Текст книги "Будни и праздники императорского двора"

Глава 3 В праздничном пространстве Петербурга: двор и город

Новый год и «балы с мужиками»

Православные праздники тесно переплетались с праздниками светскими, за Рождеством следовал Новый год, перенесенный Петром I в 1700 г. с 1 сентября на 1 января. Еще в Сочельник устанавливалась елка с подарками.

Обычай ставить елку был возрожден Александрой Федоровной, поскольку попытки Петра I приучить подданных украшать свои дома в этот день еловыми ветвями не увенчались успехом. Помешало и то, что на протяжении XVIII в. это новшество не поддерживалось Православной церковью, которая видела в нем отголосок язычества. Так или иначе, к началу XIX в. новогодняя елка оказалась в России прочно забытой. Новшеством, введенным великой княгиней Александрой Федоровной в период жизни в московском Кремле под новый 1818 г., было устройство рождественской елки, обычай, который только стал распространяться в начале века в Германии. Через год елка появится и в Петербурге, в Аничковом дворце. Впрочем, по мнению дочери А. О. Россет-Смирновой, это произошло раньше. Комментируя воспоминания матери (в своем пересказе), она заметила: «Обычай устраивать елку был введен у нас русскими императрицами во времена императора Павла»[684]684
  Записки А. О. Смирновой. С. 55.


[Закрыть]. При дворе Николая I это стало уже традицией, особенно приятной для детей. Причем императорские дети отмечали этот праздник в кругу своих сверстников из детей придворных или других лиц, живущих при дворе.

Вот что вспоминает А. К. Анненкова (урожденная Мердер) о декабрьских праздниках 1831 г.: «В сочельник, по издавна заведенным Ея Величеством порядкам, в т. н. "Ротонде" Зимнего дворца была устроена елка. Около семи часов вечера цесаревич, великие княжны и князья, Вильегорский, Паткуль, дети баронессы Фредерикс и мы, братья и сестры, с присущим детскому возрасту нетерпением, ожидали звона колокольчика и открытия дверей комнаты, где ожидало их зрелище освещенной сотнями огней елки. Когда собрались все приглашенные – был дан сигнал, и дети стремглав бросились вступить во владение приготовленными для них подарками. Через часа два все разошлись довольные и веселые с подарками в руках»[685]685
  Воспоминания А. К. Анненковой, урожденной Мердер / Передисл. К. Михайлова // Наша старина. 1915. № 3. С. 271.


[Закрыть]. Как свидетельствуют архивные документы, нехитрые подарки для этого случая приобретались в Английском магазине. Николай Павлович относи лея к елкам отрицательно[686]686
  Ольга Николаевна. Сон юности. Воспоминания великой княжны Ольги Николаевны. 1825–1846. С. 242.


[Закрыть], считая, что они пожароопасны, но тем не менее они каждый год радовали детей.

Впрочем, великая княжна Ольга Николаевна уточняет в своих воспоминаниях за 1843 г., что для каждого из детей ставился свой столик, на котором была елка и лежали подарки: «Фриц Гессенский приехал в Сочельник к раздаче подарков. В Концертном зале были расставлены столы, каждому свой. Я получила тогда чудесный рояль фирмы Вирт, картину, нарядные платья к свадьбе Адини и от Папа браслет с сапфиром – его любимым камнем. Для двора и светского общества был праздник с лотереей, на которой разыгрывались прекрасные фарфоровые вещи: вазы, лампы, чайные сервизы и т. д.»[687]687
  Там же. С. 298.


[Закрыть] Делались подарки и придворным, в том числе фрейлинам. А. О. Россет-Смирнова заметила по поводу одного из новогодних праздников: «Ее Величество подарила мне розовый трен (платье со шлейфом. – Л. В.), шитый серебром, а Александрине Эйлер – голубой с серебром».

П. Ф. Соколов. А. О. Россет-Смирнова. Акварель

По воспоминаниям великой княжны Ольги Николаевны, император Николай Павлович вечером перед Новым годом обязательно поздравлял детей: «Накануне Нового года Папа появился у постели каждого из нас, семи детей, чтобы благословить нас. Прижавшись головкой к его плечу, я сказала ему, как я благодарна ему за всю ту заботу и любовь, которые он проявлял ко мне во время моей болезни. „Не благодари меня, – ответил он, – то, что я чувствую, естественно; когда у тебя самой будут дети, ты поймешь меня“»[688]688
  Ольга Николаевна. Сон юности. Воспоминания великой княжны Ольги Николаевны. 1825–1846. С. 265.


[Закрыть].

В первый день нового года обыкновенно бывал высочайший выход.

Приведем обширную архивную выписку. Камер-фурьерский журнал фиксирует: «1826 года, генваря 1, в пятницу и день Нового 1826 г. […] По утру с 8 часов в библиотеке Марии Федоровны отправлялась утренняя. Потом чрез учиненные от 30-го числа минувшего декабря месяца повестки съехались в Зимний Его Императорского Величества дворец знатные обоего пола особы, а также гвардии и армии штаб– и обер-офицеры, дамы в белом русском платье, а кавалеры в праздничных кафтанах и собрались Святейшего Синода члены в алтаре Большой церкви; придворные и выход имеющие за пост кавалергардов – в Кавалерской, а прочие все – в Кавалергардской комнате[689]689
  РГИА. Ф. 516. On. 1. (28/1618). Д. 131. Л. 2.


[Закрыть]. И далее:

В 11 часов в кабинете Марии Федоровны знатные особы приносили поздравления.

В 35 минут двенадцатого часа Их Императорские Величества с Их Высочествами великим князем Михаилом Павловичем из внутренних своих комнат имели выход чрез галерею прусскими комнатами к императрице Марии Федоровне во внутренние ее апартаменты, где находились великая княгиня Елена Павловна, герцог Александр Вюртембергский с дочерью принцессою Марией и сыновьями принцами Александром, Эрнестом и принц Евгений Вюртембергский. А из оных в 12 часов Высочайшая фамилия изволила выйти в собрание в Кавалерскую комнату, а оттуда в предшествии двора и в последовании статс-дам, фрейлин и всего собрания шли чрез Тронную, Кавалергардскую и Бекетную (Пикетную. – А. В.) в Большую церковь к служению божественной литургии, которое совершил духовник Криницкий собором». Присутствовали Николай I с супругой, великий князь Михаил с супругой, герцог Вюртембергский Александр, принцы Александр и Эрнест Вюртембергские. Причем императрица Мария Федоровна слушала литургию из бывшей ризничьей комнаты». Далее в камер-фурьерском журнале сообщается, что «по окончании службы митрополит Серафим с членами Синода и придворным духовным притчем приносил поздравления». После этого из церкви члены императорской фамилии проследовали через Знаменную комнату во внутренние апартаменты императрицы Марии Федоровны, Николай I с Александрой Федоровной «прибыли к себе в Эрмитаж»[690]690
  РГИА. Ф. 516. On. 1. (28/1618). Д. 131. Л. 5.


[Закрыть]. Следует пояснить, что в конце 1825 – первой половине 1826 г., пока в северо-западном ризалите реконструировались апартаменты для новой императорской четы, она жила в Эрмитаже, куда окончательно перебралась из Аничкова дворца накануне 14 декабря 1825 г. Предоставим снова слово камер-фурьерскому журналу: «Потом Императрица Александра Федоровна из внутренней своей комнаты изволила выйти в гостиную комнату, в коей приносили Ея Величеству поздравления члены Государственного совета и Сенаторы. Первые и вторые чины двора, генерал– и флигель-адъютанты, армейские генералы и прочие особы. После сих в оной же комнате Ея Величеству приносили поздравление гоф-мейстерина, статс-дамы, камер-фрейлины, фрейлины, и городские дамы.

По окончании сего в половине 3-го часа их величества имели выход к императрице Марии Федоровне, где за обеденным столом изволили кушать в гостиной комнате как то: императрица Александра Федоровна, императрица Мария Федоровна, великий князь Михаил Павлович, великая княгиня Елена Павловна, герцог Александр, принцесса Мария, принц Александр, принц Эрнест, принц Евгений Вюртемберские, статс-дама графиня Ливен. По окончании стола их величества возвратились к себе в Эрмитаж. За вечерним столом их величества кушали по своим кабинетам.»[691]691
  Там же. Л. 5 об.


[Закрыть] В примечании уточнялось, что «ливрейные служители носили во весь день парадную статс-ливрею»[692]692
  Там же.


[Закрыть]. Высочайший выход в Большую церковь был отменен в связи с нездоровьем императрицы. Служба была в Малой церкви, божественная литургия совершалась «духовником Музовским тройным соборным служением и придворными певчими».

Приносились поздравления. В церемонии участвовали «два взвода по 30 человек лейб-гвардии Кавалергардского Ея Величества и Конного полков, поставленные шпалерами по правую сторону». По традиции в начале царствованиия Николая I новогодние поздравления императорской семье приносили санкт-петербургские, тосненские и ижорские ямщики, а с 1841 г. и немецкие колонисты. Сначала это право было дано дармштадтским колонистам, но поздравляли также среднерогатские, ижорские, а иногда и стрельнинские колонисты. Дармштадтским колонистам это разрешение было дано как исключение в 1841 г. в связи с прибытием из Гессен-Дармштадта невесты цесаревича Марии Александровны. Но в 1846 г. последовал указ «О воспрещении колонистам приносить государю императору поздравления в Новый год и в день Светлого Христова Воскресенья»[693]693
  РГИА. Ф. 1589. Оп. 2. Д. 348. О воспрещении колонистам приносить государю императору поздравления в Новый год и в день Светлого Христова Воскресенья. 1846 г.


[Закрыть].

В новогодний вечер на половине императрицы Александры Федоровны обычно устраивались камерные вечерние собрания, которые продолжались примерно до 12 часов. Вот как описывает новогодний вечер в кругу императрицы Александры Федоровны А. Ф. Тютчева во время Крымской войны накануне 1 января 1854 г.: «Наступил Новый год. Я встретила его с стесненным сердцем… Вечер под Новый год я провела у императрицы, где говорили о войне и щипали корпию для армии. В одиннадцать часов подали шампанское, поздравили друг друга. И императрица отпустила нас: так принято в царской семье, чтобы к двенадцати часам каждый удалялся к себе. M-lle де Трансе, Александра Долгорукая и я подождали цесаревну, когда она проходила, чтобы пожелать ей счастливого Нового года…»[694]694
  Тютчева Л. Ф. Дневники. С. 58.


[Закрыть]

Но начиная с Елизаветы Петровны особенностью российского императорского двора была традиция устраивать 1 (или 2 января) новогодние празднества в Зимнем дворце, своеобразные, как они назывались на языке придворного церемониала, «новогодние маскарады». Петербургская аристократия называла их также «Балами с мужиками». Для придворных был своеобразный «дресс-код»: дамы должны были быть в кокошниках, а кавалеры в «домино». Купцы и лавочники появлялись в длиннополых сибирках и круглых шляпах, их дочери – в парчовых и шелковых платьях, в алмазах и жемчугах.

На маскарады допускались все желающие, но общее число людей ограничивали в пределах от 30 до 40 тысяч человек. Писатель В. А. Соллогуб пишет о таких балах при Александре I: «К определенному часу весь дворец освещался, все двери отпирались… Первого вошедшего и последнего вышедшего гостя записывали на память… Посетителей собиралось более 30 тысяч.

О полиции и помина не было»[695]695
  Цит. по: Белякова 3. Мариинский дворец. С. 57.


[Закрыть]. По свидетельству А. О. Россет-Смирновой, в 1828 г. давали подобный бал: «.. Полиция счетом впускала народ, но более сорока тысяч не впускала. Мужики имели право оставаться до полуночи»[696]696
  Там же.


[Закрыть].

Недавно ставшая фрейлиной А. С. Шереметева с восторгом описывала свои новогодние впечатления в письме к родителям от 3 января 1834 г.: «Первое января был довольно утомительный день для нас, любезная маменька…, как в прошлом году я не могла провести канун Нового Года с папенькой и Васей, так как была у государыни, где было маленькое собрание, такое же, как то, на котором вы присутствовали в прошлом году.

.. На другой день выход и поздравление; кончилось около трех… Вечером маскарад. Мы поехали за их величествами. Великая княжна Мария на нем присутствовала в нынешнем году. Была такая толпа и такая давка, что мы с большим трудом добрались до Георгиевского зала, в котором обыкновенно останавливаются и где находятся иностранные посольства. Без преувеличения в этот раз было более сорока тысяч человек. Я участвовала во всех полонезах: с государем наследником, великим князем Михаилом, принцами Оранскими (отцом и сыном) и принцем Вюртембергским. Императрица и великая княгиня Елена были почти одинаково одеты, в настоящих русских телогрейках, только цвета были разные. Разошлись около часу в полном изнеможении от жары и усталости…В нынешнем году было мало милостей, только одна фрейлина княжна Лобанова, дочь Куше левой. Принц Оранский, сын, назначен шефом одного гренадерского полка, который теперь будет называться его именем»[697]697
  [Шереметева Л. С.] Письма Анны Сергеевны Шереметевой. С. 27.


[Закрыть].

По свидетельству баронессы М. Фредерикс, на маскарад 1 января 1837 г. роздали тридцать тысяч билетов. В «"Русском журнале" леди Лондондерри, 1836-37» английская гостья описывает Новый год в 1836 г. «с толпами самых простых и грязных людей. Роздано более 40 тысяч билетов; извозчики, прислуга, мужики и пр. входят, бродят повсюду, закусывают… ни одного случая пьянства или непристойности, и хотя все сокровища дворца на виду, не исчезла ни одна тарелка»[698]698
  Цит. по: Белякова 3. Мариинский дворец. С. 57.


[Закрыть]. Впрочем, некоторые предосторожности все же предпринимались. Лакеи, размешав серебряной ложечкой чай, подавали его в посуде без ложечки, дамы надевали фальшивые драгоценности. Кроме того, дежурила толпа «черных дворников», готовая помочь полицейским чинам.

Неизбежно какие-то произведения искусства все же страдали, как от многолюдства, так и от нарочитых повреждений. Вот некоторые выдержки из рапортов хранителя 2-го отделения Императорского Эрмитажа действительного статского советника Лабенского обер-гофмаршалу Нарышкину:

3 января 1833 г.:

«Во время маскарада 1-го генваря в военной галерее от необыкновенной тесноты, происшедшей от многолюдства, 25 генеральских портретов более или менее повредились, почему я велел снять оные для реставрации».

3 января 1836 г.:

«По случаю бывшего 1-го генваря сего года маскарада в портретной галерее 40 портретов генералов более или менее от большого жара побелели».

23 апреля 1841 г. «по случаю высокобракосочетания государя-наследника цесаревича»:

«…Посетителями, но именно кем неизвестно, испорчено шесть эрмитажных картин и одна особенно пробита из числа тех, которые повешены в коридоре над Помпейскою галереею»[699]699
  Варшавский С., Реет Б. Эрмитаж. 1764–1939. Очерки по истории Государственного Эрмитажа / Под ред. И. А. Орбели. Л., 1939. С. 91–92.


[Закрыть].

В последнем случае речь шла о бале по случаю бракосочетания наследника Александра с Мари. Великая княжна Ольга Николаевна пишет об этом бале 1841 г.: «За ним последовал еще целый ряд празднеств, между ними, – празднование дня рождения Саши 29 апреля (точнее, 17 апреля. – А. В.) и дня Ангела Мама и Адини 3 мая. Закончилось все народным празднеством в национальных костюмах, на которое было допущено тридцать тысяч человек. Зимний дворец освещался всю ночь напролет, и в залах толклась невообразимая толпа. В Белом зале для Мама было устроено спокойное место за балюстрадой, где она могла сидя принимать приветствующих ее. Папа с одной из нас, дочерей, под руку ходил, насколько это было возможно, среди толпы; празднество длилось бесконечные часы. Мы совершенно обессилили под конец»[700]700
  Ольга Николаевна. Сон юности. Воспоминания великой княжны Ольги Николаевны. 1825–1846. С. 279.


[Закрыть].

Во время предшествующего бракосочетания, великой княжны Марии Николаевны и герцога Лейхтенбергского в 1839 г., народ был допущен во внутренний двор Зимнего дворца, где, по свидетельству маркиза де Кюстина, мог наблюдать за празднеством издали: «…Выходя из пиршественной залы и направляясь в бальную, я снова подошел к окну. На сей раз оно выходило во внутренний двор, и здесь глазам моим предстало зрелище совсем иного свойства, хотя и столь же неожиданное и удивительное, что и заря над Петербургом. То был внутренний двор Зимнего дворца, квадратный, как и двор Лувра. Покуда длился бал, двор этот постепенно заполнялся народом; тем временем сумерки рассеялись, взошло солнце; глядя на эту немую от восхищения толпу – этот неподвижный, молчаливый и, так сказать, завороженный роскошью царского дворца народ, с робким почтением, с некоей животною радостью вдыхающий ароматы господского пира, – я ощутил радость. Наконец-то я увидел русскую толпу; там внизу собрались одни мужчины, их было так много, что они заполнили весь двор до последнего дюйма… Следует, однако, признать, что народ, толпившийся при дворе, оставался там, можно сказать по доброй воле… они и впрямь веселились, но источником их веселья были забавы господ… Впрочем, прически женщин из простонародья, ослепительные шерстяные или шелковые пояса мужчин в русских, то есть персидских, кафтанах прекрасного сукна, многообразие красок, неподвижность людей – все это вместе напоминало мне огромный турецкий ковер, которым покрыл двор тот волшебник, что творит здесь все здешние чудеса. Партер из голов – вот прекраснейшее украшение императорского двора в первую брачную ночь его дочери; российский монарх был того же мнения, что и я, ибо любезно обратил внимание иностранцев на эту молчаливую толпу, одним своим присутствием доказывавшую, что она разделяет с государем его радость…»[701]701
  Кюстин Л. Россия в 1839 году: В 2 т. Т. 1. С. 261.


[Закрыть]

После завершения строительства Мариинского дворца народу дали возможность его осмотреть. Писатель Н. В. Кукольник, также посетивший его, свидетельствовал: «В начале 1845 года Мариинский дворец открыли для любопытной публики. Толпы посетителей теснились в покоях». Новый дворец окрестили «волшебным замком»[702]702
  Белякова 3. Мариинский дворец. С. 56.


[Закрыть].

Не менее пышные празднества происходили и в Петергофском дворце по случаю дня рождения императрицы Александры Федоровны 1 июля. Маркиз де Кюстин, присутствовавший на нем в 1839 г., пишет: «В главных покоях, зажатый в толпе, вы довольно долго ожидаете появления императора и императорской фамилии. Едва солнце дворца, повелитель, возникает на горизонте, как пространство пред ним расчищается; в сопровождении своей благородной свиты он свободно, ни на миг не соприкасаясь с толпой, пересекает залы, куда минутою прежде нельзя было, казалось, протиснуться ни одному человеку. Едва Его Величество скрывается из виду, волны крестьян смыкаются вновь. Так пенится струя за кормой корабля»[703]703
  Кюстин Л. Там же.


[Закрыть].

Адъютант шведского принца, посетившего Петергоф в 1846 г., обратил внимание на этот экзотический момент братания с народом: «…К моему великому удивлению, я заметил на балу несколько прислуг и русских, довольно плохо одетых и с длиннейшими волосами. Они прогуливались довольно близко от императорской семьи, между придворными дамами, разодетыми в шелк и брильянты. Потом я узнал, что по этому случаю двери дворца были открыты для всех, и вход был свободен. Но что было еще страннее – все посторонние люди ужинали во дворце. Бесподобно было прекрасное празднество для народа. Для меня любопытнее всего было видеть богатство восточных одеяний. Было много черкесов, маленьких, но очень красивых… Казаки, татары и другие; два грузинских князя со своими княгинями, очень старыми и некрасивыми, но одетыми очень живописно. Эти князья получили пенсию от императора, так как он присоединил их страну к своему скипетру»[704]704
  Гаффнер В. В. Три недели в России. С. 262–263.


[Закрыть].

Впрочем, «балы с мужиками», как в Зимнем дворце, так и в Петергофе, прекратились в связи с западноевропейскими революциями 1848–1849 гг. Последний такой бал в Зимнем дворце состоялся на новый, 1848 г.

«По случаю открытия Невы-реки»: праздник начала навигации

Один из старейших городских праздников дошел еще из Петровской эпохи – это был ежегодный праздник вскрытия Невы, то есть открытия навигации и начала весны. Он сохранялся при всех царствованиях. Член французского посольства барон Корберон 25 апреля 1776 г. записал в своем дневнике: «Сегодня вскрылась Нева. Это событие по случаю болезни великой княгини не сопровождалось пушечной пальбою. Обыкновенно стреляли из крепости, петербургский комендант переезжает реку в шлюпке, чтоб сообщить новость императрице, которая в свою очередь вручала ему известную сумму денег…»[705]705
  Из записок Корберона, 1775–1780 // РА. 1911. Кн. 2. № 5. С. 26.


[Закрыть]

Праздник начинался с прибытия на катере (лодка свыше 4 пар весел) к Дворцовой набережной коменданта Петропавловской крепости. Эта церемония сопровождалась огромным стечением публики на Дворцовой набережной. Описание этого празднества при Павле I оставила известная французская портретистка Мария Луиза Элизабет Виже-Лебрен.

А. О. Орловский. Бега на Неве. Акварель. 1814 г.

Отметив, что Нева возле Биржи (она имеет в виду первое недостроенное здание по проекту Кваренги до постройки Биржи по проекту Тома де Томона) втрое шире Сены у Королевского моста, мемуаристка пишет: «Стоит только вообразить впечатление от раскалывающегося по всей своей поверхности ледяного моря. Невзирая на служителей, расставленных вдоль набережных, дабы народ не выходил на лед и не прыгал с одной льдины на другую, находятся смельчаки, которые спускаются на плывущий лед и переходят таким манером на противоположный берег. Пускаясь в столь опасное предприятие, они крестятся, твердо веря, что ежели погибнут, то погибнут, и сие все равно уже заранее предопределено свыше. Первый, кто переедет реку после ледохода, подносит императору чашу невской воды и получает ее обратно наполненную золотом»[706]706
  Воспоминания г-жи Виже-Лебрен о пребывании ее в Санкт-Петербурге и Москве 1795–1801. С. 49.


[Закрыть]. На самом деле именно комендант Петропавловской крепости подносил кубок с невской водой (в то время прозрачной и питьевой), а император возвращал кубок, наполненный золотыми монетами. Сведения о нескольких десятках золотых монет, ежегодно отпускаемых из сумм Кабинета Его Императорского Величества, остались в архивных документах.

Об открытии первой невской навигации при Николае I в 1826 г. лаконично сообщает камер-фурьерский журнал и более подробно французский писатель Франсуа Ансело. Запись придворного журнала за 26 марта гласит: «Сего числа пополудни в 2 часа по открытии от льда реки Нева из Санкт-Петербургской крепости имел приезд в Зимний дворец комендант генерал-лейтенант Сукин с рапортом и был у Его Величества в приемной комнате»[707]707
  ЦГИА. Ф. 516. On. 1. (28/1618). Д. 131. Л. 293 об.


[Закрыть].

Франсуа Ансело добавляет: «В момент, когда Нева, ломая свои ледяные оковы, начинает биться о стены крепости, пушка объявляет этому великолепному городу, что он больше не отделен от торговой Европы. Комендант крепости в сопровождении капитана порта привозит эту новость императору по реке. Оба берега покрываются тогда толпами зрителей; нетерпеливые шлюпки начинают сновать по освободившимся волнам, между берегами устанавливается сообщение, иногда прерываемое на две недели прохождением льда с Ладожского озера. Лодки плывут во все стороны, и каждый житель города, радуясь пробуждению природы, приветствует солнце как друга…»[708]708
  Ансело Ф. Шесть месяцев в России. С. 82.


[Закрыть]

Позднее об этом же празднике Николай I писал цесаревичу Александру Николаевичу, совершавшему зарубежный вояж, в письме от 21 апреля (3 мая) 1839 г.: «…поехал с Мама в Зимний; в это же самое время я дал сигнал коменданту; погода была славная, и 15° тепла (почти 19 градусов по Цельсию. – Л. В.), Нева прелестна; Зимний сиял красой, и народу везде куча. Одевшись, пошли в церковь. Сюрпризом Мама кавалергардский внутренний караул одет был в красный супервестке (супервест – Л. В.) с светло-синей выкладкой и белыми звездами, что на твоих кирасирах спереди и сзади; в массе очень красиво. После был дипломатический серкль (франц. circle – прием. – А. В.); потом дамское представление у Мама; потом кавалергардский развод по обыкновенному, и потом поздравления; Мама все вынесла очень хорошо и весело. Мише также очень хорошо. Обедали мы в Малахитовой комнате с сестрами, Кости и Нисси. Потом работал у себя в угловой комнате на старом месте и любовался Невой. Потом с Мама гуляли в ландоу (ландо. – А. В.), и воротился домой, где опять работал, пил чай и поехал в Михайловский театр с Мама, Мери и Олли, играла Хаген, и славно. Теперь пора спать до завтре»[709]709
  Переписка цесаревича Александра Николаевича с императором Николаем I. 1838–1839. С. 425.


[Закрыть].