Текст книги "Эволюционизм. Том первый: История природы и общая теория эволюции"

Второй недостаток – отсутствие позитивного источника прогресса, постоянно действующего при любых подъёмах и спадах эволюционных процессов, при любой борьбе за существование, каковым в социальной истории выступает человеческий труд. Борьба за существование и естественный отбор сами по себе не могут служить такими источниками, поскольку их творческий характер нуждается для своего проявления в созидательном материале для шлифовки и качественного преобразования. Источником такого материала может быть только биологическая работа, обеспечивающая усовершенствование организмов при жизни посредством их тренировки и приспособления к изменяющимся условиям без всякой извне действующей причинности в виде божественной цели. Разумеется, как и человеческий труд, биологическая работа не обходится без устремлённости к определённому результату.

В отличие от целесообразной деятельности человека, эту устремлённость неверно называть целеполаганием и уж во всяком случае она не является стремлением к совершенствованию, как у Ламарка. Всё живое стремится к оптимизации своей жизнедеятельности, повышению качества жизни. Лучше питаться, утолять жажду, иметь защиту от переохлаждения и перегрева, как можно полнее удовлетворять сексуальную потребность, как можно надёжнее избегать опасности для жизнедеятельности – таковы многообразные основания для биологической работы. Подчеркнём: не цели, поскольку цели требуют осознания и идеального воспроизведения, а основания, т. е. побуждения, а у высших животных, имеющих психику – побудительные мотивы. Осуществление этих оснований требует от живых существ максимальной мобилизации сил.

Третий недостаток – отсутствие развернутого во времени историзма. Эволюционизм и историзм неразделимы. В отрыве друг от друга они ограниченны. Неспособность за частными прогрессами, подъёмами и спадами, расцветами и вымираниями проследить общую линию прогресса, показать роль каждой группы живых существ в прогрессе жизни как таковой означает не только отсутствие историчности научного мировоззрения, но и конкретно-научную ограниченность теории эволюции. Ведь теория эволюции – это не просто теория происхождения видов путём естественного отбора или каким-то другим путём. Теория эволюции жизни – это объяснение всей её истории, и в этом смысле теория происхождения видов – только первоначальный набросок общей биологической эволюции. Во времена Дарвина не было столь развитой палеонтологии, чтобы можно было достаточно подробно и обоснованно воспроизвести важнейшие этапы и процессы истории земной жизни. Не было знания истории, не могло быть и теории исторического прогресса.

Поэтому Дарвин был совершенно прав, когда он ограничился лишь некоторыми умозрительными замечаниями по поводу роли естественного отбора в повышении уровня организации видов. Неправ он был в абсолютизации роли естественного отбора, ибо не отбором единым движется эволюция и достигается прогресс. Отбор слеп, а мобилизация на жизнь и её улучшение зряча. Стремясь к улучшению жизни, организмы сами регулируют отбор, заставляют его убирать наименее и закреплять наиболее жизнеспособное. Эволюция осуществляется внутри каждого живого существа, а не только вне, в виде внешних обстоятельств, и эта внутренняя эволюция проявляется в мобилизации на жизнь, которая и есть главная движущая сила биологического прогресса.

Но если со стороны Дарвина в какой-то степени правомерен был отказ от специального исследования биологического прогресса в силу недостаточности в его время сведений по истории жизни, то современная синтетическая теория эволюции, занимающая вопреки многочисленным оппонентам господствующие позиции в современной биологии и претендующая на ортодоксальный дарвинизм, неоправданно мало внимания уделяет воспроизведению и объяснению истории жизни, вследствие чего оказывается беспомощной в объяснении прогресса. Эта теория во всех своих элементах проникнута идеей о том, что материал для эволюции поставляют случайные мутации, а единственным направляющим фактором эволюции является естественный отбор.

Проблематичность самой идеи прогресса, которая возникает при таком подходе, очень хорошо показал выдающийся российский генетик Н.В. Тимофеев-Ресовский. «Пока нет не только строгого и точного, – отмечал он, – но даже мало-мальски приемлемого, разумного, логичного понятия прогрессивной эволюции. Биологи до сих пор не удосужились сформулировать, что же это такое. На мой взгляд, вопрос должен ставиться так: обязательна ли прогрессивная эволюция при долговременном действии естественного отбора, или нет, другими словами, обязательно ли длительное действие естественного отбора приводит к прогрессивной эволюции?» (Тимофеев-Ресовский Н.В. Генетика, эволюция и теоретическая биология – в кн.: Кибернетика живого: Биология и информация – М.: Наука, 1984, с. 18–24). Отрицательный ответ на этот вопрос дал уже Дарвин, и был совершенно прав. Селекция внешними обстоятельствами сама по себе не может обеспечить, а значит, и объяснить поступательный прогресс жизни, проявляющийся в её истории.

Возникает вопрос: что же это за теория эволюции, если она не может (или даже не берётся) объяснить эволюционный прогресс? Ведь прогресс – это субстанция эволюции, её сердцевина, её важнейшая составная часть, без прогресса не может возникнуть не только человек, но и самый ничтожный червяк, самая примитивная жаба на болоте. «Между тем, хотим мы этого или не хотим, – совершенно справедливо утверждает российский биолог В. Суходолец, – в самом общем осмыслении эволюция органического мира собственно и есть биологический прогресс, на что одним из первых указал Ламарк и что является в сущности единственным рациональным зерном его учения» (Суходолец В.В. Биологический прогресс и природа генетических рекомбинаций – М.: Наука, 1992 – 135 с., с. 27). Предложенные в современной науке теории биологического прогресса биологичны, но не историчны, они зациклены на объяснении частностей, но не в силах объяснить общего хода прогресса, его движущих сил, источников, механизмов, критериев, его циклов, подъёмов и спадов, этапов, уровней, его преемственности и последовательности.

Ограниченность отбора в качестве механизма прогрессивной эволюции коренится в его двойственном характере. С одной стороны отбор способствует выживанию наиболее жизнеспособных организмов и устранению неконкурентоспособных. В этом заключается прогрессивная роль отбора. С другой стороны, отбор – убийца, и чем дальше продвигается по пути прогресса тот или иной вид, тем больше развивается в нём способность сопротивляться отбору, противостоять безвременно й смерти.

Совершенно прав в этом отношении российский биолог В. Красилов, когда он рассматривает прогресс в русле борьбы с разрушением, со смертью, а значит, и против отбора. Утверждение самоценности жизни, в полной мере проявляющее себя по мере прогресса человеческого общества, связано и с преодолением негативной стороны отбора, его варварской жестокости. Ибо убивая нежизнеспособные существа в дикой природе, отбор устраняет и то ценное, что в них содержалось и в данный момент не могло проявить себя в росте жизнеспособности. Спасти данное существо и дать ему шанс проявить себя, самому отобрав необходимые для оптимальной жизни средства или развив их в процессе внутренней мобилизации и тренировки – таков принцип гуманистического отбора в развитом человеческом обществе.

В дикой природе также прогресс связан не только с диким, смертоносным действием отбора, но и со способностью организмов мобилизовать себя на противостояние этому действию, самому отобрать себя для более активной и качественной жизни. «Нам придётся, – пишет по этому поводу В. Красилов, – пересмотреть традиционные взгляды на отбор и приспособление. Традиционное… отношение к эволюции… заставляет видеть в естественном отборе только положительное явление. Как основной эволюционный механизм отбор будто должен совершенствоваться, становиться всё более эффективным. В действительности все высшие организмы (человек – не исключение) располагают средствами для смягчения отбора (взаимопомощь, переадресовка агрессии, замена реальной конфронтации на символическую и т. д.). Отбор, т. е. выборочное выживание и размножение означает непосредственную или «генетическую»… гибель выбракованных особей и действует как энтропийный фактор. Прогресс закономерно ведёт к уменьшению эффективности отбора. Ослабление отбора в человеческом обществе – не противоестественная, как нередко думают, а вполне естественная и прогрессивная тенденция» (Красилов В.Н. Нерешённые проблемы теории эволюции – Владивосток: ДВНЦ АН СССР, 1986 – 140 с., с. 86–87).

Неправ здесь автор только в одном: речь не должна идти об уменьшении эффективности отбора; эффективность отбора, наоборот, по мере достижения прогресса повышается, снижается его хаотичность, случайность, разрушительность, смертоносность. Эффективность же отбора как раз и измеряется его способствованием прогрессу, причём не только прогрессу отдельных групп, но и жизни в целом.

Ограничение источников направленности эволюции естественным отбором ограничивает и способность исследователей воспроизвести связи между прогрессом отдельных групп, который также ограничен и неизбежно сменяется регрессом, и прогрессом жизни в целом. Взятые в отрыве друг от друга, они приобретают видимость несопоставимости, за ограниченным прогрессом групп очень плохо просматривается прогресс жизни, разве что в линии, ведущей к человеку, как это происходит у Джулиана Хаксли. «Для спасения положения, – отмечает по этому поводу В. Красилов, – была выдвинута версия различных форм прогресса, которые могут сочетаться, а могут и противостоять друг другу» (Там же, с. 84).

Это касается и теории А.Н. Северцова, в которой разграничение экологического и морфофизиологического прогресса направлено на преодоление невероятной путаницы во взглядах учёных, обнаруживавших при анализе самых различных эволюционных процессов, что прогресс в одном отношении оказывает регрессом в другом, и вообще неизвестно, что считать прогрессом и что регрессом. За подразделением Северцовым биолого-экологического и морфофизиологического прогресса сокрытым оказывается общий биоисторический процесс, который не сводится к экологическим и морфофизиологическим преимуществам организмов, а проявляет себя в поведении, во взаимоотношениях индивидов в психике, в заботе о потомстве, в способах приспособления и противодействия отбору, т. е. в повышении сложности и совместной организованности биологической работы.

Ещё дальше в «спасении» от путаницы путём выделения специальных форм прогресса и создания видимости классификации зашли авторы лучшего российского учебника по синтетической теории эволюции А. Яблоков и А. Юсуфов. Они в одной классификации совместили и формы Дж. Хаксли (неограниченный и ограниченный прогресс), и формы А.Н. Северцова (биолого-экологический и морфофизиологический прогресс), добавили к ним биотехнический прогресс и дали очень качественные определения и описания этих форм. И хотя эти формы перекрывают друг друга, что делает данную классификацию весьма спорной, если не обесценивает её научное значение, для учебных целей, возможно, такой подход и достаточен. Тем более, что авторы учебника сосредоточивают внимание студентов на взаимосвязи разных направлений прогресса, что, вроде бы, предполагает преодоление релятивизма, навеянного разъятием единого исторического прогресса жизни на противоречащие друг другу формы и направления (См.: Яблоков А.В., Юсусфов А.Г. Эволюционное учение – М.: Высш. школа, 2004 – 310 с., с. 225–232).

Во всяком случае этими авторами была сделана попытка систематического изложения темы прогрессивной эволюции, насколько это возможно, оставаясь в рамках синтетической теории эволюции, в абсолютной истинности и полноте которой они нимало не сомневаются и убеждёнными сторонниками которой, уверенно отстаивающими все её положения, они являются. Но сценарий, предлагаемый синтетической теорией, не может объяснить биоисторический прогресс, поскольку присущий ему историзм не выходит за рамки отбора случайных генетических изменений.

Предлагаемый нами сценарий биоисторического прогресса базируется не на частной, а на общей теории эволюции и с этой точки зрения «высвечивает» историю жизни и все теоретические конструкции, предложенные ранее для объяснений прогрессивной эволюции живой природы. Естественно, что мы не удовлетворены объяснительной силой этих конструкций, считаем их ограниченными и замкнутыми на частной биологической проблематике, тогда как воспроизведение биологического прогресса жизни во всей его сложности и противоречивости требует исторического видения эволюционных процессов, историзма в их описании и объяснении, предполагает учёт опыта, почерпнутого из изучения прогресса в человеческой истории и космоса неживой природы, для выявления сходных и в то же время отличных механизмов обеспечения прогресса в биоисторических процессах. Прогресс – это не сугубо частнонаучная, а ещё и прежде всего мировоззренческая проблема, и изучать его необходимо с участием философско-исторического мировоззрения.

Наш сценарий биоисторического прогресса опирается на предшествующие сценарии и в то же время связан с их критическим переосмыслением. Он связан с признанием принципиальной неполноты и недостаточной обоснованности некоторых ключевых положений синтетической теории эволюции, ограниченности её синтеза, необходимости нового синтеза, о котором биологи говорят уже несколько десятков лет. В отличие от неоламаркистов, мы убеждены в достоверности дарвиновской и неодарвиновской теории о ведущей роли естественного отбора и производимой им селекции в биологической эволюции. Да и не только биологической. Естественный отбор и перебор вариантов с отбраковкой всего неконкурентоспособного является одной из наиболее могучих природных сил, обеспечивающих прогресс и в физико-космологических, и в химических процессах, и в человеческом обществе, например, в рыночной конкуренции или в массовых политических процессах. Огромную роль играют и случайные комбинации элементов, в генетике выражаемые понятием мутаций. Своего рода полезной «мутацией» Космоса является наша маленькая Земля, в колоссальном переборе вариантов космического порядка оказавшаяся вместилищем жизни.

Но отбор так же слеп, как и мутагенез, и если бы не существовало иных позитивных сил, действующих внутри жизни нередко вопреки отбору и мутагенезу, никакой прогресс не был возможен. Такие «демиурги» жизни, как отбор и мутагенез с равной вероятностью порождали бы и прогресс, и регресс, не будь внутри жизни качественно иных эволюционных факторов, обеспечивающих динамику прогрессивного развития через все случайности, спады, кризисы и регрессивные процессы.

Подобно тому, как на рынке совершенной конкуренции качество товара обеспечивается не только случайными достижениями предпринимателей и естественным отбором покупателями наиболее конкурентоспособных товаров, но и максимальной мобилизацией усилий этих предпринимателей, движимых стремлением к максимизации прибыли, на «рынке» жизни качество живых организмов обеспечивается прежде всего мобилизацией усилий для оптимизации жизнедеятельности, обеспечения качества жизни, к которым стремится каждый организм. Отбор закрепляет лишь результаты этих усилий, которые не пассивно подчиняются отбору, а направляют и регулируют его.

Колоссальное ускорение прогресса в живых системах по сравнению с неживыми косными космическими системами объясняется прежде всего тем, что жизнь есть способ существования мобилизационных структур, небезразличных к своему собственному существованию, обладающих встроенным механизмом определения оптимальности своего состояния и направляющих активность мобилизуемой ими материи на получение и использование вещественно-энергетических ресурсов из внешней среды для обеспечения оптимального состояния. Это и является мощным двигателем прогресса жизни.

Всё живое стремится улучшить свою жизнь и, производя для этого ежедневную биологическую работу, улучшает тем самым самих себя. Результаты этих улучшений накапливаются в соматических клетках организмов живых существ, но в полном соответствии с синтетической теорией эволюции не передаются прямо и непосредственно по наследству потомству этих существ в силу чрезвычайно мощной изоляции репродуктивной части организма от соматической. Эта изоляция обеспечивает постоянство видов живых организмов, образуя консервативный механизм предохранения от многовекторных изменений, препятствующих спариванию и воспроизводству вида.

Однако длительная биологическая работа всего вида в целом или его популяций в одном направлении под влиянием изменений внешней среды в конечном счёте начинает оказывать влияние на генетический аппарат, способствуя выработке наследуемых полезных приспособлений на базе уже существующих. Отбор в этом отношении проявляет себя уже не только как отрицательный, элиминирующий фактор, но и как позитивный, концентрирующий, сохраняя для размножения генотипы хорошо работающих организмов. При всей изоляции соматической и репродуктивной частей организма, обе они – части единого целостного организма, и накопление энергии в действующей по-новому системе органов, не может не оказывать энергетического и гуморально-регулирующего воздействия на репродуктивные структуры, ответственные за воспроизведение этих органов при условии, что по-новому организованная биологическая работа охватывает всю популяцию на протяжении смены большого числа поколений.

Биологическая работа по перестройке того или иного органа для приспособления к изменившимся условиям среды вызывает физико-механические и морфофизиологические изменения каждого органа с выработкой новых полезных приспособлений, а образование этих приспособлений происходит в едином комплексе с целой серией, каскадом перестроек морфофизиологического устройства организма с образованием нового вида или новой группы организмов. Виды и группы, не успевшие перестроиться с учётом новых требований среды и условий конкуренции, вымирают. Такие перестройки А.Н. Северцов называет арогенезами, мы же предпочитаем название «мобилизационные инновации», поскольку этот термин открывает больше возможностей для эволюционного объяснения истории, и не только истории жизни, но и истории человечества.

Дарвинистские категории наследственности, изменчивости, естественного отбора, переживания наиболее приспособленных, борьбы за существование вполне справедливы, но они должны быть дополнены категориями мобилизации на выживание и оптимизацию жизнедеятельности, биологической работы, мобилизационных инноваций, конкуренции мобилизационных структур, эволюционной прибыли. Без этих категорий общей теории эволюции невозможно воспроизвести достаточно полную картину прогресса жизни.

Достигнутые посредством длительной биологической работы мобилизационные инновации повышают конкурентоспособность усвоивших их типов живых организмов и обеспечивают их экспансию в окружающую среду. Соответственно, действует механизм прогрессивной эволюции, описанный А.Н. Северцовым и заключающийся в сложном и противоречивом взаимодействии между экологическим и морфофизиологическим направлениями прогресса.

Но исходя из этого механизма невозможно объяснить переход от частного прогресса эволюционирующих видов и групп организмов к всеобщему, глобальному, всемирно-историческому прогрессу жизни на Земле. Не подразделение прогресса на ограниченный и неограниченный, приведшее Джулиана Хаксли к антропоцентрическому пониманию «неограниченного» прогресса, а именно понимание принципиальных различий между всевозможными формами частных прогрессивных изменений и всемирно-историческим прогрессом жизни на Земле является методологической основой для научно-исторического подхода к изучению прогрессивной эволюции жизни и преодоления релятивистской ограниченности в понимании биологического прогресса.

Такой релятивизм, как это ни парадоксально, свойственен и сценарию прогресса Дж. Хаксли, и модели А.Н. Северцова, созданным специально для ответа на вызовы релятивистских концепций, отрицающих наличие абсолютной составляющей в постоянной смене относительных прогрессивных изменений, их регрессивных перерождений, кризисов, вымираний, циклических подъёмов и спадов прогрессивного развития. Ибо без понятия всеобщего, всемирно-исторического прогресса жизни, пробивающего себе путь через все превратности частных, относительных прогрессов и регрессов, так же невозможно постигнуть достижения биологического прогресса, как без понятия всемирно-исторического прогресса человечества постигнуть абсолютные свершения общественного прогресса. Всё будет «тонуть» в частностях, в стонах по поводу загрязнения окружающей среды, критике «прогрессистских иллюзий», указаниях на расцвет и гибель как локальных экосистем, так и человеческих локальных цивилизаций и в конце концов приведёт к отрицанию прогресса вообще.

В отличие от категории неограниченного прогресса Дж. Хаксли, всемирно-исторический прогресс жизни отнюдь не антропоцентричен. Он совершался бы, если бы человека вообще не было, если бы по каким-то причинам биологический прогресс затормозился бы на уровне человекообразных обезьян, а высшие плацентарные млекопитающие оказались бы вершиной его достижений. Видимо, и в этом случае путь, пройденный эволюцией от простейших одноклеточных организмов явился бы достаточным доказательством абсолютности достижений всемирно-исторического прогресса. Только некому было бы этот прогресс изучать.

В отличие от всемирно-исторического прогресса человечества, составляющую единую линию при всех ответвлениях и направлениях развития отдельных этносов и цивилизаций, всемирно-исторический прогресс жизни почти у самых своих истоков подразделился на две взаимосвязанные и взаимообусловленные, но всё же альтернативные ветви развития – растительный и животный миры, а также «третий» мир простейших организмов.

В нашем кратком очерке истории живой природы мы проследили пути последовательного развития растительного и животного мира в пяти сменявших друг друга геологических эрах. Выделим то общее, что характерно для биоисторического прогресса в эти столь непохожие друг на друга эпохи развития жизни. Исходным моментом прогресса жизни явилось образование мобилизационных структур, отражающих своё состояние и упорядочивающих обмен веществ для его поддержания в оптимальном режиме. Для живых мобилизационных структур, в отличие от неживых, характерна система обратных связей в виде сигналов, идущих от периферии к центру, осуществляющих индикацию состояния в ответ на любые воздействия среды действия и несущих информацию о состояниях, преобразуемую в виде позитивных или негативных раздражений.

Стремление к позитиву и избегание негатива создаёт стимулы для воспроизведения позитивного состояния путём получения из окружающей среды вещественно-энергетических ресурсов, регулирования внутренней среды организма, специализации его функциональных структур, мобилизации сил и энергии организма для выживания и оптимизации жизнедеятельности, включая воспроизведение себе подобных. Жизненные потребности как бы взывают к мобилизационной структуре организма, создают напряжение в ней, раздражают её и требуют от неё активности.

Эта активность проявляется в ежедневной биологической работе, которая, будучи направлена на удовлетворение непосредственных потребностей, в то же время частично направляется внутрь организма, тренируя, закаляя и совершенствуя различные его органы и системы. Орган, который интенсивно работает, развивается. Орган, который не работает, очень быстро ослабевает, а затем деградирует и атрофируется. Такова первичная схема прогресса и регресса на уровне организма.

В отличие от ламаркистского сценария прогресса, в соответствии с открытым Вейсманом фактором изоляции соматических изменений от репродуктивного аппарата индивидуальная тренированность отдельного организма не передаётся его потомству, и после рождения нового организма его развитие в онтогенезе нужно начинать сначала. Однако наиболее работоспособные и тренированные биологической работой организмы в полном соответствии с дарвиновской теорией имеют больше шансов на выживание и оставление потомства. Соревнование между индивидами, имеющими более удачную наследственность и теми, кто добивается прогресса своей телесной организации высокой работоспособностью и мобилизацией усилий, происходит в живой природе постоянно. Но онтогенетический прогресс индивидов лишь незначительно сказывается на состоянии вида, обеспечивая виду лишь более здоровое потомство и несколько лучшие условия межвидовой конкуренции.

Стабильное состояние вида в условиях, изменяющихся год от года в пределах допустимых параметров окружающей среды, может продолжаться очень долго – сотни, тысячи, десятки и сотни тысяч, миллионы лет. В периоды стабильности каждый вид совершает однотипную биологическую работу, а любые слишком сильные отклонения от нормы в виде мутаций или рекомбинаций генов, имеют сниженные шансы на выживание и оставление потомства, т. е. в конце концов убираются из жизненного процесса стабилизирующим отбором. При этом каждый вид участвует в борьбе за выживание и оптимизацию жизнедеятельности, каждый индивид участвует во внутривидовой конкуренции, стремясь минимизировать элиминирующее действие отбора, сохранить и преумножить давление жизни, обусловленное естественными потребностями.

Потребность в изменении вида, обусловливающую происхождение нового вида, со времён Дарвина обычно связывают с направленными, резкими, длительными и необратимыми изменениями среды, интерпретируемыми современной синергетикой как состояния, далёкие от равновесия. Изменения среды, в особенности климата, температурного режима, условий питания ставит вид перед альтернативой: вымереть или радикально измениться, приспособившись к новым условиям среды, обретя новые полезные в данной среде признаки и приспособления. И тогда большинство неприспособленных к новым условиям представителей данного вида вымирает, стабилизирующее действие отбора сменяется движущим.

Прогрессивные изменения могут происходить не только при изменении условий среды, но и при вторжениях в новую среду с соответствующими изменениями условий конкуренции. При этом прогрессивные изменения вопреки учению синергетики могут наступать не вдали от равновесия, а именно в условиях равновесия в конкурентной борьбе. Жёсткая конкуренция между видами в условиях равновесия сил может создавать больше стимулов для прогрессивных изменений, чем резкие изменения природной среды, которые способны угнетать мобилизационную активность видов, оставлять без вымирания только те виды, которые односторонне приспособлены к данной среде и не могут существовать ни в какой другой, что никак не продвигает всеобщий прогресс жизни.

Усилившаяся же конкуренция в условиях примерного равновесия сил стимулирует «соревнование снаряда и брони» между конкурентами в виде постоянного поиска адекватных мобилизационных ответов на вызовы конкурентов. Жестокая борьба за остро необходимые жизненные ресурсы побуждает к изменению характера и содержания всей совокупности биологической работы, совершаемой для выживания в сложившихся условиях. В результате резко повышается мобилизационная активность одного из конкурирующих видов, изменяется его поведение, а опираясь на эти изменения происходит трансформация мобилизационной структуры.

Вся биологическая работа вида теперь направляется на самоизменение для победы в конкурентной борьбе. Постоянная тренировка органов в определённом направлении вызывает столь же постоянное, в масштабах значительной части вида изменение формы и функции этих органов, их приспособление к новым условиям деятельности. В результате консервативные механизмы генетического аппарата начинают копировать уже свершившиеся повсеместно соматические изменения. Это в свою очередь приводит к перестройке других органов и структур организма, приспосабливающихся к произошедшим изменениям. Так возникает мобилизационная инновация, или, по терминологии А.Н Северцова, ароморфоз.

Повышение эффективности мобилизационной системы вида и прогрессивные морфофизиологические изменения создают решительные преимущества вида в борьбе за ресурсы и территории обитания. Возникает вид-завоеватель, экспансия которого оттесняет другие виды с обжитых территорий, заставляет их мигрировать на менее благоприятные для проживания территории и приспосабливаться к новым условиям существования. Разрушается сложившаяся за очень долгое время система равновесия, сменяясь системой господства («империей») победившего вида иди группы видов. Это приводит к длительному экологическому процветанию вида, росту его численности, расширению территорий обитания в процессе всё новых завоеваний. Затем складывается новое равновесие в обновленном биоценозе.

Значительную роль в достижении частного биоисторического прогресса играют также переселения в новые среды для завоевания новых территорий и получения с них более обильных жизненных ресурсов. Такие переселения являются наилучшим примером закономерного превращения частного прогресса видов во всемирно-исторический прогресс жизни на Земле.

Переселяясь из морского мелководья на окраины континентов, кистепёрые рыбы разрабатывали свои плавники передвижением по суше и постепенно превращали их в расположенные по бокам туловища лапы. Приспособление к условиям суши привело и к изменению типа дыхания, образованию из жабер примитивных, но пригодных к жизни на суше лёгких. Эти перестройки в свою очередь привели к атрофии чешуи и развитию желез для увлажнения кожи. Так постепенно формировались земноводные, которые могли сколько угодно жить на суше, однако для размножения им приходилось возвращаться в воду.

Великое переселение на сушу из морской стихии обозначило совершенно новый, неизмеримо более перспективный этап всемирного прогресса земной жизни. Море с его практически безграничными возможностями для продуцирования органических ресурсов, изобилием воды и растворённых в ней питательных веществ, многоуровневой населённостью от освещаемой и прогреваемой Солнцем поверхности до тёмных и холодных глубин создало условия для своего рода подготовительного этапа в прогрессивной эволюции жизни.

Высшим достижением этого этапа были морские позвоночные – костистые рыбы. Именно представители этого класса позвоночных после переселения на сушу стали предками трёх наиболее продвинутых с точки зрения прогресса классов животного мира – земноводных, рептилий и млекопитающих.