Текст книги "Сага о стройбате империи"

После ареста Розита Сталин прислал Кагановича разобраться, когда же будет взрывчатка, в конце концов. Повезли его посему каскаду, а на самом верху, на смотровой площадке, Кандалов и говорит Кагановичу, мол, смотрите, какая панорама, вся стройка видна, канал, электростанции. А Каганович ему в ответ: «Это не панорама, господин Кандалов, а Панама!» Тогда строили Панамский канал, и он очень трудно шёл, Панама – это был позор. «Приехали назад, все прошли в кабинет начальника строительства, а у Кандалова сердечный приступ – остался он у себя в кабинете, маленький такой кабинетик. Его оттуда и в больницу увезли. Так он больше и не поднялся».

«А вы, молодой человек, будете докладывать!» – говорит Каганович Непорожнему, бывшему тогда зам. главного инженера стройки.

Подготовил он доклад, просчитал всё, получалось, что если сделать то-то и то-то и в таком порядке, то пустить заводы и дать первую взрывчатку можно к 40-му году. И после доклада Каганович говорит Первому секретарю ЦК Узбекистана Юсману Юсупову, любимцу Сталина: «Вот, товарищ Юсупов, рассмотрите всё и давайте свои предложения. А этот молодой человек поедет со мной в Москву докладывать».

И пришлось ехать, докладывать. К тому времени Сталин решил взять под свой контроль все важные стратегические стройки, и для этого организовать ПРО – производственно-распорядительный отдел. После доклада Каганович, ни о чём не спрашивая Непорожнего, поставил его перед своим замом Первухиным: «Берите этого молодого человека, пусть он подберет кадры и организует отдел. И так получилось, что три года, с 37-го по 39-й Пётр Степанович невольно оказался замкнут на Сталина. Сидели они там ночами и не знали, когда Сталин позвонит Кагановичу или Первухину и что потребуется. И надо в десять минут дать ответ.

«До того муторная работа, вы не представляете себе, – сидим, в шахматы играем, спать хочется, и ждём, когда вертушка позвонит. Ни дела, ни работы, только справки, где чего не хватает, где сколько экскаваторов – докладывать, если Сталину потребуется. Ну, в общем, говорю я Первухину, отдел работает, всё организовано… А как раз на Карельском перешейке начали такой стратегический объект, ЭНСО, который перекрывал прорыв от Финляндии к Выборгу…»

Там его и застала война и первый бой – 29-го июня. Четыре дня они с полковником Андреевым вывозили всё что можно, остальное был приказ взорвать. А 29-го пошли немецкие танки. «Нас всего восемьдесят человек было. Не поверил, даже когда выдали оружие. Но вот танки идут, пули свистят, и чувствую, что у меня ноги дрожат Вроде не боюсь, а ноги дрожат сами по себе. Потом подошла 7-я Армия Карельского фронта, а нам была дана команда выходить».

Петра Степановича вызвали в Москву, в комиссию по эвакуации, и сразу – на Чирчик. Вот он там и организовывал приём эвакуации вместе с Юсифом Юсуповым и налаживал производство для фронта.

«Сталина можно сколько угодно критиковать, у меня было с ним всего две встречи – деловито, всё до предельной деловитости – это во время войны, когда мы занимались эвакуацией оборудования. Но Сталин был стратег, и для такой страны, как наша, такой человек, видно, и был нужен, вот его история и выдвинула. Эта вся наша победа – при всей жестокости Сталина – только так мы и могли победить».

И ещё: «Я тогда мечтал, вот кончится война – чтоб такая свобода была для нашего командного состава, как в войну. Дана тебе команда – и действуй, лишь бы дело было сделано. Куда размещать, как размещать, как мне было дано в Средней Азии, и как я там разбирался. Была такая раскованность – всё для фронта, всё во имя фронта. Если делаешь и получается – хорошо, нет – тебя уничтожают. Но при этом – полная инициатива. Полное раскрепощение личности, если хотите. А кончилась война, и опять – никакой свободы инициативы, очень стало тяжело работать».

В 43-м году отбили Карельский перешеек и снова взялись за ЭНСО, где Непорожний оказался един в двух лицах – начальника и главного инженера – «Это невозможно!» И уже тогда он определился – быть всё-таки инженером, комплексным и всесторонним, как в молодости мечталось. А судьба буквально протащила его по всем ступенькам, участкам и узлам, так или иначе с энергетикой связанным. Даже сталинский ПРО пошёл на пользу – знал, где что в стране делается и где что лежит.

Но министром он не мечтал быть и профессором тоже. Но стал, вначале профессором, правда.

Дело в том, что ДнепроГЭС строился на скальных грунтах, и там основное проектное решение дали американцы, инспекция американская сидела, очень известный полковник Купер из управления военных инженеров. Существовала американская школа возведения крупных сооружений на скальных грунтах. А мы, русские, оказались на слабых грунтах. Когда попробовали пригласить Купера, он отказался консультировать, сказал, что не знает слабых грунтов, ничего на них не строил. И вопрос возведения гидросооружений на слабых грунтах пришлось решать самостоятельно.

Пётр Степанович ещё с ЭНСО держал связь с ленинградским институтом, вёл тему по энергетике. А на Свирьстрое пришлось проводить эксперименты на месте, строить малые опытные сооружения и уже – создать лабораторию.

Это стало правилом – прежде чем что-то возводить, применять новые технологии или способы – всегда проводить эксперименты на опытных сооружениях и полигонах.

Ничего на «авось» не делалось.

– …К 70-му году мы занимали самые передовые позиции в мире по энергетике. У нас была самая мощная энергосистема, самые крупные гидротехнические и тепловые блоки, атомные станции, сети. Смысл ЕЭС в чём – всё топливо у нас в Сибири, а большая потребность в Европейской части, где топливные ресурсы истощены. «Россия будет прирастать Сибирью» – для энергетиков далеко не абстрактная формула!

В Сибири у нас прежде всего – Ангарский каскад, первая – Иркутская ГЭС, она строилась на самом верху, и, о чём все забыли, держит уровень Байкала. Этой станцией мы создали огромное водохранилище, подняли уровень Байкала на метр, передвинули железные дороги, – Байкал тоже от притоков зависел, и уровень воды в нем менялся. Это по регулированию Байкала.

Далее по Ангаре – Братская ГЭС, потом Усть-Илимская и Богучаны – которая начала строиться, да так сейчас и завалилась. Из местного бюджета её не поднять.

И на Енисее – Саяно-Шушенская, Красноярская ГЭС. Далее встала проблема КАТЭКа, это старая проблема, там запасы угля на тысячу лет разведаны, открытые карьеры.

– Говорят, там угли низкого качества?

– Да, но они хорошо горят, коксуются даже. Если вы имеете в виду экологию, то там весь вопрос в фильтрах, но это решаемый вопрос. Я потратил десять лет, чтобы пробить постановление по КАТЭКу возил туда Косыгина. Но постановление приняли с опозданием, мы успели там всего одну станцию построить, а их должно быть пять.

Выработка электроэнергии в Сибири превышала потребности региона, эти станции специально строились, чтобы подхватывать нагрузку Союза. Для разработки сверхнапряжения передачи электроэнергии был создан специальный полигон под Москвой, колоссальное хозяйство. Никто не верил, что это возможно. А когда сделали всё, я повёз Алексея Николаевича Косыгина: – Раз систему создавать, значит, нужны линии для транзита, я вам покажу, как это выглядит и, главное, работает. Он не поверил, не хотел даже ехать. Я говорю, – это недалеко, под Москвой. Поехал. Посмотрел. Говорю, – Алексей Николаевич, я вам ничего не рассказывал, но вот, пожалуйста, – опытный участок сверхвысокого напряжения – 1 миллион 150 тысяч переменного тока и 1 миллион 50 тысяч постоянного.

Каждая трасса давала возможность 10 миллионов киловатт перебрасывать. Эти линии из Сибири шли до Урала, где был распределительный центр, а Европейская часть уже была до Урала подсоединена. Мы держали не только Единую систему Союза, – крупные линии шли на Запад – давали энергию Болгарии, Румынии, Венгрии, Чехословакии, Польше, даже Турции. Спрашивают, где взять валюту а валюта вот она! Всё это шло через Украину, а теперь Украина – «мы сами с усами», сами будем торговать. С Донбасса линии шли на Северный Кавказ, но и здесь нам пришлось уйти с территории Украины и обеспечивать Северный Кавказ от Балаково, Саратовской станции.

И с Сибирью эта линия сейчас расстроилась – отрезали КАТЭК, далее Экибастуз – там пять станций построено на экибастузских углях. Там же и передаточные линии сверхвысокого напряжения. Но когда Союз распался, всё это сразу стало добром казахстанским, и они отъединились, зимой, понимаете ли, когда власти не было. И то, что проходило по их территории – порубили. Опоры – 42 метра высотой, представляете? Порубили, и пока Назарбаев взял власть в свои руки, всё было разрушено, оборудование растащено. И это зияющая линия сейчас. Мощность станций на месте не может быть изработана, угли падают Мы тогда уже открыли карьеры, они начали работать. А теперь карьеры валятся, угли превращаются в прах…

Я так знаю Азиатские народы, столько работал с ними и никогда не поверю, что они так настроены против России. Всё-таки идёт борьба кланов – в Таджикистане это совершенно всем ясно, в Казахстане – не очень, подспудно процессы идут. Вот Окаев в Киргизии молодец. Никаких кланов, что сказал президент, то и будет. И правильно.

А сейчас нельзя дать растащить хотя бы то, что осталось в России. А дело к тому идёт. Настроения таковы, – лишь бы получить прибыли. Все директора на этом помешаны. Каждый хочет отхватить побольше, а там хоть не светай. Такой принцип.

– Что бы ты, Иван, сделал, если б стал царём? – А я бы украл сто рублей и сбёг.

– Вот-вот. Это какая-то психологическая зараза. Плотины портятся, а им лишь бы прибыли. Губернаторы стремятся к этому а Ельцин им потакает Хотя поначалу объявил выговор Ножикову Иркутскому губернатору, когда он всё захватил там. Это бывший начальник БратскГЭСстроя, а стал губернатором и сразу – местничество. Пригласил замом по экономике такого Яковчука, и он всё там крутит, ну что ты сделаешь. Началась дискуссия с министерством. И они очень хитро сыграли против министерства. Заманили Ельцина в гости – вот новый губернатор, вот каскад гидростанций, вот алюминиевые заводы. Всё хорошо работает, понимаете. А они там живут как боги, потому что сидят на алюминии и работают по заданиям американских фирм. Конечно, им это выгодно, потому что валюта идёт, все живут, все смеются, все довольны, а интересы народного хозяйства никого не волнуют.

Целый ряд цехов простаивает, заводы не загружены и продукцию выпускать не собираются, – американцам не выгодно прокат покупать. Они заставляют переделывать форму под себя, берут эти болванки, а прокат – изделия – делают у себя, это ведь рабочие места для их людей… Конечно, на фоне рубля доллар предпочтительнее. Потом они договорились о поставках, завалили Братск товарами, и не только Братск, весь край, так что они там процветают, а народное хозяйство приходит в запустение. Это, если хотите, предательство интересов своего народа. То же самое Красноярский алюминиевый завод. Мы получились сырьевой придаток.

– А алюминиевые заводы тоже строило министерство энергетики?

– Мы построили все алюминиевые заводы, мы построили всю алюминиевую промышленность. И причалы в Одессе мы строили. Глинозём возим из Ганы, карьеры там организовали, не ганийцы его добывают – мы добываем. Министерство энергетики всегда было комплексным. Всю промышленность по Днепру, машиностроительный завод в Каховке, комплекс по выпуску удобрений в Куйбышеве, химкомбинат в Саратове, текстильный – по выпуску сверхпрочных тканей для самолётных шин, ВАЗ, КАМАЗ и тд. и тп. И в Египте мы построили не только Асуанскую плотину, но и промышленный комплекс. Сто лет буржуазия требовала всяческих уступок, а Насер приехал к нам, и мы всё им там построили. Мубарек сейчас пожинает плоды Насера.

И в Индии мы так строили – комплексно.

– Пётр Степанович, а рушится всё стало, так сказать, из-за пересмотра основополагающих принципов, ведь ленинская формула до поры до времени была своеобразным табу, не дававшим власть предержащим посягнуть на дела энергетиков. Или под напором демократии, выступлений против вмешательства в природные процессы строительством станций?

– У нас так сложилось, что вопросы развития страны решались всегда первыми лицами государства. И дела шли хорошо у того, кто имел с ними непосредственный контакт. В своё время Сталин всё решал. Конечно, он был тиран и много народу загубил, ничего с этим не поделаешь, но он был хозяин, стратег, и хотел видеть страну сильной и процветающей. И стройки коммунизма, как я говорил, были его идеей. Лесополосы, травопольные обороты, пары, ирригация – это, если хотите, говоря сегодняшним языком, был экологический подход к делу. Тем, над чем сегодня смеются – над преобразованием природы.

А дальше так вышло, что я имел непосредственный контакт с Хрущёвым. Хрущёв был умница, он по-своему раскрепостил страну, и народ это почувствовал. Но Хрущёв хотел сделать всё побыстрее и несколькими универсальными способами.

– А дело происходило хоть и в раскрепощённой, но рабской стране, где мысль первого лица подхватывалась начальниками помельче, раздувалась и доводилась до абсурда. Сказал Хрущев сеять кукурузу – так уж до Северного полюса, сказал – железобетонные четырехэтажки – так и в Севастополе, где известняка завались. Ближайшее окружение кого хочешь убедит в его богоизбранности: «Борис Николаевич, не царское это дело»…

– Хрущёв был простой, добрый, увлекающийся, с широким кругозором, но ему не хватало умения просчитывать долгосрочные последствия. Можно сколько угодно говорить, что его «скушали», но его скушали тогда, когда он уже не мог управлять страной.

– А Брежнев мог?

– Брежнева я знал ещё, когда он был секретарём Запорожского обкома партии. Сталин его поставил на восстановление металлургической промышленности, так он там дни и ночи работал. Он сам металлург, такой оратор, такой сильный человек. Конечно, в 75-м году его нужно было освобождать, чтобы избавить страну от рецидива культа личности, в этом тоже наша вина, но это отдельный разговор.

У него с Косыгиным часто возникали трения, и Алексей Николаевич иногда просил меня сходить к нему, мол, то-то и то-то. И я ходил, делал такой политес. Вроде как от меня предложение исходит.

И до 85-го года энергетики были фигурой номер один в стране.

А в 85-м я положил на стол Горбачёву материал, какой мы давали перед каждым съездом: «О мерах по развитию энергетики, энерго– и теплоснабжению». Это входило в доклад, в ожидаемые итоги, они по пятилеткам готовились. Я всегда был членом комиссии по докладу – туда включались все важные отрасли.

Но Горбачёв сказал, что не до этого сейчас, вызвал помощника – вот документ, потом как-нибудь доложите. И я понял, что это не тот человек. И начался закат.

– Пётр Степанович, а Чернобыль? Он же в 86-м…

– Если мы туда с вами полезем, мы оттуда не выберемся. Но должен сказать, что сейчас я полностью владею материалом. Вот эта папка. Вот отчёты комиссий. Это такая история нашего разгильдяйства, нашей несобранности в тот период. Так вот я пишу – в 85-м году я сдал министерство, у меня акт есть. Пишу, что собой представляет министерство и подписи: сдал – принял. Когда Горбачёв пришёл к власти, он стал менять всех старых министров и, прежде всего, меня, как старого, старейшего. Я и сам хотел, чтобы меня освободили от должности министра, у меня было медзаключение такое, но просил его дать мне два года для работы в комиссии по отработке ядерного реактора.

– Это того, который рванул?

– Да. Он бы не рванул. Это был первоклассный реактор, мы его задумывали как эталон. Столько сил было вложено в этот реактор. Конечно, дежурный персонал виноват, что не смог взять в руки ситуацию и спасти положение, но это вторая причина. Главной – была недоработка конструкции реактора. Ещё при мне была создана комиссия, я сам в министерстве взял себе руководство нею, потому что придавал развитию атомной энергетики огромное значение. Сам занимался комиссией очень тщательно. Она должна была составить программу испытаний, а затем и провести их. Отработать все ситуации, могущие послужить толчком к созданию ситуации аварийной, чтобы их исключить. Я помощника своего одного освободил от всего – он только отслеживал исполнение этих работ и ежедневно утром докладывал мне, что и как делается. Первый вариант программы был разработан неудачно, и его вернули на доработку. Эту программу никто не утвердил, а её должны были подписать: я, как министр энергетики, министр среднего (атомного) машиностроения Славский, президент АН академик Александров и инспектор по технике безопасности.

Никто эту программу не утвердил, и тут меня по существу отстраняют. В Совете министров это было неожиданно для всех Все знали, что я давал согласие на уход, но говорил Горбачёву, что это не относится к вопросу который, я хотел бы, чтобы выделили отдельно, и оставили меня закончить программу по реактору. Это моя инвестиция, и это я передам людям. Но меня отстранили от всего – в апреле 85-го года. А в апреле 86-го и случилось то, что случилось.

– Пётр Степанович, вот я помню, что в 75-м вы пускали АЭС в Финляндии…

– Лавиза. Это прекрасная станция. Финны очень тщательно подошли к её строительству. Прежде всего, поставили условием создание защитного кокона реактора. Во-вторых, категорически отказались от нашей автоматики и закупили её у американской фирмы «Сименс». Они предлагали и нам своё посредничество – американцы тогда не продавали нам автоматику по тонким процессам, действовал закон Джексона-Вэника. Но тут сказалось, не знаю, как это назвать, жлобство наше, что ли. В Минатомэнерго – зачем Америка, зачем посредники, мы сами, зачем валюту тратить. А фирма «Сименс» – ведущая в мире. На 4-м реакторе автоматика была недоработана, он находился в эксплуатации незаконно. В комиссии по расследованию, когда дело дошло до автоматики, был момент необъективности со стороны Александрова и Славского.

Ну, ничто нам не в урок. Энергетика – это такая отрасль, которая не может быть рассироплена. А те, кто сейчас решает государственные вопросы подходят к этому крайне легкомысленно. Даже Чернобыль их ничему не научил.

Я Ельцина знаю по Свердловску, мы с ним товарищи считались, поначалу ругались, потом помирились. Когда он стал президентом, говорил – приходи, если что. Как-то пытался пробиться – не получилось. Но он завязал меня на Сосковца. Но сейчас идет такой самотёк, что и первый зам. Предсовмина ничего не может изменить. Но это его не особо и волнует Я нормально с ним беседую, то же – с Шафраником, министром топлива и энергетики, похоже, и его это мало волнует. Все зациклились на газе. А электроэнергия всегда была и будет! Это такое заблуждение, вы не представляете себе!

* * *

Вот такой разговор с Петром Степановичем получился.

Говорили мы и об экологии – да, нужны экологические мероприятия. Нижний Новгород – они должен был подтапливаться. Горожане возразили, Косыгин обвинил энергетиков в варварском отношении к природе. Но нужны дамбы, как это делалось на Кременчуге, насосные станции в тех местах, где их могут подтапливать притоки. Где волна бьет – бетонируют откосы или отсыпается пляжевый откос. Даже водохранилище можно частично сократить за счет намывания земснарядами и использовать под сельхозугодья. Вся прибрежная Европа на дамбах стоит! И это никогда не поздно сделать. Конечно, нужны дополнительные капиталовложения, но ГЭС окупаются очень быстро. А сейчас затратили такие деньги, а мощности Чебоксарской ГЭС используются на треть.

Вот ещё вода в водохранилищах цветёт.

Это из-за ряски, она не пропускает кислород. Опять же – управляемый процесс. На том же Кременчуге АН Украины вела работы. Отработана была целая технология – с плоских баржей со специальным всасыванием собирали ряску, сушили – получалась добавка к комбикормам огромной калорийности. Женщина вела программу фамилию Пётр Степанович забыл. Потом всё это заглохло. Этих барж и нужно было всего ничего, по несколько на каждое водохранилище.

Говорили мы и о том, что развитие энергетики, равно как и освоение космоса или создание военно-промышленного комплекса шло за счет элементарного уровня жизни народа. Но опять же – разница в градациях была невелика, все в общем-то так жили.

И именно по этой причине свет в домах пока не погас, мерзлота не наступила. Но уже ложатся на рельсы на Дальнем Востоке и из-за отключений электроэнергии тоже. Но Дальний Восток никогда и не был подключен к Единой Энергетической Системе. И уже рвутся нефтепроводы, прорывает водопровод и канализацию, ибо гражданский уровень их подпитывал слабо. Но свет и тепло в домах пока ещё есть.

Пишут: «…Гробанулась противоестественная махина, сложенная антиконструкционно» – радость-то какая, что наконец-то гробанулась. И осталось дождаться, когда всё рассыплется в прах, и на нем уже создавать нечто естественное и конструкционное.

Да, американцы, которые ныне нам всем пример, строили отдельные частные станции, потом они объединялись в концерны, по штатам. А когда десять лет назад погасили Нью-Йорк, то поняли, что надо пробивать кольцевание и строить сверхдальние линии электропередач, чтобы упреждать внутренний энергетический развал. И, не лукавя, взяли за основу нашу энергетическую систему, только приспособили её под своё напряжение, у нас – 1 миллион 1150 тысяч киловольт, а у них – 1 миллион 200 тысяч. А правительство США взяло на себя расходы по строительству линий сверхпередач между штатами. И систему кольцевания «списали» с Москвы. Четыре линии сверхпередач подходят к кольцевой дороге, и Москву нельзя погасить в принципе – выбьет одну линию, две, три – четвёртая возьмёт нагрузку на себя. И Непорожнего американцы приняли в члены своей Академии Технических Наук не за красивые глаза.

Они строили свою систему 200 лет, и нам что, сначала и – 200 лет? Неужели всё, что строилось и создавалось волевым решением и усилием народа на заниженном уровне жизни, ну, никак не годится нам только потому, что строилось при «противоестественной и антиконструкционной системе»?

«Берите суверенитета, сколько проглотите» – стало не только программой к действиям властей, но и программой к приватизации. О заниженной стоимости объектов говорилось немало, вот просто любопытно бы узнать, во сколько была оценена та же Иркутская ГЭС? Кто просчитал стоимость строительства и стоимость энергии за год, за два? Может быть, нужна была рассрочка на десяток-другой лет? И государственный пакет акций, обеспечивающий подачу энергии в систему?

Вот ныне пишут, что на Западе – капитализм это старое, уходящее, что там формируется «миритократическое общество», где господствующую роль начинает играть новый интеллектуальный класс, развертывается новая историческая парадигма. И может, эта самая парадигма имеет шанс на развёртывание в России, находящейся ныне в чудовищных условиях Неужели это такая уж непосильная задача для интеллектуалов – вписать уже имеющееся и нужное всем в систему новых производственных отношений?

Правда, не видно что-то этих интеллектуалов, которые подходили бы к нашим проблемам не с чужим лекалом или своим, да старым, а конструктивно, используя уже имеющееся и сделанное. Тем более не видно команды подвижников, которая взялась бы вести наш полуразбитый, попавший в шторм корабль, имея целью его спасение, а не только власть как конечную цель или удовлетворение детского желания «порулить».

Одним из наиболее шоковых моментов, не оставляющих места оптимизму, помнится, было предложение о выборах конституционного собрания. Не помните? Выбираются на два года, и более к парламентской и другой государственной деятельности допущены не будут… Желающих не нашлось.

Подвижники, интеллектуалы, пассионарии, где вы?

Или Пётр Степанович Непорожний – последний из этих мамонтов?

1978–1988

Март 1994