Текст книги "Будни и праздники императорского двора"

Дипломаты на берегах Невы

После вступления на престол Николая I иностранные послы, находившиеся в Санкт-Петербурге ранее, в конце декабря 1825 – начале 1826 г., как сообщали «Санкт-Петербургские ведомости», вручали новому императору «кредитивные свои грамоты»[619]619
  Санктпетербургские ведомости. 1826. № 10, вторник. Февраля 2 дня. Внутренние известия. С. 107 и др.


[Закрыть]. Впрочем, некоторые монархи дополнительно прислали своих специальных посланников с поздравительными письмами. Французского короля Карла X представлял посланник Франции в Берлине граф Сен-При, прежде служивший в России, который прибыл в первых числах января 1826 г. и был принят Николаем I 8 (20) января. Из Англии 18 февраля (2 марта) прибыл фельдмаршал Веллингтон, являвшийся символом англо-русского военного союза в 1812–1815 гг. Впрочем, он имел и конкретную цель – закрепить позиции Англии в греческом вопросе («Петербургский протокол» на самом деле обозначил более активную позицию России в восточном вопросе).

Дипломатический корпус на берегах Невы играл важную роль в великосветской и придворной жизни Санкт-Петербурга. В его составе были послы, посланники, консулы, военные агенты, секретари посольств и другие дипломаты. Согласно утвержденному Венским конгрессом в 1815 г. табелю о дипломатических рангах, посол (применялся также термин «полномочный министр») считался дипломатом 1-го ранга, а посланник – 2-го класса.

Сосредоточением дипломатической активности в Санкт-Петербурге была Коллегия иностранных дел, долгое время находившаяся на Английской набережной (после 1834 г. участок дома № 32). Следует иметь в виду, что с 1782 г. существовала сплошная нумерация домов по городу или по номерам земельных участков. В 1791 г. в столице были номера домов от 1 до 4554. В начале XIX в. дома стали дополнительно нумеровать внутри каждой из 10 полицейских частей. В 1834 г. была введена нумерация вдоль улиц и набережных (от истока к устью и от водной артерии). Определить расположение дома помогают схемы и планы города. Упомянутый дом был куплен в казну у князя Б. А. Куракина и в 1782–1783 гг. перестроен Дж. Кваренги. Коллегия (впоследствии – Министерство иностранных дел) размещалась в этом доме до 1828 г., когда переехала в восточную часть вновь отстроенного К. И. Росси здания Главного штаба на Дворцовой площади[620]620
  Принцева Г. А, БастареваЛ. И. Декабристы в Петербурге. Л., 1975. С. 108.


[Закрыть].

Иностранные посольства долго не имели постоянных зданий, снимая необходимые помещения в частных домах. Исключением была Франция, которая 19 декабря 1807 г. купила для посольства у князя Д. П. Волконского особняк на Дворцовой набережной. В литературе, посвященной А. С. Пушкину, говорится, что дом французского посольства находился на месте современного Дома ученых по Дворцовой набережной, д. 26. Именно здесь 6 января 1837 г. на балу Пушкин беседовал с Барантом о русской и французской истории. Здесь же 14 января 1837 г. на балу состоялось объяснение Пушкина с Дантесом. Позднее, в конце XIX в., французское правительство купило другой особняк – дом Пашковых на Гагаринской набережной, 10, которую в начале XX в. в честь приезда президента Франции Ф. Фора переименовали во Французскую (с 1918 г. – набережная Жореса, с 1945 г. – набережная Кутузова).

Французским послом в Санкт-Петербурге накануне восстания декабристов (1817 – начало 1826 г.) был граф Пьер-Луи-Авгу ст Лаферронэ (Ла-Ферронэ; Лаферроне; La-Ferronauys). В 1826 г. его сменил граф де Сен-При (St. Priest), в 1829 г. – Казимир Луи Виктюрниен Рошешуар герцог де Мортемар, а в 1830 г. – полномочный министр французского посольства Поль-Шарль-Амабль де Бургуэн (Bourgoin Р.). Затем от нового режима послами были барон А.-Г.-П.-Б. де Барант (1835–1841), историк и публицист, отец Э. Баранта, с которым состоялась дуэль М. Ю. Лермонтова в 1840 г. Секретарем посольства был тогда Лагрене, высланный за женитьбу на фрейлине Дубянской, а потом д'Аршиак, известный как секундант кавалергарда Ж. Дантеса на его дуэли с Пушкиным. Посол П. де Барант присутствовал и на отпевании А. С. Пушкина.

Особое значение для России имели отношения с Австрийской империей. Известно, что накануне восстания декабристов австрийское посольство снимало апартаменты на берегу Невы в доме Салтыкова у Мраморного дворца. Австрию около десяти лет (1816–1826) представлял австрийский полномочный министр в Петербурге Людвиг Лебцельтерн (Lebzeltern), состоящий с 1823 г. в браке с 3. И. Лаваль (свояченица С. П. Трубецкого). Его квартира находилась в доме графини П. А. Гурьевой (наб. реки Фонтанки, д. 27), недалеко от дома Белосельских-Белозерских. В 1829 г. австрийским посланником в Россию был назначен граф Шарль Луи Фикельмон (1829–1839). Вместе с мужем в Петербург приехала Дарья (Долли) Федоровна Фикельмон, внучка М. И. Кутузова, дочь Е. М. Хитрово (по первому мужу Тизенгаузен). Французский литератор, широко известный в Европе, в конце жизни – дипломат, Адольф Леве-Веймар Франсуа летом 1836 г. был направлен в Россию с негласной миссией наладить отношения с Николаем I. Впрочем, его влекли в Россию больше литературные интересы. Он быстро освоился, в Петербурге его называли Лев Веймар, или просто Лев Веймарский. Он женился на родственнице Н. Н. Пушкиной – Ольге Викентьевне Голынской[621]621
  Петербургские встречи Пушкина. Л., 1987. С. 413.


[Закрыть].

Прусское посольство на протяжении многих лет в 1814–1834 (с перерывами) возглавлял прусский чрезвычайный посол и полномочный министр генерал-лейтенант Отто Фридрих Август Шелер. Послом Вюртемберга более 20 лет (январь 1825–1848 гг.) был Христиан-Людвиг-Фридрих-Ген-рих Гогенлоэ (Гогенлоэ-Лангенбург-Кирхберг; Von Hohenlohe-Langenburg-Kirchberg; 1788–1859), женат (с 1833 г.) на Екатерине Ивановне Голубцовой. В Петербурге были представлены также другие германские королевства – Саксония, Бавария (в частности, посланники граф Гизе и граф Максимилиан Йозеф Лерхенфельд-Кеферинг, брат известной Амалии Крюднер) и Ганновер. Одним из дипломатов, прочно обосновавшихся на берегах Невы на протяжении четверти века (1820–1845), был шведский (со Швецией находилась тогда в унии и Норвегия) чрезвычайный и полномочный министр барон Нильс Фредерик Пальмштерна (Palmsterna Nijs Frederik).

Англичане были весьма широко представлены на берегах Невы. Петербургская община верующих англикан (с 1723 г.) находилась под непосредственным покровительством британского посольства. Община пользовалась правом экстерриториальности, и состоящее при ней духовенство не подчинялось русским властям. В 1753 г. англичанами был приобретен дом Шереметева на Галерной, который переделали в храм. В 1814–1815 гг. здание перестроили по проекту Дж. Кваренги (Английская наб., 56; Галерная ул., 57). Второй этаж был отведен под церковный зал – это была церковь Иисуса Христа. Именно в нее ходил исповедоваться считавший себя англиканином граф Карл (Карл-Роберт) Васильевич Нессельроде (он родился на английском корабле), управляющий Коллегией иностранных дел (1816–1828; до 1822 г. – совместно с графом Каподистрией), вице-канцлер (1828) и канцлер (1845), до 1856 г. руководивший внешнеполитическим ведомством России.

На 1830–1831 гг. в Санкт-Петербурге было от 1,5 до 3 тыс. британских подданных. Англичане держались обособленно и селились преимущественно в районе своей общины. Д. Г. Кель (немец) писал о британцах в 1830-х гг., что они «были единственными иностранцами в Петербурге, которые вращались исключительно в пределах своей колонии и образовали нечто вроде государства в государстве или, по крайней мере, стремились к этому». Тогда же английский священник Р. Поул заметил, что «за исключением, вероятно, только таких предпринимателей, как Бонар, Томсон, Торнтон и еще одного-двух домов на Английской набережной, большинство наших соотечественников проживает в т. н. Английском переулке. Здесь легко можно вообразить, что ты находишься в Лондоне, настолько многочисленны вывески с такими классическими надписями, как "Джон Смит, портной" или "Томас Вильямс, драпировщик"». Хотя центром английской общины по-прежнему продолжала являться Галерная улица, с 1810-х гг. англичане начинают осваивать окрестности Санкт-Петербурга. Русское правительство выписало из Англии агрономов (квакеров), предоставив им на льготных условиях земли за Московской, Нарвской и Выборгской заставами. Вскоре на обширных, прежде заболоченных территориях появились поля и животноводческие фермы, управляемые англичанами. На Выборгской стороне в связи с этим возник еще один Английский пр. (с 1952 г. – проспект Пархоменко)[622]622
  Андреева А. Н. Англичане // Три века Санкт-Петербурга: Энциклопедия. Т. II. Кн. 1. A-В. СПб., 2003. С. 37.


[Закрыть].

Во второй четверти XIX в. Англию последовательно представляли: сэр Эдвард Дисборо (апрель 1825 – сентябрь 1827 гг.), супруга которого оставила известные «Подлинные письма о России»; виконт Стрэнгфорд (Strangford), аккредитованный в России в 1825 г.; Уильям э'Корт барон Хейтсбери, в русском произношении Гейтсбери (William a'Court 1st Baron Heytsbury; в Санкт-Петербурге с 1828 по июль 1832 г.). С июня по 31 августа 1832 г. со специальной миссией прибыл в Россию посланник Дюрэм (Дургам, или Дургэм, или Дерем, или Дергем (Durham); он же Джон Георг Лэмбтон (Lambton)). Барон М. А. Корф в дневнике от 25 октября 1838 г. написал об очередной перемене в английском посольстве: «Сюда приехал новый английский посол Кланрикард, у которого был обыкновенный церемониальный прием. Очень весело одеваться с головы до ног, надевать парадный мундир, и все для того, чтобы поклониться милорду и миледи и потом опять отретироваться, не сказав ни слова и не будучи с ним знакомее, чем прежде: ибо естественно, что в числе представляемых он не может запомнить ни лиц, ни фамилий. Он нанял дом Остермана на Английской набережной, тот самый, в котором прежде жил и давал славные обеды и балы неаполитанский посланник принц Бушера, переведен теперь в Лондон»[623]623
  Корф М. Л. Дневники 1838 и 1839 гг. С. 177.


[Закрыть]. Накануне Крымской войны английским послом в Петербурге был Сеймур.

Упомянутый чрезвычайный посланник Неаполитанского и Королевства обеих Сицилий в Санкт-Петербурге (1833–1838) Джорджио Вильдинга князь ди Бутера ди Ридали стал третьим мужем Варвары Петровны Шаховской (она же Полье и Шувалова), которая его пережила, как и двух предшествующих мужей. До него полномочным министром Неаполя и Королевства обеих Сицилий в Санкт-Петербурге был Джузеппе Константно, граф Лудольф (указ о назначении от 02 мая 1824 г.; в Неаполь вернулся в 1832 г.), представитель известного, так называемого Эрфуртского рода советников. Посланником Сардинского королевства (Пьемонта) долгое время (1837–1848) был Пелегрино Луиджи Эдоардо Росси, муж известной немецкой певицы, выступавшей до брака в Санкт-Петербурге, Генриетты Зонтаг. Вероятно, его имеет в виду маркиз де Кюстин, когда, описывая «бал с мужиками» в Петергофе по случаю дня рождения императрицы Александры Федоровны, замечает: «Вчера на императорском и народном балу, во дворце в Петергофе, у сардинского посла весьма ловко вытащили из кармашка часы: их не защитила и предохранительная цепочка»[624]624
  Кюстин Л. Россия в 1839 году: В 2 т. Т. 1. С. 254.


[Закрыть].

Благодаря «Евгению Онегину» А. С. Пушкина («Кто там в малиновом берете с послом испанским говорит») мы знаем полномочного посланника в Петербурге (1824–1835) Хуана Мигеля, дона Паеса де ла Кадену (Paёz de la Cadena). Это был известный коллекционер живописи XVII в., часть картин которого была приобретена для Эрмитажа осенью 1834 г. В Петербурге он поселился в доме князя Александра Яковлевича Лобанова-Ростовско-го, точнее, княгини Лобановой-Ростовской, по адресу Адмиралтейский пр., 12 (архитектор О. Монферран, 1817–1820), рядом с Сенатской площадью. Он присутствовал на коронации Николая I в Москве в 1826 г. Имел в Петербурге широкий круг знакомых, скончался в Дрездене. В воспоминаниях А. О. Смирновой-Россет (в пересказе ее дочери Ольги) упоминается в высказываниях А. С. Пушкина о постановке живых картин, в которых фигурировал Дон Карлос. Пушкин в своей оценке этого персонажа ссылался на мнение одного «испанца из посольства»[625]625
  Записки А. О. Смирновой. С. 243.


[Закрыть], которым вполне мог быть де л а Кадена. Упомянут он и в дневниках М. А. Корфа.

Северо-Американские штаты в России представляли посланник Генри Мидлтон (Middleton; 1828–1830), поверенный в делах в России Джон Рэндольф Клей (июнь 1830–1832 и декабрь 1835 – июнь 1836 гг.), посланник Джордж Миффлин Даллас (1837–1839), впоследствии вице-президент Американских Соединенных штатов. Экзотическими выглядели в Санкт-Петербурге представители Бразильской империи, образовавшейся в 1821 г., после того как в годы наполеоновских войн Бразилия стала центром Португальского королевства (1808–1821). Это о них Долли Фикельмон записала в своем дневнике 26 июня 1830 г.: «Среди новых лиц бразильский посланник де Резенде и три молодых человека – кавалер Лисбоа, барон де Рьяндюф и де Алмейда. Маркиз де Резенде – небольшого роста, полагаю, лет сорока – сорока пяти, смуглый, с изящными и красивыми чертами лица, большими черными прекрасными глазами под огромными очками, из-за которых едва улавливается его одухотворенный взгляд… Алмейда, которого я знаю еще по Вене, очень красивый – у него южный тип красоты. Рьяндюф португалец, играл какую-то роль в народных волнениях своей страны»[626]626
  Фикельмон Д. Дневник. С. 119–120.


[Закрыть]. Биографические сведения об этих дипломатах даются в примечаниях к публикации записок Долли Фикельмон.

Провокационную роль в деле с дуэлью А. С. Пушкина сыграл нидерландский посланник при русском дворе Луи Борхард Якоб Теодор Анне ван де Беверваард барон Геккерен (или Геккерн), приемный отец Дантеса. Первоначально он был поверенным в делах нидерландского посольства (с 1823 г.), затем посланником (с марта 1826 г.). Первая встреча с ним великой княжны Ольги Николаевны в возрасте 12 лет на балу в день именин Николая Павловича 6 декабря 1834 г. оставила у мемуаристки неприятный осадок. Незадолго до того, как девочка должна была покинуть свой первый бал в сопровождении камер-пажа Жерве, Геккерн сказал Александре Федоровне фразу, которая покоробила Ольгу: «Как они прелестны оба! Держу пари, что перед сном они еще поиграют в куклы!»[627]627
  Ольга Николаевна. Сон юности. Воспоминания великой княжны Ольги Николаевны. 1825–1846. С. 206.


[Закрыть]1 апреля 1837 г. Геккерн покинул Россию и затем более 30 лет был посланником в Вене (1842–1874).

Дипломатические представители, находившиеся в Санкт-Петербурге (не только послы, но и сотрудники посольств), были непременными участниками всех представительных придворных и великосветских «тусовок». Известно, что А. С. Пушкин поздравил с новым, 1830 году послов: австрийского – Шарля Фикельмона, французского – Мортемара (с секретарем посольства Лагрене), английского – Хейтсбериа, неаполитанского – графа де Лудольфа, испанского – де ла Кадену. После кончины поэта на его панихиде присутствовал весь дипломатический корпус, за исключением ненавистника либералов прусского посла и двух посланников, которые были больны[628]628
  Скрынников Р. Г. Дуэль Пушкина. С. 229.


[Закрыть].

Дипломатические церемонии: аудиенции для дипломатов

Приемы послов и посланников были важной составляющей этикета жизни императорского двора. Эти встречи происходили во время приема чрезвычайных посольств, вступления на престол, в различные праздники и траурные дни. Наиболее торжественные приемы происходили в Большом тронном (Георгиевском) зале, торжественно и строго оформленном по проектам Дж. Кваренги. В зале находился чеканный трон с подножной скамейкой. До Павла I включительно на этот трон садились, но, начиная с Александра I, императоры только вставали рядом с троном во время приема послов. Более камерные приемы, например по случаю Нового года, часто проходили в Петровском зале Зимнего дворца, задуманном в качестве мемориального, посвященного императору Петру I[629]629
  Несин В. Зимний дворец в царствование последнего императора Николая II. С. 110.


[Закрыть].

Иногда послов приглашали на представления в небольшой зал Эрмитажного театра, как правило, без жен, хотя были и исключения. Так, Долли Фикельмон заметила в дневнике 16 февраля 1830 г.: «Забыла упомянуть, что впервые, в порядке исключения, 9-го февраля жены послов были приглашены на представление в Эрмитаж. Не знаю, чему обязана такой честью»[630]630
  Фикельмон Д. Дневник. С. 100.


[Закрыть]. В то же время на обед к К. В. Нессельроде жен приглашали, но это было сомнительное удовольствие для них. Та же Долли Фикельмон заметила в записи от 27 февраля 1830 г.: «Большой дипломатический обед у графа Нессельроде. А это весьма обременительная честь для жен дипломатов!»[631]631
  Там же. С. 102.


[Закрыть]

Особенно обильным на ответственные дипломатические приемы оказались 1829–1830 гг., последовавшие за победоносными для русского оружия войнами: русско-персидской 1826–1828 гг. и русско-турецкой 1828–1829 гг. Чрезвычайные посольства иногда возглавлялись Высочайшими особами, например принцами. Два наиболее ярких из таких посольств остались в детской памяти великой княжны Ольги Николаевны. На страницах воспоминаний «Сон юности» она пишет: «В рассказах из детских лет остается мало места для политики. Однако два обстоятельства я все же должна упомянуть. Одно из них – визит шведского наследника, сына Бернадота, в июле 1830 г. Это считалось событием, оттого что с 1796 г. ни один шведский принц не посещал нашего двора после того, как разошлась свадьба между Густавом Адольфом IV (тогда наследным принцем; королем в 1792–1809 гг. – А. В.) и Великой княжной Александрой Павловной. Второе – визит персидского посольства»[632]632
  Ольга Николаевна. Сон юности. Воспоминания великой княжны Ольги Николаевны. 1825–1846. С. 194.


[Закрыть].

Хронологически визит персидского принца (до 1935 г. Персией назывался Иран) предшествовал визиту шведского принца Оскара, а между ними был также важный визит Халила-паши, возглавлявшего турецкое посольство. Как известно, 11 февраля 1829 г. в Тегеране антирусская придворная группа организовала погром русской дипломатической миссии. Члены посольства, включая российского полномочного министра («вазир-мухта-ра») А. С. Грибоедова, были растерзаны толпой. Это событие поставило русско-персидские отношения на грань третьей войны с Персией в тот момент, когда близился переломный момент в войне с Турцией. Успехи русских войск в войне с Турцией вскоре заставили Фетх Али-шаха принести извинения.

Петербург не соглашался принять извинения шаха из рук простого посла. Граф И. Ф. Паскевич-Эриванский (женатый на двоюродной сестре А. С. Грибоедова) настаивал на приезде в Россию одного из сыновей или внуков шаха. С извинительным визитом в Санкт-Петербург направилась персидская делегация, которую возглавил сын наместника персидского Азербайджана Аббас-Мирзы (старшего сына шаха), внук Фетх Али-шаха, пятнадцатилетний Хосров-Мирза, в другой транскрипции – Хозрев-Мирза (1813–1875). Это был европейски образованный, одаренный, весьма красивый, хотя и исключительно низкого роста, юноша. Делегация везла щедрые подарки, включая списки рукописи поэмы «Шах Наме» со знаменитыми миниатюрами и алмаз «Шах». В мае Хосров-Мирза прибыл в Тифлис (так до 1936 г. назывался Тбилиси). И. Ф. Паскевич сразу же дал понять, что «он явился не в гости, а с повинной». Но в прочих городах России вплоть до Санкт-Петербурга его встречали как особу царственной крови, задавали балы и обеды. Даже мать А. С. Грибоедова приняла его в Москве и вместе с ним «горько поплакала» над судьбой сына.

В соответствии с маршрутными сроками прибытие персидского принца Хосров-Мирзы ожидалось в Царском Селе вечером 29 июля. Хосров-Мирза прибыл на день позже, 30 июля, и на следующий день отправился в Петергоф. Сохранились архивные документы о встрече посольства в Царском Селе[633]633
  РГИА. Ф. 487. Оп. 7. Д. 3667.0 сделании распоряжения о встрече персидского принца Хозрев Мирзы. 1829 г., 27–29 июля.


[Закрыть]. Посольство было весьма представительное, вместе с придворнослужителями – более 50 человек. Среди «главнейших особ» были: 1) Эмир-Низам (главнокомандующий всеми регулярными войсками в Персии) Махмет хан Емири; 2) Мирза Масуд, драгоман (переводчик) Аббас-Мирзы и статс-секретарь Его Высочества; 3) Мирза Сале, второй драгоман Аббас-Мирзы и секретарь; 4) Мирза-Баба, доктор молодого принца; 5) Мирза Таги, секретарь главнокомандующего Эмир-Низама (он вел ежедневный секретный журнал путешествия); 6) господин Семино, адъютант Его Высочества. Из архивных документов известно, кто еще входил в свиту принца. С персидской стороны это были: 1) Гуссейн-Али бек (дядька); 2) Мирза Жафар, назир – надсматривающий за всеми вещами Его Высочества; 3) Мирза-Багир (род камердинера); 4) Фазиль-хан, поэт; 5) Али-Атреф бек в должности сундук-дара (казначея); 6) Мирза-Ага Мусариф (камердинер); 7) Джафар бек; 8) Науруз-бек. Были также не названные поименно пишкадметы (камердинеры), находящиеся неотлучно при принце, туфекдары (оруженосцы), секретный фараш, экзекутор (он же «стелет постель принцу, показывает кого следует и тому подобное»), фараш (подчиненный секретного фараша), абдар («подает воду»), кафечи («подает кофе»), цирюльник, повар, щербет-дар («подает щербет и лимонад»), водовоз, хлебник. В другом списке из 20 человек указывались француз Моньяга, учитель Его Высочества, секретарь Мирза Мустафа, Дербим Али Бек, Али Пенно Бек, Ага Мохамед Бек, Дос Могамед Бек и при них 22 служителя. С русской стороны посольство сопровождали: генерал-майор барон Ренненкампф, чиновник 9 класса Шаунбург, писарь, поручик Везирев, подпоручик Кашперов, прапорщик Кара-Огланов, фельдшер и двое казаков. В дополнительном списке среди русских после прапорщика: «Сверх того находится при его превосходительстве писарь унтер-офицер Внуков, урядник Мезенцов, казак Калмыков». В Санкт-Петербурге посольство поместили в Таврическом дворце.

Николай I принимал Хосров-Мирзу в Георгиевском зале Зимнего дворца. Был выстроен караул из восьмидесяти дворцовых гренадер от самых почти ступеней Тронного места, на котором поместилось рядом два трона с подножными скамейками, до дверей Военной галереи. Гренадеры стояли в две шеренги лицом друг к другу. Принца ввели из Военной галереи. Царь в белой конногвардейской форме и царица в серебряном парчовом платье (его шлейф несли два камер-пажа) поднялись по восьми ступеням к трону и остановились рядом (на трон уже три десятилетия не садились).

Великая княжна Ольга Николаевна вспоминала: «Это дало повод для высшей степени торжественной аудиенции: Их Величества перед троном, мы, ниже их на ступеньках, полукругом сановники, Двор, высшие чины армии – все это наполняло Георгиевский зал с проходом посреди, который обрамлялся двумя рядами дворцовых гренадер. Двери распахнулись, вошел церемониймейстер со свитой и, наконец, показался Хозрев Мирза, сын принца Аббаса Мирзы, сопровождаемый старыми бородатыми мужчинами, все в длинных одеяниях из индийского кашемира с высокими черными бараньими шапками на головах. Три низких поклона! Потом Хозрев прочел персидское приветствие, которое Нессельроде (тогдашний министр иностранных дел) передал государю в русском переводе. На него отвечал государь по-русски (отвечал Нессельроде. – Л. В.).

Несколько раз при дворе видели этого персидского принца не старше пятнадцати лет: он завораживал дам своими чудными темными глазами, он развлекался в театрах, на балах и не знал больше четырех слов по-французски, которые он употреблял смотря по обстоятельствам: "совершенно верно" говорил он мужчинам и "очень красиво" – дамам. Десять лет спустя, во время дворцового переворота, ему выкололи глаза, эти бедные, в свое время так всех восхищавшие глаза.

Императрице поднесли прекрасные подарки: персидские шали, драгоценные ткани, работы на эмали, маленькие чашки для кофе, на которых была изображена бородатая голова шаха. Государь получил чепраки, усеянные бирюзой, и седла с серебряными стременами. Я еще не упомянула четырехрядный жемчуг, который отличался не столько своей безупречностью, сколько своей длиной. Мама охотно носила его на торжественных приемах, и я его от нее унаследовала»[634]634
  Ольга Николаевна. Сон юности. Воспоминания великой княжны Ольги Николаевны. 1825–1846. С. 194–195.


[Закрыть].

Долли Фикельмон также описала эту торжественную аудиенцию в своем дневнике: «10 августа. Торжественная аудиенция персидскому принцу Хосрев-Мирзе. Двор предстал во всем своем великолепии. Дипломатический корпус расположился на трибуне рядом с троном. Зал Св. Георгия, красивый и представительный сам по себе, на этот раз, заполненный военными царедворцами в парадных мундирах – по одну сторону, придворными дамами и фрейлинами – по другую, был поистине великолепным. В тот момент, когда Император и Императрица поднялись на последнюю ступень перед троном, ввели принца Хосрева. Он вручил письмо шаха и произнес речь на персидском языке – ужасном, напоминающем собачий лай. Переводчик тотчас же перевел его речь на русский язык. От имени Императора ответил граф Нессельроде, его ответ тут же переводился принцу на персидский. Император, пожав принцу руку, провел его в соседнюю залу, где оба с Императрицей дали ему довольно продолжительную аудиенцию. Была представлена свита принца. У него прелестнейшее лицо, точно у персонажа из арабской сказки или поэмы, роста он небольшого, но довольно гибкий, с грациозными движениями, очень красивая голова, бархатные глаза, мягкий. Меланхоличный взгляд, очаровательная улыбка, изящная одухотворенная физиономия. На голове небольшая черная шапочка, и он носит шальвары. Свита у него довольно многочисленная. Среди них встречаются красивые лица, серьезные, разумные, но у всех немного дикие глаза. В продолжение двух дней в качестве чрезвычайного посла он принимал всех, кто имеет на это право. Он первым разослал свои визитные карточки послам. На Елагином острове мы видели его гарцующем на коне, и это ему очень к лицу. В театре, где в его честь дали концерт, он заинтересованно, с удовольствием слушал музыку, а когда кто-то спросил его, какой инструмент ему больше нравится, он, указав на скрипку, сказал: "Всякий звук этого инструмента напоминает мне глаза той дамы, каждый взгляд которой западает в душу". "Той дамой" была графиня Елена Михайловна Завадовская (1807–1874), жена гр. В. П. Завадовского, «сидевшая в соседней ложе»[635]635
  Фикельмон Д. Дневник. С. 60–61.


[Закрыть].

12 августа, в субботу, был большой прием у обер-церемониймейстера Станислава Потоцкого, бал давался в честь Хосрев-Мирзы. 21 августа он присутствовал на установке одной из колонн Исаакиевского собора[636]636
  Там же. С. 62–63.


[Закрыть]. В конце августа он присутствовал на военных маневрах в Царском Селе. Долли Фикельмон записала: «30 августа. Вчера Фикельмон вернулся из Царского Села, где… присутствовал на маневрах. Хозрев-Мирза, в честь которого они проводились, появился там в персидской военной форме, непринужденно и грациозно гарцуя на коне»[637]637
  Там же. С. 65.


[Закрыть].

Визит принца произвел фурор в великосветском и придворном обществе.

О нем печатал несколько статей «Дамский журнал». А в одном из номеров были помещены «Портреты Персидского Принца Хозрев-Миреза и главных лиц Персидского посольства, рисованные с натуры и литографированные глухонемым Гампельном». Принца во время театрального представления зарисовал и артист Петр Каратыгин.

Упомянутый среди членов персидского посольства Семино был французом, представлявшим тип явного авантюриста. Впоследствии декабрист А. С. Гангеблов, сосланный на Кавказ, описал встречу со своим старым знакомым: «В следующем году я совершенно неожиданно встретился с Семино в Тифлисе, на балу, данном Паскевичем в честь Персидского принца, возвращающегося из Петербурга. Семино состоял в свите этого принца и был уже не тем Семино, каким я его знал в Урмии: теперь он щеголял в каком-то военном мундире, в штаб-офицерских эполетах и с Владимиром в петлице. На другой день, очень рано, он меня навестил и рассказал любопытные вещи о убиении Грибоедова. По его словам, катастрофа эта была устроена англичанами, которые Грибоедова не терпели за гордое с ними обращение. "Ваш Государь, – сказал Семино, – удостоил меня особой аудиенции; я рассказал ему подробно все махинации англичан.

Государь был со мною очень милостив, пожаловал мне чин капитана русской службы, пожизненную пенсию и вот, как видите, орден". Прощаясь с ним, я ему заметил, отчего он, не более как капитан, а носит жирные эполеты? "Я капитан Империи, стало быть, штаб-офицер королевства, какова Персия", – сказал он самодовольно»[638]638
  [Гангеблов А. С.] Воспоминания декабриста Александра Семеновича Гангеблова. М., 1888. С. 166–168.


[Закрыть]. Во время визита штатный поэт Фазиль-хан поднес Николаю I торжественную оду.

«Извинительное» иранское посольство в Санкт-Петербург Хосров-Мирзы достигло своей цели. Формальная версия о непричастности шахского правительства к случившейся трагедии была принята. Император Николай I предал «вечному забвению злополучное тегеранское происшествие». Вряд ли уместны намеки на то, что так Персия «покупала расположение царя». Один из современных исследователей высоко оценивает достижения русской дипломатии этого периода на Среднем Востоке: «Отказ от силового решения проблемы после гибели А. С. Грибоедова позволил России в дальнейшем одержать дипломатическую победу над Великобританией, добившись похода иранцев на Герат в 1837–1838 гг. вопреки воле англичан. Иран сумел собраться с силами и доказать дееспособность центральной власти в борьбе с сепаратистами и мятежниками»[639]639
  Базиленко И. В. Россия и Иран // История России: Россия и Восток. СПб., 2002.
  С. 418.


[Закрыть].

В 1829 г. Россия завершила победоносную войну с Турцией и, в соответствии с Адрианопольским миром, по одному из пунктов Греция получила автономию. 4 (16) сентября, то есть через два дня после заключения Адрианопольского мира, начал работу секретный комитет, который должен был определить принципы политики России в отношении Турции. Общий вывод комитета был следующий: «Выгоды от сохранения Оттоманской империи в Европе превышают ее невыгоды», следовательно, «разрушение ее было бы противно истинным интересам России»[640]640
  Цит. по: Окунь С. Б. Очерки истории СССР. С. 157.


[Закрыть]. (Сколько обвинений обрушилось в это время в Европе на Россию, якобы желающую раздела Турции!) На исходе января 1830 г. приехал в Санкт-Петербург чрезвычайный посол Оттоманской Порты Халиль-паша, «один из любимцев султана», как характеризовала его Долли Фикельмон.

Халил-Паша Рифат (в России его имя произносили Галиль-паша) (1784–1839), адыг по национальности, известный мушир (титул паши 1-го класса, соответствующий званию фельдмаршала), видный турецкий военачальник и государственный деятель, командующий регулярными войсками, член совещательного Дивана при султане Махмуде II, с 1808 г. зять султана; позднее посол в Афинах, Париже, Вене. Официально посольство (январь – май 1830 г.) прибыло для обмена ратификационными грамотами о мире, а также для негласных переговоров о смягчении условий Адрианопольского договора.

Об этом визите среди прочих оставил воспоминания А. X. Бенкендорф: «Галиль-паша, высадившийся в Одессе, встречен был там, а впоследствии и в Санкт-Петербурге со всеми почестями… Государь принял его в публичной аудиенции, с обычным блеском нашего Двора, в Георгиевской зале… были только неприятно поражены его костюмом, в котором каприз султана заменил живописное национальное одеяние турок длинною безобразною мантиею, а азиатскую чалму – пунцовою фескою с кисточкой… Галиль-паша, подобно Хозреву-Мирзе, объездил все общественные заведения в столице, присутствовал ежедневно при разводе, являлся также в театрах… Щедрые подарки ему и свите…»[641]641
  Бенкендорф Л. X. Портфель графа А. X. Бенкендорфа // Николай I. Муж. Отец. Император. М.: Слово, 2000. С. 335.


[Закрыть]

Впрочем, турки тоже не поскупились на подарки. Долли Фикельмон писала: «В Эрмитаже мы рассматривали привезенные ими подарки: гребень с крупными бриллиантами, вставленными в разноцветную эмаль; красивое жемчужное ожерелье с изумительным розовым бриллиантом; сабля, изукрашенная бриллиантами на фоне лиловой эмали, – все эти вещи великолепны и сделаны с исключительным вкусом!»[642]642
  Фикельмон Д. Дневник. С. 94.


[Закрыть] Посетители Галереи драгоценностей в Государственном Эрмитаже и ныне обращают внимание на конский убор, привезенный турецкой делегацией. А также и на другой конский убор из 11 предметов упряжи и чепрака; весь комплект убора был декорирован 8000 бриллиантов. Этот конский убор был подарком Махмуда II Николаю I в связи с заключением союзного Ункяр-Искелесийского договора в 1833 г. Интересно, что переводчиком при турецкой делегации был капитан-лейтенант (будущий адмирал), армянин по национальности Л. М. Серебряков. Он также получил в подарок дорогую табакерку.