Текст книги "Теория и практика массовой информации"

Студент должен проработать текст параграфа, осмыслить его содержание и освоить основные выводы. Самостоятельно оценить эффективность данного вида работы помогут ответы на следующие вопросы:

1. Как вы полагаете, определяет ли глобальность изменений, происходящих в мировом социальном пространстве, стремительное развитие массовой коммуникации? Обоснуйте свой ответ.

2. Какие факторы позволяют сегодня говорить о существовании собственной «реальности СМИ»?

3. В чем заключается особенность мифоязыка средств массовой информации?

4. Является ли учение о коллективном бессознательном базовой основой массового сознания? Обоснуйте свой ответ.

5. Почему массовое сознание гораздо легче и эффективнее воспринимает информацию в упрощенном, стереотипизированном виде?

6. Можно ли утверждать, что российские средства массовой информации выступают сегодня как мифотворцы, то есть создатели новых смыслов? Обоснуйте свой ответ, приведите примеры.

7. Объясните на конкретных примерах разницу между логикой познания и логикой приобщения.

8. Как вы думаете, правомерен ли вопрос об обретении российскими СМИ функции мифологического «посредника» рубежа ХХI века, создающего для своей «паствы» образ «новой реальности»? Объясните свое суждение.

9. Способны ли СМИ аккумулировать или разрушать смыслы существующих мифов религиозного, этнического, субэтнического (регионального) сознания? Обоснуйте свой ответ, приведите примеры.

10. Назовите субъекты, которые с наступлением новой коммуникативной эпохи конца ХХ – начала ХХI века обладают всемерной аккумуляцией знаний, смыслов и архетипов.

11. Назовите примеры образов массового сознания, созданные СМИ и придающие им новые смыслы.

12. Как вы ответите на один из основных вопросов современной науки о средствах массовой информации: реальной или виртуальной является картина мира, представляемая ими? Обоснуйте свой ответ.

13. Назовите ряд общечеловеческих архетипов и этноконфессиональных ментальностей, на основе которых в современном обществе демократического типа формируется массовое сознание.

14. Как вы полагаете, в своей деятельности СМИ опираются на готовые образы или создают новые? Обоснуйте свой ответ.

15. Поясните тезис о том, что средства массовой информации выступают модусом современного общественного сознания.

16. На каких двух факторах, по мнению К. Юнга, строятся попытки влиять на общественное мнение через газеты, радио, телевидение и рекламу?

17. Прокомментируйте цитату Р. Харриса: «Роль СМИ не сводится к отражению того, что происходит вокруг нас. Скорее они конструируют мир, который затем становится реальностью для потребителя». Выразите собственное отношение к данной мысли.

18. Является ли «чисто технологический» подход к изучению средств массовой информации перспективным? Обоснуйте свой ответ.

19. Участвует ли Интернет в формировании мифологической формы общественного сознания? Обоснуйте свой ответ, приведите примеры.

20. Корректно ли говорить о новой «коммуникативной реальности» в современном социальном пространстве, которая уже не просто проникает во все формы, аспекты и уровни сознания, а функционирует как некая самостоятельная ипостась массового сознания? Обоснуйте свой ответ.

1. Доценко Е. Л. Психология манипуляции: феномены, механизмы и защита. – М.: ЧеРо совместно с изд-вом «Юрайт», 2000. – 344 с.

2. Егорова-Гантман Е. В., Плешаков К. В., Байбакова В. Б. Политическая реклама. – 2-е изд. – М.: Никколо-Медиа, 2002. – 240 с.

3. Карлова О. А. Миф разумный: монография. – Красноярск: Изд-во КрасГУ, 2001. – 208 с.

4. Общество и политика: Современные исследования, поиск концепций / под ред. В. Ю. Большакова. – СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2000. – 512 с.

5. Харрис Р. Психология массовых коммуникаций. – СПб.: Прайм-Еврознак, 2003. – 448 с.

6. Щедровицкий Г. П. Интеллект и коммуникация // Вопросы философии. – 2004. – № 3. – С. 170–183.

7. Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. – СПб.: ТОО ТК «Петрополис», 1998. – 440 с.

8. Юнг К. Г. О современных мифах: Сб. трудов / пер. с нем. – М.: Практика, 1994. – 252 с.

9. Человек и его символы / К. Г. Юнг, М.-Л. Фон Франц, Дж. Л. Хендерсон, И. Якоби, А. Яффе; под общ. ред. С. Н. Сиренко. – М.: Серебряные нити, 1997. – 368 с.

2.4. Объект-язык электронных средств массовой информации. Мифология СМИ

Активные дискуссии относительно области функционирования массмедиа в современном социуме связаны с такой научной проблемой, как существование собственного объект-языка СМИ, отличного от национального языка. Здесь прежде всего нужно обратиться к понятию «сообщения» как некоего эквивалента явления или события, который передается с помощью определенной последовательности символов: «Сообщение – это кодированный эквивалент события, зафиксированный источником информации и выраженный с помощью последовательности условных физических символов (алфавита), образующих некую упорядоченную совокупность» [7]. Полагаем при этом, что понятие «алфавит» здесь фигурирует не только и не столько в общепринятом его значении. Очевидно, что к «алфавиту» в случае вербализации языка СМИ нужно относить не только слова, но и символы, образы, в которые, например, телевидение облекает сущностную составляющую информации. Сюда же отнесем рисунок, шарж или фото в газете, интонацию и эмоциональный настрой ведущего теле– и радиопрограммы.

Вообще, что касается передачи сообщения посредством радио и в особенности телевидения, то здесь существует свой «алфавит», содержащий помимо печатных знаков или звучащей речи множество других условных символов, а также специально созданных знаков и образов, которые затем бытуют в качестве своеобразной материи такого языка. Эти последние достаточно полно описываются понятиями, представленными, например, в теории мифа О. А. Карловой как мифоимена, мифометафоры и мифообразы. Слово как мифоимя предмета или явления включает в себя наряду с формальной оболочкой также антиномию бытования слова в контексте языка и в контексте речи. Знаковость слова, иначе говоря, замещение им реального объекта и состояния, вырастает именно из нетождественности содержания и выражения. Слово как мифоимя, заключающее в себе смысл в контексте конкретной мифологии, определило собой символически-метафорический характер мифологического мышления. Мифоимя не воспроизводит предмет, оно – знак принадлежности этого предмета некоему миру смыслов (мифомиру). Само же мифоимя обретает при этом аспект особой ценности (сакральности) как способ связи с сакральным, с одной стороны, и как символ мифологического сотворения, с другой [5].

Мифометафора управляет речью и мышлением людей в повседневных ситуациях. Отличие ее от метафоры в том, что она выступает в контексте данного мифомира непременно в реализованном виде, как своего рода деметафоризованная метафора. В этой деметафоризации выражается главный принцип мифологического мышления – буквальность восприятия смыслов. Мифоимя и мифометафора образуют системное единство со следующим уровнем организации смыслов в мифе – мифообразом. В качестве гносеологического понятия образ рассматривается в перспективе активно познающего субъекта и связывается с деятельностью его воображения. Если рассматривать мифометафору как вербальный образ, то в основу мифообраза в этом случае может быть положен именно наглядный образ. В такого рода наглядных образах чувственный момент одновременно обладает достоинством всеобщности, способностью предугадывать содержание непосредственной действительности. Эту точку зрения отстаивал Р. Рахматуллин, полагая образ визуального мышления опосредующим звеном между абстрактным вербальным мышлением и практикой, возникающим в результате непосредственного чувственного созерцания и результатов абстрактно-логического мышления [4]. Миф создает условия для того, чтобы сознание человека не только отражало предмет, но и творило его мифообраз в соответствии с определенными смыслами. Мифообраз обладает такими качествами наглядного образа, как единство чувственного и рационального, структурное соответствие объекту-оригиналу и разнообразие и свидетельствует о развитом мифологическом знании, то есть таком уровне мифологического знания, при котором соблюдается условие правильного понимания этого знания другим индивидом [3].

Именно такой «мифообразный алфавит» электронных средств массовой информации кодирует событие и доводит это сообщение до потребителя. Ряд ученых вполне признают факт существования неких специфических символов и знаков в системе общения посредством СМИ, и электронных СМИ в частности, тем не менее большинство ученых придают этим знакам лишь формальное – своего рода «трансляционное» – значение. Настаивая на отсутствии прироста смыслового содержания во время такой трансляции, эти исследователи не признают способность «экрана СМИ» продуцировать новые, собственные смыслы.

Вопрос формирующегося языка массмедиа перспективно рассматривать в первую очередь с точки зрения системы содержания и смыслового «движения» знаков, символов и образов, действующих в пространстве системы. Известный исследователь в этой области У. Эко, анализируя способы коммуникации, особое место отводит «языку кинематографии и телевидения». Имея в виду, что любая информация подразделяется на «информацию источника» и «информацию кода», У. Эко констатирует: в любом языке есть двойное членение. Кстати говоря, именно двоичность является признанным атрибутом мифологического сознания. Антиномии «дом – лес», «свой – чужой», «герой – антагонист» и целый ряд других стали архетипическими в мифологической структуре описания картины мира. Однако, анализируя язык кино и телевидения, У. Эко приходит к выводу, что этот язык не укладывается в схему двойного членения, этот язык имеет более сложную структуру. «Привычные к лишенным артикуляции кодам или, по крайней мере, к кодам с двойным членением, мы при неожиданной встрече с кодом, характеризующимся тройным членением, позволяющим передать гораздо более обширный опыт, чем любой другой код, испытываем то же странное впечатление, что и обитатель двумерной Флатландии, очутившийся в трехмерном мире» [10]. Разумеется, автор тогда и не представлял, что уже в начале следующего века мы будем жить и «виртуалить» в форматах 3G, 4G, 5G и так далее.

Рассуждая о массовой коммуникации вообще, У. Эко подчеркивает, что проблемы семиологии связаны с темой массовых коммуникаций. Более того, развитие массовых коммуникаций приводит к развитию семиологии, а проблематика массовых коммуникаций требует семиологического обоснования своих принципов. «Изучение массовых коммуникаций становится дисциплиной не тогда, когда с помощью какого-то метода анализируются техника или воздействие отдельно взятого жанра (детектив, комикс, шлягер, фильм), но тогда, когда обнаруживается, что у всех этих распространившихся в индустриальном обществе жанров общая подкладка» [10]. Эта «общая подкладка» и есть, судя по всему, язык данных средств массовой коммуникации, причем язык, способный продуцировать новые смыслы. «Предмет исследования массовых коммуникаций оказывается единым в той мере, в которой постулируется, что индустриализация средств коммуникации изменяет не только условия приема и отправки сообщения, но – и на этом кажущемся парадоксе основана методика этих исследований – и сам смысл сообщения (то есть тот блок значений, предположительно составляющих его неизменяемую часть, постольку так его задумал автор независимо от способов распространения)» [10].

Чтобы глубже понять утверждение У. Эко, обратимся к его семиологическим рассуждениям в отношении архитектуры. Как полагают некоторые исследователи, информация, которую несет архитектура, основана на общепринятых архетипах, проста в потреблении для массового адресата, способна присваивать другие значения, насыщена эмоциональными характеристиками. Вследствие этого они относят архитектуру к формам массовой коммуникации. Но интересно даже не само это отнесение, тем более что оно весьма спорно. Важной с позиций нашего предмета представляется точка зрения семиологии на идеологическую функцию архитектуры. Предполагая, что в архитектуре «стимулы, оставаясь стимулами, в то же время оказываются идеологически насыщенными», семиология приходит к выводу о наличии интерпретирующей функции архитектуры [10]. Исходя из этого, У. Эко предположил, что архитектура является чем-то большим, чем форма массовой коммуникации. При этом он исходит из возможностей, которые предоставляет архитектуре именно коммуникация. «Означая самое себя, она в то же самое время информирует не только о функциях, которые она означает и осуществляет, но и о способе, которым она намерена их денотировать и осуществлять» [10]. В данном случае имеется в виду способность архитектуры в процессе stiling – наложения новых вторичных функций на неизменные первичные (который в большинстве случаев, по мнению Эко, неинформативен) – придавать объекту новый смысл. «…В некоторых случаях ресемантизация объекта, которая и осуществляется при помощи stiling, может предстать как попытка приписать ему при помощи обновленных вторичных функций новое идеологическое содержание. При этом, как нам известно, функция остается неизменной, но сам способ рассмотрения объекта в системе других объектов, во взаимосвязи их значений и в соотнесении с повседневной жизнью меняется» [10]. Называя архитектуру в связи с этим чем-то большим, чем форма массовой коммуникации, У. Эко признает при этом возможность и для других средств массовой коммуникации становиться «чем-то большим»: «…таковы некоторые явления, родившиеся в сфере массовой коммуникации, но покинувшие ее благодаря содержащемуся в них заряду идеологического несогласия» [10].

Несмотря на некоторый пессимизм в признании наличия такого «заряда идеологического несогласия» в собственно средствах массовой коммуникации, У. Эко все же констатирует, что СМК способны изменять первоначальный смысл сообщения. Он считает, что индустриализация средств массовой коммуникации изменяет не только условия приема и отправки сообщения, но и сам его смысл [10].

Противоречие здесь кажущееся. Сама семиологическая теория кодирования информации предлагает особый тип кодификации в поле коммуникации: как уже указывалось, язык некоторых СМК подлежит не двойному, а тройному членению. Третье членение неизбежно придает сообщению дополнительный смысл. А поскольку это третье членение считается особым, присущим СМК способом передачи информации, то таким образом «способ» сам изменяет информацию, то есть, обращаясь к терминам семиологии, оказывается «идеологически насыщенным».

Значительно обогнавшими свое время и конструктивными в контексте данного научного взгляда представляются труды Фрэнсиса Бэкона об «искусстве сообщения», о видах и качествах слова и речи. Ф. Бэкон разделяет смысл сообщения и его изложение, точно так же как рассматривают отдельно душу и тело [1]. Искусство сообщения он подразделяет на три части: учение о средствах, учение о методе и учение о фигурах изложения. В учении о средствах, помимо традиционной письменной и устной речи, называются и другие: жестикуляция, иероглифы как знаки вещей. Кроме жестов и иероглифов, которые всегда обладают каким-то сходством с обозначаемой ими вещью, Ф. Бэкон указывает на существование неких «реальных знаков», имеющих «чисто условное значение, основанное на своего рода молчаливом соглашении, которое ввело их в практику» [1]. Это «молчаливое соглашение», скорее всего, будет основано на определенных образах и символах – по Ф. Бэкону, на соответствующих определяемой вещи идолах рода, пещеры, площади или театра.

Весьма показательным представляется сам факт размышлений Ф. Бэкона о «реальных знаках». Для того чтобы пользоваться таким средством общения, необходимо его приумножение и развитие, считал Ф. Бэкон. Именно поэтому, в силу неразвитости данного языка в то время, ученый оставляет эту тему науке последующих веков, обратив на нее если не главное, то пристальное внимание: «Итак, этот раздел учения о средствах изложения, посвященный исследованию знаков вещей, мы относим к числу требующих своего развития. И хотя польза этого раздела может показаться на первый взгляд незначительной, поскольку слова и буквенное письмо являются самыми удобными средствами сообщения, нам все же показалось необходимым в этом месте как-то упомянуть о нем как о вещи, имеющей не последнее значение. Мы видим в иероглифе, если можно так выразиться, своего рода денежный знак интеллегибельных вещей, и было бы полезно знать, что, подобно тому, как монеты могут делаться не только из золота и серебра, так можно чеканить и другие знаки вещей помимо слов и букв» [1].

Из рассуждений ученого очевидно, что под иероглифом он понимает любые иные знаки, «помимо слов и букв». К таким «иероглифам» вполне логично отнести современные единицы компьютерного или телевизионного языка, языка средств массовой коммуникации.

Полемика о собственном языке коммуникации как таковом в истории советской и российской научной мысли получила свое развитие в 70-е годы прошлого века. Существенное место в этом процессе заняла теория Г. П. Щедровицкого о «текстах трансляции». Он исходит из того, что в процессе индивидуальной и коллективной интеллектуальной деятельности создаются тексты, которые в системе коммуникации обретают самостоятельное значение. «Сначала они не имеют самодовлеющего значения. Ибо трансляция осуществляется за счет и в форме образцов. Но постепенно тексты становятся все более полными и самодовлеющими, они начинают описывать образцы и сами становятся образцами. Образуется мир текстов, и появляется совершенно особое отношение к текстам. Теперь уже не как к средствам коммуникации, а как к знаковому представлению мира» [9]. Итог рассуждений ученого показателен: «Тексты трансляции – это мир, они – сама действительность» [9].

Эти тезисы имеют прямое отношение к вопросу о существовании объект-языка средств массовой коммуникации. И прежде всего объект-языка телекоммуникации, поскольку о существовании «видеознаков» красноречиво свидетельствуют многие последние исследования в области СМИ. Рассуждая о средствах массовой информации, в частности о телевидении, в контексте формирования мифологического сознания, О. А. Карлова приходит к выводу: «Очевидно, что главная работа, которую делают на телевидении, – это отбор «видеознаков» из всего многообразия случившегося в действительности. Это и есть упрощение и манипуляция. Новости представляют собой наличный ряд таких «видеознаков», которые дают интерпретацию некоторым значимым событиям, срез происшедшего «сегодня», упрощенный и стереотипизированный» [5]. Она полагает, что использование «видеознаков» и их символических интерпретаций сформировало специфический язык ТВ-коммуникации, существенными ограничителями в котором являются краткость и обязательная экспрессивность.

Видеознаки, их производство и отбор – одна из качественных составляющих характеристик языка средств массовой коммуникации. По сути, видеознаки – это один из элементов визуального мышления, которое становится возможным только в условиях коммуникации. Специальные исследования этого типа мышления определяют «коммуникативную функцию визуального мышления» как дополнение речевого общения в условиях невозможности или недостаточности вербальных способов и средств передачи информации от одного субъекта к другому [3].

Разумеется, нельзя не признавать большой доли непреднамеренности, своего рода «хаотичности» информации, которая транслируется в эфире. Однако в то же время нельзя не учитывать, что, помимо естественной доли непреднамеренности в СМИ-коммуникации, в ней самой заложена потенциальная возможность возникновения новых языковых знаков.

Так, в указанном смысле наиболее хаотичными представляются сегодня интернет-коммуникации, хотя, возможно, во многом по причине их неизученности. Сравнительно невысокая степень интереса к исследовательскому полю специфичного интернет-языка связана с тем, что большая часть ученых признает за Интернетом пока лишь техническую, оперативную функцию. Существуют мнения, что Интернет в первую очередь решает оперативные технические задачи функционирования общества [8]. При этом исследователи признают: «Оказывается, что процентов на 80, на 90 общение заполняется просмотром порносайтов. Собственно говоря, это уже не общение, а самопогружение индивидуального сознания в якобы свободно выбранные сайты, в основном развлекательного характера» [8]. Однако частотность обращения к порносайтам, тотальное использование этого видеоряда, как и сам феномен «самопогружения индивидуального сознания», можно с известной долей вероятности отнести к знаковой атрибутике метаязыка в системе Интернет. Наличие фанатов Интернета и фанатов отдельных сайтов Всемирной паутины говорит о формировании некой общности, важными характеристиками которой являются акты языковой идентификации. Отрицание рядом ученых наличия этих актов скорее продиктовано нежеланием признавать само существование идентичной социально-демографической группы такого рода, чем серьезными научными и философскими аргументами.

Стоит напомнить утверждение А. Ф. Лосева, что любой язык не сводится только к изучению, конструированию и передаче отдельных элементов. Напротив, данный процесс только следует за уже осознанной «живой значимостью» языка. «Кто сводит язык только на прерывные элементы, тот должен утверждать ту нелепость, что до изучения грамматики дети не могут ни говорить на данном языке, ни общаться на нем друг с другом. Миллиарды человеческих субъектов в течение всей истории человечества общались между собой на тех или иных языках, не имея никакого представления о том, что такое грамматика. […] В основе своей всякий язык есть вполне непрерывный поток человеческого сознания в общей стихии разумно-жизненного общения людей» [6].

Согласно семиологической теории кодификации любой язык стремится к созданию наиболее общего кода, «кода кодов». То же самое происходит и с языком массовой информации и телекоммуникации. Традиционно признается, что декодировка переданной информации происходит на уровне воспринимающего субъекта, что называется, «в головах людей». Однако существуют теории, которые утверждают наличие в процессе коммуникации некой третьей субстанции, третьего поля, где до взаимодействия с воспринимающим субъектом и независимо от него уже может «закладываться» такая декодировка. Это теория «третьего членения» в семиологии, в соответствии с которой обстоятельства коммуникации создают конкретную ситуацию для функционирования сообщения, и эта ситуация наделяет сообщение новым смыслом. Об этом же говорит теория «третьей функции» Г. П. Щедровицкого. Он утверждал, что коммуникация, с одной стороны, разделяет части человеческой деятельности, с другой, служит средством их связи; при этом непременно возникает третья функция – «дополнения до целого», в котором знаки приобретают новое значение, они представляют собой картину «реального деятельностного мира» [9]. Все это, на наш взгляд, имеет прямое отношение к вопросу о существовании объект-языка средств массовой информации, с которым связаны современные научные дискуссии о месте массовой коммуникации в процессе общественных отношений и в общественном сознании.

Часть исследователей трактуют этот язык, на наш взгляд, избыточно обобщенно: «Возникает собственный единый язык общения… система общения подчиняется некоему глобальному языку, позволяющему эффективно осуществлять коммуникацию в данных масштабах» [8].

В иных случаях исследователи противоречат сами себе: «В результате этих процессов культуры общаются не за счет смысловой адаптации, переводя неизвестные им смыслы иной культуры на свой язык, а за счет совпадающих компонентов (того, что понятно всем), то есть за счет одинакового, а значит, и наименее смыслового. Чем меньше смысла, тем легче обеспечить общение. […] Возникает царство стереотипичных рассуждений и действий, одинаковых мифов и стилей поведения. Сегодня ребенок, родившийся в России, лучше знает, кто такой Микки Маус, чем Змей Горыныч» [8]. С одной стороны, автор высказывания не имеет сомнения в возникновении нового «пространства», «образования» и мощном функционировании этого образования, его влиянии на мировую культуру – фактически в готовности этого образования к продуцированию смыслов. А с другой стороны, ученый не готов последовательно признать способность нового языка создавать эти самые смыслы. Получается, что, констатируя возникновение «царства стерео-типичных рассуждений и действий, одинаковых мифов и стилей поведения», философ отказывает этим «рассуждениям» и «мифам» в смысловой адаптации, возможно, именно по причине их стерео-типичности.

Следует сделать поправку на то, что такие оценки даются в контексте рассуждений о месте философии как науки в современном обществе. С точки зрения разделения культуры на высокую и массовую полемический задор философов вызван явным нарушением пропорций между ними в связи с вторжением глобального коммуникативного пространства. Культурные феномены, создаваемые средствами массовой коммуникации, представляются академической науке весьма сомнительными. «Раньше культурные новообразования проходили долгую культурную обработку, культурный отсев, который по времени превосходил жизнь одного или нескольких поколений. Кто бы в Средние века узнал о песнях четырех парней из Ливерпуля, даже если бы их песни были очень хорошими? На соседней улице, может быть, через месяц, в соседнем городе – через год, в другой стране – никогда. Сегодня это можно раскрутить за два часа. Изменилась ситуация» [8]. Таким образом, подвергая сомнению общекультурную значимость явлений, создаваемых средствами массовой коммуникации (с чем, кстати, трудно не согласиться), исследователи так или иначе указывают на способность средств массовой коммуникации создавать образы и мифы.

Что касается проблемы существования объект-языка средств массовой информации как частного случая научной дискуссии о новом глобальном коммуникативном пространстве, то, на наш взгляд, такое существование может быть обосновано, если принять за рабочую гипотезу, что язык стерео-типичности как раз и является основой этого нового языка СМИ, что глобальная коммуникация избрала язык стереотипичности именно в силу своей глобальности. В этом случае становятся понятными и причины полярных мнений о самостоятельности и осмысленности знаков и символов системы массовой коммуникации. И если сама стереотипизация как сущностная характеристика средств массовой информации пока не определена наукой как смыслосодержащий конструкт собственно языка массмедиа, то, по крайней мере, факт наличия стереотипизации в информационно-коммуникативной среде безусловно признается большинством исследователей. «Опосредуя связь между субъектом имиджевой рекламы и субъектом ее воздействия, средства массовой информации являются собственно третьим важнейшим фактором формирования имиджа, роль которого, как показывает практика, может быть определяющей и до известной степени самостоятельной. Своеобразный экран средств массовой коммуникации строится на принципах отбора, упрощения, стереотипизации, акцентировки и эмоциональной окраски. Учитывая все эти направления преобразования информации, некоторые исследователи называют средства массовой коммуникации «эмоциональными фильтрами», считая, что они препятствуют и искажают передачу через них информации в «чистом» виде» [5].

Любая информация предполагает отбор фактов и кодировку. Считается, что функция декодировки в силу многофакторности малоконтролируема, что на нее практически невозможно влиять. Именно поэтому, полагают некоторые исследователи, происходит искажение смысла, заданного изначально. «Коммуникатор может осуществлять контроль за фазой кодирования информации, следить, чтобы сообщение имело тот смысл, который он хочет в него заложить, чтобы подтекст и контекст соответствовали замыслу коммуникатора. Однако на процесс декодирования политического рекламного сообщения он влиять уже не может, и здесь масса факторов может исказить смысл, изначально заложенный коммуникатором» [2].

Однако стереотипы, культивируемые средствами массовой информации, вполне можно рассматривать как устойчивые факторы, влияющие на декодировку. При этом рождение объект-языка, его специфических знаков (образов-стереотипов) в системе СМИ по большей части происходит сначала неосознанно, непланомерно. Лишь позже в контексте «вторичной эмоциональной логики» можно использовать эти образы-стереотипы для целенаправленного формирования общественного мнения при восприятии информации. Если, например, в роли политтехнолога позиционируется само средство массовой информации, оно с тем же успехом использует эти значимые единицы информации, эмоционально окрашенные и апеллирующие к адекватному восприятию.

В передаче этих единиц информации участвуют и человеческий, и технический факторы и коллективное, и индивидуальное сознание. Таковы видео– и аудиознаки, значимые единицы специфики монтажа. В качестве существенных факторов их формирования может выступать уровень мышления и воображения репортера, оператора, редактора, инженера монтажа, так называемые информационные шумы в процессе передачи сообщения. Так, человек, запечатленный в видеокадре рядом с улыбающимся милым ребенком, с большой долей вероятности воспринимается нами как хороший и добрый взрослый; наша негативная реакция на разруху и беспорядок, окружающие человека в другом видеокадре, чаще всего переносится и на наше восприятие этого человека. Такие смысловые комплексы, как «известный» – «неизвестный», «говорящий» – «молчащий», «прямо смотрящий в камеру» – «отводящий взгляд от камеры», «желающий отвечать на вопросы журналиста» – «не желающий, закрывающий камеру рукой», «свободный» – «зажатый», «идущий навстречу камере» – «уходящий», «черно-белый» – «цветной» и целый ряд других, могут, на наш взгляд, быть рассмотрены как специфические знаки языка телевидения («языка камеры»), поскольку при их использовании сохраняется высокая вероятность устойчивой реакции. Они, как и технологические приемы камеры («перспектива», «угол съемки» и др.), рождают эмоциональную окрашенность создаваемых при телекоммуникации образов. Если мы рассмотрим и другие этапы семантизации образа (монтаж, озвучивание, субъективный фактор автора и ведущего и др.), то получим сложный комплекс значимых единиц, с помощью которых можно профессионально кодировать информацию, будучи уверенным в высокой вероятности ее адекватной декодировки. Более того, в результате повторяемости и все большей признанности эти образы-стереотипы становятся смысловой основой создания новых мифологем.