Текст книги "Сага о стройбате империи"

Терех, сидевший слева от министра увидел и запомнил некую тень, от которой лицо Петра Степановича показалось как бы присыпанным пылью. В следующую минуту тот резко встал, и, глядя сверху на сидящего Тарханова, сказал:

– Ну, это только через мой труп! – и решительно направился к трибуне.

Сидевшие в центре зала переспрашивали: «Что он сказал?» тех, кто находился поближе к динамикам. И когда министр дошёл до трибуны, зал разразился аплодисментами – первыми и последними на этом активе.

Министр досадливо махнул рукой, поднял вверх собранные со стола бумажки и заговорил. Пообещав дать ход всем пожеланиям и требованиям, сообщив сведения по уже известным ему вопросам и оглянувшись на Тарханова, положившего на спинку его стула руки и подбородок, сказал:

– А теперь, как бы ни было сложно, нужно поднатужиться, собраться с силами и максимально, – он подчеркнул это слово, – Максимально спустить водохранилище. – Он собрал бумаги, посмотрел на часы. – Всё. Через пятнадцать минут затвор должен быть поднят полностью.

Президиум двинулся со сцены, министр, не торопясь, шёл сквозь медленно движущуюся толпу, теснившуюся, чтобы освободить ему проход.

Бесхитростность и открытость лиц, обычно приятно поражавшая его на стройках в отличие от замкнутых лиц горожан, и ранее казавшиеся прекрасными, сейчас воспринимались чуть ли не беззащитностью. Открытость, становящаяся уже слабостью, а не человеческой силой и преимуществом, и у него встал ком в горле от пришедшего понимания слабости прекрасного и сильного.

Со сцены убирали столы и стулья, объявили, что будет показан фильм «Нарынский дневник», снятый о стройке где-то во времена перекрытия. Зал сильно поредел, остались сидеть только дети, студенты из строительных отрядов и прочая полубессознательная от молодости молодёжь.

По экрану катились почти неразличимые в светлых сумерках титры, когда в динамиках загремело:

– Новицкого на выход! Новицкого на выход! Домбровскому явиться на автобазу! Водителям спецвызовов срочно явиться на автобазу!

* * *

И всё, всё.

Меж отдельных кучек людей, всё ещё топтавшихся у кинотеатра и медленно расходившихся от него, молниеносно разнеслось:

– Валится компрессорная!

– Началось! – сказал кто-то с весёлым злорадством, будто заранее знал и предсказывал, что всё это просто так не кончится.

31. Аврал. Отсрочка

Небывалый напор воды сразу ударил по опорам моста и в ничем не защищенный участок правого берега, когда-то расширенного и выровненного подсыпкой. До электроподстанции доставала подпорная стенка, продолженная таким образом, чтобы защитить берег от работы водосбросов, и эту свою цель прекрасно выполняющая. Но достаточно удаленная компрессорная и берег под ней ничем не были защищены от ринувшейся из левобережного туннеля водой. Утрамбованный и спокойно пролежавший десятилетие грунт пошёл трещинами, стал отваливаться большими ломтями и исчезать в прорве обезумевшей воды.

Компрессорную остановили, но опасность взрыва ресиверов оставалась – «Размонтировать ресиверы!» – надрываясь, кричал Новицкий, стараясь перекричать рёв воды. Очень скоро пошли машины, гружённые тетраэдрами, оставшимися, видимо, ещё со времён перекрытия, и всяким железобетонным нестандартом. Многотонные тетраэдры река волокла, как мячики, и их стали связывать тросами в связки. Связки, немного проволочённые рекой, всё же останавливались. Потом пошли БЕЛАЗы с огромными скальными глыбами, и уже встал на кромке обрыва Юра Четверухин, отмахивать машинам, оглядываясь вниз, на белый бушующий водоворот. В свете прожекторов огромные ломкие силуэты метались по скалам левого берега, кто-то от компрессорной опять кричал, набегая на такелажников: «Где Новицкий?!» и ему в ответ свирепо вопили:

– Трос! Зашибу!

Когда стало ясно, что берег удастся отстоять, работа пошла поспокойнее. У самой компрессорной было слышно, как посвистывает выходящий откуда-то воздух, ремонтники перепрыгивали через трещины, ощупывали последний срез обвала, по которому струилась вода – порвало трубы, и ремонтники искали, где и что порвало. На краю опорной стенки неподвижно стоял нынешний главный энергетик: электроподстанцию за его спиной, видимо, защищать уже не понадобится.

В транспортном туннеле ливмя лил ливень, струи его казались особенно фантастическими здесь, в туннеле, в свете фонарей. Вода текла уже по всему лотку, как по улице.

Котомин проехал на газике туннель туда и обратно, вытащил из-под сиденья резиновые сапоги и плащ, оставил машину у входа и ещё раз пешком прошёл туннель насквозь. Особенно лило там, где проходил водовод, но вода была чистая, и это успокаивало. У самого входа в машзал дождь вроде бы уменьшался, монтажники в ватниках и брезентовых робах поверх них, гроздью висели на раме ворот, что-то там монтируя. Пар валил из их ртов, и Котомин стал понемногу коченеть.

На мосту по-прежнему околачивалась управленческая группа. Новицкий во взмокшей рубашке и с разгоряченным лицом ошалело оглядел Котомина в мокром плаще с надвинутым капюшоном и резиновых сапогах и возбуждённо прокомментировал происходящее:

– Нет, на этой стройке не соскучишься!

Терех пристально заглянул под капюшон.

– Ничего, Зосим Львович, – Котомин откинул капюшон и стал расстегивать плащ, чувствуя, что уже взмокает под ним, на мосту всё-таки градусов тридцать шесть было, – Дождик. Смотреть страшновато, льёт сильно, но вода пока чистая.

Терех кивнул и словно ждал чего-то ещё. Ему не давал покоя вдруг появившийся серый налёт в лице министра, и, возможно, только теперь, связав этот налет пыли и содержание ответа, он спросил:

– Шкулепова Люся здесь?

Котомин мотнул головой куда-то в сторону и вверх.

– Что-то давно не была. Может, завтра приедет.

– Если приедет, пусть зайдет ко мне.

Котомин хотел спросить, зачем, но промолчал и только продолжал смотреть на Тереха.

– Может, привезти?

Терех помотал головой.

– Специально не надо. Не будем поднимать панику.

К воскресенью безумие кипящей меж берегов воды стало привычным. Уже небольшая постоянная бригада машин возила грунт, два бульдозера ползали по нему, трамбуя и равняя берег, через мост время от времени ревели Ураганы с сегментами и прочими частями турбин и генераторов, семидесятиметровый водопад от водосбросов, казалось, нисколько не уменьшил свою силу. Всё это хорошо просматривалось с левого берега, где чуть ниже по течению реки проходил мемориал Данилова – соревнования по скалолазанию, со всеми атрибутами спортивного торжества – яркими футболками спортсменов, разноцветными флагами на высоких флагштоках, судейскими свистками и криками в мегафоны, зрителями, теснившимися у самой кромки обрыва, вдоль белеющих канатов ограждения. Скалолазы в резиновых узконосых калошах и сбруе страховочных веревок по очередности жребия и правил трёх попыток карабкались на отвесную стену ущелья, пристегиваясь карабинами к лонже – страсти кипели, как в любом спортивном состязании. Верх брали то одни, то другие, но основная борьба завязалась между красноярцами и нурекчанами.

Жизнь продолжалась. Хотя Володю Данилова, собственно основателя скалолазания как вида спорта, неожиданно умершего от белокровия – хорошо помнили здесь. Будто вчера только он разворачивал весь комплекс работ по цементационной завесе, чтобы грунтовые воды не размывали берега и основание плотины, и уже нет его, и уже мемориал, праздник в его память, а белая, будто больная, вода утекает другими путями, которые Володя не мог учесть и теперь уже не защитит.

Всегдашний сквозной ветер ущелья трепал пёстрые флаги, солнце заливало его жарким зноем середины дня, небо было голубым и робко-радостным, как отсрочка.

Последовавшие за этим две недели прошли относительно спокойно – люди привыкли к проездам по ливневому туннелю, к сырому холоду машзала, быстро выстывшего, несмотря на замечательные шамраевские ворота, и пришлось включить калориферы отопления. Маявшиеся у аварийного телефона серьёзные скалолазы, первые дни зорко поглядывавшие через порог в ожидании потопа, уже подрабатывали грузчиками «для сугреву», а самые игривые из молодых монтажников пугали их тем, что направлялись к тяжёлому, в водонепроницаемом исполнении телефонному аппарату, якобы намереваясь позвонить, и иногда успевали снять трубку. Однажды даже было произнесено: «Алё, ето баня?», после чего на трубку была наложена пломба, и шутка потеряла интерес.

Производительность труда не то чтобы упала, а как-то затормозилось всё, и в такой заторможенности и жило, монтировалось, строилось. В этом была своя закономерность, одно дело – пуск шестнадцатого октября, а другое – готовность к пуску, которого не будет. Пуска не будет, а готовность будет. «По крайней мере, снаружи».

На попрёки бригадира, пенявшего на чрезмерность перекуров, монтажник, возлежавший на сложенных стопой щитах от лесов, сладко потянулся:

– Эх, поехать бы куда-нибудь… в Бразилию!

– Ну и чё? – спросил другой, основательно гася окурок о подошву ботинка.

– И заработать бы мешок долларов, – сказал первый, делая ударение в слове доллары на «а».

– И чё? Дальше?

– И обклеить ими спальню.

– А рублями нельзя?

– Не… долларами…

Случайно записавшая диалог Малышева вечером крутила пленку Мурату, тот бил себя руками по коленкам:

– Эх, я даже ливень в туннеле снять не могу!

И они потащились к главному энергетику, упросили, уговорили, им подключили прожектора и дали свет.

Как раз в этот день «Ураганы» тащили нечто грандиозное, трансформатор, что ли, и задели на повороте воздуховод, пролегавший у стенки и залитый водой. Давление в туннеле сразу повысилось в несколько раз, свист выходящего воздуха перекрыл рёв «Ураганов», шофёры просто бросили свой поезд под проливным дождём и, оглохшие, повыскакивали наружу.

Мурат опять досадовал, что бегающие с выпученными глазами и широко разевающие рты люди, даже под рёв и свист в несколько сот децибел, без давления не произведут на зрителя должного впечатления. Из-за аварии на компрессорной, видимо, долго искали кран, перекрывающий данный воздуховод. Ну, воздух перекрыли, «Ураганы» оттащили в машзал трансформатор, по дороге сшибающий масляным бачком фонари. Место аварии отгородили щитами, обложили бетонным раствором, поставили насос марки «Гном», откачали воду, заварили трубу… В машзале без воздуха отдыхали полсмены, в связи с чем разгорелись страсти вокруг разгрузки трансформатора.

И так далее.

На плотине дела шли примерно так же – с некоторой заторможенностью, хотя частые наезды Водяного и придавали обстановке некий колорит и нервозность. Во вторых и ночных сменах перекуры затягивались, разговоры вертелись вокруг воды:

– Я сегодня с министром снялся.

– С нашим?

– Не, с Водяным. Глядел, полностью ли затвор поднят. Не надули б.

– Чего ж теперь. Всё равно пуска не будет. Теперь разве через год.

Киргизы смотрели загадочно. Они знали край и его приметы. Усмехались.

– Воды шесть лет не будет.

От этих прогнозов отмахивались, но многие верили.

– Старики знают, это точно.

– Дед Усубалиева[6]6
  Усубалиев – Первый секретарь ЦК КП Киргизии.


[Закрыть] еще осенью сказал ему – не будет воды. Езжай в Москву пусть снижают план.

– Поехал?

В ответ кивали.

– И снизили?

– Не знаю.

Легенды, легенды…

Водяной действительно наезжал часто – с мигалкой, мотоциклами сопровождения и свитой, что было похоже на наезды во вражеский стан, это так и называлось – «Кучмай в половецком стане». Почему Кучмай?

Иногда эскорт следовал по окружной мимо посёлка, видимо, на перевал и далее, к водохранилищу, строились предположения, как он там стоит, Водяной: по-маршальски приложив пухлую руку к глазам и озирая необозримую гладь воды.

Наезды нервировали. Несмотря на то, что водопад с лотков водосбросов уменьшался и к концу второй недели иссяк совсем, воды по-прежнему было много. Не нужно быть министром и семи пядей во лбу, чтобы, зная глубину водохранилища (семьдесят метров) и площадь зеркала, вычислить объём и поделить на расходы. При желании с такой задачкой мог справиться и пятиклассник. Было понятно, что запас воды не сработать не только за июль-август, но и за сентябрь. Оптимисты радовались: останется водичка! И тогда хоть по временной схеме, да пустимся. Беспризорная идея Щедрина – пуска от глубинных водосбросов – неприкаянно бродила по стройке, объявляясь то здесь, то там. Скептики, в числе которых был и сам Щедрин, молчали, мрачнея при виде лихой кавалькады Водяного.

Поселок притих. Похоже, что жизнь в нем затаилась, стараясь не подавать никаких признаков этой самой жизни. Даже петухи не орали, но, возможно, на них особо одуряющее действовала сорокоградусная жара.

32. Вот теперь езжай за Шкулеповой!

Со снижением уровня водохранилища не только иссякла вода, падающая с лотков водосбросов, но и пропуск левобережного туннеля упал до четырёхсот кубов. Тереха срочно вызвали в Москву. Судьба самой плотины там уже никого не волновала. Волновало только, каким способом можно увеличить расходы реки не позднее первых чисел августа. Вскрытие правобережного туннеля было наиболее щадящим решением, хотя имелось мнение, что быстрее всего пробить дыру в плотине, где близко к её верховой стенке подходила одна из паттерн.

Взрывники изумились: плотина армирована, электровзрыв невозможен, а значит, придется закладывать заряд такой мощности, что плотины просто не станет…

Ужаснувшись тому, что быстрее всего пробить дыру в плотине, Терех поспешно указал на цементационную паттерну в пробке туннеля, которая в какой-то мере могла сократить сроки проходки, ибо в демонстрационных чертежах, созданных Пьяновым в достопамятную ночь, она демонстративно отсутствовала. На стройке эта поспешность Тереха была поставлена ему чуть ли не в вину, мол, не скажи он, вряд ли сочли бы целесообразной проходку семидесяти метров бетона марки двести… Но в этом случае ещё требовалось поднять с глубины семьдесят метров затвор, закрывший туннель со стороны водохранилища. Электромоторы, в своё время его опустившие, находились на двадцать метров выше, на ригеле, естественно, в нерабочем состоянии, и их придется менять на гидравлические. Кроме того, тросы, соединяющие их с затвором, во избежание перекоса сняли, к тому же они были неодинаковой длины, и более короткий – удлинили арматуриной, приваренной прямо к уху затвора.

Было решено отправить на ГЭС ЭПРОНовских[7]7
  Экспедиция подводных работ особого назначения.


[Закрыть] водолазов и специалистов по направленным взрывам. Окончательное решение отложили до охвата всех проблем на месте. Вернувшийся ночным рейсом Терех велел Котомину отправляться на Бурлы-Кию:

– Вот теперь езжай за Шкулеповой!

– Может, и Степанова привезти?

– А он тоже здесь? Вези и Степанова!

* * *

Когда котоминский газик, подпрыгивая на ухабах и виляя между вагончиками, въехал в стан Бурлы-Киинской экспедиции, Шкулепова сидела у раскрытого окошка над синькой закладного туннеля и карандашом наносила то, что получилось в натуре благодаря Машке, их сменному маркшейдеру. Машка загуляла не ко времени, и туннель получился кривоколенный – при сбойке один его конец налез на другой. По правде говоря, Машка была просто чудо: сказочной, необъятной толщины, с милым, улыбчивым лицом, она казалась небольшим аэростатиком, плавающим над самой землей, которому не хватало малости, чтобы окончательно взлететь. Её бы в кино показывать вместе с Федосеевой и Наташей Гундаревой, обаяния и толщины в ней было ровно на них двоих, и тогда бы все окончательно поняли, за что любят русских толстых баб. Машка улыбалась и светилась, несмотря на не женскую профессию, на судьбу матери-одиночки и прихварывающих родителей, и хотя мысль о доме постоянно тревожила её, природная доброта била в ней через край и изливалась на окружающих. А потом Машка загуляла, втюрившись в подвезшего её от Музтора шофера. И теперь её как ветром уносило за поворот, где уже дожидался чернобровый и ненаглядный на своем КРАЗе [на чем еще можно было увезти Машку, как не на КРАЗе?) И так же, как ветром, её приносило по утрам, с прозрачными от счастья и бессонных ночей глазами. «Хоть день, да мой!» – говорила Машка, и все с нею соглашались. А потом приехал сменщик, Машку на всю неделю унесло в Музтор, и в первый же день выяснилось, что сбойка, вот она – два конца наехали один на другой, и в образовавшуюся дыру в своде одного посыпались камешки из другого. Сменщик присвистнул, обложил Машку нехорошими словами, посовещавшись, колено решили маленечко спрямить, но это осложняло дело. Саня Птицын всё это проморгал, хоть и чудилось ему, что куда-то не туда пробиваются встречные. Не везло ему с бабами, будь его воля, на пушечный выстрел не подпускал бы к производству.

Шкулепова пялилась на синьку с кривым карандашным коленом, примериваясь, с какого боку за него взяться, когда мимо окна проскакал по ухабам котоминский газик и заглох у кухни. Раздался петушиный ор, от неожиданности повариха тётя Паша оступилась, освободив петушиные крылья, на которых стояла, намереваясь перерезать петуху горло. Петух с громким кудахтаньем подался в горы, а Котомин обернулся к выскочившей из вагончика Шкулеповой.

– Тьфу ты, скаженный, – выговаривала тетя Паша в каменную его спину, – Теперь догоняй его! – но Котомин недвижимо стоял на месте и, закусив губу, глядел на спешащую к нему Алису.

– Что случилось?

– Баба моя велела тебя привезть! – он недобро оскалился. – Где Степанов? – и закричал, увидев издали идущего к нему Степанова. – Собирайтесь! Оба!

Но Степанов всё также медленно шёл к ним, и, когда подошёл вплотную, Котомин сказал:

– Терех велел. Правобережный вскрывать будут.

Они продолжали стоять, буквально как громом пораженные.

О том, что происходило на ГЭС, они в общих чертах знали. Версия девочек из геологии давала первое искажение, их радиста – второе: размонтировали, залили, затопили, компрессорная превратилась во что-то откачивающую насосную и так далее, пока не приехал с выходных Саня Птицын и не объяснил, что же происходит на самом деле. И даже о возможном взрыве говорил, но как об анекдоте из серии «Водяной», их он привёз множество. А теперь они стояли как громом пораженные и смотрели на Котомина.

Шкулепова сказала:

– Этого не может быть.

– К сожалению, может быть, – сказал Степанов. – Всё может быть, девочка.

На лихорадочные сборы и обсуждения того, что делать остающимся, ушло не более часа, но у Котомина за это время вздулись какие-то шишки на лице, они не катались, как желваки, а просто набухали в том месте, где соединялись челюсти.

Он гнал машину более коротким путём меж холмов и отрогов предгорий и трижды сажал её на все четыре копыта в каких-то речушках, выскакивал из машины. Степанов переваливался за руль, Шкулепова вылезала тоже, но Котомин одним рывком выталкивал машину наверх, словно давая выход отчаянию и злобе.

Просёлок казался нисколько не короче, вообще приходило в голову, что они кружат и виляют меж отрогов без дороги и направления. Вот дерево, Алиса уже видела это дерево на подмытом речушкой взгорке, сохранившее под своей кроной изумрудную зелень травы, или она раньше его видела? Наконец впереди показалось открытое пространство, заблестела полоска большой воды, и она сказала, словно именно открытого пространства ей не хватало, чтобы это понять:

– Но мы же ничего не можем. Мы не можем ускорить проходку. Это не открытый канал, не карьер, это туннель, бетон…

– Тут разве только старым дедовским способом, – сказал Степанов. – Пройти разведочную скважину самым малым сечением, а там…

– Вы не можете ничего! – перебил его Котомин. – Вы поняли? Ничего!

– Я понял.

– Вы не можете ничего!

И они замолчали.

На брошенном, выбитом участке дороги машину трясло и подбрасывало, пыль забивала глаза, и Володька так дёргал рычаги, словно собирался вырвать их вместе с коробкой передач и прочими внутренностями. Старый подвесной мост раскачивался и скрипел, реку медленно накрывало поднятой ими пылью – старая дорога тянулась вдоль её берегов петлей. Проехав мост, Котомин погнал машину вверх, к новой дороге. На стыке дорог машину накренило, новый Музтор качнулся на них невинно-макетными домами и оградами, раздался какой-то скрежещущий звук, словно стык старой и новой дорог огрызнулся на них из пыльного клубка душной собачьей свары. Жарко дохнул новый чистый зев улицы, лизнул черным асфальтовым языком и пропал, отлетел, толком не оформившимся впечатлением…

Машина натужно взбиралась по затяжному подъёму, слишком медленно для возникшего вдруг ощущения погони. Впереди серебряно расплескивалась слепящая полоса большой воды, всё шире и шире, над нею тяжело завис вертолёт, довершая впечатление капкана. И никуда не деться – был вертолёт, была плывущая, уходящая из-под ног земля, был визит к Лихачёву и только после – совещание о перепуске, были причины и поводы. Сколько же их нужно для сегодняшнего?.. Было же там и простодушное, открытое лицо Щедрина, которому не пристало быть вдумчивым и умным – так легко ему думалось; его лёгкое, мастерское совмещение опытной плотины с зоной отдыха; была усмешка Шамрая – «если б не было необходимости, дама червей с чем приехала, с тем бы и уехала», но всё же, всё же… Ощущение какой-то пешечной, деревянной причастности к сложившимся обстоятельствам… Но был же ясный день перепуска, застывшая в изумлении природа, замедленность и торжественная, неоспоримая правота того дня!

Вертолёт удалялся, растворяясь в знойном мареве, вода слепила стеклянным блеском, горы казались бесплотными, только дальние снежники отделяли их от неба белой зигзагообразной линией, но противоположный склон сужающегося впереди ущелья, уже попавший в собственную тень, был плотным, дымчато-синим, и на нём горел одинокий огонь, странный, как недреманное око. Был ли это костер, прожектор, горящий неизвестно зачем среди бела дня, свет его был ярким и ровным. Горло вдруг перехватило от мысли, что если взрыв всё-таки будет, вся его тяжесть падет на Володьку Котомина, моральная тяжесть, самое страшное в этом взрыве – ведь ему вести эти работы…

Алиса видела его руки, жёстко держащие руль, его упрямый затылок, набыченность головы, предполагавшую зажатую складку рта и намертво сцепленные зубы. И уж лучше бы он кричал. Но она знала: он будет молчать. Он будет молчать до тех пор, пока всё это не кончится. И только потом закричит. Даже не сразу. И может быть только при Светлане. Или на неё.

Дорога свернула в ложбину, и огонь остался за спиной, пока следующий виток серпантина не развернул их опять лицом к водохранилищу и огню на горе. Что это был за огонь, они так и не поняли, но его ровный свет внушал если не надежду, то выдержку. В последний раз они оглянулись на него уже с перевала, и дальше машина пошла вниз, разматывая серпантин дороги всё ниже и ниже.

* * *

Котомин зря их предупреждал: за это время в посёлок прибыли специалисты по направленным взрывам – ха, из их же института, и они со Степановым хорошо знали и рыжего мосластого Антипова, и небольшого, жуковатого Плиева.

Не сориентировавшись поначалу, они попали не в Спецпроект по туннелям, а к начальнику отдела общего проектирования, тихому Ивану Ивановичу Муханову почти не видному за Шамраем, его главным инженером. Иван Иванович и речи-то произносил в полувопросительной форме, и отчитывал подчинённых с виноватым видом. Но когда Плиев с Антиповым пришли к нему и потребовали чертёж правобережного туннеля, он спокойно запер сейф на ключ, ключ положил в карман и, выпрямившись во весь свой средний рост, сказал:

– Не уполномочен.

Позвонили Тереху Передали трубку. Терех закричал:

– Отдай чертёж, кому говорят!

В отличие от Котомина, Терех, к которому Степанов с Алисой сразу же зашли, надеялся, что они что-то могут. И по мере того, как до него доходило, что они действительно ничего не могут в этом случае, кроме того, что могут Котомин и другие, глаза его становились всё потеряннее. Глядя уж совсем больным взглядом, он сказал:

– Я думал, что вы хоть как-то в состоянии сократить эту пытку.

– Нет, – Степанов покачал головой.

– Всё равно, – Терех жалобно на него посмотрел, – Останься, Александр Алексеевич, а? Уж очень ситуация нехороша. Как бы не вывалили на себя. С тобой всё же… Спокойнее.

Степанов кивнул.

– Пьянов здесь, Николай, – продолжил Терех, – Вот с ним и…

– Ты думаешь, отбояриться никак не удастся?

– Думаю, нет. Если уже эту целенаправленную машину запустили, – он махнул рукой, – всё равно переедет. Лучше уж сразу… И побыстрей перешагнуть эту пропасть. Пока в спину не подтолкнули. Водолазов уже подняли… Военная часть с понтонами – тоже в пути. И хотя с окончательным решением отложено до понедельника, думаю, оно будет однозначным. – Он посмотрел на часы. – В четыре – общее совещание. Своих. Посмотришь, как будут кричать. Нужно, чтоб откричались сегодня и были готовы к тому, что их повернут в понедельник на сто восемьдесят градусов. Пьянов, я думаю, на месте. Посмотрите, что к чему, может, что придёт в голову?.. И отдыхайте. До четырёх.

* * *

В гостинице Алиса бросила сумку на пол, подошла к раскрытой балконной двери. Вровень с глазами трепетали кроны топольков. На озере кричали дети. Тревожно, как чайки. Так казалось. Резало от сухости глаза. Жуть какая-то. Страх перед надвигающимися событиями? Скорее, оцепенение кролика. События, совпадения, и ах, как всё удачно складывается. Кто теперь будет радоваться? Последним? Чья это шахматная партия? И какое-то мефистофельское «ха-ха» фоном за всем за этим…

Она отошла от балконной двери, зажмурилась. Да нет, всё проще. Просто на этот малый мир, в котором они жили и который любили, сейчас надвигался большой мир. Раньше он позволял им существовать, не додавая, урезая, но позволял. А теперь надвинулся вплотную с неожиданными, недолжными, но на его взгляд, резонными требованиями. И малому миру не выстоять. А выстоять надо. Даже если впереди шесть лет засухи. Всё, что так дружно шло, могло вести и к тупику. Из суммы всех движений жизни складываются её результаты. Даже такие. Катастрофические. Если бы знать…

Ей снился сегодня выпавший снег. Такой, какой бывает здесь летом. Лежащий полосами по козьим тропам. Высокая, полегшая под ним трава. Полоса травы, полоса снега. И очень острый воздух, и очень синее небо. Но теперь казалось, что там была и сизая туча за спиной.

Алиса расстегнула молнию на сумке, открыла шкаф. В шкафу сиротливо висела единственная малышкина юбочка. Она ткнулась в неё лицом.