Текст книги "Путешествия к американским берегам"

Промышленность анвигских жителей описана выше. В настоящее время только при проходе лодки удается купить от них несколько бобров за табак. В таком отношении, в рассуждении промышленности и торговых сношений, состоят к ним и жители селения Макки.

В Анилухтакпак спускаются весной несколько лодочек жителей Иннока с богатым грузом промыслов. Собственная промышленность пушных зверей этого селения маловажна; равномерно нет на нем особенно важных торговцев. Но одни сдают свои закупки в редут Колмакова, другие спускаются в Паштоль или через Анвигский перенос ходят к приморью. Анилухтакпак ведет с кускоквимцами довольно значительную меновую торговлю юколой и мороженой нельмой.

Жители Паймюта своих промыслов имеют мало, но от продажи кускоквимцам сушеной и мороженой рыбы получают знатные барыши. Торговцы этого селения сдают пушные меха, скупаемые ими от соседних ттынайцев и кускоквимцев частью в редут Колмакова, частью в Икогмют, но главнейшие сбывают в Паштоле, откуда берут взамен жир, оленьи шкуры и лавтаки.

В Икалигвигмюте три человека бобровых промышленников; остальные занимаются преимущественно переторжкой рыбы с жителями Кускоквима и деланием различной деревянной посуды, через обмен которой в Паштоле получают необходимые для домашнего своего быта жиры и оленины.

Занятия жителей Икогмюта состоят, сверх запасений рыбы на собственное продовольствие и продажу на Кускоквим, в приготовлении из дерева различной домашней посуды, а главнейшее в перекупке пушных промыслов от агульмют на лавтаки и жиры, которые нарочно для того привозятся из Паштоля. Бобровой промышленностью занимаются всего двое. Меха, скупаемые туземцами Икогмюта, вполне могут переходить к нам только тогда, когда независимо от европейских товаров управляющий артелью получит средства во всякое время иметь достаточные запасы туземных произведений и заселение в Икогмют из временного преобразуется в постоянное.

Соболи и норки книзу от Нулато немногочисленны, со всем тем туземец, посвятивший зиму рачительному осмотру соболиных ловушек, нередко приобретает более двух десятков соболей. Выхухоль в иные годы ловится в столь великом множестве в озерах, находящихся между Квихпаком, Иттеге и Кускоквимом, что за внутренним потреблением в Икогмют было скупаемо до 3000 шкурок. Ныне четвертый год, как промысел их весьма оскудел.

На добычу лисиц и рысей туземцы, проживающие между Икогмютом и Нулато, обращают еще менее внимания, нежели на промысел бобров. Нельзя относить этого к их беззаботности: они весьма хорошо понимают свои пользы, но по роду жизни, который привыкли вести правильный лисий промысел, то есть частый осмотр ловушек, их постановка, очистка от снега и прочее для них тягостен.

Книзу от Анвика непривычному страшно выйти на берег. Повсюду встречаешь следы и пробитые тропы, сделанные медведями, которые, переплывая на острова, гоняются за линной²⁵⁵ птицей, а в узких протоках искусно ловят рыбу. Туземцу удается добыть медвежью шкуру тогда только, когда тот при глубоких снегах не лег еще или вышел рано из берлоги. Введение настоящей промышленности этого зверя принесло бы огромные пользы Компании, по известности высокого достоинства шкур американских черных медведей.

Компанейские строения в Икогмюте, оставленные на лето на произвол туземцев, конечно, не могли состоять в порядке: двери сняты, рамы выставлены, за исключением сруба стен, ни одной переборки, ни одной половой доски не оставалось на месте – все перерыто, все переворочено ради корешка табака или затерявшейся в соре иглы. Со всем тем на другой день к вечеру мы поубрались и переселились на новоселье в ожидании настоящих хозяев; впрочем, зная по примеру прежних лет, что команда отправлялась в Икогмют с исхода августа, мы их и не ожидали, но замедление нулатовской лодки относительно продовольствия ставило нас в затруднительное положение; некоторые русские слова, затверженные туземцами, русоволосые и голубоглазые дети, свидетельствуя фактами о возникающей нашей колонии, требовали, чтоб мы роздали последний оставшийся у нас фунт табака. Ловить самим рыбу – прошла пора; для поиска оленей необходимо было время.

Согласно инструкции, надеясь найти в редуте Колмакова бумаги от главного правителя колоний, 24 августа я послал туда двух туземцев. На другой день двое других отправлены были вниз по Квихпаку для осведомления о причине замедления нулатовской лодки. Положа правилом на временных местах нашего жительства избегать по возможности покупки провизий от туземцев, мы решились прокармливаться звериной и птичьей охотой, и 27 августа стрелец с двумя помощниками отправился за оленями на луговую сторону. Я с толмачом стрельбой гусей доставлял остальным нескудное дневное пропитание.

Ввечеру 29 августа вовсе неожиданно обрадовали нас своим приходом нулатовская лодка и команда икогмютской артели. Управляющий этой артелью, отправленный из Михайловского редута 1 августа, имел несчастье прорезать свою байдару, не доходя Паштоля. Перемена подмоченного груза задержала его 10 суток на месте, а лодка, назначенная в Нулато и отправленная в то же число, по какому-то недоразумению простояла все это время в Паштоле.

Я получил письма с родины, письма из метрополии наших колоний. С душевным волнением узнал о происшествии, небывалом в морских летописях всех народов: один из моих товарищей по службе на возврате из Калифорнии залит волной и погиб в каюте, тогда как судно почти не потерпело никаких повреждений²⁵⁶; свиделся с моим денщиком, которого оставил в безнадежном состоянии, и был рад ему, как родному. Да простят мне эту строку, посвящаемую признательности и воспоминанию.

Наконец, нельзя умолчать, что на Квихпаке, за 18 000 верст от Петербурга, в крае, совершенно не известном образованному миру, получен был репертуар за 1841 год. До того вся библиотека моя заключалась в Библии, морском календаре и астрономических таблицах, а тут вдруг открылась возможность потешать публику русскими сценическими представлениями.

Из Ново-Архангельска прислано было для освежения команды около ведра рома: с первой чаркой понеслось общее спасибо и здравие на многие лета внимательному начальнику; вторая – отразилась в песнях; третья – успокоила всех.

Управляющий Михайловским редутом уведомлял меня, что присланные из Ситхи некоторые запасы для экспедиции были сданы ему в такой небрежной укупорке, что он вынужден был большую часть груза перекупорить. Проведя около года в странствиях с места на место, мы опытом убедились в возможности существования без хлеба. Однако вместе с этим для нас было ясно, что туземцы, получая европейские товары за провизии, работы или какие другие услуги, не заботятся о промысле пушных зверей или приобретенные ими стараются передавать к малейгмютам за те предметы, необходимые для их быта, которых мы не имеем в продаже. Поэтому порча сухарей могла быть чувствительна не лично для нас, но для пользы всей нашей торговли в целом крае. Без сухарей мы были бы вынуждены сделать выпуск табака и других товаров, несоразмерный с истинной потребностью народонаселения, и тем неминуемо возвысить ценность пушных мехов. Для разъяснения этого положения вспомним, что 40 фунтов табака стоят на Квихпаке не 17 рублей серебром[72]72
  По важности и повсеместному требованию некоторых европейских товаров и произведений, несмотря на то что в подвозе их к месту потребления Компания терпит иногда убытки, ценность произведений остается постоянной или неизменяемой. К таким статьям относятся пшеница, мука, соль и черкасский табак. В Охотске фунт такого табака продается в 2 руб. 50 коп., между тем как в Америке отпускается за 1 руб. 50 коп. ассигнациями.


[Закрыть], а 50 бобров или, на серебро, 250 рублей, полагая речного бобра по средней ценности в 5 рублей.

К счастью, из доставленного нам запаса сухарей оказалось вовсе негодных только около 90 фунтов; пудов 8 отсырелых были розданы в паек на сентябрь месяц обеим командам, артели и экспедиции, и мы успокоились.

2 сентября возвратились посланные в редут Колмакова. Чтоб по некоторым данным сообразить свою жизнь на Кускоквиме и основать в тамошнем редуте отдых, назначенный экспедиции по инструкции главного правителя колоний, в письме к управляющему я просил познакомить меня с сущностью состояния управляемого им места. Здесь прилагаю выписку из его отношения, заставившего меня, в противность данных наставлений, расположить иначе действиями экспедиции.

«Русских рабочих людей у меня никого нет, а всего, считая и себя, 11 человек команды аглегмют; из них 4 работников с 8 человеками кускоквимских временно нанятых туземцев отправляю в Александровский редут с пушными промыслами и не уповаю, чтоб оттуда воротились ранее исхода января или начала февраля, то есть с наступлением хороших ходовых погод; тогда разве и вы получите на ваше имя бумаги.

В редуте запасено у меня колониальных провизий немного, всего 2500 юкол да 200 штук соленой чавычи, чего, по расчислению моему, достанет месяца на три для оставшейся команды и собакам; европейских припасов, исключая 60 фунтов риса, не имею никаких. Из Александровского редута управляющий пишет, что у него в этот год запасено весьма мало рыбы: туземцы поговаривают о страшной голодовке; все лето было дождливое. Я нахожусь в страхе от враждебной молвы: слух носится, что нас собираются убить. Туземцы устья Кускоквима с жила Мамтигильгмют, те самые, которые в 1839 году вырезали наше заселение в Икогмюте; да Бог милостив, а вас извещаю для осторожности».

При отправлении моем в экспедицию я знал желание главного правителя колоний касательно предметов, которые надлежало преимущественно осмотреть в системе вод Кускоквима. С получением сведений о состоянии нашего заселения на этой реке понимал, что пропитание наше из запасов редута Колмакова было бы для служащих в нем крайне обременительно, и хотя тогда еще по рассказам, но ознакомленный с легкостью сообщений Квихпака с Кускоквимом, решился основать в Икогмюте как бы главную свою квартиру и принять следующий план действий. По первому пути перейти в редут Колмакова через перенос, существующий от селения Паймют; оттуда съездить еще раз в Икогмют за запасами к весеннему времени; по возвращении с начала февраля предпринять поход по реке Иннока, по крайности до того места, от которого воротился П.Колмаков в поездку свою летом 1839 года; обратясь зайти вторично в Икогмют и взяв остальные запасы и лавтаки для байдарок, идти весновать в редуте Колмакова; по вскрытии Кускоквима сделать поездку к его вершине; потом окончательно обратиться в Икогмют, из которого заключить действия экспедиции сплавом в редут Св. Михаила. Таким порядком я мог познакомиться как с зимними, так и с летними сообщениями бассейнов рек Кускоквим и Квихпак; мог обстоятельно осмотреть страну, вовсе нам неизвестную по течению рек Иннока и Кускоквим кверху от впадения в него Хулитны [Хулитнака] и, наконец, имел возможность сделать общий обзор Квихпака от одного из его устьев до осмотренных нами мест в его верховье.

Я должен сознаться, что к соображению такого предначертания мне много способствовал посещавший нас в Икогмюте туземец с низовья Иннока – один из постояннейших и знатнейших торговцев с редутом Колмакова. Он разъяснил мне, что река Тлегон («Легон» Колмакова) есть вершина реки Шильтонотно, или Иннока, о которой мы слыхали и в Нулато и в поездку свою к верховью Квихпака и низовье которой, как объяснено мной выше, на языке двух смежных, но разноплеменных народов называется Иттеге и Чагелюк.

Колмаковский редут на р. Кускоквим

Из книги: Н. W. Elliott. An Arctic province, 1886 г.

С приходом настоящих хозяев нам приходилось избирать особое жилище; порожних туземных зимников не было; поставленный из корбасника и обложенный дерном шалаш, вроде якутской урасы²⁵⁷, не спасал ни нас самих, ни запасы наши от капели; самые компанейские заведения, построенные в 1836 году по туземному образцу и состоящие из двух отделений (из комнаты байдарщика и казармы для рабочих), оставляемые ежегодно без надзора, полуразрушенные кускоквимцами при истреблении нашей команды в 1839 году, без важных поправок не могли служить для жительства на зимнее время. Лес для новых строений был заготовлен, и мы решились общую казарму привести в такое состояние, чтоб она могла вместить в себе обе команды, а для себя и экспедиционных запасов пристроить в ряд с комнатой байдарщика две другие, каждую в 1³/₄ сажени в квадрате. К 1 октября все было готово. Все наши каморки, обваленные землей, соединенные темными земляными коридорами, представляли в общности некоторого рода лабиринт, или, для большей верности в сравнении, походили на подземный рыбный запор с мордами, так что попавшемуся и незнающему внутреннего расположения трудно было выбраться.

Промысел оленей был столько удачен, что, обеспечив свое продовольствие, для экономии на непредвиденные случаи мы убавили у каждого человека по 8 фунтов сухарей из его месячного положения. Весной эта экономия весьма нам пригодилась для содержания при экспедиции туземного толмача и двух человек рабочих аглегмют из редута Колмакова, бывших гребцами в поездку нашу к верховью Кускоквима.

Туманы и дожди в августе закончили лето на севере. С первых чисел сентября термометр, возвышавшийся в полдень до +11°, падал к полуночи до 5°, а перед восходом до точки замерзания.

В поисках наших, с 5 сентября, по окрестным лесам встречали только Fringilla linaria minor и Corythus enucleator, перелетающих стаями с дерева на дерево, и Picus minor, из-под коры выклевывающего себе пишу; зато Т. canadensis и Т. urnbellus доставляли нам и приятное развлечение, и вкусный стол в течение шести недель. Посвящая по часу в день на эту охоту, мы втроем добыли около 300 тетерок, стреляя постоянно на одном и том же месте на песчано-каменистой лайде близ селения.

В ночь на 10 сентября выпал первый снег, и хотя в течение последующих дождливых дней он весь стаял, однако к 20 числу этого месяца лес совершенно обнажился, заяц побелел, и к 1 октября только запоздалые стаи гусей, на пролете в теплые страны, садились для ночлега на близлежащие илистые косы. С 13 октября большая часть туземцев, отпраздновав свои осенние поминки по умершим, разъехались по заимкам; с оставшимися мы нескучно проводили осенние вечера на различных частных игрушках.

Конечно, в случае нужды, каждый из нас умел столько владеть ножом, что был в состоянии построить для себя нарту, лапки и прочее, но чтоб вышло правильно, легко, чисто, сподручно, то такое дело смыслили только стрелец Никитин, как тунгус, и толмач Курочкин, как природный алеут, – оба, что называется, взросшие на ноже. К слову об этих людях. Тунгус был для экспедиции первый стрелец, судостроитель, столяр, слесарь, кузнец, закройщик и, наконец, что-то вроде повара, по части приготовления пемикена. Второй, как грамотный толмач, с редкой веселостью характера соединил замечательную способность переимчивости; с приходом на туземное жило он тотчас располагался, как дома, братался с жителями, подмечал их особенности, заучивал песни, пляску и тут же в кажиме передавал зрителям, разумеется, с различными прибаутками и в самом карикатурном виде; или выворачивал глазные веки, закладывал ногу за ухо, ходил вниз головой и прочее. Слепец Араго правду говорит, что эквилибрист и фокусник играли бы у дикарей значительные роли. По всему Квихпаку ни один туземец на бегу не перегонял Никитина; пятерых вместе перетягивал на палке Дмитриев, и никто из дикарей в своей же пляске не мог сравниться с Курочкиным. Мне оставалось возможными поощрениями сохранить этот дух в команде, столь много способствующий к перенесению трудностей нашей бродячей жизни.

В первой половине октября Никитин и Курочкин занимались постройкой нарт к походу; форму их мы предпочли инкиликскую, за исключением выгиби полозьев сзади; для удобнейшего же управления нартой подвязали к задкам кресла; лапки делал нам один туземец, потому что на это дело надобно быть особенно опытным мастером: от неправильной лапки пухнут ноги в щиколотках, и для себя не каждый туземец их делает.

Я не имел случая видеть журналов икогмютской артели со времени основания заселения, но нам было известно, что в 1841 году команда этой артели не успела достигнуть до места своего назначения, будучи задержана рекоставом 23 сентября. Осень нынешнего года, по словам туземцев, была продолжительная: первая пурга показалась 20 октября, лед постоянно несло две недели, и только с 4 на 5 ноября река окончательно стала.

Ввечеру 5-го попала в морду одного туземца минога, надобно было быть очевидцем, чтоб представить себе, какую суматоху произвело между жителями появление этой рыбы. Откуда взялся народ, день и ночь шли и ехали в Икогмют из всех окрестных мест; день и ночь кажим полон был работающих, забыли и любимое свое наслаждение – баню; отложили вечеринки. 6 ноября поставлено было 20 запоров; 7-го явилось их 47, 10-го стояла 101 морда на протяжении полумили с небольшим. Сверх морд, с 9-го числа, многие принялись черпать миног из прорубей просто деревянными шестами, и в ночь на хорошем месте один человек добывал от 700 до 1000 штук. Лед по тонкости скоро осел, часто подламывался, но это не мешало долбить на быстринах новые проруби. Морды также не оставались на постоянных местах; от близости расстояния между ними в короткое время заносило песком запорные решетки, течение отбивало в сторону, а с изменением его не попадала и рыба. Иному приходилось в сутки два и три раза переносить свои запоры. Ночью работали при огнях, расположенных на берегу.

Мы имели одну морду: не весьма прилежно за ней наблюдали и в течение 12 дней, с 8 по 20 ноября, получили до 8000 миног. Наши люди скоро приелись к этой приторно жирной рыбе, но для туземца минога – нымгаяк[73]73
  Нымгаяк – «вьюн» (от глагола нымгу – вить, свивать).


[Закрыть] – высшая роскошь. Три года им не было хода, и в нынешнюю зиму народ ликует. Миноги ловятся с нижних жил до Паймюта, поодиночке случается вытаскивать и в Нулато; главным же их притоном считается место в миле ниже Икогмюта. Самые большие, какие мне удавалось видеть, не превышали 20 дюймов длины и полутора дюймов в диаметре. По двум доставленным мной чучелам в Российско-императорскую Академию наук г-н Миддендорф причисляет их за один вид с камчатскими. Миноги, привезенные нами в Новоархангельск, маринованные в уксусе, по всеобщему одобрению лифляндских уроженцев, были крупнее и жирнее нарвских.

С 14 ноября установился снежный путь. До 22-го я поджидал помощи, которую обещал нам прислать людьми и собаками управляющий редутом Колмакова. Наконец, полагая, что какие-либо дела по редуту отвлекли посылку, мы решились отправиться, не теряя времени. Староста икогмютской артели дал нам в помощь для перевозки запасов одного человека из своей команды с нартой и тремя собаками; сверх того, мы наняли одного туземца также с нартой для поклажи мороженой нельмы, которою намеревались запастись в Паймюте.

Путь на Кускоквим к редуту Колмакова, из Икогмюта, через Паймют несравненно длиннее; но имея в виду осмотреть оба главнейших сообщения, мы на этот раз избрали Паймютский перенос для того, что по всему его протяжению встречается лес, между тем по прямому сообщению из Икогмюта в Кхалькагмют на Кускоквиме большую половину расстояния занимает открытая тундра, по которой, опасаясь частых метелей и пурги или буранов, редкий из туземцев отваживается переходить в первые два зимних месяца.

23 ноября. Облачно; временно просияние солнца, S тихий. Утро -5,5°, вечер -7°.

В 9 часов утра мы оставили Икогмют; груза на наших 6 нартах со включением юколы для собак на неделю состояло почти по 5 пудов на каждой. Туземец вез несколько запасного корма. Имея надобность по торговым сделкам быть в Икалигвигмюте, нам сопутствовал староста икогмютской артели. Мы ночевали на этом жиле. Большая часть жителей еще не съехались с своих осенних заимок; возвратившиеся не успели привести в порядок кажима; единственное его окно, составляющее вместе с тем и дымовую трубу равно дверь из сеней, мы вынуждены были закрыть своими меховыми одеялами и, за всем тем, в ночь продрогли так, что наутро поднялись в 5 часов.

Туземцы этого селения готовятся в декабре справлять главнейшие поминки по умершим, и как на такие церемонии скапливается до тысячи душ с окрестных мест, для продовольствия которых требуются большие запасы, то только собакам, и то с трудом, мы могли получить несколько объеденных костей. Объявление или зов на предстоящее пиршество мы имели случай видеть в сентябре.

24 ноября. Облачно, тихо, в ночь морок; утро -6°; вечер -3,25°. Зимний путь по рекам везде одинаков – то по весьма скользкому льду, так что свежим ветром сбивает с ног и собак и человека, то по обнаженным от снега косам и середкам, на которых камешником дерет полозья, то, наконец, через снежные сугробы, надутые на торосы. Все эти случаи не благоприятствовали нашему ходу, и в день мы прошли не более 8 миль. Ночевали на правом берегу, в лесу.

Вот вторая зима, как я на походе помещаю степени состояния температуры, обозначая кратко утро и вечер. Под этими словами разумеется 8 часов утра или вечера. Наблюдения производились следующим порядком: при остановках на ночлеги в туземных селениях я вешал термометр на воздух, всегда к стороне севера, – где-нибудь поблизости кажима, – оставлял его на ночь и никогда не уведомлял о том жителей. На ночлегах под открытым небом термометр привинчивался к дереву саженях в 10 от нашего стана. На ходу около 8 часов утра нарты останавливались для отдыха собак, и для наблюдений температуры воздуха посвящалась четверть часа.

25 ноября. Облачно, просияние солнца; NO умеренный, с закатом солнца крепкий и пурга. Утро -5,25°, ввечеру -11°.

Через 7¹/₂ часа хода без лапок, по довольно езженому следу, мы прибыли в Паймют в сумерках, перед началом пурги. У туземцев в кажиме была баня: некоторые из них обтирались на дворе снегом; тотчас все засуетились; однако минут десять нам пришлось дожидаться окончания операции, выхода дыма и удушающего запаха туземного мыла. Селение Паймют, расположенное при устье левого берега речки Уаллик, состоит из 5 зимников и 120 душ обоего пола; множество памятников свидетельствует о большей значительности этого жила в прежнее время; за двадцать из них, подновляемые ежегодно, указывают, что оспа вырвала здесь с лишком шестую часть народонаселения. Кажим – 7 сажен в квадрате и до 4 сажен высоты. За подарки, сделанные нам нельмой, чавычей и юколой, мы отдаривали сообразно ценности, как бы при покупке; именно: за чавычу и юколу – три листа табака, за большую нельму – то же, за среднюю – два, не ломаных, не весьма мелких и не сбитых.

26ноября. Облачно, NO свежий; поутру -9°, ввечеру -6,25°. Весь день снег. Оставались на месте.

Туземец из Икогмюта не знал переноса от этого селения. Заплатка, приехав со своей одиночки, помог нам в найме двух проводников. Никто один не решался идти в такое суровое время.

Сношения Паймюта с редутом Колмакова приучают жителей к нашей одежде; некоторые за службу в редуте во временных работниках награждены суконным исподним платьем. У нас проводники выговорили в условии получить по рубахе и брюкам фламского полотна. Не имея для таких случаев в отпуске из Ново-Архангельска, мы отдали с себя.

Ввечеру была простая вечеринка, то есть без масок. Напев песен и род плясок одинаков с низовыми квихпагмютами, но здесь, на рубеже двух различных народов, быстрота в движениях занята у инкиликов. Так как вечеринка была собственно для нас, то перед ее окончанием некоторые жители приносили всем нам различные подарки: мороженой рыбой, оленьими петлями, мешками из рыбьих шкур, травяными рогожами и прочее. Сверх различной мелочи, я получил 3 лисицы и 2 соболя. В мене туземцев между собой пара соболей равняется ценностью среднему бобру, но за тулун соболий на парку то есть за 22 штуки, дают от 6 до 10 бобров первого сорта, смотря по времени года, нужде и цвету соболей. Выдрами платят сравнительно менее, потому что в Паштоле эти шкуры ценятся выше бобровых, притом у самих туземцев низовья Квихпака выдры в большом употреблении на оторочки парок. Отдаря сообразно за подарки, мы разделили несколько папуш табаку на кажим за прием и угощенье.

27 ноября. Пасмурно, NW умеренный, до 7 часов вечера снег, потом ясно; поутру -4°, ввечеру -11°.

Зная по опыту, что при ветрах между N и W скоро выяснивает, в 9 часов утра мы пустились через перенос. Река Уаллик, которою мы шли, протекает извилистыми коленами между ONO и SO правого компаса; главная ее ширина не превышает 80 сажен; большей частью русло реки не шире 50, берега опушены тальником и ольховником; по тундре видна кое-где листвень. От оттепелей выступившая вода на лед весьма задерживала наш ход: две нарты осели было под лед, но скоро были подхвачены; не так случилось с одним из проводников: отыскивая удобное место для обхода полыньи, он обрушился и, пока успели подать помощь, продрог порядком. К его счастью, мы случились невдалеке осенней одиночки одного туземца. Отгребли от нее снег, истопили, обсушились и забыли все трудности этого дня. Будучи в ходу около 6 часов, мы прошли по главному направлению пути не более 5 миль.

28 ноября. Малооблачно, тихо; утро -14°, ввечеру -21,5°.

Поднявшись в полумиле от ночлега на левый берег Уаллика, шли весь день то чистой тундрой, то мелким чапыжником по главному направлению к SO, на группу гор вышиною до 2000 фут, находящуюся на правом берегу Кускоквима. Туземцы называют их Ташатулит. Первая полумиля по реке и подъем на крутой до 75 футов берег Уаллика заняли у нас около трех часов времени, так что до заката прошли не более 9 миль. Ночевали в тундре, при небольшом редком словнике.

29 ноября. Ясно, тихо; с закатом умеренный, резкий NW; поутру -30°, ввечеру -28,5°.

Поднявшись на свету в 3 милях от ночлега, мы вышли на довольно обширное озеро, изобилующее рыбкой имагнат; в нем водятся и выдры. Озеро мы пересекли в ширину на протяжении 3¹/₂ мили. Ночевали от него в 7 милях на берегу речки Ингытк-выйгат («Горный ручей»), составляющей один из верховых притоков Уаллика. По берегам этой речки мы заметили во многих местах свежую бобровую рубку тальника. Плоская тундра до озера за ним переходит в волнистую, прорезываемую многими буераками, в глубине которых находятся незамерзающие истоки родников. Страна за озером к Кускоквиму приметно возвышается.

Вместо спальных парок заведенные нами лисьи одеяла с медвежьими кулями для ног вполне соответствуют своей цели. В самой вещи одного того, что человек, трудившийся день, может провести ночь без опасения отморозить себе ноги, достаточно, чтоб подобные одеяла были заведены в тех отделах, из которых команда, отправляемая в зимние пешеходные походы, на пути своем редко встречает туземные жилища.

30 ноября. Вверху ясно, по горизонту мгла, NW свежий; утро -29,5°, вечер -27,75°.

С утра мы прошли не более 3 миль по главному направлению к SO 11°, как проводники, не видя приметных гор, начали озираться, переговариваться, водить из стороны в сторону, с бугра на бугор и, наконец, признались, что сбились с настоящего направления. Это было немудрено: снег взвивало свежим ветром и несло понизу, так что в 30 саженях едва можно было различить нарту. Но и оставаться на открытом безлесном холме приходилось неловко если не для нас, которые могли укрыться под свои одеяла, то для туземцев, никогда не имеющих исправной зимней одежды. Заметя вчера с вечера румб, по которому нам надлежало выйти на Кускоквим, я принял на себя звание провожатого, и, прокладывая путь в буквальном смысле через горы, долы и леса, после примерного перехода 3¹/₂ мили, мы вышли на реку всего в четверть мили ниже настоящего спуска, к селению Тулукагнагмют («Воронье»).

Мы расположились на этом жиле в кажиме 8 сажен длины и 6 ширины. В его зимниках можно считать до 100 душ обоего пола; большую часть из них мы видели в последующие наши посещения этого места, но в настоящий приход захватили только одного молодого туземца и трех старух: прочие находились на следующем книзу селении Ухагмют на поминках.

В Тулукагнагмюте – до 20 человек христиан, крещенных Колмаковым, Лукиным (нынешним управляющим редута Колмакова на Кускоквиме) и миссионером Петелиным. Старухи поднесли нам несколько юкол, годных для корма собак.

Продираясь сквозь чащу кустарников и переходя через довольно глубокие теснины, мы на деле удостоверились в удобстве и преимуществе сделанных нами нарт перед туземными. Нарта низовых квихпакцев, взятая из икогмютской артели с меньшим грузом и лишней собакой, всегда оставалась назади и весьма много пострадала.

1 декабря. Поутру ясно, N свежий, -29,5°; ввечеру -22,5°, тихо.

Единственный туземец, остававшийся на жиле, осмелился украсть у нас топор, но его поймали на деле: топор был вынесен из кажима для рубки дров, а он, полагая, что не будет замечен, сбросил его с яру, вниз к реке в снег. Я бы наказал его строго, если б находились все жители, но только к вечеру, когда мы уже помирились, возвратились три семьи.

Двое из прибывших туземцев, крещенные в Александровском редуте в прошлое лето, перешли на житье сюда от Нушагака. «Там нехорошо», – отвечал мне старик, когда я спросил их о причине. Так лаконически выражает туземец свое неудовольствие на тех управляющих нашими артелями, от которых терпят какие-либо притеснения в жизни или при промене пушных промыслов.

2 декабря. Облачно, тихо; поутру -19°, ввечеру -20,5°.

Со светом мы отправились вверх по Кускоквиму. Река шириной местами до 250 сажен, местами не шире 100; главное направление имеет к востоку и общностью своего вида несравненно приятнее для глаз, нежели широкие однообразные плесы Квихпака, но взамен того уступает далеко в изобилии, вкусе и крупности рыбы.

Правый нагорный берег Кускоквима по сложению горнокаменных пород отличен от характера прибрежных гор Квихпака той же параллели. Валуны и обломки утесов большей частью состоят из гранитных пород. Левый берег покрыт лесом, среди которого змеятся многие горные потоки и рассеяны небольшие озера, изобилующие речной рыбой; в 20 милях от него тянется в параллель реки горный хребет до 2000 фут, составляющий раздел вод Кускоквима от озер Нушагакских.

На 8 миль выше Тулукагнагмюта находится устье реки Аниак. По словам туземцев, она протекает от полудня и составляется из многих протоков, но главнейший исток имеет из небольшого горного озера.

Через другие три озерка и посредством реки Аниак существует сообщение между Кускоквимом и большим озером Нушагак. Туземцы пользуются этим путем только при сплаве вниз по Аниаку, и то на легких однолючных байдарках. Впрочем, двадцатилетний креол Лукин, сын управляющего, ради необходимости в поспешной доставке товаров из Александровского редута, спустился однажды по Аниаку с грузом в 4 трехлючных байдарках. По его словам, река в вершине неимоверно быстра, извилиста и усеяна картами (замытыми деревьями). По протокам Аниака промышляют в изобилии бобров и выдр, по берегам ставят петли на оленей.