Текст книги "Право на возвращение"

Часть четвертая

1

Через два года

Декабрь 2012

Брам вылетел в Лос-Анджелес в среду 12 декабря 2012 года – правда, дата была выбрана Прессером, но ему она казалась полной тайного смысла. В ответ на письмо, в котором Брам просил прислать фото Дианы – из простого любопытства, чтобы поглядеть, как она теперь выглядит, – Прессер пригласил его в гости, приложив к приглашению билет бизнес-класса.

Брам жил теперь с Хартогом, в его тель-авивской квартире, в той самой комнате для гостей, где проводил каникулярные недели, когда школьником приезжал повидаться с отцом; та же узкая кровать, те же голые стены, та же плитка на полу. Брам принимал лекарства, предупреждающие возможность нервного срыва; у него не было сил возобновить научную деятельность, но время от времени он брался консультировать студентов-дипломников. От предложения читать лекции Брам отказался.

Связей со Стивеном Прессером он не порвал и после возвращения в Тель-Авив. Время от времени они перезванивались, обменивались мэйлами; Прессер приглашал Брама на свадьбу Анны, выходившей замуж во второй раз, но он не поехал. Потом Брам получил открытку от Прессера с сообщением, что Анна и Рик счастливы известить всех о рождении сына Стивена. Прессер просил Брама непременно звонить, если ему что-либо понадобится.

В аэропорту Лос-Анджелеса Брама встретил шофер Прессера и на сверкающем черном «кадиллаке» доставил в отель «Мирамар», роскошный гостиничный комплекс в Санта-Монике на углу Вилширского бульвара и авеню Океан, окруженный высокой стеной. Оказывается, он помнил все: и набережную, обсаженную встрепанными от ветра пальмами, и узкий, длинный Паласидес-парк, вытянувшийся вдоль берега океана, дававший приют сотням бездомных. Из окна роскошного номера Браму виден был мол Санта-Моника и походная кухня, у которой ежедневно кормились бродяги. Прессер не беспокоил его, давая передохнуть после долгого перелета, но Брам не чувствовал усталости. Он был свеж, силен и деятелен.

Он прошел по пешеходному мостику, перекинутому через заполненное машинами шоссе от авеню Океан к пляжу, и целый час просидел в одиночестве на песке, слушая рокот прибоя. После, у белой балюстрады Паласидес-парка, среди стариков и туристов, долго смотрел, щурясь, на огромное красное солнце, медленно погружающееся в океан, ни о чем не думая, ни в чем не сомневаясь.

На следующее утро, у бассейна в тропическом саду «Мирамара», Стивен Прессер ждал его к завтраку. Прессер, все такой же крупный, с короткими сильными пальцами и коротко, как у израильских солдат, подстриженными волосами, был в сером костюме и белой рубашке с расстегнутым воротом. На мизинце – кольцо с розовым бриллиантом. На запястье – «Патек Филип» на черном ремешке. Голубые глаза взирают на мир с детским любопытством. Он пожал Браму руку, расцеловал его в обе щеки и стал рассказывать о своей внучке, Диане.

С неподдельным интересом расспрашивал он Брама о его делах. И приготовил сюрприз: неожиданное появление Анны с Дианой и маленьким Стивеном. Анна немного посидела с ними, выпила апельсинового соку и ароматного кофе, изящная блондинка с умными глазами, в дорогих украшениях. Она ела хлеб, отламывая его по кусочкам, и рассказывала, наклоняясь над столом и время от времени глядя в сторону, как все чудесно изменилось. Раны, нанесенные ей жизнью, зажили. Диане исполнилось четыре, чудная девочка с темными кудрями и длинными ресницами, не избавившаяся еще от младенческой полноты. Анна пригласила Брама пообедать у нее дома, в Брентвуде, на холме над Санта-Моникой. Все шло отлично, Брам ощущал вокруг себя уют налаженной, спокойной жизни.

– Может быть, ты не хочешь говорить об этом, Эйб, но я вижу для тебя возможность снова заняться поисками исчезнувших.

– Мой поиск закончен, – сказал Брам, – эти два года я занимался тем, что читал и перечитывал сообщения полиции. Я проследил все возможные линии и до сих пор ничего не знаю. Это случилось больше четырех лет назад, что можно еще найти теперь, после стольких лет?

– В этом городе есть частные детективные бюро с прекрасными специалистами. Стоит недешево, но мне хотелось бы выяснить все, что можно.

– Боюсь, все уже и так известно, – ответил Брам.

Улицы в Брентвуде вились меж живыми изгородями, выкрашенными охрой виллами, белыми загородными домами и садами, где росли эвкалипты и уродливо подрезанные, беззащитные в своей обнаженности деревья. Семейная вечеринка с детьми в последний раз случилась в жизни Брама больше четырех лет назад, в Принстоне, перед тем, как Рахель уехала к отцу в Тель-Авив. Они пригласили нескольких коллег с семьями, Рахель наготовила своих неповторимых индийских блюд, а Брам потребовал добавить к ним барбекю. Воскресный день на посыпанной гравием площадке перед деревянным домом, который он в той, счастливой, жизни собирался приводить в порядок.

Дети играли, ссорились и мирились; мужчины стояли с ледяными бутылочками «Короны» в руках; разговоры о приближающихся выборах и ситуации в Ираке; Рахель смеялась, болтая с женщинами. Казалось, вечер не спешил наступать, медлящий и освобождающий; пластиковые тарелки с вегетарианским карри и гамбургерами, миски с салатами, обнаженные плечи женщин, растаявшее мороженое в ведерках, где плавали пустые банки из-под спрайта и колы, самые маленькие, засыпающие еще до того, как зажгли лампы в саду, – золотые часы прошлой жизни, легкой и надежной, полной счастливой уверенности, что так будет всегда.

В Бретвуде Брам провел вечер с Анной, ее детьми, мужем Риком, Стивеном Прессером и шестью друзьями в доме, почти таком же огромном, как тот, что он когда-то купил; только этот был приведен в порядок. На несколько секунд – то есть на то время, пока длился вечер, – он забыл, что остался один, что малыш никогда к нему не вернется, – очевидно, эту шутку сыграл с ним jetlag[37]37
  «Синдром смены часового пояса» – связан с перелетом на большие расстояния; сопровождается усталостью, бессонницей и т. д.


[Закрыть].

По утрам, едва рассветало, он бегал по бетонной дорожке вдоль океана в компании джоггеров, вооруженных iPods и одетых в шикарные спортивные костюмы. Он покупал книги у Барнс & Нобл[38]38
  Знаменитый книжный магазин, имеющий отделения в Нью-Йорке и многих других городах.


[Закрыть] на углу Вилшира и Променада, пил кофе в кафе «Инфьюжн» на Третьей улице и концентрировался на своей цели. У него не было с собой ни распечаток, ни лэптопа, ничего, что могло бы выдать его планы.

Из своей комнаты в «Мирамаре» он позвонил в банк в Принстоне, где в 2008 году, сразу после приезда из Тель-Авива, снял ячейку. В ячейке стоял ящичек, а в нем, в кожаной кобуре, лежал Kel-Tec P11, покрытый для сохранности маслом и специальным жиром. Ящичек прибыл внутри контейнера с вещами из Тель-Авива в Принстон, и о его существовании никто не знал. Пакуя вещи в Израиле, Брам его просто не заметил и обнаружил случайно, разбирая на новом месте прибывший багаж. Получалось, что он дважды нарушил закон: нелегально ввез в страну оружие и нелегально владел им. Он знал, что Рахель рассердится, и ничего ей не сказал, просто снял в банке ячейку и спрятал в ней пистолет, считая, что в Америке вряд ли начнется интифада. Плату за ячейку – 140 долларов в год – банк автоматически списывал с его кредитки даже тогда, когда он ушел из дому, занявшись поисками малыша.

Пока его не было, вся почта пересылалась Хартогу, который из Тель-Авива следил за передвижениями Брама по адресам банкоматов и регулярно пополнял его счет. Брам понятия не имел, куда делся ключ от ячейки, – скорее всего, остался в ящике его письменного стола в доме, где давно живут посторонние люди. Но когда, готовясь к путешествию, Брам позвонил в банк из Тель-Авива, один из клерков объяснил ему, что открыть ячейку просто: надо будет заплатить три-четыре сотни слесарю, который взломает замок.

Он договорился, что приедет 20 декабря и ячейка будет взломана в его присутствии. Анна приглашала его еще два раза, и он все больше входил в ритм местной жизни.

19 декабря Прессер полетел в Нью-Йорк на собственном «челленджере»[39]39
  Название самолетов канадского производства, от небольших спортивных до бомбардировщиков.


[Закрыть] и взял Брама с собой. Брам хотел повидаться со старыми приятелями, живущими на Манхеттене. В Лос-Анджелес они должны были вернуться двадцать первого, накануне возвращения Брама домой. «Челленджер» был комфортабельной двухмоторной машиной с кожаными креслами, полированными деревянными столами, сверкавшими, как надраенный рояль, двумя диванами, легко превращавшимися в кровати, и гигантским телевизором.

Прессер привез его в отель на 63-й улице, с трудом пробившись сквозь забитые транспортом магистрали под вопли сирен пожарных машин и тысяч неистовствующих клаксонов. Был канун Рождества, город сиял, украшенный миллионами огней, красными и зелеными лентами и хрустальными ангелочками. Он мог оставаться в отеле, сколько его душе угодно; прекрасное обслуживание, ресторан, такси – все счета оплачивал Прессер. Перед дверями отеля, на ледяном, пронизывающем ветру, оба по-калифорнийски легко одетые, они обнялись и расстались. В номере на двадцать третьем этаже – превосходное число! – Брам нашел конверт, в котором лежала черная мастер-карт от «Сакса»[40]40
  Сеть дорогих магазинов, основанная Эндрю Саксом в 1867 году.


[Закрыть], Пятая авеню, с запиской от Прессера: «Дорогой Эйб, порадуй меня и постарайся потратить все деньги с этой карточки, она – безлимитная. Твой друг Стивен».

«Сакс» был открыт допоздна; на всех этажах нарядные покупатели осторожно пробирались меж кашемировых жилеток, платиновых запонок и веджвутского фарфора. Брам купил себе черное зимнее пальто, черные горные ботинки, черные перчатки и черный шарф, все было запаковано в шикарную рождественскую бумагу, испещренную значками «Сакса».

Назавтра он прошелся с утра по южным аллеям Центрального парка до Бродвея и купил в каком-то магазине для спортсменов и туристов карманный фонарь «Мэглайт», такой же, как когда-то был у него дома, швейцарский нож, моток веревки и тяжелую бейсбольную биту. Потом, воспользовавшись кредитной карточкой «Сакса», снял в прокатной фирме «хонду». В полчетвертого у него назначена была встреча в Принстонском банке.

2

В Тель-Авиве, в тесной кладовке на первом этаже дома, где они жили с отцом, Брам в течение двух лет после возвращения из Америки занимался поисками «соображений, помогающих пролить свет на факты» – как он сам себе объяснял это. Под это дело он занял кладовку соседки снизу, поставил там компьютер «Эппл», холодильник с водой, водкой и колой, установил суперскоростной интернет и повесил на стену семь досок. Семь разных теорий. Работал он по ночам, ни слова не говоря отцу о своих изысканиях.

Кладовка была его храмом.

Семь досок, пятьдесят на пятьдесят сантиметров, заполненных карточками, заметками, распечатками, картами, фотографиями.

Первая: ушел из дому, вышел к дороге, попал к педофилу, потом убит?

Вторая: ушел из дому, на дороге был сбит автомобилем, водитель в панике увез тело и где-то спрятал?

Третья: ушел из дому и утонул?

Четвертая (вариант первой): умышленно похищен педофилом и убит?

Пятая: умышленно похищен педофилом и продан?

Шестая: украден профессиональным похитителем детей и продан бездетной паре?

Седьмая: похищен по неизвестной причине, возможно, ради денег?

Исчезновение могло произойти двумя возможными путями: ушел сам или кем-то украден. Две исходных концепции, которые можно было рассматривать отдельно.

Главная слабость гипотезы самостоятельного ухода состояла в следующем: мог ли Б. в те несколько минут, пока Брам разговаривал с Балином, пройти сквозь лес, окружавший дом? Брам всегда в этом сомневался. Он не мог представить себе, чтобы Б. не отозвался на его крики, хотя и предполагал, что Б. страдает легкой формой эпилепсии или, по крайней мере, рассеянностью, такой сильной, что она мешает ему реагировать на внешние раздражители. Лес, окружавший громадный дом, был дважды прочесан полицией с ищейками, но малыша они не нашли.

Брам сам, не обнаружив малыша в комнате, совершил непростительную ошибку, когда побежал искать его по дому. Надо было бежать на улицу и звать его. Он поступил неверно, потому что попал под влияние случившегося днем, потому что боялся, как бы малыш не забрался на чердак и не подошел к дыре в полу; таким образом, он потерял драгоценное время.

Брам был убежден: если бы он сразу побежал на улицу, малыш нашелся бы – в обоих случаях, так что винить во всем мог только себя.

План дома и леса он повесил над компьютером, рядом с картой окрестностей и картой штата Нью-Джерси. Количество вариантов семи основных моделей, базирующееся на двух концепциях, было колоссальным, но все строилось на железной логике: он должен был выйти на улицу и искать малыша, вместо того чтобы, стоя на чердаке, пялиться на дырку в полу.

На третий день после исчезновения малыша его допросили в полиции: они собирались искать тело в реке, а для этого нужны были аквалангисты, которые стоили бы штату несколько тысяч долларов. Он присутствовал при том, как собака унюхала следы Б. возле берега, но Брам сказал, что двумя неделями раньше они с малышом гуляли в лесу и стояли у реки. Даже теперь он все еще чувствовал стыд, когда вспоминал о допросе. Не только из-за абсурдности ситуации – он оказался подозреваемым, – но из-за мучительных воспоминаний о своем собственном идиотском поведении. Телефонный звонок. Он выходит на улицу. Чудесный вечер. Звонит старый приятель. Ицхак Балин. Будущий министр израильского правительства.

За то время, что он провел в кладовке дома в Тель-Авиве, он начал сомневаться в концепции самостоятельного ухода. Он не мог себе представить, чтобы Б. по собственной инициативе покинул дом. Конечно, его увели, у малыша было богатое воображение, но он предпочитал не отходить далеко от родителей. Ключ к загадке – в ране, полученной Хендрикусом. Он был убежден, что пса кто-то ранил. Неделями он раздумывал над тем, не был ли Хендрикус сбит машиной. Он консультировался с ветеринарами и жалел только об одном: что не сфотографировал Хендрикуса, как только все это случилось. Много о чем он не подумал в тот момент. Каждой из семи моделей он уделил равное внимание, но одна из последних – пятая, шестая или седьмая – казались наиболее вероятными.

Его отец безмятежно спал наверху; город – замерший под тяжким покровом южной ночи лабиринт запертых домов и квартир – походил на ярко освещенную свалку старой мебели. А он разглядывал на экране компьютера фото своего дома в Принстоне. Папка с документами о покупке дома была упакована в один из ящиков, посланных морем назад, в Тель-Авив, – их брак предполагал равные права на собственность, и Рахель за время его долгого отсутствия продала дом и вывезла все вещи. Почему она оставила ему вещи и игрушки малыша? Не то чтобы Брам терял покой, когда время от времени натыкался на них, но приходил к заключению, что ничего из того, что было связано с Б., того, что Б. носил, того, чем он играл – оружие, куча оружия, – ничего не пропало, ничего не было выброшено. В Принстоне он сложил вещи в картонные коробки и оставил их в кладовке, а Рахель послала их на квартиру к Хартогу, как только Брам там объявился, – очевидно, чтобы он не забывал о потере. Она-то должна была понимать, что он никогда не сможет этого забыть. Попытка свести его с ума? А зачем – он и так не вполне адекватен.

Брам никогда не заглядывал в коробки – этого он не смог бы пережить. Ему больно было их видеть, но они помогали сохранить живое ощущение, что Б. на самом деле несколько лет провел в этом мире, что он не был вымыслом, абстракцией. Вид коробок он еще мог перенести. Под запретом были фотографии Б. Он не сможет жить, если не расследует причин исчезновения малыша. Так первый разумный человек, не в силах справиться с непознаваемостью Вселенной, выдумал, чтобы не сойти с ума, Бога и принялся молиться Ему. Вместо молитв Брам проводил время за компьютером, поддерживая в себе уверенность, что когда-нибудь он выяснит, что же произошло 28-8-2008 года в 18.18 на Гудхилл роад, # 282. Бесчисленное множество людей тратят свое время по вечерам и ночью на сетевые игры – он тратил время на священный поиск.

Он выяснил, какая в точности в тот день была погода – не только температуру воздуха, но и атмосферное давление, и изменения всех параметров в течение дня. Он знал все о положении солнца, о том, как располагались кусты, деревья, цветы в саду и окружающем лесу, и о состоянии почвы. Он знал теперь о доме больше, чем тогда, когда он жил в нем: из каких материалов и как он был построен, кто владел им раньше. Сотни раз он мысленно возвращался назад, в тот день. Двое из живших в доме погибли во время Гражданской войны; человек, призванный в армию во время войны во Вьетнаме, был ранен. С детьми, жившими там, насколько можно верить архивам, не происходило ничего экстраординарного.

Он запросил полицейское досье. Было известно, что занятые делом следователи, проверив территорию с ищейками, пришли к выводу, что малыш утонул в реке. Собаки проследили и кровавый след Хендрикуса, но остановились посреди леса, как если бы у пса сама по себе пошла кровь. Похищение членами семьи – чаще всего случающийся вид похищений, особенно при конфликтном разводе – в данном случае не могло иметь места. Брама и самого подозревали – он нашел список, составленный следователями: расследование поведения отца и матери в момент исчезновения занимало там важное место. Он сам усложнил ситуацию, уехав из Принстона еще до возвращения жены. Он исчез, и Рахель заявила об этом в полицию. Через десять дней его отыскали в Мэриленде и продержали под арестом целый день. Он знал, что это случилось, но, как ни странно, совершенно ничего не помнил – наверное, он был взбешен? Они отпустили его под поручительство Рахель, об этом он тоже прочитал в досье. Они ненавидели его, но знали, что он непричастен к исчезновению Б. С юридической точки зрения он был невиновен, но и по критериям Рахель, и по его собственным вина его была непростительна.

Он получил прямой доступ через интернет к архивам, содержавшим статистику, имена, состояние дел. Каждый год пропадает около полутора миллионов детей. Большинство возвращается назад в течение суток. Это беглецы-подростки и те, кого забрал с собой один из родителей, в случае семейной ссоры или развода. Около шестидесяти тысяч детей относятся к группе украденных чужими людьми. Половина из них, то есть тридцать тысяч, попадают в руки педофилов и гибнут – это дает больше восьмидесяти детей в день. И каждый год несколько сотен детей исчезают бесследно. Эти исчезновения разрушают семьи.

Иногда он находил случайную деталь, дававшую ему надежду. Он перечитывал и перечитывал досье, анализируя ситуации, производя розыски в архивах, где хранились данные об исчезнувших. Иногда он, уставившись в экран компьютера или разглядывая висевшие на стене карты, выпивал рюмку водки. И делал заметки, тысячи заметок.

Через полтора года после того, как отец привез его назад, в Тель-Авив, он послал запрос в канадский город Эдмонтон по поводу Джона О’Коннора, подрядчика.

О’Коннор – старинное ирландское имя, восходящее к военачальнику Конору из Конковара, погибшему, очевидно, около 970 года. Все О’Конноры считались потомками этого единственного уроженца Конковара, кельтское имя которого можно было приблизительно перевести как «обладающий силой» или «вождь».

Только теперь Брам установил, что Джон О’Коннор в семнадцать лет переехал из канадского города Эдмонтона, штат Алберта, в Бостон. Никто этим не заинтересовался. А между тем Джон был последним, кто посетил его дом. Он сидел в кухне и видел, как Брам, обнаружив дверь открытой, помчался по всему дому искать Б. Брам послал мэйлы в две канадские организации, объединяющие родителей исчезнувших детей, так называемые Мэган-группы [41]41
  Неформальное название американского закона, обязывающего власти делать общедоступной информацию о лицах, совершавших преступления сексуального характера, особенно – педофилах.


[Закрыть], и еще одной группе – в самом Эдмонтоне. В сети можно было найти все, что угодно, но получение информации о частных лицах из официальных банков данных ограничивалось многочисленными правилами, которые невозможно было обойти. Власти, конечно, заходили в банки данных, как в соседний супермаркет, но для Брама они оставались закрытыми.

Джон считался подрядчиком с хорошей репутацией. Он был доступен и надежен. Странно, однако, что никто не поинтересовался, чем он занимался в Канаде, пока ему не исполнилось семнадцать.

Брам понятия не имел, какой результат даст формальное расследование и рассылка мэйлов, но чувствовал, что он должен быть интересным, и от волнения не мог спать.

3

Служащий проводил Брама в подвал банка, вниз по мраморной лестнице. Миновав классическую решетку, они вошли в ярко освещенное помещение, стены которого состояли из сотен запертых дверок. Номер 817, самое обычное число, правда, сумма цифр давала две восьмерки. Брам и молодой служащий, типичный латинос в костюме-тройке, наблюдали за тем, как слесарь прорезал дыру в дверце; вся процедура заняла не больше шести минут. Потом служащий и слесарь покинули помещение, а Брам вытащил из ячейки ящичек и положил его в пластиковый пакет.

«Хонду» он взял напрокат из-за ее неприметности – одна из самых популярных в Штатах моделей, серебристо-серого цвета. Он ехал к дому Джона О’Коннора.

Джон жил, если считать по прямой, милях в трех от его бывшего владения. Белый, крашеный дом посреди огромного, в несколько гектаров сада. У подрядчиков, как и у маклеров, всегда есть на примете прекрасные, недорогие дома, в которых старики хозяева доживают последние денечки, если их не спровадили еще в дом престарелых. Похоже, свой дом О’Коннор прикупил именно у таких.

В конце длинной подъездной аллеи высился белый, без единого пятнышка, куб, крытый новенькой серой черепицей, с новыми окнами, – готовый к flip, как тут называется стандартная процедура: купить подешевле, подновить и «толкнуть» новым хозяевам. Брам дважды проехал мимо дома и повернул назад, в город.

Из Интернет-кафе он вышел на свой домашний компьютер, чтобы уточнить дорогу, которую придется пройти пешком от торгового центра, где он собирался оставить машину.

Он был слишком взволнован, чтобы поесть, выпил немного воды и, подождав, пока стемнеет, поехал к торговому центру – сверкающему разноцветными огнями ряду магазинов, подковой охватывающему парковку. Взяв вещи и заперев машину, он прошел, прислушаяся к веселым рождественским песенкам, мимо ярко освещенных витрин. За магазинами начиналась тьма – из-за того, что фонарей вдоль дороги практически не было – в этой огромной стране считается странным тратить деньги на никому не нужное освещение дорог.

Он вышел на широкую лесную тропу, начинавшуюся позади магазинов; очевидно, ею пользовались любители верховой езды. Тропа шла параллельно шоссе, в двадцати метрах от него; зимние голые деревья и заснеженные кусты скрывали Брама от проезжающих машин.

В последние несколько недель он ежедневно изучал этот путь, и, хотя картинки Google несколько устарели, реальный маршрут почти точно соответствовал плану, который он нашел в компьютере.

В восемь минут восьмого он добрался до места. Ни в одном окне не горел свет. Теперь он рассмотрел, что стены дома обшиты виниловыми плитами, – стандартный дешевый метод предохранения дерева от непогоды, когда-то они с О’Коннором обсуждали, какой сорт материала выбрать и что красивее: подделка под дерево или под кирпич.

Если бы О’Коннор был дома, он позвонил бы в дверь и наставил ему в лоб 9-миллиметровое дуло пистолета. Сколько раз он видел такое в кино? При необходимости он мог выстрелить сразу. Десять лет назад Рахель подарила ему этот пистолет, и Брам несколько раз стрелял из него в армейском тире – в армии он оценил пользу упражнений в стрельбе. Пистолеты и прочее компактное оружие применялось только во время тренировок. Лишь раз ему пришлось вытащить пистолет – когда его пытались ограбить в Тель-Авиве, – этот случай, как он теперь понимал, подтолкнул его к отъезду в Принстон. Здесь, в лесу, слишком опасно было проверять, в порядке ли его пистолет – Kel Tec с черной, отливающей металлическим блеском пластиковой рукояткой, механизмом, как у «ругера» и «глока», и десятью патронами в обойме.

Покинув банк, он сел в машину, открыл ящичек и вытащил пистолет из кобуры. От него все еще пахло маслом. Брам выщелкнул обойму, проверил и протер пули и снова зарядил пистолет. Когда он начнет стрелять, лучше держать оружие двумя руками: отдача у него гораздо сильнее, чем можно ожидать от такого малыша.

Браму казалось совершенно естественным то, что в эту холодную ночь он поджидал О’Коннора, спрятавшись в тени дома. Немыслимо жить дальше, не разрешив проблему, а последствия вроде того, что его могли признать виновным в убийстве, Брама не волновали. Он был готов к пожизненному заключению, но надеялся на снисхождение присяжных: то, что он собирался сделать, делалось во имя восстановления справедливости.

Он знал, что случилось бы, обратись он к полиции: 14 декабря 2007 года, пять лет назад, смертная казнь в Нью-Джерси была отменена. Несмотря на то что именно в этом штате Мэган Канка была убита соседом, Джесси Тиммендекасом, отбывшим ранее срок за насилие и поселившимся в полном детей районе. Как и остальные сексуальные маньяки, которые, освободившись по концу срока, селились, где хотели. «Закон Мэган», принятый после убийства Мэган Канка, положил этому конец, обязав сексуальных маньяков и педофилов регистрироваться; это давало возможность следить за их передвижениями.

Из-за отмены смертной казни Тиммендекас получил пожизненное заключение – и О’Коннор получит пожизненное, будет слушать Моцарта на своем iPod и любоваться репродукциями Дега и Вермеера в книгах по искусству из тюремной библиотеки. О’Коннор, который лишил Б. всего этого, лишил его будущего. Брам должен сам восстановить справедливость, сбалансировать ситуацию на веленском уровне. Совершенно не важно, родился ли О’Коннор таким и, может быть, с шестнадцати лет услаждал себя шестилетними мальчиками, или его извращенность развивалась постепенно, и он не мог с собой совладать. О’Коннор был чудовищем, оставлявшим за собой чудовищный след. С этим надо покончить.