Текст книги "Будни и праздники императорского двора"

В Зимнем дворце рядом с Пикетным (Гренадерским) залом находилась так называемая Предцерковная комната с интерьером в стиле барокко. Потолочный плафон с изображением в перспективе балюстрады и облачного неба с летящими херувимами был выполнен живописцем A. И. Соколовым. Отсюда, из Предцерковной комнаты, приходившие на службу попадали в притвор ослепительно-величественного Большого придворного собора. Придворный собор, освященный во имя Образа Спаса Нерукотворного 12 июля 1763 г., считался прежде одним из лучших творений Франческо Бартоломео Растрелли[596]596
  Несин В. Зимний дворец в царствование последнего императора Николая II. С. 98.


[Закрыть]. Во время пожара Большой собор был лишь немного поврежден, а иконы и церковные ценности спасены солдатами. Николай I решил воссоздать собор в его первоначальном виде. При реставрации собора архитектор В. П. Стасов сохранил прежний барочный стиль отделки его интерьера, но снял плоский потолок, который раньше закрывал купол. Фигуры кариатид над колоннами и статуи, украшавшие иконостас, были выполнены в технике папье-маше B. Демут-Малиновским и другими скульпторами. В двухъярусном иконостасе установили старые, спасенные образа. Стены украсили картины художника Т. А. Неффа.

Это об этой церкви упоминал великий князь Александр Николаевич в письме к отцу из Рима от 11 (23) декабря 1838 г., сравнивая подлинные лоджии Рафаэля в Ватикане с более тусклой живописью копий в Зимнем дворце: «…размеры галереи те же, так что мне все казалось, что я в Эрмитаже и иду в церковь, и что налево в окнах вижу казармы Преображенского полка»[597]597
  Переписка цесаревича Александра Николаевича с императором Николаем I. 1838–1839. С. 206.


[Закрыть]. Лоджии Рафаэля в виде галереи, украшенной копиями фресок Рафаэля, были построены Дж. Кваренги и тянулись вдоль Зимней канавки. Из окон галереи были видны казармы 1-го батальона лейб-гвардии Преображенского полка на Миллионной улице; позднее они примыкали к Новому Эрмитажу.

В марте 1839 г. заканчивались последние приготовления к освящению церкви. В письме к наследнику Александру от 12 (24) марта 1839 г. отметил, что во время его посещения Зимнего дворца «В Большой церкви вставляли образа»[598]598
  Там же. С. 367.


[Закрыть]. «В Страстную субботу 1838 года, – вспоминала Ольга Николаевна – там (в Зимнем дворце. – А. В.) была освящена церковь»[599]599
  Олъга Николаевна. Сон юности. Воспоминания великой княжны Ольги Николаевны. 1825–1846. С. 266.


[Закрыть]. Ее подвела память. На самом деле собор Спаса Нерукотворного был освящен в Страстную субботу 25 марта (6 апреля) 1839 г. в присутствии Николая I, императорской семьи и двора[600]600
  Несин В. Зимний дворец в царствование последнего императора Николая II. С. 99.


[Закрыть]. Старинным серебряным паникадилом его освящал митрополит Московский и Коломенский Филарет (Дроздов).

Одновременно это было освящением восстановленного дворца. В письме к цесаревичу на следующий день Николай Павлович писал: «…в полной генеральской форме с Мери пошел я чрез Рафаиловы ложи и Шепелев-ской (Шепелевский подъезд по Шепелевскому дворцу на месте Нового Эрмитажа. – А. В.) в Зимний, через тот проход, где мы с огнем так долго боролись! Вид церкви при солнце превосходит воображение красотой. Началось освящение, пришел М. П., потом скоро и Мама! с Олли и Адини, потом и Кости. После освящения Мама уехала и началась сводная Благовещенская и Страстная субботняя обедня. Все кончилось, не прежде двух часов»[601]601
  Переписка цесаревича Александра Николаевича с императором Николаем I. 1838–1839. С. 375.


[Закрыть].

На парадные церемонии в собор допускались члены императорской фамилии и высшие придворные чины. Весь двор и дипломатический корпус ожидали конца службы вне церкви. После выхода из церкви торжественное шествие проходило через залы, где находились высшие государственные чины. Со времен Елизаветы Петровны сложилась традиция, что в дворцовом соборе слушались заупокойные службы только в память царствующих особ и их родственников. Отпевание придворных проходило обычно в церкви Спаса Нерукотворного при шталмейстерской части (Придворно-конюшенного ведомства).

Барон М. А. Корф по свежим впечатлениям записал на следующий день: «Вот прошла и "святозарная ночь, светоносного дня Восстания провозвестница", и на сей раз с этим величественным праздником. По поэтической идее Государя соединено было и торжество другого рода: освящение восставших из пепла палат его, новоселье русского царя. Вчера, 25 марта, в день Благовещения и вместе Великую субботу, освящен был главный дворцовый храм, а сегодня ночью совершалась уже в нем "утренняя глубока" и пасхальная обедня, со всем блеском и великолепием придворного священнослужения. Нас собрали прежде всех к полуночи в Эрмитаже, в походную церковь, и оттуда пошел крестный ход, в сопровождении царской фамилии и двора, через весь Шепелевский дворец, прямо в главную церковь, где тотчас и началась заутренняя. После обедни та же процессия отправилась чрез все важнейшие залы до внутренних комнат, где Государь с семьею раскланялись и удалились, но всем присутствующим от мала до велика числом, как думают, более 3 тысяч человек приготовлено было в огромных залах богатое разговение, чего прежде никогда во дворце не бывало. Прискорбно было только для многих чтителей заветной старины, что не происходило обыкновенного целованья с Государем, между заутренней и обеднею, но и так мы разъехались из дворца гораздо после трех часов. А эта акколада (от франц. accolade – объятие при вручении наград и т. д. – А. В.) занимает всегда более часа времени»[602]602
  Корф М. Л. Дневники 1838 и 1839 гг. С. 319–320.


[Закрыть].

В связи с этим событием была выбита особая медаль. «Три главных члена Строительной комиссии (министр императорского двора кн. Волконский, обер-шталмейстер кн. Долгоруков и дежурный генерал Клейнмихель) получили ее с брильянтами, прочим чиновникам, архитекторам, художникам и пр., числом 200, роздана медаль золотая; наконец, всем мастеровым и рабочим, числом 7000, дана та же медаль серебряная. Ее установлено, – свидетельствовал М. А. Корф, – носить в петлице на Андреевской ленте»[603]603
  Там же. С. 320.


[Закрыть]. И далее в записи от 27 марта продолжал: «В медали, розданной по случаю возобновления дворца, виден опять поэтический дух государя. С одной стороны надпись: „благодарю“ и под нею императорский шифр, с другой посредине изображение дворца, надписи сверху: „усердие все превозмогает“, снизу „возобновлением начат в 1838-м, кончен в 1839-м году“. Ульяновский священник рассказывал мне сегодня, что драгунские солдаты, возвращавшиеся в Петергоф, остановили на дороге одного мастерового с этой медалью; расспрашивали его, разглядывали медаль и, наконец, в порыве восторга кричали, что отдали бы последнюю копейку за „благодарю. Николай“»[604]604
  Там же. С. 322.


[Закрыть].

Эта медаль, которой были награждены многие, от академиков до чернорабочих, вызвала пересуды в столичном обществе и даже анекдоты. Представление к медали множества петербуржцев (к зависти еще большего количества людей) нашло отклик в репликах ведущих артистов Александринского театра, вставлявших их от себя в авторский текст пьесы, – Александра Евстафьевича Мартынова (1816–1860) и Петра Ивановича Григорьева 1-го (1806–1871), исполнителя ролей солдат, купцов и мещан. В одной из сцен во время выступлений в Александринском театре А. Е. Мартынов стал смешить публику, появляясь в роли дворника с метлой и медалью на груди. По существующему положению крестьяне действительно могли награждаться серебряными медалями на Аннинской ленте. Николай Павлович подписывал такие указы даже в отношении крепостных крестьян, например за работы на Сергеевской даче для Марии Николаевны. Один из мемуаристов (В. Б. Бланк) передает диалог между Григорьевым в роли купца и Мартыновым – дворником: «"Это что ты на себя навесил?" – дворник преважно отвечал, что это награда за заслуги Отечеству. – "Какие такие твои заслуги?" – "Из дворца мусор возил!" Говорили, что Мартынов за эту выходку получил приличное внушение. Через несколько дней появилось повторение той же пьесы, сбор был необычайный, и в боковой царской ложе появился государь. Когда дело дошло до этой сцены, то дворник пришел опять с медалью и опять важно объявил, что получил ее за заслуги Отечеству, но на вопрос: "Какие?", он осторожно показал на царскую ложу и на ухо купцу сказал громко: "Не велено сказывать". Государь расхохотался, и в театре последовал взрыв хохота, долго не умолкавший»[605]605
  [Бланк В. Б.] Воспоминания Василия Борисовича Бланка // РА. 1897. Кн. 3. № 10. С. 181.


[Закрыть].

Вероятно, менее правдоподобно изображение этого же сюжета в дневнике М. А. Корфа. В записи от 30 декабря 1830 г. он, рассказывая о постановке «безделки» «Купец третьей гильдии», приписал это немного измененное высказывание самому Григорьеву в роли купца, так как тот появился с Аннинской ленточкой на кафтане. Когда его товарищ спросил его: «Что, верно за Бородино?», последовал ответ: «Нет-с… По искусственной части… Да мы вывезли фунтиков тридцать мусору-с». И далее Корф пишет о более серьезных последствиях этого экспромта: «Аллюзия на возобновление Зимнего дворца была слишком метка, и можно себе представить неистощимый хохот публики. Но Григорьева послали придумывать другие, более пристойные остроты, в гауптвахту на семь дней, а начальнику Жандармского штаба генералу Л. Л. Дубельту, на котором лежала цензура театральных пьес, сделали такой выговор, если еще не более, что он теперь с неделю уже сидит безвыходно дома»[606]606
  Корф М. А. Дневники 1838 и 1839 гг. С. 506.


[Закрыть]. Но и об этом варианте Николай Павлович якобы со смехом рассказывал П. Д. Киселеву.

«Обедня навела на меня грусть»: в дворцовых храмах

Придворный этикет вызывал некоторые особенности в практике дворцовых богослужений. Молодая А. Ф. Тютчева, только что утвержденная фрейлиной в штате цесаревны Марии Александровны, записала в своем дневнике от 25 января 1853 г.: «Обедня навела на меня грусть. Это так великолепно, так пышно, так торжественно. На колени становиться нельзя, это было бы нарушением этикета, и здесь перед Богом стоишь в полном параде. Я чувствовала себя как ребенок, которому приказали сделать реверанс перед матерью вместо того, чтобы обнять ее»[607]607
  Тютчева Л. Ф. Дневники. С. 46–47.


[Закрыть]. Запрет на коленопреклонение объясняет, почему представители императорской семьи не вставали на колени во время богослужения в храмах Западной Европы, в том числе католических. Это не было каким-либо вызовом или отсутствием набожности, как казалось некоторым наблюдателям, незнакомым с обычаями русского императорского двора.

Маркиз де Кюстин приводит рассказ своего знакомого «из самых правдивых людей», описавших ему посещение церкви дель Джезу в Риме великой княгиней Марией Николаевной и ее супругом-католиком герцогом Лейхтенбергским: «В последний день декабря, – писал де Кюстину его корреспондент, – я зашел в… Прекрасный алтарь святого Игнатия… сиял огнями. Играл орган, в церкви собрался весь цвет римского общества; слева от алтаря стояли два кресла. Вскоре в церковь вошли великая княгиня Мария, дочь российского императора, и ее супруг герцог Лейхтенбергский в сопровождении свиты и швейцарских гвардейцев; они заняли приготовленные для них кресла, и не подумав опуститься на колени, хотя скамеечки для молитвы стояли перед креслами, и даже не взглянув на святое причастие. Придворные дамы уселись позади принца и принцессы, так что тем, чтобы вести светскую беседу, приходилось поминутно оборачиваться. Два камергера остались стоять, как предписывал этикет. Ризничий… поспешил принести стулья; увидев это, принц и принцесса и их окружение разразились совершенно неприличным смехом. Тем временем церковь заполняли кардиналы, один за другим занимавшие свои места; последним явился папа; он опустился на колени и простоял так до конца мессы. Отзвучал Те Deum – песнь благодарности за милость Господню в истекшем году; один из кардиналов благословил верующих. Его Святейшество по-прежнему стоял на коленях; герцог Лейхтенбергский наконец последовал его примеру, но принцесса даже не шевельнулась»[608]608
  Тютчева Л. Ф. Дневники. С. 171.


[Закрыть].

Незадолго до воцарения Николая I закончился неудачей эксперимент с преобразованием православной церкви, задуманный Александром I. После Отечественной войны 1812 г. в окружении Александра I появилась идея всемирного объединения христиан. Она нашла отражение в акте Священного союза, мероприятиях Библейского общества (как филиала британского) и учреждении объединенного Министерства духовных дел и народного просвещения (1817–1824). Тогда же возникла идея перевода Библии на русский язык. Ортодоксальное духовенство справедливо рассматривало эту тенденцию как отказ от одного из таинств – священства, так как именно протестантство отрицает необходимость отдельного сословия духовенства для общения с Богом. В 1821 г. Новый завет с параллельными русским и славянским текстами был готов к печати. С переводом Ветхого завета возникли проблемы. Весной 1824 г. митрополит Серафим и А. С. Шишков уговорили Александра I приостановить издание Библии на русском языке[609]609
  Кондаков Ю. Е. Государство и православная церковь в России: эволюция отношений в первой половине XIX века. СПб., 2003. С. 242.


[Закрыть].

Министерство духовных дел и народного просвещения, во главе которого встали активные члены Библейского общества с князем А. Н. Голицыным на посту министра, просуществовало всего 7 лет: с 1817 по 1824 г. В тот период в объединенное министерство вошли два департамента – Департамент духовных дел и Департамент народного просвещения. Первый из них представлял собой нечто совершенно новое, так как разделялся на четыре отделения: «1) по делам Греко-Российского вероисповедания; 2) по делам Римско-католического, Греко-Униатского и Армянского исповеданий; 3) по делам всех Протестантских исповеданий; 4) по делам Еврейской, Магометанской и прочих вер нехристианских»[610]610
  Указ об учреждении Министерства духовных дел и народного просвещения // Полное собрание законов Российской империи. Собр. 1. Т. 39. № 27106. С. 815.


[Закрыть]. В 1824 г. победили противники нововведений. Особый статус православной церкви как господствующей церкви в России был восстановлен, но нравственный кризис преодолен не был. При Николае I А. Н. Голицын остался заведовать почтовым департаментом, но, что более важно, остался в ближнем кругу императора, присматривая даже за детьми во время длительных отлучек царственной четы. «Старым другом семьи» называет его великая княжна Ольга Николаевна[611]611
  Ольга Николаевна. Сон юности. Воспоминания великой княжны Ольги Николаевны. 1825–1846. С. 185.


[Закрыть].

Многие представители дворянской элиты, особенно женщины, обращались в католицизм. В конце февраля 1829 г. вновь уехала в Италию, где во время болезни в 1833 г. приняла католичество, известная хозяйка литературно-музыкального салона в Москве, приближенная ранее к покойному императору Александру I Зинаида Александровна Волконская (урожденная княжна Белосельская-Белозерская; 1789–1862, замужем с 1810 г. за князем Н. Г. Волконским). На радость русским художникам, она окончательно обосновалась в Риме. До своей кончины Зинаида Волконская посетила Россию лишь дважды – в 1838 и 1840 гг.[612]612
  Гросу л В. Я. Русское зарубежье в первой половине XIX века. М., 2008. С. 323–330.


[Закрыть] По свидетельству А. О. Россет-Смирновой, великая княжна Ольга Николаевна не принимала Зинаиду Волконскую как личного врага ее отца Николая I[613]613
  Чижова И. Б. Хозяйки литературных салонов Петербурга первой половины XIX в.
  С. 112.


[Закрыть]. Императора беспокоили такие факты еще и потому, что это приводило к вывозу капиталов из России. В 1835 г. Николай I издал указ, в соответствии с которым все российские подданные, уехавшие за границу на постоянное место жительства, должны были лишаться своих имений. Впрочем, Зинаиды Волконской это не коснулось. Ее супруг, остававшийся в Москве, передал свои семейные владения сыну А. Н. Волконскому, ставшему видным русским дипломатом.

Присутствовавший на церемонии бракосочетания Марии Николаевны и герцога Максимилиана Лейхтенбергского в 1839 г. маркиз де Кюстин описал не только поведение приглашенных, но и активные действия во время обряда императора-отца: «Самые знатные придворные дамы и супруги послов всех держав, среди которых я узнал мадемуазель Зонтаг, ныне графиню Росси, стояли полукругом, украшая своим присутствием брачную церемонию; императорская фамилия находилась в глубине. В прекрасно расписанной ротонде позолоченная лепнина, вспыхивая в ослепительных лучах солнца, окружала своего рода ореолом головы государя и его детей…Самому императору, кажется, еще в новинку то, что происходит на его глазах, ибо он поминутно отрывается от молитвенника и, делая несколько шагов то вправо, то влево, исправляет ошибки против этикета, допущенные его детьми или священниками. Отсюда я делаю вывод, что двор в России тоже совершенствуется. Жених стоял не на месте, и император заставлял его то выходить вперед, то отступать назад; великая княжна, священники, вельможи – все повиновались верховному повелению, не гнушавшемуся мельчайшими деталями; на мой вкус, ему более подобало бы оставить все как есть и, находясь в церкви, думать о Боге, а не об отклонениях от религиозного обряда или придворного церемониала, допущенных его подданными или родственниками»[614]614
  Кюстин Л. Россия в 1839 году: В 2 т. Т. 1. С. 168.


[Закрыть].

В данном случае было сделано исключение в придворном обряде, и именно поэтому де Кюстин почувствовал напряжение Николая I. Он пишет: «.. Во время долгого венчания по греческому обряду наступает мгновение, когда все должны пасть на колени. Император, прежде чем сделать это, оглядел присутствующих придирчивым и не слишком ласковым взглядом. Казалось, он хотел убедиться, что никто не нарушил обычая, – излишняя предосторожность, ибо, хотя в церкви находились и католики, и протестанты, ни одному из этих чужестранцев, разумеется, не пришло на мысль уклониться от формального следования всем требованиям греческого обряда»[615]615
  Там же. С. 170.


[Закрыть].

«.. Я уже сказал, – продолжал заезжий путешественник, – что все опустились на колени и последним – император; венчание окончилось, молодые стали мужем и женой, все поднялись с колен, и в этот миг священники вместе с хором затянули Те Deum, а на улице раздались артиллерийские залпы, возвестившие всему городу о завершении церемонии. Не могу передать, какое действие произвела на меня эта небесная музыка, смешавшаяся с пушечными выстрелами, звоном колоколов и доносившимися издалека криками толпы»[616]616
  Там же.


[Закрыть]. На повторном венчании по католическому обряду, происходившему в узком кругу, де Кюстин не присутствовал.

Как уже отмечалось, опускание на колени не было свойственно церковным церемониям при императорском дворе. В своих воспоминаниях (как и в цитировавшемся дневнике) фрейлина А. Ф. Тютчева не обошла стороной свои впечатления от этой стороны жизни при дворе, которая ее беспокоила: «Я помню, как в первое время мне было трудно приходить к обедне разряженной в голубой или розовый цвет и держаться в церкви, как в зрительном зале, не смея ни становиться, как я привыкла, на колени, ни класть земных поклонов, так как этикет не допускал подобных проявлений благочестия. Все стояли прямо и вытянувшись. Молодые фрейлины в самой церкви, дамы и кавалеры свиты в ротонде, где они проводили время в разговорах "sotto Voce" (вполголоса. – А. В.) на предметы менее всего религиозного содержания… Члены императорского дома, однако, держали себя в церкви примерно и, казалось, молились с истинным благочестием. Император Николай стоял один впереди, рядом с хором певчих и подпевал им своим красивым голосом. Лицо цесаревны выражало полную сосредоточенность. Ее сопровождали все дети, даже самый маленький (великий князь Алексей Александрович, родившийся в 1850 г. – Л. В.), которому не было еще 3 лет и который стоял молча и неподвижно, как и остальные в продолжение всей длинной службы… Императрица, которая была болезненна и с трудом переносила какое бы то ни было утомление, приходила всегда после первой половины службы. Император Николай был чрезвычайно точен и аккуратен. Он входил в церковь с боем часов, ударявших одиннадцать, и тотчас же начиналась служба. Тогда можно было видеть, как дамы, слишком задержавшиеся дома за своими туалетами, а иногда и великие князья появлялись с выражением отчаяния на лицах и старались незаметно проскользнуть на свои места.

Помню, как однажды я спустилась в ротонду к одиннадцати часам. Я была там еще совершенно одна, когда двери внутренних покоев широко распахнулись, появился император Николай и сказал мне: «По-видимому, сударыня, мы с Вами единственные пунктуальные люди в этом дворце!» На другой день чиновник Министерства двора явился к дамам и кавалерам свиты с официальной бумагой, содержавшей высочайший выговор за неаккуратность, под которой виновные должны были расписаться в виде «теа culpa» (лат. моя вина. – Л. В.). После смерти Николая весь этот этикет вскоре был нарушен. Каждый мог запаздывать, пропускать службу по желанию, не будучи обязан никому давать отчета. Я не могу сказать, чтобы от этой распущенности жизнь во дворце стала легче или приятней. Придворная жизнь по существу жизнь условная, и этикет необходим для того, чтобы поддерживать ее престиж. Это не только преграда, отделяющая государя от его подданных, это в то же время защита подданных от произвола государя. Этикет создает атмосферу всеобщего уважения, когда каждый ценой свободы и удобств сохраняет свое достоинство. Там, где царит этикет, придворные – вельможи и дамы света, там же, где этикет отсутствует, они опускаются на уровень лакеев и горничных»[617]617
  Тютчева Л. Ф. Воспоминания. С. 38–39.


[Закрыть].

А вот еще одна зарисовка в воспоминаниях о поездке в Россию в 1846 г. адъютанта шведского кронпринца Венцеля фон Гаффнера, который описал воскресное богослужение в Петергофе 7 (19) июля (в дни бракосочетания великой княжны Ольги Николаевны): «После смотра кадетов была в церкви служба за императорскую фамилию и весь двор… Пение бесконечно прекрасное… Во время богослужения все стояли, и император, как и последний крепостной, крестился всякий раз, как произносилось имя Спасителя.

Служивший священник делал три поклона за императора и императрицу и по одному за каждого из великих князей и один за всех прихожан»[618]618
  Гаффнер В. В. Три недели в России. С. 273.


[Закрыть].

На торжественные богослужения в собор Зимнего дворца съезжалось иногда до пятисот особ. Многим из них было трудно выдержать продолжительную церковную службу (хотя и сокращенную). Поэтому старые сановники зачастую выходили в Военную галерею, чтобы отдохнуть на банкетках. Среди портретов генералов 1812 г. они разыскивали знакомых, а порой и собственные изображения.