Текст книги "Будни и праздники императорского двора"

Но это будет потом. А пока при дворе готовились к церемонии обручения, предшествующей бракосочетанию. Общественное мнение уже было подготовлено. Николай Павлович даже вместе с Максимилианом посетил Москву, так как многие москвичи не верили, что царским зятем станет сын Евгения Богарне, полководца Наполеона. Николай Павлович сделал все, чтобы на герцога Максимилиана Лейхтенбергского смотрели как на его пятого сына. В письме к цесаревичу Александру от 3 (15) декабря 1838 г. он писал: «Итак, завтра, ежели Бог благословит, наша Мери перед церковью будет обрученная невеста доброго Макса. К этой мысли здесь все так привыкли, что никого она уже не царапает, и даже большая часть радуется нашему общему щастию и гордится тем, что Мери остается дома»[511]511
  Переписка цесаревича Александра Николаевича с императором Николаем I. 1838–1839. С. 227.


[Закрыть]. Так к «доброй Мери» прибавился «добрый Макс». В письме на следующий день, 4 (16) декабря, Николай Павлович добавляет: «Наша Мери обручена Максу, и все благополучно и прекрасно сошло с рук»[512]512
  Там же. С. 228.


[Закрыть]. Это был «третий пропой» невесты перед бракосочетанием, после сговора («первый пропой») и помолвки («второй пропой»). Порядок обручения, состоявшегося в восстановленной части Зимнего дворца, был регламентирован специальным документом – «Высочайше утвержденным церемониалом обручения Ея Императорского Высочества Государыни Великой Княжны Марии Николаевны с Его Светлостью герцогом Максимилианом Лейхтенбергским»[513]513
  Переписка цесаревича Александра Николаевича с императором Николаем I. 1838–1839. С. 232–234.


[Закрыть]. Он был приложен Николаем Павловичем в письме к сыну от 8 (20) декабря.

Барон М. А. Корф записал 5 декабря 1838 г.: «Вчера было торжественное обручение герцога Лейхтенбергского с вел. кн. Марией Николаевною в Эрмитажной церкви. По тесноте этой крошечной временной церкви, в нее введены были для церемонии только члены Государственного совета и дипломатический корпус. Двор, предшествовавший царской фамилии, провели только через церковь в другую залу, а прочих никого в церковь не впустили. Церемония была столько же великолепная, сколько трогательная. Обручение совершал ветхий… петербургский митрополит Серафим, а в молебне благодарственном участвовали четыре митрополита, два архиерея и придворное духовенство – все в богатейших ризах. Герцог был в нашем генеральском мундире с Андреевской лентою; Государь в казацком жупане; малютки Константин и Николай в мундирах: первый – морском, а последний – уланском, – совершенные куколки; младший – Михаил в русской рубашке. Государь сам поставил новообрученных на устроенное посреди церкви возвышение, а императрица разменяла кольца. После обручения начались целования между членами императорского дома, при которых трудно было удержаться от слез. Особенно умилительно было целование обеих сестер, Марии и Ольги Николаевн, которые не могли одна от другой оторваться. После церемонии был у великой княжны общий baise-main (франц. целование руки. – А. В.), при котором герцог находился возле нее и принимал поклоны. В то же время прочтен был в Сенате манифест. Вечером вся царская фамилия была в театре и не в обыкновенной своей ложе, а в парадной, где публика приняла ее восторженными рукоплесканиями, криком «ура» и национальным гимном… Город был иллюминирован и против обыкновения местами очень недурно»[514]514
  Корф М. А. Дневники 1838 и 1839 гг. С. 208.


[Закрыть].

5 декабря 1838 г. торжества в Санкт-Петербурге продолжались. В театре Николай Павлович представил новообрученного жениха Марии Николаевны большому свету. В воспоминания Ольги Николаевны об этом событии вкрались неточности, вполне объяснимые. Она назвала обручение «помолвкой» и отнесла ее на день 6 декабря, день тезоименитства отца (Никола Зимний). А вот наряд сестры в этот торжественный день ей запомнился хорошо. «Мэри в русском парадном платье, – вспоминала великая княжна Ольга Николаевна, – была очень хороша: белый тюль, затканный серебром и осыпанный розами, обволакивал ее. Мама сама придумала ее наряд. Он был так прекрасен, что с тех пор стало традицией надевать его во всех парадных случаях»[515]515
  Ольга Николаевна. Сон юности. Воспоминания великой княжны Ольги Николаевны. 1825–1826. С. 254.


[Закрыть]. В день обручения Макс был награжден всеми русскими орденами, кроме орденов Св. Георгия и Св. Владимира, полагавшихся за особые заслуги. Он получил чин генерал-майора и шефа гусарского полка в Киеве. После обручения он уехал на полгода, чтобы привести в порядок свои имения в Баварии и Италии.

Тем временем в Санкт-Петербурге готовили приданое августейшей невесты. По обычаю накануне бракосочетания оно было представлено публике. Ольга Николаевна вспоминала: «Приданое Мэри было выставлено в трех залах Зимнего дворца: целые батареи фарфора, стекла, серебра, столовое белье, словом, все, что нужно для стола, в одном зале; в другом – серебряные и золотые принадлежности туалета, белье, шубы, кружева, платья, и в третьем зале – русские костюмы в количестве двадцати… со всеми прилагающимися к ним драгоценностями, которые были выставлены в стеклянных шкафах: ожерелья из сапфиров и изумрудов, драгоценности из бирюзы и рубинов. От Макса она получила шесть рядов самого отборного жемчуга. Кроме этого приданого, Мэри получила от Папа дворец (который был освящен только в 1844 г. – А. В.) и прелестную усадьбу Сергиевское, лежащую по Петергофскому шоссе и купленную у Нарышкиных»[516]516
  Там же. С. 262.


[Закрыть].

2 июля 1839 г. в парадной церкви вновь отстроенного после пожара Зимнего дворца состоялось венчание. Данная церемония запечатлена на рисунке того времени[517]517
  Бракосочетание великой княжны Марии Николаевны с герцогом Лейхтейнбергским в 1839 г. // Придворная жизнь. 1613–1913. Каталог. № 179.


[Закрыть]. Это была беспримерная по роскоши свадьба, так как Николай Павлович задолго до свадебного бала выразил надежду, что дамы не поскупятся на новые наряды; они, действительно, как по богатству, так и по элегантности превзошли ожидания. Правда, по мнению Ольги Николаевны, «в пурпурной императорской мантии Мэри выглядела невыгодно: она совершенно скрывала тонкую фигуру, и корона великой княжны тяжело лежала на ее лбу и не шла к ее тонкому личику»[518]518
  Ольга Николаевна. Сон юности. С. 262.


[Закрыть]. Торжества длились две недели.

С гостями также вышла накладка. Одних не хотел видеть Николай Павлович, другие не стремились в Санкт-Петербург сами. Эрцгерцога Стефана не было на свадьбе, так как воспрепятствовала его мачеха. Как отмечала Ольга Николаевна, приехал только принц Альбрехт (Альбрехт-Фридрих-Рудольф, эрцгерцог Австрийский)[519]519
  Ольга Николаевна. Сон юности. С. 262.


[Закрыть]. С Пруссией произошла даже небольшая размолвка, только майор Браухич был послан для принесения поздравлений. Одна лишь Швеция отправила посла для пожелания счастья новобрачным. Впрочем, супруга шведского короля Оскара I, старшая сестра Максимилиана, была бы не прочь приехать на свадьбу брата, но на это не согласился сам Николай. В письме к Александру он так объяснил свою позицию: «Надо, чтоб Макс был здесь один в эту минуту и предстал бы пред русскими русским! Потом мы рады будем видеть здесь и Жозефину, и мать, и Теолинду; но прежде наш Макс обрусей, и искренно!»[520]520
  Переписка цесаревича Александра Николаевича с императором Николаем I. 1838–1839. С. 332–333.


[Закрыть]

3 июля 1839 г. М. А. Корф записал в своем дневнике: «Вчера отпраздновали мы свадьбу нашей великой княжны, которая предполагалась было в день рождения Государыни, 1-го июля, но отложена до следующего дня, потому что 1-е июля случилось нынче в субботу. Все происходило по церемониалу, и потому замечу здесь только то, чего в нем нет. Венцы держали: над невестою наследник. А над женихом – старик гр. Пален (посол в Париже)[521]521
  Пален (1-й) Петр Петрович фон дер (1778–1864), граф, генерал-адъютант и генерал от кавалерии (1827), член Государственного совета (1834), российский чрезвычайный и полномочный посол во Франции (1835–1841).


[Закрыть], о котором мы все искренно жалели, потому что жених высокого роста, а церемония продолжалась очень долго. Обряд совершал духовник государев Музовский, а брак по католическому обряду (во внутренних комнатах) новый митрополит Павловский (с 1839 г. архиепископ Полоцкий, глава католической церкви в России. – Л. В.), но при последнем присутствовали только члены царской фамилии и баварский посланник (дипломаты). Невеста была восхитительна: в церковь она вошла с заплаканными глазами, но после бала водворилась не ее лице улыбка счастья, которая ее более уже и не оставляла. Обед был (для трех классов) вслед за церемониею в Мраморной (большой аванзале) зале, пышной, великолепной, с чудесною вокальною музыкою, в которой отличались все наши первые сценические знаменитости, и пел также актер Венского театра Поджи, теперь только что приехавший огромный тенор. В ту минуту, как отворились двери в столовую залу для царской фамилии, поднялась страшная вьюга, загремела гроза и пошел проливной дождь. Старики говорили, что это счастливое предзнаменование и что «молодым богато жить». Но огромные массы народа, окружавшие Зимний дворец, орошаемые целым водопадом дождя, вероятно, не разделяли нашей радости и обошлись бы без этого «предзнаменования». Во весь обед раскаты грома сливались с искусственным громом пушек, следовавших с крепости за нашими тостами. Но к концу обеда погода опять прояснела и восстановились прежние 20° в тени. За обедом мы много смеялись над французским «menu», напечатанным с виньетками и всевозможною роскошью, но с таким кухонным правописанием, какого не найдешь и в трактирах, хотя, вероятно, он прошел или должен был пройти не одну корректуру. К балу, отложенному от 6-ти до 7-ми и состоявшему из одних польских, я не остался, спеша отдохнуть к своим на дачу. Милостей ожидали к этому дню множество, но получили разные награды только очень небольшое число приближенных к молодым. Между прочим, пожалована статс-дамою воспитательница великой княгини Баранова, что заставило очень многих из наших знатных барынь повесить носики. Всех статс-дам (придворные дамы; статс-дамы) у нас есть 20, а тут, вероятно, в первый раз со дня сотворения этого почетного звания носят его вдруг мать и дочь: госпожа Адлерберг, начальница Смольного монастыря, и теперь дочь ее Баранова. Они – обе вдовы: муж первой был, кажется, бригадир или генерал-майор, а муж последней – начальник рижского таможенного округа (NB: нет: полковник. Ее самую Павел произвел в генеральши)»[522]522
  Корф М. Л. Дневники 1838 и 1839 гг. С. 398–399.


[Закрыть].

Среди представителей дипломатического корпуса, который только «балюстрада» отделяла «от ограды, окружавшей алтарь», находился и заезжий путешественник писатель маркиз де Кюстин, любезно приглашенный Николаем I. «Картина, представшая моему взору, – передавал свои впечатления француз, – не уступает самым фантастическим описаниям "Тысячи и одной ночи"; при виде ее вспоминаешь поэму о Лалла Рук или сказку о волшебной лампе Алладина – ту восточную поэзию, где ощущения берут верх над чувствами и мыслью»[523]523
  Кюстин Л. Россия в 1839 году: В 2 т. Т. 1. С. 167.


[Закрыть]. Непроизвольно он воспроизвел поэтический псевдоним Александры Федоровны «Лалла Рук».

К свадьбе Николай подарил дочери огромную малахитовую вазу, а Максу – дорогую саблю с пожеланием носить ее на память о тесте, но по возможности не употреблять для других целей. Частью свадебного подарка стало купленное у Нарышкиных имение Сергиевское (Сергиевка) возле Петергофа, где Макс и Мэри провели медовый месяц[524]524
  Белякова 3. Мариинский дворец. С. 40.


[Закрыть]. В день свадьбы государь объявил также, что постоянной резиденцией для молодой четы станет дворец на Исаакиевской площади. Но Мариинский дворец еще возводился, а отделка интерьеров Зимнего дворца после пожара не была закончена. Поэтому для временного проживания молодоженам предоставлялось здание при Пажеском корпусе на Садовой улице. Оно располагалось рядом с Аничковым дворцом, где проживала тогда императорская семья, здесь же была Мальтийская католическая капелла постройки архитектора Джакомо Кваренги. Эта чуткость и забота тронули Максимилиана. На гравюре неизвестного художника, созданной в год бракосочетания, молодожены, изображенные, вероятно, в ложе театра, веселы и непринужденны[525]525
  Великая княгиня Мария Николаевна и ее супруг Максимилиан Лейхтенбергский. Гравюра неизвестного художника. 1839 // Переписка цесаревича Александра Николаевича с императором Николаем 1.1838–1839. С. 481–482.


[Закрыть].

На другой день после свадьбы министр финансов Е. Ф. Канкрин привез новобрачным от императора миллион рублей. «После свадебных торжеств, – пишет Ольга Николаевна, – мы возвратились в покой нашего Петергофского дворца. Но для Родителей отсутствие Мэри было очень чувствительным. Меня невозможно было сравнить с ней, и заменить ее я никак не могла, наши натуры были полными противоположностями. И Адини была иной, чем я, но все-таки мы прекрасно ладили друг с другом… Дисциплина, своими совершенно определенными правилами державшая нас в границах, может, и могла у характера посредственного отнять всякую инициативу, но какой замечательной поддержкой была она нам!» И далее Ольга Николаевна продолжала: «Через шесть недель после свадьбы Мэри было торжественно объявлено, что она готовится стать матерью. Только Мама была сконфужена: она сама всегда старалась скрыть свое положение до пятого месяца».

Второй блестящей свадьбой стала венчание великого князя цесаревича Александра Николаевича, чему предшествовали его далеко не простые душевные переживания и отказ от своей первой возлюбленной Ольги Калиновской ради государственной и династической необходимости.

Ольга Николаевна писала, рассказывая о поездке брата в Европу в 1838 г.: «Саша уезжал с тяжелым сердцем. Он был влюблен в Олыу Калиновскую»[526]526
  Ольга Николаевна. Сон юности. Воспоминания великой княжны Ольги Николаевны. 1825–1846. С. 250.


[Закрыть]. Ольга Осиповна Калиновская (1816–1899) – фрейлина великой княжны Марии Николаевны, родившаяся в аристократической польской семье: отец – кавалерийский генерал, а мать – из рода Потоцких.

«Была ли она достойна такой большой любви? – задавала вопрос, вспоминая о взаимоотношениях брата с Ольгой Калиновской, великая княжна Ольга Николаевна. – В нашем кругу молодежи она никогда не играла роли и ничем не выделялась. У нее были большие темные глаза, но без особого выражения; в ней была несомненная прелесть, но кошачьего характера, свойственная полькам, которая особенно действует на мужчин. В общем, она не была ни умна, ни сентиментальна, ни остроумна и не имела никаких интересов. Поведение ее было безукоризненно, и ее отношения со всеми прекрасны, но дружна она не была ни с кем»[527]527
  Ольга Николаевна. Сон юности. Воспоминания великой княжны Ольги Николаевны. 1825–1846. С. 264.


[Закрыть]. О выразительных глазах возлюбленной Александра писала и другая современница, фрейлина графиня А. А. Толстая: «Первый огонь в нем зажгли прекрасные глазки Ольги Калиновской, фрейлины его сестры Великой княжны Марии Николаевны. Эта юная особа, полька по происхождению, воспитывалась в одном из институтов Петербурга. Не обладая красотой, она, как говорят, была вкрадчива и проворна и не замедлила вскружить голову будущего Императора… Император Николай не давал ни малейшего хода его ребячеству и охранял сына любовью отца и авторитетом монарха»[528]528
  Толстая Л. Л. Записки фрейлины. М., 1996. С. 90–91.


[Закрыть].

У Николая Павловича и Александры Федоровны была веская причина для беспокойства. Они, конечно же, помнили о возлюбленной Александра I Марии Антоновне Нарышкиной (урожденной Четвертинской), тоже польке. Помнили ее сестру Жаннету Антоновну Четвертинскую, на которой в 1803 г., к неудовольствию Александра I, хотел жениться великий князь Константин Павлович, в итоге вступивший в брак опять же с полькой, дочерью графа Антона Грудзинского Жаннетой (иначе Жанной или Иоанной), будущей княгиней Лович. Именно об этих политических государственных причинах писал начальник штаба корпуса жандармов, управляющий с 1839 г. III Отделением Собственной Его Императорского Величества Канцелярии Л. В. Дубельт: «…Наш наследник мечтал об Ольге Калиновской, это было страшно! Кроме того, что такому молодцу, сыну такого Царя, такому доброму, славному человеку такая жена не по плечу, кроме того, она полька, недальнего ума, сродни всем польским фамилиям, искони враждебным России, это могло бы задавить нас»[529]529
  Дубельт А. В. Вера без добрых дел мертва // Российский архив. Вып. VI. М., 1995. С. 138.


[Закрыть]. По свидетельству П. И. Бартенева, записавшего разговор с великим князем Константином Николаевичем в 1870-х гг., Александр Николаевич даже написал письмо Ольге Калиновской. В нем он ссылался на пример дяди Константина Павловича, но посланный с этим письмом Иван Матвеевич Толстой показал его императору[530]530
  Записная книжка П. И. Бартенева (1909 г.) // Российский архив. Новая серия. ММХ. М., 2000. С. 464. Цит. по: Переписка цесаревича Александра Николаевича с императором Николаем 1.1838–1839. Комментарии. С. 512–513.


[Закрыть].

Опасения были небеспочвенны. Когда Александр Николаевич вернулся после помолвки в Дармштадте, прошлые чувства вспыхнули снова. Поскольку роман зашел слишком далеко, Николаю Павловичу пришлось вмешаться. «.. Он поговорил с нею и сказал ей в простых словах, – пишет Ольга Николаевна, – что не только два сердца, но будущность целого государства поставлена на карту»[531]531
  Ольга Николаевна. Сон юности. Воспоминания великой княжны Ольги Николаевны. 1825–1846. С. 263.


[Закрыть]. «…Решили, – замечает Ольга Николаевна, – что Ольга должна покинуть двор»[532]532
  Там же.


[Закрыть]. Калиновской пришлось смириться, «польские родственники приняли ее», замечает мемуаристка. Александр, находившийся тогда в Могилеве, узнав об этом, «тяжело захворал»[533]533
  Там же. С. 265.


[Закрыть]. В Петербурге Ольга Калиновская жила на Литейном проспекте в доме своей сестры Северины, которая была замужем за генералом Николаем Федоровичем Плаутиным. Вероятно, поэтому современники иногда ошибочно называли ее супругой Н. Ф. Плаутина. На самом деле Калиновская в 1840 г. была выдана замуж за бывшего супруга ее покойной сестры, богатейшего польского магната Иеренея Клеофаста Огинского (Огиньского; 1808–1863). Он был сыном композитора, автора знаменитого полонеза, М. К. Огинского. Старший сын Огинских будет утверждать потом, что он сын Александра II[534]534
  ЛяшенкоЛ. Александр II. С. 125.


[Закрыть].

Во время поездки по европейским дворам Александру долго не могла приглянуться ни одна из свободных принцесс. Когда Александру намекнули, что есть еще принцесса в Дармштадте, которую забыли посмотреть, он изначально также был настроен, как отметила его сестра Ольга Николаевна, скептически: «Нет, благодарю, – ответил Саша, – с меня довольно, все они скучные и безвкусные»[535]535
  Ольга Николаевна. Сон юности. Воспоминания великой княжны Ольги Николаевны. 1825–1846. С. 261.


[Закрыть]. Вечером он прибыл в Дармштадт: «Старый герцог принял его, окруженный сыновьями и невестками. В кортеже совершенно безучастно следовала и девушка с длинными, детскими локонами. Отец взял ее за руку, чтобы познакомить с Сашей. Она как раз ела вишни, и в тот момент, как Саша обратился к ней, ей пришлось сначала выплюнуть косточку в руку, чтобы ответить ему. Настолько мало она рассчитывала на то, что будет замечена. Это была наша дорогая Мари, которая потом станет супругой Саши»[536]536
  Ольга Николаевна. Сон юности. Воспоминания великой княжны Ольги Николаевны. 1825–1846. С. 261.


[Закрыть].

В письме к отцу от 13 (25) марта Александр пишет из Дармштадта: «Здесь, в Дармштадте, я видел и познакомился с дочерью гроссгерцога принцессою Мариею, она мне чрезвычайно понравилась с первого взгляда, ей будет 27 июля / 8 августа нынешнего лета (т. е. в самый день рождения нашего Низи) 15 лет, и она еще не конфирмована; для своих лет она велика ростом, лицо весьма приятное, даже очень хороша, она стройна, ловка и мила, словом сказать, из всех молодых принцесс я лучшей не видел (курсивом выделено в тексте. – А. В.). При том говорят, она доброго характера, умна и хорошо воспитана, что и заметно в разговоре с нею. Она еще молода, но если ты, милый бесценный Папа, согласишься на мои искренние желания, то два года можно еще подождать, а там, с благословением Всевышнего, совершить бракосочетание»[537]537
  Переписка цесаревича Александра Николаевича с императором Николаем I. 1838–1839. С. 348.


[Закрыть].

Николай Павлович согласился сразу же, несмотря на донесения А. Ф. Орлова о слухах, связанных с происхождением невесты. «Неужели он (Александр Николаевич. – А. В.) в самом деле станет ее женихом, – задавала вопрос в своих воспоминаниях Ольга Николаевна, – и не было ли это похоже на то, что выбор Наследника русского престола пал на Сандрильону? (Золушку. – А. В.)»[538]538
  Ольга Николаевна. Сон юности. Воспоминания великой княжны Ольги Николаевны. 1825–1846. С. 261.


[Закрыть].

Формально она считалась младшей дочерью Людвига IV, но биограф Александра II Л. Ляшенко пишет: «Задолго до рождения Марии ее родители фактически разошлись, жили порознь и имели любовные связи на стороне. Поэтому настоящим отцом принцессы молва называла не герцога Людвига, а его шталмейстера, красавца барона де Граней. Эти слухи, дошедшие до Петербурга, чрезвычайно взволновали императрицу Александру Федоровну, которая яростно воспротивилась браку своего первенца с "незаконнорожденной" дармштадтской. Император Николай I, слава Богу, оказался гораздо хладнокровнее и мудрее супруги… Прочитав отчеты Жуковского и Кавелина о событиях в Дармштадте и ознакомившись с циркулировавшими по Германии слухами, император решил проблему кардинальным образом. Он раз и навсегда запретил своим подданным… а заодно и германским дворам обсуждать вопрос о происхождении Марии»[539]539
  АяшенкоА. Александр II. С. 122.


[Закрыть]. По преданию, Николай Павлович, усмехнувшись, сказал А. Ф. Орлову, сообщившему ему весть о сомнительности происхождения Марии: «А мы-то с тобой кто? Пусть кто-нибудь в Европе попробует сказать, что у наследника русского престола невеста незаконнорожденная».

Поборнику династической и семейной легитимности Николаю Павловичу в этом случае пришлось уступить. Уступить, несмотря и на плохое здоровье грустной и замкнутой принцессы, страдавшей бронхитами и простудами, которые потом диагностировали как туберкулезные. Уступить, несмотря на то, что Гессен-Дармштадт, ставший в 1820 г. конституционной монархией, был мелким княжеством. Впрочем, ее покойная мать Вильгельмина Луиза Баденская была сестрой русской императрицы Елизаветы Алексеевны. Оставленная мужем, Вильгельмина Луиза очень тяжело пережила смерть старшей дочери и мало внимания обращала на Марию и ее старшего брата Александра. Они росли в маленьком доме близ дворца в Хайленберге, в окрестностях Дармштадта. Вильгельмина Луиза, скончавшаяся в 1836 г., «дала дочери французское воспитание и привила ей склонность к религиозному мистицизму»[540]540
  Уортман Р. Сценарии власти. С. 485^86.


[Закрыть]. Но не эта ли уязвимость и «скромное очарование» Марии привлекли к ней Александра. Тем более что церемонию бракосочетания можно было отложить.

Торжественная встреча невесты, во время которой караулом кирасир командовал наследник престола, сначала была в Гатчине. Затем императрица с дочерьми и принцессой Марией отбыли в Царское Село, куда въехали, по воспоминаниям Ольги Николаевны, под проливным дождем (народная примета, сулящая богатую жизнь). Их встречали Николай I, великий князь Михаил Павлович с гвардейским корпусом и великий князь Константин Николаевич. Карета с гессен-дармштадской принцессой через Баболовские ворота въехала в Царскосельский сад, затем – через Китайский мост – во двор Большого дворца. Здесь принцессу встречали великие князья Николай и Михаил Николаевичи, а также министр Императорского двора князь П. М. Волконский. Несколько дней она провела в Новом (Александровском) дворце.

В воскресенье был назначен торжественный въезд в столицу. После пересечения процессией границы города раздались артиллерийские салюты. Великая княжна Ольга Николаевна писала: «8 сентября был въезд в Петербург в сияющий солнечный день.

Мама, Мари, Адини и я ехали в золотой карете с восемью зеркальными стеклами, все в русских платьях, мы, сестры, в розовом с серебром»[541]541
  Ольга Николаевна. Сон юности. Воспоминания великой княжны Ольги Николаевны. 1825. С. 274.


[Закрыть]. На Марии было светло-синее (голубое) платье с серебряным кружевом. У императрицы Александры Федоровны – золотое с каштановым кружевом. Император Николай I ехал верхом рядом с каретой, а Александр возглавлял гусарский конвой, за которым следовала блестящая свита.

А. В. Тиранов. Вид Большой церкви Зимнего дворца. 1829 г.

От Чесменской богадельни до Зимнего дворца стояли войска. Кадеты были построены у Александровской колонны. Как отмечают источники, постарались купцы из Гостиного двора. Они покрыли фасад аркады красной материей и разложили на улицах ковры. На Владимирской народ бросал цветы[542]542
  Северная пчела. 1840,10 сентября; Сватовство цесаревича Александра Николаевича // Памяти А. Н. Савина. 1873–1923. М., 1926; Уортман Р. Сценарии власти. С. 486.


[Закрыть]. Торжественный въезд в Петербург принцессы Марии, по замечанию Ричарда Уортмана, «ввел ее в семейный сценарий»[543]543
  Уортман Р. Сценарии власти. С. 487.


[Закрыть].

После посещения Казанского собора, где принцессу благословил иконой Казанской Божией матери митрополит Серафим Новгородский, процессия направилось в Зимний дворец. После молебна в Большой церкви принцессу отвели в ее покои, которые ранее занимала великая княжна Мария Николаевна.

«Для Мари, – писала Ольга Николаевна, – были устроены апартаменты в Зимнем дворце подле моих, красивые, уютные, хотя и расположенные на север»[544]544
  Ольга Николаевна. Сон юности. Воспоминания великой княжны Ольги Николаевны. 1825. С. 275.


[Закрыть]. Николай Павлович лично контролировал художественное оформление интерьеров наследника и его супруги. Известна акварель с проектом драпировки в спальне наследника Александра Николаевича с автографом императора: «Драпировка должна быть донизу без панелей»[545]545
  Придворная жизнь. 1613–1913. Каталог. № 195.


[Закрыть]. Покои наследника и Марии Александровны находились на втором этаже Зимнего дворца. Фрейлина А. Ф. Тютчева писала: «Наследник занимал во дворце помещение, непосредственно примыкавшее к покоям императрицы, с которыми оно соединялось галереей. Окна императрицы выходили на Неву, окна наследника на Адмиралтейскую площадь; покои императора Николая находились этажом выше… Члены императорской семьи жили, таким образом, в большой близости, что создавало интимную семейную жизнь, по крайней мере, насколько дело казалось привычек ежедневной жизни»[546]546
  Тютчева Л. Ф. Воспоминания. С. 33.


[Закрыть].

В комнатах, отведенных принцессе, Марии был представлен ее штат. Камер-фрау принцессы была назначена К. И. Рааль (бывшая начальница института глухонемых), камер-юнгферой – А. М. Лермонтова, камер-медхен – М. Г. Парамонова и С. И. Утемарк (в замужестве Яковлева)[547]547
  Жерихина Е. И. Приданое цесаревны Марии Александровны // Россия – Германия. Материалы X Царскосельской научной конференции. СПб., 2004. С. 157. В Придворном календаре на 1853 год она названа камер-юнгферой.


[Закрыть]. Позднее в Придворном календаре на 1853 год камер-юнгферами Марии Александровны значатся София Ивановна Утемарк и Каролина Егоровна Шнейдер, а в звании камер-медхен – Луиза Карловна Беггер.

Присутствовавшая на церемонии представления принцессы Мари камер-медхен (позднее – камер-юнгфера) С. И. Утемарк писала: «После приема принцесса вернулась в свои покои, где мне пришлось снимать с ее головы и шеи драгоценнейшие бриллиантовые уборы, какие я видела первый раз в жизни. На принцессе был голубого цвета шлейф, весь вышитый серебром, и белый шелковый сарафан, перед которого тоже был вышит серебром, а вместо пуговиц нашиты были бриллианты с рубинами; повязка темномалинового бархата, обшитая бриллиантами; с головы спадала вышитая серебром вуаль»[548]548
  Яковлева Л. И. Воспоминания бывшей камер-юнгферы… С. 87.


[Закрыть].

Можно представить, какое потрясение должна была испытать немецкая «золушка», оказавшаяся невестой наследника российского престола. Пройдет много лет, но она не забудет этих волнений. Фрейлина А. Ф. Тютчева вспоминала: «Она мне рассказывала, что скромная и в высшей степени сдержанная, она вначале испытывала только ужас перед той блестящей судьбой, которая столь неожиданно открывалась перед ней. Выросшая в уединении и даже в некотором небрежении в маленьком замке Югендгейм, где ей даже редко приходилось видеть отца, она была более испугана, чем ослеплена, когда внезапно была перенесена ко двору, самому пышному, самому блестящему и самому светскому из всех европейских дворов, и в семью, все члены которой старались наперерыв друг перед другом оказать самый горячий прием молодой иностранке… Она мне говорила, что много раз после долгих усилий преодолеть застенчивость и смущение она ночью в уединении своей спальни предавалась слезам и долго сдерживаемым рыданьям. Затем, чтобы устранить следы своих слез, она открывала форточку и выставляла свои покрасневшие глаза на холодный воздух зимней ночи. Вследствие такой неосторожности у нее на лице появилась сыпь, от которой чуть не навсегда пострадала изумительная белизна ее лица. Эта болезнь, затянувшаяся довольно долго, заставила ее безвыходно просидеть в своей комнате в течение нескольких недель и дала ей возможность постепенно освоиться с членами своей новой семьи и особенно привязаться к своему царственному жениху…»[549]549
  Тютчева Л. Ф. Воспоминания. С. 18–19.


[Закрыть]

Об этой болезни Марии Александровны вспоминала и великая княжна Ольга Николаевна, отметив, что в конце декабря 1840 г. «Мари заболела рожистым воспалением лица»[550]550
  Ольга Николаевна. Сон юности. Воспоминания великой княжны Ольги Николаевны. 1825–1846. С. 277.


[Закрыть].

Осень принцесса провела в основном в Царском Селе, выезжая изредка в Павловск или в Санкт-Петербург. Тем временем с середины сентября начали готовить принцессе Марии приданое от русского двора, поскольку немецкое приданое было подготовлено в Дармштадте в спешке даже не отцом невесты, а дядей – гессенским принцем Карлом. Как отмечает исследовательница Е. И. Жерихина, 23 сентября секретарь императрицы Александры Федоровны, управляющий ее канцелярией, действительный статский советник И. П. Шамбо доложил министру двора князю П. М. Волконскому, что она распорядилась делать закупки для приданого, и просил выдать средства. Николай I подписал чек на выдачу 100 ООО руб. из Казначейства.

Некоторые вещи покупала и заказывала сама Александра Федоровна. Далее Е. И. Жерихина пишет: «В приданом были заказаны и куплены не только русские парадные платья, но и каждодневные, личное белье, чулки, панталоны, домашние туфли и т. д. Сначала изготовлялись придворные платья, закупались придворные платья, закупалось голландское полотно, батист, бархат, парча. Камер-фрау императрицы А. А. Эллис подошла к задаче с немецкой рачительностью, осмотрела привезенные принцессой предметы и заказала новые. Большого сокращения затрат удалось добиться, закупив ткани, а шитье и вышивки заказав не только мастерским, но и различным благотворительным организациям. Ткани покупали в Петербурге и в Германии, шелк и галантерею – в Париже, кружева – в Брюсселе. В Берлине закупили теплые юбки и чулки. […] По-видимому, с принцессой не советовались: были заказаны розовые придворные и бальные платья, шелковой вышитый капот и проч. Мария Дармштадтская отличалась скромностью, любила серое и серебристо-голубое и, по воспоминаниям великой княгини Ольги Николаевны, розового не носила»[551]551
  Жерихина Е. И. Приданое цесаревны Марии Александровны // Россия – Германия. Материалы X Царскосельской научной конференции. СПб., 2004. С. 158–159.


[Закрыть]. «К девочке-принцессе, – отмечает Е. И. Жерихина, – отнеслись очень заботливо. Были приобретены в основном теплые вещи, необходимые в петербургском климате – капоты, манто, нижние юбки, платья, шляпы, перчатки, носовые платки, зонтики и туфли. Все детали белья обшивались кружевом или вышитыми воланами, обязательно вышивались метки с короной. При этом покупали и модные предметы роскоши, необходимые для парадных выходов и балов, – кружева, перья марабу, шали»[552]552
  Там же. С. 160.


[Закрыть].

По обычаю все приданое и гардероб невесты были выставлены накануне свадьбы 15 апреля. Но сэкономить действительно удалось. Когда после смерти Шамбо в 1848 г. провели ревизию, то оказалось, что из суммы 100 ООО руб. реально израсходовано 75 028 руб.; в остатке было 24 972 руб., которые Николай I распорядился передать в Казначейство[553]553
  Там же. С. 160.


[Закрыть].

Тем временем, как отмечала великая княжна Ольга Николаевна, «Мари завоевала сердца всех тех русских, которые могли познакомиться с ней. В ней соединялось врожденное достоинство с необыкновенной естественностью… Саша с каждым днем привязывался к ней все больше… Их взаимное доверие росло по мере того, как они узнавали друг друга. Папа всегда начинал свои письма к ней словами: "Благословенно Твое Имя, Мария"»[554]554
  Ольга Николаевна. Сон юности. Воспоминания великой княжны Ольги Николаевны. 1825–1846. С. 267.


[Закрыть].

5 декабря состоялась церемония миропомазания, принцесса приняла православие. На следующий день, 6 декабря, в день св. Николая (Никола Зимний), на тезоименитство императора, и накануне Рождественского поста, состоялось обручение. Перед свадьбой Александр Николаевич получил повышение по службе – был назначен генерал-лейтенантом свиты. Если церемония совершеннолетия сделала его помощником отца, то женитьба – соратником.

Свадьба 16 апреля 1841 г., в канун 23-летия Александра Николаевича (17/29 апреля), была зрелищем, которое должно было поразить Европу. Было много гостей. Среди них – принц Вильгельм Прусский, наследный принц Гессенский, наследные принц Веймарский, принцы Эмиль и Александр Гессенские, принц Петр Ольденбургский. При одевании невесты присутствовали статс-дамы и фрейлины. Белый сарафан ее был богато вышит серебром и разукрашен бриллиантами. Через плечо лежала красная лента; пунцовая бархатная мантия, подбитая белым атласом и обшитая горностаем, была наброшена на плечи[555]555
  Жерихина Е. И. Приданое цесаревны Марии Александровны // Россия – Германия. Материалы X Царскосельской научной конференции. СПб., 2004. С. 166.


[Закрыть].