изъял, но он был готов – сам вихрь времени и движения предсказывал, что однажды туманным утром чья-то бабуся поставит свои дурацкие, как мычание, тапки в угол.

Однажды утром, исключительно тренировки ради, Чарли схватил баклажан, к которому тянулась ошеломительно морщинистая гражданка, но та не стала вырывать овощ у него из рук неким таинственным приемом кунг-фу, как он рассчитывал, а посмотрела ему в глаза и качнула головой – дернула едва заметно, а может, и тик у нее, однако выглядело красноречивее не-куда. Чарли расшифровал так: “О, Белый Бес, ты не желаешь похищать у меня сей лиловый плод, ибо я лучше тебя на четыре тысячелетия предков и цивилизации; мои деды строили железные дороги и копали серебряные рудники, мои родители пережили землетрясение, пожар и общество, где сама китайская моя сущность была объявлена вне закона; я мать десятка детей, бабка сотни внуков и прабабка легиона; я рожала младенцев и обмывала покойников; я история, муки и мудрость; я Будда и дракон; так что убирай нахуй руку с моего баклажана, пока рука эта еще твоя”.

И Чарли отпустил.

И она ухмыльнулась – самую чуточку. Три зуба.

И Чарли себя спросил: если ему выпадет изымать сосуд у кого-нибудь из этих хрычовок Хроноса, справится ли он? И ухмыльнулся ей в ответ.

И попросил номер телефона, который потом отдал Рею.

– Вроде славная такая, – сказал он. – Зрелая.

Иногда прогулки заводили Чарли в Японский квартал, где он проходил мимо самой загадочной лавки в городе – “Ремонт обуви «Незримый башмак»”. Чарли все собирался как-нибудь зайти, но еще не вполне освоился с гигантскими воронами – своими противниками из Преисподней, – а также с тем, что он теперь Торговец Смертью, и не был уверен, что готов к незримым башмакам, тем паче если их нужно ремонтировать. Он частенько пытался заглянуть внутрь сквозь японские – иероглифы на витрине, только ничего не видел, что, само собой, ничего и не значило. Он просто не был готов. Но в Японском квартале располагался зоомагазин (“Дом приятных рыбок и хомячков”), где Чарли покупал рыбок для Софи и куда вернулся, чтобы заменить шестерых телеадвокатов на шестерых теледетективов, – и все они одновременно тяпнули Большую Пилюлю Снотворного неделю спустя. Чарли просто обезумел, когда обнаружил, что его малютка-дочь до опупения пускает слюни перед аквариумом, где плавает больше дохлых детективов, чем на кинофестивале нуара, тут же спустил всю шестерку в унитаз – после чего пришлось вантузом извлекать застрявших Магнума и Мэнникса[42]42
  Томас Магнум – главный герой американского телесериала “Магнум, Ч. Д.” (Magnum, P. I., 1980–1988), сыгранный Томом Селлеком. Джо Мэнникс – частный сыщик армянского происхождения, главный герой американского телесериала “Мэнникс” (Mannix, 1967–1975), сыгранный Майком Коннорзом.


[Закрыть] – и дал себе клятву в следующий раз подбирать для своей малышки более стойких зверушек. Однажды днем он выходил из “ДПРХ” с плексигласовым хабитатом и парочкой крепких морских свинок и столкнулся со своей работницей Лили, которая держала путь в кофейню на Ван-Несс, где планировала встретиться с подругой Эбби на предмет мрачных раздумий, пришпоренных порцией-другой латте.

– Эй, Лили, как дела? – Чарли пытался выглядеть вполне обыденно, но понимал: неловкость, коя воцарилась между ним и Лили в последние месяцы, ничуть не смягчается тем фактом, что она видит его посреди улицы с ящиком, набитым грызунами.

– Славные хомяки, – сказала Лили. На ней была школьная юбка из шотландки поверх черных трико и “докмартенсов”, а выше – бюстье из черного ПВХ, стискивавшее бледные перси Лили так, что они лезли через край, как бисквитное тесто из банки, случайно грохнутой о край прилавка. Фуксия – такой у нее сегодня был окрас дня, и вместе с фиолетовыми тенями на веках он очень шел к ее лиловым кружевным – перчаткам по локоть. Лили оглядела улицу и, не заметив никаких знакомых, зашагала в ногу с Чарли.

– Это морские свинки, а не хомяки, – сказал он.

– Ашер, что ты от меня скрываешь? – Лили чуть склонила голову набок, однако, задавая этот вопрос, на Чарли не смотрела – глаза ее были устремлены вперед и прочесывали поток людей, чтобы никто из знакомых не увидел ее рядом с Чарли, отчего ей на месте пришлось бы сделать сэппуку.

– Господи, Лили, это же для Софи! – сказал Чарли. – Рыбки у нее умерли, я несу ей новых друзей. А кроме того, вся эта чепуха про морских свинок – городская легенда…

– Я про то, что ты – Смерть, – ответила Лили.

Чарли чуть не выронил свинок.

– А?

– Это так неправильно… – продолжала Лили, не сбавляя шага, хотя Чарли замер, и теперь ему пришлось бежать за ней чуть ли не вприпрыжку. – Так неправильно, что избрали тебя. Это, я бы сказала, венец всех жизненных разочарований.

– Тебе шестнадцать лет, – ответил Чарли, по-прежнему несколько запинаясь от того, с какой обыденностью Лили завела разговор.

– Ну да, сыпь мне соль на раны, Ашер. Мне шестнадцать еще только два месяца, а потом что? Во мгновение ока моя красота станет лишь яством для червей, а я сама – забытым вздохом в море ничто.

– У тебя через два месяца день рождения? Так нам надо будет заказать тебе вкусный тортик, – сказал Чарли.

– Не меняй тему, Ашер. Я все знаю и про тебя, и про твою смертельную ипостась.

Чарли снова замер, повернулся и воззрился на Лили. На сей раз она тоже остановилась.

– Лили, я знаю – когда Рейчел умерла, я вел себя странновато, и мне жаль, что у тебя неприятности в школе из-за меня, но я просто пытаюсь со всем этим справиться – и малютка, и лавка. Напряжение такое…

– Это я взяла “Большущую-пребольшущую – книгу Смерти”, – сказала Лили. Она успела поймать – свинок Чарли, когда рука его разжалась. – Мне известно про сосуды души, про темные силы, которые восстанут, если ты облажаешься, я все знаю – все до конца. И, пожалуй, знаю дольше, чем ты.

Чарли не соображал, что ей на это сказать. Его одновременно охватили паника и облегчение: паника, оттого что Лили знает, но облегчение, оттого что знает хоть кто-то, – и не только знает, но и верит, и на самом деле видел книгу. Книга!

– Лили, книга еще у тебя?

– В лавке. Я спрятала ее в стеклянной горке, где ты держишь те сокровища, которые никто никогда не купит.

– В эту горку никто никогда и не заглядывает.

– Серьезно? Я подумала, если ты ее найдешь, я скажу, что она там всегда лежала.

– Мне пора. – Он повернулся и зашагал в другую сторону, но сообразил, что они и так двигались к его кварталу, и развернулся опять. – Ты куда идешь?

– Кофе пить.

– Я провожу.

– Не проводишь. – Лили снова огляделась, опасаясь, как бы их не засекли.

– Но, Лили, я же Смерть. Хоть от этого мне полагается некий уровень клевизны.

– Ага, это ты так думаешь. Только, похоже, ты всю клевость из Смерти высосал.

– Ух, это жестоко.

– Добро пожаловать в мой мир, Ашер.

– Ты знаешь, что нельзя про это никому рассказывать?

– Будто кому-то не все равно, что ты делаешь со своими хомяками.

– Свинками! Я не…

– Остынь, Ашер. – Лили хихикнула. – Я поняла, о чем ты. Я никому не собираюсь рассказывать – только Эбби уже знает, но ей по барабану. Говорит, познакомилась с парнем, он ее темный владыка. У нее сейчас эта фаза, когда она считает член какой-то волшебной палочкой.

Чарли неуклюже перебросил ящик со свинками из руки в руку.

– У девочек бывают такие фазы? – Почему он только сейчас об этом узнаёт? Видимо, даже свинкам – стало неловко.

Лили развернулась на каблуках и зашагала прочь по улице.

– Я с тобой не разговариваю.

Чарли остался на месте – смотреть ей вслед. Выкапывая из кармана мобильник, он пытался не уронить ни свинок, ни совершенно бесполезную трость со шпагой. Ему необходимо было взглянуть на книгу – причем не через час, когда он доберется, а раньше.

– Лили, постой! – крикнул он. – Я вызываю такси, могу тебя подвезти.

Лили отмахнулась, не сбавляя шага. Дожидаясь ответа от таксомоторной компании, Чарли услышал этот голос – и понял, что стоит прямо над ливнестоком. Последний раз он слышал голоса больше месяца назад, и ему стало казаться, что они больше не вернутся.

– И ее мы оттырим себе, Мясо. Она теперь наша.

У Чарли в горле желчью вздыбился ужас. Он захлопнул телефон и рванул за Лили, грохоча тростью и мотыляя свинок.

– Лили, постой! Подожди!

Та быстро развернулась, но ее парик цвета фуксии успел сделать лишь четверть оборота, а не половину, и когда Лили открыла рот, пол-лица у нее было под волосами:

– Такой торт-мороженое из “Тридцати одного вкуса”, ладно? А после – отчаянье и ничто.

– Так на нем и напишем, – сказал Чарли.

11. На юных дев порою смурь находит

Как выяснилось, “Большущая-пребольшущая книга Смерти” была не такая уж большая и определенно не очень много объясняла. Чарли перечитывал ее десятки раз, конспектировал, копировал, гонял поисковые системы, ища хотя бы что-нибудь из упомянутого в ней, но весь материал на двадцати восьми щедро иллюстрированных страницах сводился к следующему:

1. Поздравляем, теперь вы избраны исполнять обязанности – Смерти. Это грязная работа, но кто-то должен ее делать. Ваша задача – изымать у мертвых и умирающих сосуды души и провожать их до следующего тела. Если не справитесь, мир окутает Тьма и воцарится Хаос.

2. Некоторое время назад Люминатус, сиречь Великая Смерть, который допрежь поддерживал равновесие между светом и тьмой, прекратил быть. С тех пор Силы Тьмы пытаются восстать из-под низу. Вы – единственное, что стоит между ними и уничтожением коллективной души человечества. Постарайтесь не облажаться.

3. Дабы сдерживать Силы Тьмы, вам понадобится простой карандаш № 2 и ежедневник, предпочтительно – без картинок с котятами. Держите это под рукой, когда спите.

4. Вам будут поступать имена и цифры. Цифра – за столько дней вам следует изъять сосуд души. Не опаздывайте. Сосуды опознаются по алому сиянию.

5. Не рассказывайте никому о своей работе, не то Силы Тьмы и т. д. и т. п.

6. При выполнении вами обязанностей Смерти люди могут вас не видеть, поэтому будьте осторожны, переходя через дорогу. Вы не бессмертны.

7. Не ищите себе подобных. Не колеблитесь при исполнении своих обязанностей, не то Силы Тьмы уничтожат вас и все, что вам дорого.

8. Вы не причиняете смерть, вы не предотвращаете смерть, вы слуга Судьбы, а не ее агент. Держитесь скромнее.

9. Ни при каких обстоятельствах не упускайте сосуд души, не то он попадет в лапы тех, кто из-под низу, а это плохо.

Прошло несколько месяцев, и вот Чарли снова остался в лавке наедине с Лили. Она спросила:

– Ну, ты достал карандаш № 2?

– Нет, у меня № 1.

– Ах ты мерзавец! Ашер, ку-ку – Силы Тьмы…

– Если мир без этого Люминатуса в таком шатком равновесии, что купи я карандаш с грифелем – потверже – и мы все низвергнемся в бездну, может, нам самое время низвергнуться.

– Эй, эй, эй, эй, эй, – завела Лили, словно пыталась усмирить насмерть перепуганную лошадь. – Это я могу быть нигилистом, это я так утверждаю свой – модный – статус, и я соответствующе для этого экипирована. А у те-бя стояка на могилу быть не может – с этими твоими дурацкими костюмами с Сэвил-Роу[43]43
  Сэвил-Роу – лондонская улица, где традиционно расположены ателье дорогих мужских портных.


[Закрыть].

Чарли был горд тем, что она узнала в его костюме дорогой подержанный “Сэвил-Роу”. Вопреки себе она училась ремеслу.

– Я устал бояться, – сказал он. – Я противодействую Силам Тьмы, или как их там, и знаешь – мы с ними один на один.

– Тебе надо мне это рассказывать? В смысле, в книге же говорится…

– Лили, мне кажется, я не тот, про кого там говорится. Книга утверждает, что я не причиняю смерть, но уже двое умерли более-менее от того, что́ я сделал.

– Повторяю – ты должен мне это рассказывать? Как ты сам отмечал неоднократно, я ребенок и я дико безответственна. Дико безответственна, да? Я никогда не слушаю внимательно.

– Ты одна знаешь, – сказал Чарли. – И тебе уже семнадцать, ты не ребенок – теперь ты юная женщина.

– Не еби мне мозг, Ашер. Если будешь так говорить, я сделаю себе еще пирсинг, нажрусь Е до полного обезвоживания и стану как мумия, договорюсь по мобильнику до того, что сядут батарейки, а потом найду какого-нибудь костлявого бледного задохлика и буду ему отсасывать, пока не заплачет.

– Значит, будет как по пятницам? – уточнил Чарли.

– Не твое дело, чем я занимаюсь в выходные.

– Да понятно.

– Вот и заткнись.

– Я устал бояться, Лили!

– Так перестань бояться, Чарли!

Оба отвернулись друг от друга – обоим стало не-ловко. Лили сделала вид, что тасует чеки за день, а Чарли – что роется в своем так называемом прогулочном саквояже, который Джейн звала “мужским ридикюлем”.

– Извини, – произнесла Лили, не отрывая взгляда от чеков.

– Нормально, – ответил Чарли. – Ты меня тоже.

По-прежнему не поднимая головы, Лили спросила:

– Но честно – надо мне обо всем этом рассказывать?

– Видимо, нет, – ответил Чарли. – Это как бы тяжкое бремя. Как бы…

– Грязная работа? – усмехнулась Лили.

– Ну. – Чарли тоже улыбнулся – ему полегчало. – Я больше не буду эту тему поднимать.

– Ничего. Клево, наверно.

– Честно? – Чарли не припоминал, чтобы кто-то считал его клевым. Он был тронут.

– Да не ты. Вся эта лабуда со Смертью.

– А, ну да, – опомнился Чарли. Есть! По-прежнему тысяча очков по шкале от нуля до клевизны. – Но ты права, это опасно. Больше никаких разговоров о моем э-э… хобби.

– И я больше не буду звать тебя Чарли, – сказала Лили. – Никогда.

– Это ничего, – ответил Чарли. – Сделаем вид, что этого не было. Отлично. Душевно поговорили. Возвращайся к своему плохо скрываемому презрению.

– Ашер, отъебись.

– Умница.

Наутро, когда он опять вышел на прогулку, его уже поджидали. Чарли на это рассчитывал и не разочаровался. Он заглянул в лавку – забрал итальянский костюм, который недавно к нему поступил, а также сигарную зажигалку, два года протомившуюся в витрине с антиквариатом, и пылающего фарфорового медведя – сосуд души какого-то очень давнего покойника. Затем выдвинулся на улицу и остановился прямо над ливнестоком. Помахал туристам на канатной дороге – вагончик как раз дребезжал мимо.

– Доброе утро, – бодро сказал он. Любой посторонний решил бы, что Чарли приветствует новый день, поскольку рядом никого больше не было.

– Мы выклюем ей глаза, как спелые сливы, – прошипел из стока женский голос. – Вытащи нас наверхи, Мясо. Вытащи нас, чтобы мы лакали кровь из зияющей раны, когда разорвем тебе грудь.

– И твои косточки захрустят у нас на зубах, как леденцы, – добавил другой голос, равно женский.

– Ага, – согласился первый. – Как леденцы.

– Ага, – вступил третий голос.

У Чарли по всему телу побежали мурашки, но он стряхнул их и постарался, чтобы голос не дрожал.

– Что ж, сегодня как раз недурственный денек, – сказал он. – Я хорошо отдохнул и выспался на удобной кровати под пуховым одеялом. Ночевать в канализации не пришлось.

– Сволочь! – прошипел женский хор.

– Поговорим за перекрестком.

Углубившись в Китайский квартал, Чарли шагал по тротуару беспечно, помахивая тростью, костюм болтался в легком чехле у него через плечо. Пробовал насвистывать, но решил, что это слишком банально. Когда он добрался до следующего перекрестка, под мостовой уже сидели.

– Я высосу душу младенца через ее родничок прямо у тебя на глазах, Мясо.

– О, прекрасно! – сказал Чарли, стиснув зубы и стараясь не выказать ужаса. – Она уже неплохо ползает, не пропустите завтрак – как только она доползет до своей резиновой ложечки, надает вам по задницам.

Из канализации донесся визг ненависти, за ним – шершавый шорох переговоров:

– Он не может так говорить? Он разве может так говорить? Он знает, кто мы?

– Сворачиваю налево, увидимся через квартал.

Молодой китаец в хип-хоповом прикиде посмотрел на Чарли и быстро шагнул вбок, чтобы не подцепить заразу безумия, которую наверняка нес в себе этот прилично одетый “ло пак”[44]44
  Белый человек. – Прим. автора.


[Закрыть]. Чарли похлопал себя по уху:

– Извините, беспроводная гарнитура.

Китайский хип-хопер отрывисто кивнул, будто и сам догадался: как бы это ни выглядело, он не поехал, а вовсе даже отвисает, как бомбический мерзавец, так что не жми на газ, пидарас. Он перешел дорогу на красный свет, прихрамывая под бременем подтекста.

Чарли зашел в химчистку “Золотой дракон”, и человек за стойкой – мистер Ху, которого Чарли знал с восьми лет, – приветствовал его широкой и теплой судорогой левой брови. Таково было обычное приветствие старика, а для Чарли – недурной показатель, что старик еще жив. В длинном черном мундштуке, зажатом в деснах Ху, дымилась сигарета.

– Доброе утро, мистер Ху, – сказал Чарли. – Прекрасный день, не так ли?

– Костюм? – ответил мистер Ху, глядя на костюм, который Чарли скинул с плеча.

– Да, сегодня только один. – Весь свой товар получше Чарли носил в “Золотой дракон”, и в последние месяцы дела у химчистки шли неплохо – Чарли доставались кучи одежды от наследников. Он также заказывал здесь перелицовку и подгонку: мистер Ху считался лучшим трехпалым портным на всем Западном побережье, а то и в мире. В Китайском квартале его так и звали – Трехпалый Ху, однако, сказать правду, на самом деле он обладал восемью пальцами: не хватало всего двух поменьше на правой руке.

– Портной? – спросил Ху.

– Нет, спасибо, – ответил Чарли. – Это на перепродажу, не для меня.

Ху выхватил костюм из руки Чарли, пришпилил бирку и крикнул по-мандарински:

– Один костюм для Белого Беса! – после чего из зад-них комнат выскочила какая-то внучка, цапнула костюм и снова унеслась за шторку, не успел Чарли разглядеть ее лица.

– Один костюм для Белого Беса, – повторила она кому-то в недрах химчистки.

– Среда, – сказал Трехпалый Ху и сунул Чарли квитанцию.

– И вот еще что… – начал было Чарли.

– Ладно, вторник, – сказал Ху. – Но скидка нет.

– Нет, мистер Ху. Я знаю, мне давно не требовалось, но скажите – у вас еще сохранилось ваше другое предприятие?

Мистер Ху закрыл один глаз и смотрел на Чарли, должно быть, целую минуту. И только потом сказал:

– Пойдем, – и исчез за шторкой, оставив за собой тучку сигаретного дыма.

Чарли шагнул следом за ним в мастерскую – шумный, влажный ад чистящих жидкостей, отжимных утюгов и деловито суетящихся работников – и вступил в отгороженный фанерой крохотный кабинет в недрах. Ху закрыл за ним дверь и запер – точно так же они осуществляли свою сделку двадцать с лишним лет назад.

Когда Трехпалый Ху впервые провел Чарли Ашера через стигийскую химчистку “Золотой дракон”, десятилетний бета-самец был уверен, что сейчас его похитят и продадут в химчисточное рабство, зарежут и превратят в дим сум либо заставят курить опий и драться сразу с полусотней кунгфуистов в одной пижаме (в десять лет у Чарли имелось крайне слабое представление о культуре соседей), однако, несмотря на ужас, его подхлестывала страсть, заложенная в генах миллион лет назад, – тяга к огню. Да-да, именно хитроумный бета-самец впервые обнаружил огонь, и это правда – огонь у него тотчас же отобрал альфа-самец. (Альфы прощелкали открытие огня, но, поскольку ни шиша не понимали про хватание горячего оранжевого конца палки, им приписывается изобретение ожога третьей степени.) И все равно первоначальная искра лучилась в венах бет. Альфа-пацаны со временем переключались на девчонок и спорт, а беты по-прежнему занимались пиротехникой – вплоть до половозрелости, а то и дольше. Может, альфы и ведут за собой армии мира, но всякую срань все равно взрывают беты.

А что выдает поставщика фейерверков нагляднее всего, как не отсутствие важных пальцев? Трехпалый Ху. Когда Ху разложил на столе свой пухлый киот с товаром, юный Чарли почувствовал, что прошел сквозь адский огонь и прибыл наконец в рай, – и восторженно разжал кулак с комком потных долларов. Пока длинные столбики серебристого пепла с сигареты Ху осыпались на фитили смертельным снегом, Чарли наслаждался выбором. Он так разволновался, что чуть не напрудил в штаны.

И сейчас Чарли, в своей смертельной ипостаси вышедший тем утром из “Золотого дракона” с компактным свертком под мышкой, ощущал тот же восторг: как бы ни противоречило это его натуре, он снова кидался в брешь. Он направился к ближайшему ливнестоку и прокричал, помахав извлеченным из мешка светящимся фарфоровым медведем:

– Один квартал вбок и четыре вверх по улице. Вы со мной, курвы?

– Белый Бес совсем слетел с катушек, – сказала одиннадцатая внучка Трехпалого Ху Синди-Лу Ху, стоявшая за прилавком рядом со своим почтенным и перстуально обездоленным предком.

– Его деньги слетают к нам, – ответил Трехпалый.

Чарли засек этот переулок на прогулках в финансовый район. Переулок соединял улицы Монтгомери и Кирни и располагал всем, что потребно хорошему переулку: пожарными лестницами, мусорными контейнерами, разнообразными стальными дверями, размеченными граффити, крысой, двумя чайками, ассортиментом грязи, мужиком в отключке под картонкой и полудюжиной знаков “Парковка запрещена”, три из них – с пулевыми дырками. То был платонический идеал переулка, но от прочих в округе его отличало наличие двух отверстий сточно-канализационной системы, расположенных менее чем в полусотне ярдов друг от друга, один в начале, другой почти в середине; таились они между мусорными контейнерами. Не так давно наметав глаз на ливнестоки, Чарли не мог этого обстоятельства не учесть.

Он выбрал то отверстие, которого не было видно с улицы, присел шагах в четырех и развернул пакет Трехпалого Ху. Вытащил восемь “М-80” и где-то до полудюйма подрезал двухдюймовые запалы щипчиками для ногтей, которые носил на кольце с ключами. (“М-80” – это очень большая шутиха; утверждают, что сила взрыва у нее равняется четверти динамитной шашки. Сельские ребятишки разносят такими почтовые ящики или школьные уборные, а в городе эти шутихи, как любимое орудие веселых проказ, по большей части заменились 9-миллиметровыми “глоками”.)

– Детки! – крикнул Чарли в ливнесток. – Вы со мной? Извините, не уловил, как вас зовут. – Он извлек из трости шпагу, положил у колена, затем выкопал из саквояжа фарфорового медведя и разместил его у другого колена. – Ну, поехали! – крикнул он.

Из стока донеслось злобное шипение, и хоть Чарли считал, что внутри темно, там стало еще темнее. В черноте перемещались какие-то серебряные диски, словно в темном океане кувыркались монетки, только эти двигались парами: глаза.

– Отдавай, Мясо. Отдай, – прошептал женский голос.

– Приди и возьми, – ответил Чарли, стараясь обороть в себе худший за всю жизнь мандраж. Будто позвоночник натирали сухим льдом, поэтому не дрожать у Чарли не получалось.

Тень из ливнестока начала растекаться по мостовой – где-то на дюйм, но Чарли заметил: сам свет как-то изменился. Только ничего не менялось. Тень обрела форму женской руки и еще дюймов на шесть подползла к медведю. Тут-то Чарли и рубанул ее шпагой. Лезвие не ударилось о мостовую, но соприкоснулось с чем-то мягче – и раздался оглушительный визг.

– Говна кусок! – То был вопль не боли – то был вопль ярости. – Никчемный, маленький… ты…

– Быстрый и мертвые[45]45
  Отсылка к фильму The Quick and The Dead (1995) – ревизионистскому вестерну американского режиссера Сэмюэла М. Дэйти.


[Закрыть], дамочки, – сказал Чарли. – Быстрый и мертвые. Давайте попробуем еще разок.

Из отверстия вызмеилась новая рука слева, за ней другая – справа. Чарли оттолкнул медведя подальше от стока и выхватил из кармана зажигалку. Поджег запалы четырех “М-80” и швырнул их в дыру, пока тени еще тянулись по мостовой.

– Что это было?

– Что он кинул?

– Подвинься, не видно.

Чарли заткнул уши пальцами. “М-80” рванули, и он – ухмыльнулся. Сунул шпагу в ножны, собрал вещи и побежал ко второму отверстию. В закрытом со всех сторон ливнестоке это будет сурово – жестоко даже. Ухмылка не сползала с лица Чарли.

Он слышал хор воплей и проклятий на полудюжине мертвых языков, и одни перекрывали другие, словно кто-то вертел ручку настройки коротковолнового приемника, ловившего как пространство, так и время. Чарли упал на колени и прислушался, стараясь держаться от ливнестока на расстоянии вытянутой руки. Слышно было, как они надвигаются под переулком, – он подманивал их собой. Чарли надеялся, что прав и наружу они вылезти не могут, но если б даже и вылезли, у него с собой шпага, а драться при свете солнца – это играть на его поле. Он поджег еще четыре “М-80” – фитили у них были подлиннее – и метнул одну в ливнесток.

– Так кто у нас Новое Мясо? – спросил он.

– Что? Что он сказал? – послышался голос из стока.

– Нихера не слышу.

Чарли помахал фарфоровым медведем у дыры.

– Вам этого надо? – И кинул еще одну “М-80”. – Нравится? – крикнул он, швыряя третью шутиху. – Будете знать, как об мою руку точить клювы, трепаные вы гарпии!