Текст книги "Этидорпа, или Край Земли"

Глава 30
Взгляд назад. Живой мозг

Как я сказал, старик сопроводил своё слово «пошли» вставанием с кресла, а затем он продемонстрировал свою силу, гораздо большую в соотношении с его возрастом. Он взял меня за пояс и притянул к двери. Сразу же поняв, что он намеревается взять меня с собой, я запротестовал, сказав, что не вполне готов.

«Моя шляпа, по крайней мере…» – настоял я, поскольку он не обратил внимания на мою первую просьбу.

«Ваша шляпа у Вас на голове» – ответил он.

Это была правда, хотя я был уверен, что шляпа раньше была повешена на крючок в дальней части комнаты, и равным образом я был убеждён, что ни мой компаньон, ни я сам её не трогали. Не оставляя мне времени на раздумья, он открыл дверь и втолкнул меня в холл, а оттуда – на улицу. Как будто зная город в совершенстве, он вёл меня от дома по уединённой стороне улицы, на которой я проживал, в восточном направлении к деловым кварталам – Западному Ряду. Наш путь привёл нас вниз к реке через Седьмую, Девятую и Восемнадцатую улицы. То и дело пешеходы останавливались, чтобы поглазеть с удивлением на уникальное зрелище: как старый человек ведёт молодого, но они не сделали ни одного усилия потревожить нас. В молчании мы прошли из деловой части города в затемнённый район, в темноту Пятой улицы. Здесь обитатели были победнее. Стали появляться многоквартирные дома и фабрики. Мы были в таком квартале города, в котором незнакомцы, приходящие ночью, были редки, если они вообще появлялись. И я не был уверен, что здесь можно было бы чувствовать себя защищённым в любое время после захода солнца, и в гораздо меньшей степени – находясь в такой сомнительной компании. Я протестовал против такого неблагоразумия, а мой ведущий не реагировал, но вёл меня мимо мерцающих газовых фонарей, которые то и дело появлялись на пересечениях Третьей, Жемчужной, Второй и Водяной улиц, пока, наконец, мы не оказались в темноте на берегу реки Огайо.

Странно, в то время паромы совершали рейс каждые полчаса, и, тем не менее, пароход стоял на посадке как будто по договорённости. Страх начал овладевать мною, и так как мысли мои возвращались к тому вечеру, я не мог понять, как позволил привести себя без крика и сопротивления из моего безопасного дома к реке Огайо в такой компании. Я могу объяснить это приключение лишь тем, что невольно вызвал моего приятеля к выполнению опыта, что он и делал, и что внутреннее сознание гордости и справедливости вынудило меня разрешить ему задействовать его методы. Не разговаривая, мы пересекли реку, и быстро поднявшись на набережную улицу, взяли курс вверх по Главной улице в Ковингтон. Всё ещё будучи ведущим, мой пожилой спутник без колебания шёл вперёд к пересечению Главной и Пайк улиц. Отсюда мы повернули направо. Следуя к последней дороге, мы прошли мимо старого кожевенного завода, который я узнал по старым приметам, и поднялись на холм. Мы продвигались вперёд, пройдя мимо отеля «Нимейр», и вскоре оказались на открытой местности в Лексингтоне. Мы пошли по грязи диагонально к холму Ковингтона. Затем у крутого поворота на дороге, где она кружилась вокруг холма, мы оставили шоссе, и пошли вниз с холма к оврагу, который покрывал нижнюю часть авеню. Мы прошли довольно много с тех пор, как оставили позади себя газовые фонари и тротуары. И теперь, когда мы прошли проезжую дорогу, мы находились на грязном месте на значительном возвышении холма. Оглядываясь назад, я видел бесчисленные огни по всему городу Цинцинатти, Ковингтон и деревни Нью-Порт, сверкающие на большом расстоянии внизу и позади нас.

«Пошли» – снова сказал мой спутник, так как я заколебался. Он повторял только эти слова с того момента, как, рассказав свою ужасную историю, он произнес «пошли!».

Мы спустились с холма на равнину и, наконец, он открыл дверь одинокого бревенчатого домика, и мы вошли. Старик зажёг свечу, которую вытащил из кармана, и мы стали друг против друга.

«Садитесь» – сухо сказал он.

И тогда я заметил, что слабой отговоркой отсутствия мебели в заброшенной комнате дома был одинокий стул грубого вида, ручной работы. Однако я не стал ждать повторного приглашения и в изнеможении безутешно опустился на предлагаемый предмет.

Мой спутник не терял времени, и сразу же приступил к вопросу, который касался нас, рассуждая:

«Одной из бед человечества является перемена мысли со старого на новое русло. Охватить полностью новую идею одним усилием невозможно. Люди ведут людей по цепи мысленного выражения, так же как поколения людей в телесной форме следуют за поколениями. Дитя, рождённое с тремя ногами, есть урод природы, чудовищность, хотя это иногда и происходит. Человек, владеющий новой идеей – это аномальность, нечто такое, что хоть и не представляется невозможным, никогда не появлялось. Почти так же трудно представить себе новую идею, как созданный из ничего новый материал или элемент. Ни мысли, ни вещи не могут быть изобретены, обе должны эволюционировать из предыдущего нечто, с чем они обязательно имеют сходство. Каждая передовая идея, что появляется в человеческом мозгу, есть результат внушения извне. Люди непрерывно продвигаются вперёд и вперёд, с сознаниями, повёрнутыми в одном направлении, вечно взирая вовне и никогда вовнутрь. Вообще никогда не происходило того, чтобы подвергнуть сомнению вопрос обратного взгляда. Сознания стали способны читать впечатления, которые отпечатывались и оставались на субстанции и в субстанции мозговых извилин, но в тоже самое время, они стали неощутимыми для существования самих извилин. Это тоже самое, что и возможность чтения букв манускрипта, который их содержит, без представления необходимости существования печатной поверхности, такой как бумага либо что-нибудь еще вне букв. Если бы анатомисты никогда не оперировали мозг, то человеческое сообщество жило бы и сегодня в абсолютном невежестве относительно природы вещества, находящегося внутри черепа. Вы когда-нибудь задумывались над тем, что ум сейчас не может передать ощущениям конфигурацию или естество субстанции, в которой он существует? Его собственный дом является для него неизвестным. Это следствие того, что физическое существование всегда зависело от изучения внешнего окружения, и поэтому мощь внутреннего зрения остаётся неразвитой. Для человека никогда не считалось необходимым попытаться взглянуть на внутреннее устройство своего тела, следовательно, ощущение чувства сообщает ему лишь то, что находится лишь внутри его собственной сущности. Это ощущение абстрактно, его нельзя описать. Нормальные органы не имеют чувствительного существования. Поэтому ненормальное состояние органа создаёт ощущение боли или наслаждения, но не обнаруживает ничего касающегося явления или устройства поражённого органа. Печень в совершенном состоянии есть как пустота. Нормальный мозг никогда не дрожит и не болит. Рука в состоянии покоя не представляет мозгу очевидности в отношении своего размера, формы и цвета. Человек не может пересчитывать свои пальцы до тех пор, пока некоторые внешние предметы не коснуться их, или они последовательно не надавят один на другой, или пока человек не увидит их зрительно. Человеческий мозг – место знания, в котором сконцентрирован ум – не воспринимаем через органы чувств. Разве не кажется это иррациональным – поверить в то, что сам ум не знает или не может осознать природу своего материального окружения?»

«Должен признать, что не думал об этом предмете» – ответил я.

«Как я и предсказывал. – сказал он. – Это шаг к новой идее, и насколько это кажется теперь простым, предмет был внушен. Вы должны согласиться, что тысячи умных людей не были в состоянии сформулировать мысль. Такая идея им никогда не приходила в голову. Даже после нашей предыдущей беседы в отношении того, чтобы показать Вам Ваш собственный мозг, Вы были бессильны и не смогли представить себе ход мысли, с которой я начал и по которой я буду дальше направлять Ваши ощущения.

Глаз так устроен, что свет порождает отпечаток на нервной оболочке в тыльной части этого органа. Эта область названа ретиной, от неё отпечаток переносится назад через магму нервных волокон (оптический нерв) и, достигая мозга, записывается на нём и, таким образом, оказывает воздействие на разум. Не будет ли рациональным предположить возможность такого следствия в обратном порядке? Иными словами, если бы порядок перевернуть, то не могли бы те же самые нервы перенести впечатление с тыла на ретину и изобразить на ней вид предмета, который предшествует этому (мозга). Затем снова, посредством обратного действия, перенести это изображение назад в мозг, вынеся, таким образом, на вид само мозговое вещество и, тем самым, создать ощущения? Для повторения: если нервное ощущение или силовое выражение должно двигаться от мозга к ретине вместо того, чтобы двигаться от внешнего предмета, оно на обратной стороне ретины порождает изображение того, что находится за ней. А затем, если оптический нерв переносит изображение назад к мозгу, то ум перенесёт к ощущениям явление изображения, нарисованного там».

«Это моё первое рассмотрение вопроса» – сказал я.

«Точно – сказал он. – Вы проходили через жизнь, взирая на внешние предметы и были невнимательно невежественны по отношению к своему мозгу. Вы никогда не вскрикивали от удивления при утверждении того, что в действительности видите звезду, существующую в глубинах пространства на многие миллионы миль за пределами нашей солнечной системы, и тем не менее становитесь недоверчивым и упрямым, когда было сказано, что я мог бы показать Вам, как увидеть очертание Вашего мозга – предмета, с которым орган зрения находится в близкой связи. Как непоследовательно».

«Цепь рассуждения для меня нова и всё же я не могу представить способ, которым смогу перевернуть метод моего зрения и смотреть наоборот» – почтительно теперь ответил я.

«Это очень просто. Всё, что для этого требуется – это обратное возбуждение нерва, и сегодня у нас есть то, что каждый человек, которого заботит исследование вопроса, может использовать в любое время, и отсюда наблюдать внешнее очертание части своего мозга. Я преподам Вам урок».

Повернувшись перед окном, у которого не было рамы, чьё отверстие казалось чёрным пространством, нарисованным ночью, мудрец взял свечу в правую руку, держа её так, чтобы пламя было как раз под низом кончика носа на расстоянии примерно в шесть дюймов от лица. Затем, стоя напротив оконного проёма, он повернул зрачки глаз вверх, по-видимому, для того, чтобы зафиксировать свой взгляд на верхней части открытого пространства окна. После этого он медленно перенёс по горизонтали свечу назад и вперёд и поперёк, напротив лица, держа её в таком положении, чтобы мерцающее пламя создавало параллельную линию с глазами, и как было отмечено, на расстоянии в шесть дюймов от лица и как раз ниже кончика носа. Осторожно произнося слова, он произнёс:

«Теперь, как я Вам говорил, это движение порождает обратное возбуждение ретины, ритм оптического нерва будет подражать, отражённое действие мозга воспроизводится, и теперь рисунок части мозга, который пребывает в тыльной части моей головы, будет нанесён на ретину. Я вижу её чётко, явно нарисованную и притянутую через открытое пространство передо мной».

«Невероятно!» – ответил я.

«Вы сами попробуйте» – спокойно сказал мой гид.

Став в указанную позицию, я повторил манёвр, когда нечто затемнённое медленно проявилось как будто из чёрного пространства передо мной. Мне показалось, что нечто похожее на серый нерв или на волнистую плоскость, тонкую, как марля, которая становится более явной и реальной по мере того, как я смотрел на неё и обнаруживал её контуры. Вскоре извилины приобрели более определённую форму, и серая материя стала видимой, наполненной ответвлениями, сначала серого, а потом красного цвета. Как только я освоился со зрением, внезапно зажглись извилины мозга во всей своей чёткости, с сетью красных кровеносных сосудов.

Я видел мозг, живой мозг, мой собственный мозг. Так как мною овладело жуткое ощущение, я с содроганием остановил движение свечи, и мрачный рисунок мгновенно исчез.

«Я выиграл спор?»

«Да» – ответил я.

«В таком случае, не занимайтесь дальнейшими исследованиями в этом направлении».

«Но я хочу удостовериться в опыте – сказал я. – Хотя это испытание не из приятных, я не могу противостоять искушению повторить его».

И снова я сдвинул свечу назад и вперёд, и рисунок мозга сразу же вспыхнул перед глазами.

«Это более ярко, – сказал я – я вижу его более отчётливо и быстрее, чем раньше».

«Повторяю, остерегайтесь науки человека – ответил он. – Сейчас, прежде чем Вы погрузитесь с головой в работу и не сможете предвидеть её конец, остерегайтесь науки человеческой биологии. Помните об истории недавно рассказанной о враче, который привёл себя к разрушению через соблазнительный голос».

Я не ответил и стоял с неподвижным лицом, медленно двигая свечой назад и вперёд и пристально наблюдая глубины своего мозга.

Через некоторое время старик убрал свечу из моих рук и сказал: «Вы признаёте факт? Я доказал Вам истинность моего утверждения?»

«Да, – ответил я – но скажите мне теперь, когда Вы возбудили мой интерес, всё ли я увидел и изучил из того, что человек может открыть в этом направлении?»

«Нет. Вы видели только малую часть мозговых извилин, только те, которые лежат прямо позади оптического нерва. При систематическом изучении и надлежащих условиях каждая часть живого мозга может стать такой же отчётливой, как и та, что Вы видели».

«И это всё, что можно познать?» – спросил я.

«Нет, – продолжил он. Дальнейшее развитие может сделать людей способными изобразить рисунки, нанесённые на извилины, и в конечном счёте, читать мысли, выгравированные на мозгах других, а отсюда через материальное исследование наблюдатель будет воспринимать отпечатанную мысль другого человека. Инструмент, способный к изучению и освещению ретины, мог бы легко быть прикреплён к глазу преступника, после чего, если ум человека, на который оказывается воздействие, оказался стимулированным предположением о давно или недавно происшедшем, умственная способность возбудит мозг, порождая запись, и разложит обстоятельства, как картину, перед наблюдателем. Мозг расскажет свою собственную историю, а исследователь сможет читать правду, как она отпечатана в мозгу другого человека. Преступник, подлежащий такой проверке, не сможет говорить неправду или ошибаться, его собственный мозг представится наблюдателю».

«И Вы делаете это утверждение, а затем просите меня не углубляться далеко в предмет».

«Да, решительно, да».

«Тогда скажите, не могли бы Вы исполнить этот эксперимент в моей комнате или в тёмном подвале дома?»

«Любой может повторить его со свечой в любой комнате, не освещённой по-другому, глядя в чёрное пространство, чёрную доску, стену» – ответил он.

Я возмутился.

«Почему Вы обращаетесь со мной так негуманно? Была ли необходимость в этой поездке, этих загадочных перемещениях, этом физическом напряжении? Посмотрите на грязь, которая меня покрыла, и подумайте об обратной поездке, которая мне всё ещё предстоит и окажется ещё более изнуряющей!»

«А, – ответил он. Вы преувеличиваете. Урок был приобретён легко. Наука – не лёгкая дорога для путешествий. Те, кто предполагает извлечь выгоду, должны трудиться по окольным путям, пачкать свои руки и личность, противостоять препятствиям, и они обязаны ожидать трудности, неудачи, оскорбления и неудобства. Не жалуйтесь, а лучше поблагодарите меня за данный урок без других страданий, которые могли его сопровождать. Между прочим, моё путешествие имело иную цель, цель, которую я тихо выполнил и о которой Вы можете никогда не узнать. Пойдёмте, нам нужно возвращаться».

Он погасил свечу, и мы вышли, пробираясь обратно через грязь и темноту.

О той утомительной поездке домой мне сказать нечего, кроме того, что до подхода к дому мой спутник исчез в темноте соседней улицы, и часы на соборе отбивали три часа утра, когда я прошёл мимо угла Восьмой улицы и Западного ряда.

На следующий день мой посетитель явился как обычно, и осознавая свою полную победу, он не вспомнил о случившемся прошлой ночью. В своей обычной спокойной и взвешенной манере он достал свиток манускрипта, сказав мягким тоном милостиво:

«Вы помните, где я прервал чтение?»

«Вы дошли до того места в повествовании, у которого Ваш гид вновь поставил лодку на поверхность озера».

И таинственное существо возобновило чтение.

Продолжение манускрипта

Глава 31
Урок по вулканам. Первоначальные цвета способны к дальнейшему подразделению

«Забирайтесь в лодку, – сказал мой безглазый лоцман – и мы поплывём к дальнему краю озера, через барьер которого с большими временными промежутками течёт поверхностная вода и порождает конвульсию, известную, как гора Эпомео».

Мы соответственно погрузились, и мягкое прикосновение к рулю дало нам возможность быстро пойти вдоль берега подземного озера. Мягкий и приятный, яркий земной свет непрерывно покрывал нас, и отсутствие холода или тепла способствовало радостному существованию. Причудливые формы, принимаемые предметами, которые поочерёдно показывались на берегу, были источником постоянного восхищения для моего ума. Движение нашей лодки неизменно зависело от воли моего спутника. Теперь мы проносились через большой залив, сверкающий от края до края. Снова мы медленно пробивались через извилистые каналы среди частично погруженных камней.

«Каким бы благословением был бы этот способ передвижения для человечества» – пробормотал я.

«Человечество ещё достигнет этого – ответил он. – Шаг за шагом люди идут, спотыкаясь, к цели, которую предназначен осветить свет идущих столетий. Они изучали, и всё ещё занимаются изучением свойств плотных сил таких, как тепло и электричество. Нить, которой они следуют, приведёт их к этому и другим достижениям. Они ещё и не мыслили о них, так как эти достижения лежат позади тех, что больше бросаются в глаза».

Наконец, мы достигли обрывистого берега, как по волшебству, раскинувшегося перед моим взором, с зеркальной поверхностью, простирающегося на высоты за пределами досягаемости моего зрения, поднимаясь прямо с поверхности озера.

Он состоял из материала, по-видимому, чёрного, как гагат. И ещё, когда я увидел его при разнообразных живописных условиях, проносясь у основания, он отсвечивал и испускал наиболее восхищающие бриллиантовые тона радуги и другие цвета, до сих пор неизвестные мне.

«В этих оттенках есть нечто уникальное, появляются такие цвета, что я не могу их определить. Кажется, я воспринимаю цвета, совершенно не похожие на любые из тех, что я знаю, как следствие отклонения или передачи солнечных лучей. Они выглядят непохожими на те комбинации первоначальных цветов, с которыми я знаком».

«Ваши наблюдения верные, некоторые из этих цветов неизвестны на земле».

«Но на поверхности земли у нас есть все возможности сочетания семи призматических цветов – ответил я. – Как же здесь могут существовать другие?»

«Во-первых, потому, что ваши первоначальные цвета способны к дальнейшему разделению. Во-вторых, остальные лучи, невидимые для людей при обычных условиях, также эманируют от солнца, и при благоприятных обстоятельствах могут стать видимыми для органов зрения».

«Вы считаете, что призма в состоянии лишь отчасти разлагать солнечный свет?»

«Да, есть ли у Вас резон оспаривать, что если треугольный кусок стекла разлагает белый луч на семь фракций, которые, как говорят, различно окрашены, то при надлежащих способах Вы могли бы разделить каждый из этих, так называемых, оттенков на другие? Нужно ли сомневаться в том, что лучи, ныне невидимые для человека, сопровождают тех, кто в состоянии получить отпечатки на своих ощущениях, и могли бы при соответствующих методах стать воспринимаемы в качестве новых цветов?»

«Нет, – ответил я – только я не имею доказательства, что такие лучи существуют».

«Но они всё-таки существуют, и люди ещё узнают, что термин [примитивный] луч, как его применяют к каждому цвету радуги, неправильный. Каждый ещё будет проанализирован, а поскольку наши способности увеличиваются и становятся более утончёнными, проявятся и другие цвета, обладающие неописуемой сейчас изысканностью и богатством, ибо пока ещё человек не может вместить возможности образования за пределами своего нынешнего положения».

В течение беседы мы проносились мимо богато разукрашенного берега с большой скоростью, и наконец, пронеслись за его пределы, как вспышка, к кажущейся пустоте. Я сидел, направив взгляд к берегу, а когда он внезапно исчез, я протёр глаза, чтобы убедиться, что вижу правильно. Как только я это сделал, наша лодка постепенно подошла к остановке на краю того, что показалось неизмеримой пропастью. Подо мной на той стороне, где возвышался обрывистый утёс, который исчез так внезапно, насколько глаз мог видеть, была абсолютная пустота. Справа от нас впереди и сзади развернулось пространство того огромного гладкого озера, на груди которого мы пребывали. Слева от нас узкий край, которого наша лодка слегка касалась, продолжение из чёрного, напоминающего стекло, материала, протянутого всего на фут над водой. За ним шёл в беспредельные глубины перпендикулярный откос. Я невольно схватился за лодку и отпрянул от страшной бездны, около которой так внезапно оказался, превосходившей всё подобное, что я когда-либо видел. Неизмеримая глубина пропасти в сочетании с явно хрупким барьером, удерживающим огромное озеро в своих границах, заставили меня вздрогнуть и отпрянуть назад, а мой мозг дрожал от головокружительного страха. Но, несмотря на мой ужас, необъяснимое влечение удерживало меня в очаровании, и хотя я пытался отвести взгляд, мне это не удалось. Как будто неотразимая мощь притягивала меня, несмотря на то, что я дрожал от ужасного величия той зияющей бездны, грозившей концом мира, на краю которой я тогда был. Очарованный, потрясённый, я не мог отвести взгляда, я не знал глубины, идущей вниз, вниз, в тишину и непроницаемость. Собравшись, я повернулся с вопросительным видом к своему спутнику.

Он сказал мне, что эта тяжёлая стеклоподобная плотина окружает воды медленно поднимающегося озера, которое мы переплывали и поднявшегося достаточно высоко, чтобы перетекать через барьер.

«Цикл периодического перетекания измеряется большими интервалами – сказал он. – Для подъема уровня озера на часть дюйма потребовались столетия, и тысячи лет могут пройти, прежде чем его поверхность достигнет верха стены. Затем, управляемая законами, которые притягивают жидкость к самой себе и наполняют чайную ложку жидкостью, вода скапливается возле узкой стены, создавая выступ вдоль её вершины. В конце концов, набежавшая вода сдаётся, и поток её перетекает в бездну».

Он остановился, а я наклонился и стал размышлять, так как уже свыкся с обстановкой.

«Нет дна» – заявил я.

«Наоборот, – ответил он – дно расположено в менее чем десяти милях под нами, оно представляет из себя воронкообразное отверстие, шейка которого сначала доходит до низа, а затем идёт по диагонали от нас вверх к поверхности земли. Хотя свет, который нас окружает, и яркий, ему всё же не хватает проникающей силы, и он не в состоянии дать очертания объектов даже в пяти милях отсюда, поэтому бездна кажется бездной, а залив безграничным».

«Не естественно считать, чтобы масса воды, подобная этому великому озеру, перетекла бы через барьер немедленно, по мере того, как её поверхность достигнет верхнего края, ведь давление такого огромного объема должно быть неисчислимым».

«Нет, по причине высоты, а не расширения, которое, как понимают инженеры-гидростатики, руководит давлением воды. Жидкостный слой шириной в один фут будет оказывать давление на задерживающую перегородку с силой тела самой жидкости, до самой глубины на протяжении тысячи мил. Затем, уменьшение гравитации здесь даст возможность молекулярному притяжению молекул воды напрягаться с большей силой, чем в этом же случае на поверхности земли, и это удерживает массу жидкости более сильно.»

«Смотрите» – сказал он и, погрузив палец в воду, он стал держать его перед собой с притянутой каплей воды.

Водяной шар был значительного размера, вытянувшись, как будто он состоял из липкой жидкости.

«Как же может такой пласт воды дать подъем вулканическому извержению? – спросил я далее – ведь это вроде бы не вулканическая порода, и внизу около нас нет признаков сильного тепла».

«Некоторое время назад я сообщал Вам, что объясню эти факты частично. Знайте же, что человеческие теории вулканических извержений в отношении раскалённого внутреннего пространства земли являются такими потому, что созданы в невежестве без знания даже подповерхности глобуса. Для человечества внутренняя часть земли есть запечатанная камера, и мудрые люди, разъясняющие интересные теории происходящих в земле природных явлений, вынуждены их описывать, опираясь всецело на своё воображение. Лишь немногие осознают скудость данных, находящихся в распоряжении тружеников науки. Теории в отношении земли сформулированы с таким малым реальным знанием о её организации, что наша наука могла бы сказать, что всё это лишь теория с едва заметным следом в её поддержку. Если глобус диаметром десять дюймов покрыть листом бумаги, такой, как я держу в руке, то толщина этого листа будет даже большей в соотношении с глубиной шара, чем глубина, которую люди исследовали по сравнению со скорлупой земли. Внешняя поверхность линий карандаша представляет поверхность земли, внутренняя поверхность представляет глубину человеческих исследований. Высочайшая гора была бы выражена запятой, нанесённой на линию. Геолог изучает вещества, выброшенные из кратера активного вулкана, и от этого строит догадки в отношении нижних пластов и силе, которая выбрасывает извержения наружу. Отсюда следует, что люди должны предоставить доказательство, по которому возможно объяснять причину. Это всё равно, что для анатома сформировать представление об устройстве печени через секреции, выходящие из этого органа, или по тканям лёгких через дыхание и слюну. Фактически, вулканы бывают нескольких видов, и обычно они бывают крайне поверхностны. Это озеро, поверхность которого располагается всего в ста пятидесяти милях под землёй, является матерью одного такого исключительно глубокого вулкана. Когда вода переполняет этот выступ, она сталкивается со стихией под нами – металлической основой соли, залегающей в огромных массах некоторых частей земной оболочки. Затем следует непосредственная химическая реакция: вода разлагается, получается интенсивное тепло, часть воды соединяется с металлом, часть уходит в виде пара, в то время как другая часть выходит в качестве воспламеняющегося газа. Внезапное освобождение этих газов создаёт нерегулярное давление пара на поверхность озера, результатом чего является пульсация и обратное действие разрежённой атмосферы наверху, которая гигантскими волнами, подобно набегающим приливам, расплёскивает огромные объемы воды через выступ, находящийся около нас, вниз. Эта вода, в свою очередь, действует на свежие части металлического основания, а обратное действие увеличивает выброс пара. И впоследствии камера, в которой мы находимся, удерживает газ, состоящий из испарений неодинаковых давлений газа, и волнение озера продолжается. Пульсации повторяются до тех пор, пока поверхность озера не понизится до такой степени, чтобы, в конечном счёте, предотвратить перетекание воды за выступ. Наконец, озеро стихает, газы медленно исчезают посредством поглощения землёй и через вулканическое отверстие. И в течение неописуемого периода времени после этого поверхность озера продолжает медленно подниматься, что она сейчас и делает».

«Но какое отношение имеет этот феномен с вулканом?»

«Он порождает извержение. Вода, бегущая вниз в пропасть, частично в виде пара, частично в виде газа, пробивается вперёд и вверх через разлом, ведущий к старому кратеру вулкана, как предполагают, затухшего, но периодически активного на горе Эпомео. Газы сильно разогреваются и движутся со страшной быстротой. Они раскалывают большие массы камня, что приводит в результате к волнениям энергии, давлению, газу, трению, покраснению и теплу. Смесь газов из распавшейся воды составляет огромный объем, который горит и взрывается. В этой огненной печи среди содроганий, о которых было рассказано, сплавляется смежное вещество, даже глина расплавляется, и выносится вверх с огненным взрывом. Наконец, поток достигает поверхности земли через воронкообразный проход, вершиной которого вулкан и является. Взрыв порождает вулканическое извержение».

«Одна вещь всё ещё не ясна мне – сказал я. – Вы утверждаете, что реакция, следующая за соединением текущей воды и металлических основ в расщелине под нами, освобождает взрывные газы, а также объемы водяного пара. Вы говорите, что эти газы несутся и порождают вулканическое извержение в дальней части земной коры. Я не понимаю, почему они не несутся также назад и не порождают другое извержение в Кентукки. Конечно, давление газа в основных пределах одинаковое по всем направлениям, не так ли?»

«Да, – ответил он – но условия в различных направлениях не похожи друг на друга. В направлении пещеры Кентукки проход извилистый и часто уменьшается до узкой расщелины. Как Вы помните, в одном месте рядом с устьем пещеры нам пришлось нырять под поверхность потока воды. Тот слой воды настолько эффективно закрыл выход из земли, насколько пробка предохраняет воду от вытекания из бутылки. Между местом, которое мы сейчас занимаем, и той водяной пробкой находятся тысячи миль прозрачного воздуха. Инерция тысяч миль воздуха настолько велика, что это за пределами Вашего понимания. Чтобы двинуть эту комнату, толкнув её с этого конца, и привести, таким образом, к другому потребовалась бы большая сила, чем та, которая сожгла бы сто пятьдесят миль жёсткой породы над нами. Кроме того, трения сторон – другая причина, предотвращающая такое явление. Если бы даже со временем приложенное давление и превзошло инертность воздуха и трение каменных проходов, то это потребовало бы большей энергии, чем Вы можете себе представить, для того, чтобы привести в движение эластичную массу, пребывающую в настолько твёрдом и неподвижном состоянии, как непреклонный часовой, между пещерой, в которую Вы вошли, и тем местом, которое мы занимаем. Время в сочетании с энергией были бы в состоянии сделать такой результат, но не при нынешних условиях. В другом направлении широкий открытый канал доходит прямо до вулканической шахты и соединяется с ней. Через этот канал воздух и пребывает в движении, двигаясь к затухшему кратеру, и поступает из другого поверхностного отверстия. Газы, освобождённые таким способом, как я рассказал, естественно следуют по линии наименьшего сопротивления. Они сразу же отворачиваются от инертной массы воздуха, находящегося позади нас, и движутся с возрастающей быстротой к вулканическому выходу. До того, как давление, которое могло быть оказано на каверну Кентукки, сдавило бы больше, чем сжатый столб смешивающегося воздуха, достаточного чтобы поднять воду колодца из её обычного уровня к поверхности земли, скорость в другом направлении увеличивалась бы невероятно, и с возрастающей быстротой отсасывание проходило бы более, чем достаточно для потребления возросшего изобилия газов оттуда».