Текст книги "Этидорпа, или Край Земли"

Глава 40
Дальнейшее искушение. – Этидорпа

Затем, когда голос мой отразился от дальних уголков, я уловил издалека музыкальный звук. Я поднял голову и слушал – да, конечно, где-то там была слышна музыка. Мелодия становилась хорошо различимой, и вскоре мои чувства воспринимали комбинированную вокальную и инструментальную музыку. Исходящие мелодии были приятны и прекрасны. Голоса и аккомпанирующие звуки приближались, но я не мог различить слова. Постепенно из проходов пещеры появились на вид множества женских форм. Они были облачены в одеяния, варьирующиеся оттенками от чисто белого до насыщенных тонов, странным образом контрастируя, и на расстоянии их радужное сияние создавало восхитительное зрелище. На некоторых были одеты короткие мантии, такие, как по моему представлению носили танцующие девушки древней истории, на других же были накидки какого-то одного яркого цвета, а у кого-то все цвета перемежались, в то время как у других были одеяния из марлеподобной материи чистого белого цвета.

Выстроившись в ряд в пещере, и приблизившись ко мне, они разбились на группы. Тогда же, появляясь и исчезая, они представили первую фигуру, а затем следующую. Временами вытягивались вокруг помещения в большие круговые ряды, а потом снова формировали квадраты и геометрические фигуры всех оттенков и форм, но я видел, что при каждой перемене они передвигались ближе к камню, на котором я восседал.

Теперь они находились так близко, что можно было различить их черты, и никогда прежде я не видел такую красоту в человеческом обрамлении. Каждое лицо было так же совершенно, как и картина художника мастера «Мадонна», хотя казалось, что не было двух одинаковых типов красоты. Одни имели смуглый цвет лица с глянцевыми волосами, другие были белокурыми, с волосами от светло-русого до золотого цветов. Форма головного убора была, как правило, простейшей. Окрашенная лента или обрамляющий голову шнур связывали волосы с подобающей грацией, и их шёлковые локоны были заплетены в косы или скручены в завитки, свободно свисали, ниспадая волнообразно на плечи. Кто-то держал странные музыкальные инструменты, у кого-то были красивые палочки, а все вместе они производили сценический эффект редкой красоты, которую не превзойти в самой экстравагантной мечте о мире грёз. Так случилось, что я снова оказался в центре толпы, но не отталкивающих уродов, а удивительно прекрасных существ. Они отличались от предыдущих так же, как свет отличается от тьмы.

Мог бы хоть кто-нибудь по памяти моего прошлого опыта предсказать такое зрелище? Никогда раньше я не видел женщин, подобных этим, никогда раньше у меня не было и намёка на то, что столь нежный пол мог существовать в этих пустынных помещениях. От ужасных обликов и страшных воплей прошлых обитателей картина теперь сменилась на восприятие прекрасного и артистического, которое мог бы развить в непомерной мечте о высшей сказочной земле поэтический дух. Я взглянул наверх – большое помещение было покрыто сверкающими цветами, голые скалы исчезли, свод обширной арки, достигающей неизмеримой высоты, был украшен во все цвета радуги. Флаги и серпантины развевались на ветру, который также шевелил одеяния ангельского скопления около меня, которое я не мог ощущать. Профили чарующих лиц пронизывали мерцающее пространство. Я был единственным наблюдателем, но не участником радости.

Передвижения фигур, подобных серафимам, продолжались, бесчисленные формы и очертания следовали друг за другом без конца, и неописуемая музыка сопровождала поэзию движения. Я был поглощён этим. Прошлое исчезло, мой прошлый ум был вычеркнут из жизни, мир исчез, я стал дрожать от радости и ощущения абсолютного блаженства.

Группа духов или прекрасных форм подошла к камню у моих ног, но я не знал, сколько времени они затратили на все эти действия. Могла пройти секунда, а может быть и вечность. Да меня это и не волновало. Один момент подобного существования, которое я испытывал, казался достойным века любого другого удовольствия.

Покружившись вокруг меня, эти эфирные создания приостановили своё движение, и когда прекратилась музыка, я стоял над ними и всё же среди них и взирал в безграничное пространство, такое же прекрасное во всей своей протяжённости, как и окружающее меня. Каверна исчезла совсем, и в глубинах вокруг меня, насколько мог достигать взгляд, казалось во всю небесную ширь, я видел восхитительные формы, которые так несовершенно описывал.

Вскоре небольшая группа из толпы легко прыгнула на каменную террасу, где я стоял, и стала петь и танцевать вокруг меня. Насколько может описать воображение, каждое движение было совершенно, каждый звук был концентрированным экстрактом мелодии. Группа удалилась, чтобы уступить место другой, которая в свою очередь дала место следующей и так далее до тех пор, пока пространство не потеряло измерение, а время исчезло, и числа перестали быть числами.

Не было двух групп танцующих, одетых одинаково, песня была не похожа одна на другую, хотя все они были невообразимо чарующими. Первая группа мне показалась совершенной, а вторая была лучшей, и каждая последующая пела всё более сладостные песни и была более прекрасной и в более богатом убранстве, чем предыдущие. Я стал обволакиваться эстетической атмосферой. Казалось, дух мой освободился от тела, он явно находился в состоянии выхода из смертного тела. Внезапно музыка прекратилась, и фигуры стали пассивными, каждая форма стояла грациозно и прямо, заглядывая мне в глаза. По мере того, как я смотрел на эти лучезарные создания, каждое последующее лицо казалось более прекрасным, а каждая форма – более прелестной предыдущих.

Затем я заметил вдалеке, что фаланга разделилась, сформировав два подразделения, отделённые друг от друга широким проходом, простирающимся от подножия до бескрайних просторов, а внизу этого прохода я узрел одинокую фигуру, приближавшуюся ко мне.

Когда она подошла ко мне, фаланга сомкнулась позади неё. А когда, наконец, она достигла камня, на котором я стоял, то ступила или вознеслась на мою сторону, и фаланга сзади неё сдвинулась и снова стала завершённой.

«Моё имя – Этидорпа (Etidorhpa). Во мне ты зришь дух, который поднимает человека и покоряет самые насильственные страсти. В истории в далёкие времена, известные как легендарная мифология, правила я миром и благословляла его. Забери от меня власть над человеком и зверем – и тогда исчезнут небеса и райское очарование погибнет. Я не знаю учителя. Вселенная преклоняется перед моей властью, влюблённые солнца и звёзды пульсируют и дрожат в пространстве, целуя друг друга в волнах света. Атомы объединяются и сцепляются, неодушевлённые структуры привлекают и объединяются с неодушевлёнными структурами. Тела, мёртвые для одних благородных страстей, не мертвы для любви. Дикая бестия при моём очаровании заползает медленно в свою нору и нежно мурлычет над своим отпрыском. Даже человек становится менее насильственным, он убирает своё оружие и скрывает свою ненависть, когда я успокаиваю его страсти в доме его, за исключением любви.

Меня знавали под многими именами и многие люди утешились. Пронзи имя моё в анналах времени – и возлюбленные дочери Зевса и Диона исчезнут, а с ними и грация, красота женщины. Было бы утеряно внимание пенистого ребёнка Кипрского моря, а Венера – богиня любви не занимала бы места в песне. Сама Любовь, как божественное понимание поэта, как человеческое высочайшее представление о самых чарующих небесах, были бы погребены с лавром и розой. Моё имя – Этидорпа, истолкуй его правильно, и у тебя будет то, что для человечества есть сущность любви, матерь всего облагороженного. Тот, кто любит жену, поклоняется мне, а та, кто в свою очередь создаёт счастливый домашний очаг, близка мне. Я – Этидорпа, начало и конец Земли. Узри же во мне антитезу зависти, противоположность злобе, врага печали, хозяйку жизни, королеву блаженства бессмертия».

«Знаешь ли ты, – продолжала она мягким и сладостным голосом, несущим приятное ощущение неописуемой правдивости – знаешь ли ты, что человеческое представление о небесах водружает меня, Этидорпу, на трон высочайший? Очарование девственницы я сочетаю с преданностью жены и божественностью матери. Отними у человека сокровища, которые я воплощаю, и он будет бездомным, беспризорным и лишённым любви. Тогда мыслью о небесах будет нечто наподобие мрачного представления угрюмой банальности. Жизнь в таких небесах, лишённых любви – и об этом учит Писание – есть бесконечная мука.

Любовь, – каким бы именем она не обозначалась – правит миром. Лиши холодного человека науки того, что привязывает его к жизни мысли – и труд его закончится. Отдели мастера музыки от аккорда, который соединяет его душу с голосом – и песни его утихнут. Умертви ощущение любви, с которым художник несёт своё искусство, и поскольку исчезнет дух, стоявший за его мыслесценой – касание его станет холодным, а кисть невыразительной. Солдат думает о доме и своей стране и без ропота проливает кровь свою.

И всё же существуют понижающие состояния любви, ведь любовь к стране строит нацию, так же как любовь к грабежам может разрушить её. В человеческой жизни любовь к божественному и прекрасному противоположна унизительной и порочной любви, и я, Этидорпа, есть высочайшая любовь человека. Как одна и та же сила связывает молекулы розы, фиалки и ядовитых наркотиков, так одна и та же душа с её представлением может служить любви во имя добра и любви во имя зла. Любовь может руководить тираном и побуждать святого. Она может заставить человека пытать ближнего своего или стремиться облегчить его боль.

Поэтому пристрастие человека служить своему божественному или злой страсти каждый может назвать ступенью любви, и служением такой страсти любовь одного сердца может проявиться как противоположность любви другого. Как для одного человека вкус горечи более приятен сладости, а кислота – более предпочтительнее других, так для другого любовь к прекрасному лучше другой любви. Один радуется уродливому, а другому доставляет радость видеть страдания своего соседа. Та фаза любви среди всех, которая облагораживает, приносит человечеству величайшую степень блаженства и утешения. Но та же любовь, которая унижает, есть любовь вопреки, какое бы название не имели выражающие её страсти. Любовь правит миром и она близка самой напряжённой и божественной любви человека, и я, Этидорпа, есть душа Высшей Любви». Она колебалась.

«Продолжай».

«Я уже сказала и, сказав это, выразила истину, что пришла я с той стороны пустой оболочки материального золота и серебра, которая является пониманием небес. Иди же со мной, и в доме моём найдёшь ты верность человеческой души, коридоры небесного здания, обогащённого драгоценными камнями и тонкими металлами. Но то, чему не хватает моих улыбок и граций, опустошено. Золотому тельцу больше не поклоняются, паутина неподвижных гирлянд и пыли самостных мыслей искажена, чёрная и сухая, подобно саже огней сатаны, которая на ней осела, подобно пыли античных саркофагов, покоящейся без волнения. Помести на одну сторону небеса, которые восхваляют скряги, охваченные золотой лихорадкой, а на другую – Этидорпу и сокровища, идущие со мной к мужчине и женщине (ибо без меня ни жена, ни отец, ни дитя не могут существовать) – и от всех других небес отвернётся человечество. Благороднейший дар Неба человечеству есть высочайшее ощущение любви, и я, Этидорпа – душа любви».

Она прекратила говорить, и как только я посмотрел на форму рядом со мной, так сразу же забылся в оцепенении.

Разбейте цвета радуги на единичные оттенки, обладающие атрибутами всех остальных, помножьте эту сущность на беспредельность – и у вас будет меньше насыщенности, чем та, которая была в каждом из комбинированных цветов, явленных отделкой её одеяния. Осветлите в тысячу раз нежность пухового одеяла, удерживая всё же ощущение его субстанции, и вы не воспримете мягкость того газового материала, который украшал её простые переливчатые одежды. Соберите оттенки, разбросанные множеством сияющих ангелов, а затем обсыпьте этот конечный цвет звёздной пылью и покрасьте им одеяние более яркое, чем сатин, и у вас будет меньше красоты, чем та, которую выражало скромное платье, облегающее эту фигуру. Соберите аромат духа дикой розы и добавьте его к душе серой амбры и квинтэссенции экстракта ароматов Востока, и всё же вы не получите того восхитительного благоухания, которое пронизывало всё моё существо, когда она приблизилась. Она стояла передо мной стройная, гибкая, симметричная и излучающая. Её волосы были более прекрасны, чем это можно описать пером: они были бесцветны, потому что изобразить их известными смертным цветами невозможно. Лицо её излучало всю красоту тех, кто ей предшествовал. Она не могла быть прекрасной, ибо ни одно представление о красоте не может приблизиться к её красоте. Она не была духом, и, безусловно, материальное вещество было частью её формы. Она не была и ангелом, ибо за её плечами не выдавались крылья, показывая фигуру серафима.

«Нет, – в восхищении сказал я – она создание других краев. Писание ничего не говорит о таком существе, она не ангел и не человек, а…»

«А кто?» – сказала она.

«Я не знаю» – ответил я.

«Тогда я скажу тебе – ответила она – я скажу тебе о себе и своих спутницах. Я покажу тебе наш дом, пронесу сквозь тени небес той страны грёз, ибо небеса без Этидорпы отбрасывают тень по сравнению с этим. Смотри – сказала она – и элегантными пальцами своими сняла со своей одежды фрагмент прозрачной плёнки, которую я раньше не заметил. Видишь, это паутина, из которой был соткан мой подол, когда я шла на встречу с тобой, пройдя через зловещие коридоры нелюбимых небес материалистов».

Она бросила его на пол и я остановился, чтобы поднять, но тщетно – пальцы мои прошли сквозь него, словно сквозь туман.

«Ты, должно быть, ангел» – заикнулся я.

Она улыбнулась.

«Пойдём – сказала она – не трать время на мысли о материалистическом рае, пойдём же со мной к той великолепной земле там вдали, и в тех неописуемых местах мы – ты и я – всегда будем странствовать вместе».

Она протянула свою руку. Поколебавшись, я прикоснулся к ней и поднёс к губам своим. Она не сопротивлялась. Я упал на колени.

«Ты должна быть моей? – воскликнул я. – Моей навсегда?»

«Да, – ответила она – если ты пожелаешь этого. Ведь тот, кто любит, будет любим в ответ».

«Я сделаю это, – сказал я – я отдаю себя тебе, будь что будет. Буду домом твоим, где бы он ни был, отдам Землю и небеса здесь и после этого я пожертвую собой. Поспешим же» – сказал я, ибо она не двигалась.

Она покачала головой и сказала: «И всё-таки ты должен быть испытан, как никогда прежде, и должен устоять против искусителя. Ты не можешь пройти на землю Этидорпы, пока не вынесешь страдания, которые испытывают только проклятые, пока не выдержишь мук жажды и не испытаешь неописуемый жар и холод. Помни предупреждение твоего спутника, хорошо запомни слова Этидорпы: ты не должен поддаваться. Чтобы служить тебе, я предстала перед тобой, чтобы предохранить тебя от каверны пьяниц, я дала тебе видение за пределом края Земли, где – если ты будешь трудиться сам – мы снова встретимся».

Она держала две крошечные чашечки. Я вскочил на ноги и схватил одну из них, и когда взглянул на толпу, стоящую напротив, то каждая лучистая форма держала в левой руке протянутую вверх такую же чашечку. Все смотрели на моё лицо. Я взглянул на прозрачную чашку в моей руке, она была частично заполнена зелёной жидкостью. Я посмотрел на её чашку и увидел, что она содержала такую же жидкость.

Забывая о предупреждении, которое она только что произнесла, я поднёс чашку к губам и перед тем, как прикоснуться к ней, я снова посмотрел в её лицо. Прекрасное создание стояло со склонённой головой, закрыв лицо рукой, вся её форма и выражение говорила о печали и разочаровании, и она в отчаянии дрожала. Она держала руку как бы для того, чтобы оттолкнуть силуэт, который, казалось, прорывался за её фигуру, ибо позади неё с экзальтацией, злобно смотрело то же сатанинское лицо, которое встретило мой взгляд в прошлый раз, когда в присутствии множества демонов я был искушаем совершенным человеком.

Разбив вдребезги чашку об пол, я крикнул:

«Нет, я не буду пить».

Этидорпа опустилась на колени и сжала руки. Сатанинская фигура исчезла из вида. Осознавая, что мы переживаем триумф победы над искусителем, я в знак благодарности тоже упал на колени.

Глава 41
Страдание

Как воздушные пузырьки, которые сжимаются и исчезают в стакане, группа фееподобных форм рассеялась передо мной и исчезла. Деликатное существо, чью руку я держал, упорхнуло, как туман при первом порыве ветра, и вскоре рассеялось в невидимости. Украшенный амфитеатр исчез, сама земная пещера исчезла, и я обнаружил себя одиноко стоящим в бескрайней пустыне. Я повернулся во все стороны, чтобы убедиться, что ни один видимый предмет не появился для нарушения монотонности. Под ногами у меня был чистый белый песок, который мягкими волнами простирался до горизонта, как если бы океанская зыбь была остановлена и преобразована в песок.

Я присел и стал вблизи рассматривать песок – набрав его в ладони, стал пропускать между пальцами и рассматривать, как он падает на землю. Безусловно, это был песок. Я ущипнул себя, дёрнул за волосы, рванул себя за одежду, подпрыгнул и громко закричал, чтобы показать себе, что я один. Это было реальностью, да, реальностью. Я одиноко стоял в песчаной пустыне. Начинался рассвет, и на одной стороне медленно и величественно поднималось огромное солнце.

«Благодарю Бога за Солнце – воскликнул я. – Благодарю Бога за свет и тепло Солнца».

Снова я был на поверхности Земли. Ещё раз взирал я на эту великую сферу, которой так часто молился, считая себя ничтожеством в мрачных земных пещерах, и за которую был готов отдать всю свою жизнь, чтобы увидеть её ещё раз. Я упал на колени, в благодарении подняв руки. Я благословлял поднимавшееся Солнце, бескрайний песок, окружавший меня воздух, и снова и снова выражал благодарность за своё освобождение от подземных пещер. Я не подумал задаться вопросом, посредством какой силы было исполнено это чудо. Меня это не очень-то и беспокоило. Подумай я о материи вообще, то из страха не посмел бы и думать о том, что такой переход мог оказаться иллюзией, бредом.

Я повернулся к солнцу и пошёл на восток. По мере наступления дня и восхождения солнца на небе я продолжал своё путешествие, всеми силами нацелившись на то, чтобы придерживаться одного направления. Тепло возрастало, а когда солнце достигло зенита, то казалось, что все мои кости расплавились. Солнце в небе ощущалось шаром белого горячего железа возле моей головы. Оно казалось маленьким, хотя сияло как бы через некую трубу, направленную только на меня. Я тщетно боролся, чтобы убежать и выйти за его границы, а оно следовало за каждым моим перемещением, направляя свои пламенеющие лучи и концентрируя их всегда на мою беззащитную личность. Я снял верхнюю одежду, разорвал на куски рубашку, надеясь уловить веяние лёгкого ветерка, и подняв одну руку над глазами, а второй придерживая пальто над головой, я стремился избежать потока жары, но тщетно. Огненные лучи проходили сквозь одежду, как поток ртути через марлевую плёнку. Они проникали в мою плоть и испаряли мою кровь. Мои пальцы, кисти и руки набухли, как расширяется воздушный пузырь под воздействием тепла. Лицо моё распухло и стало в два – три раза больше, и, наконец, глаза мои были закрыты, ибо щёки и брови встретились. Я тёр своей бесформенной рукой слепое лицо и обнаружил, что оно было круглое как шар. Мой нос терялся в разбухавшей плоти, а уши исчезали подобным же образом.

Я больше не мог видеть солнце, но чувствовал живые, пронизывающие лучи, которых нельзя было избежать. Не знаю, шёл ли я или катился, знаю только то, что пытался убежать от тех смертоносных лучей. Затем я молился о смерти и в каждом дыхании просил силы, которые перенесли меня на земную поверхность, перенести меня обратно к низшим кавернам. Воспоминание об их прохладной освежающей атмосфере было подобно мысли о небесах для потерянного духа. Я испытывал агонию проклятой души, и теперь в противоположность прошлым временам, думал о совершенном счастье в мрачных земных пещерах. Я думал о том дне, когда стоял у устья пещеры в Кентукки и пробирался по воде с моим спутником. Я вспомнил об освежающей прохладе течения в темноте той пещеры, когда исчез последний солнечный луч, и проклинал себя за то, что тосковал тогда по солнечному сиянию и поверхности земли. Я мысленно кричал, как глупый человек, ничему не радуясь, где бы и как бы он не оказался. Это была расплата – я проклят за свой недовольный ум. Это было адом, и по сравнению с ним всё остальное на земле или под ней казалось счастьем. Тогда, в приступе бешенства, я проклинал солнце, землю, самого Бога – всё существующее. Так я боролся в агонии, каждый момент которой, казалось, покрывал много лет. Я боролся в одиночестве, как потерянная душа, бредущая по бескрайним просторам вечно усиливающегося и концентрированного ада. День, однако, приблизился к закату, жара спала, и после этого моё искалеченное тело постепенно восстановилось до нормальных размеров, моё зрение вернулось, и, в конце концов, я стоял в песчаных дебрях, наблюдая заход большого красного солнца, как утром видел его восход. Но между восходом и закатом пролегала вечность страдания. Тогда, словно освободившись от чар, я упал измученный на песок и уснул. Мне снилось солнце и ангел, который стоял передо мной и спрашивал, почему я такой несчастный, а в ответ я указал на солнце. «Смотри, вот виновник человеческого несчастья» – сказал я.

Ангел ответил: «Если бы не было солнца, не было бы людей, а там, где не было бы людей, было бы несчастье».

«Несчастье от чего?» – спросил я.

«Несчастье от ума, – ответил ангел – нищета это вещь, а не концепция. Боль реальна, она не является впечатлением. Несчастье и боль всё ещё существовали бы и питались умственной субстанцией, даже там, где нет людей, ведь ум тоже реальность, а не представление. Боль, которой ты страдал, не была болью материи, а болью духа. Материя страдать не может. Если бы она страдала, то разогретый песок корчился бы в агонии. Нет, лишь ум и дух испытывают боль или наслаждение, и ни ум, ни дух не могут уйти от своей судьбы, даже если им удастся убежать от тела».

Вскоре я проснулся и снова увидел восход большого красного солнца, поднимающегося над песчаным краем моего пустынного мира. И я снова стал осознавать новую боль, ибо сейчас я воспринимал чувство жажды. Это привлекло мой ум, и мною моментально овладела интенсивная жажда – самое острое из телесных страданий. В то время как ожившие ткани тела требовали воды, все остальные физические чувства не ощущались. Когда у человека пересыхает горло, то все остальные способы пыток несущественны. Я больше не думал о восходящем солнце, не воспринимал больше испепеляющий песок, я чувствовал лишь страдание от жажды.

«Воды, воды, воды» – кричал я. Затем на расстоянии, как бы в ответ на мой вопль, я увидел озеро воды.

Внезапно, каждый мой нерв напрягся, каждый мускул вытянулся, и я полетел по пескам к желанному водоёму.

Я всё бежал вперёд и вперёд, а солнце поднималось всё выше и выше, и снова песок стал обжигать мои ноги и жарить плоть на костях моих. Ещё раз я испытал то нестерпимое чувство боли, боли разлагающейся под огнём плоти, и теперь с каждой жаждой, терзающий мои ткани, и огнём, иссушающим остатки моей испаряющейся крови, я в муках пытался пробиться к озеру, которое исчезало из моего вида, чтобы вновь появиться впереди.

Этот день был ещё более ужасным и, тем не менее, действие его было обратным тому, которое солнце оказывало на моё тело. На свою вчерашнюю молитву я получил заслуженный ответ, и проклятия вчерашнего дня вошли в самую мою суть. Я молил о помощи, и вместо распухших тканей и увеличенного веса, моё тело сжималось, подобно сушёной говядине. Стягивающая кожа сжимала твердеющее тело, и так как влага испарялась, тело сморщилось, сжавшись до самих костей. Мои связки выделялись, как большие протуберанцы, кожа моя стала тёмной, янтарного цвета, а тело стало прозрачным, как намокший рог. Я видел пульсацию моих внутренних органов, я видел пустые кровяные артерии, ссохшиеся нервы и опустевшие кровеносные сосуды своего скелета. Я не мог закрыть глаза. Я не мог укрыть их от палящего солнца. Я был мумией, всё ещё живой, высохшим трупом, идущим по песку, мертвым для всего, кроме боли. Я пытался упасть, но не смог, и чувствовал, что должен стоять прямо, пока солнце было видимо. Я не мог остановиться. Наконец, злобное солнце ушло за горизонт, и как только исчез его последний луч, я упал на песок.

Я не спал, не отдыхал, не дышал, не жил, как человек, я лишь существовал, как живая боль. Представление о боли реализовалось в сознающем нуклеусе – так прошла ночь. Снова поднялось солнце, и с его первыми лучами я увидел рядом с собой караван, верблюдов, людей, коней – огромную кавалькаду. Они быстро приблизились и окружили меня. Водитель каравана сошёл с животного и поднял меня на ноги, так как у меня больше не было сил двигаться. Он по-доброму со мной заговорил, и вам может показаться странным, хотя для меня нет, что он назвал меня по имени.

«Мы пересекли Ваш путь в пустыне, мы Ваши спасители» – сказал он.

Я показал жестом на воду, так как говорить не мог.

«Да, – сказал он – у Вас будет вода».

Затем он вытащил из кожаного сиденья, опоясывающего горб верблюда, стеклянную чашу с искрящейся водой и подал её мне, но прежде чем кубок прикоснулся к моим губам, он отодвинул его и сказал:

«Я забыл сначала передать Вам приветствие моих людей».

И тогда я заметил в его другой руке крошечный стаканчик, содержащий зелёную жидкость, который он подставил к моим губам, произнеся только одно слово:

«Пей».

Я быстро уставился на воду и открыл губы. Я ощутил её мощный наркотический аромат, и поспешил повиноваться, но сначала взглянул на моего освободителя, и вместо него увидел то же лицо сатанинской фигуры, которая дважды до этого искушала меня. Моментально, не думая о последствиях, без страха перед тем, что будет, я разбил стакан о песок и вернувшимся ко мне голосом воскликнул в третий раз: «Нет, я не буду пить».

Сразу же караван с верблюдами исчез, как фигуры в прошлых сценах, а искуситель растворился в воздухе. Снова песок подо мной стал естественным, я стал самим собой, каким был прежде, когда проходил адские испытания. Теперь я осознал, что моё избавление от подземных пещер последовало за аберрацией моего ума, но, по меньшей мере, я снова ясно увидел, что болезненная фантазия прошла, бред закончился.

От благодарности я упал на колени. Страдание, через которое я прошёл, оказалось иллюзией, под моими ногами были земные пещеры, мираж и соблазны были не реальными. Ужасы, которые я испытал, были воображаемыми – благодаря Богу – а песок был настоящим. Снова в одиночестве, я опустился на колени на бесплодную пустыню. Пустота простиралась от горизонта к горизонту. И, тем не менее, вид той безграничной пустоши, странной реальности – и это истина – был приятным по сравнению со страданием тела и души, которое я так ярко переживал.

«Это не удивительно, – сказал я сам себе – что во время перехода от подземных пещер до солнечного сияния наверху шок нарушил моё умственное равновесие и в момент реакции я переживал в воображении фантастические и кошмарные видения».

Подул прохладный и освежающий бриз, не знаю откуда – мне было всё равно. Это было слишком желанным даром, чтобы об этом спрашивать, и он приятно контрастировал со страданиями моей прошлой галлюцинации. Солнце жарко светило надо мной, песок пылал, запёкшись подо мной, и всё же славный ветерок обвивал мои брови и освежал дух.

«Благодарю Бога за ветер, за прохладу, которую он несёт. Лишь те, кто испытывал тишину пещерных одиночеств, через которые я прошёл, и ощущали ужасы недавних кошмарных сцен, могут оценить радость от порыва ветра».

Нелепость окружающих условий и их отношение к рациональным действиям вообще не приходили мне в голову. Казалось, что прохладный бриз шёл из безграничных просторов разогретой пустоши и был естественным. Освежённый, я поднялся и зашагал. Тот бриз принёс извне освежение и силу моей физической сущности.

«Эта прохлада, – сказал я – благословенная противоположность жаре – поддерживает жизнь. Жара обессиливает, холод стимулирует. Жара подавляет, холод оживляет. Благодарю Бога за бриз, ветры, воды, холод».

С радостью я повернулся к бризу. «Это источник жизни, я прослежу его до самых истоков, оставлю проклятую пустыню, ненавистное солнечное сияние, и буду искать благословенные места, рождающие холодные ветра».

Я быстро зашагал, а бриз стал более энергичным и холодным. С каждым увеличением скорости моего движения казалось, что с такой же силой усиливается и бриз – его сила и прохлада.

«Разве это не радостно? – пробормотал я – Мой Бог, наконец, стал именно Богом. Зная о моей нужде, Он послал бриз, в ответ на мою молитву поднялся освежающий ветер. Будь проклята жара» – громко закричал я, когда помыслил об ужасно прошедшем дне. «Благословение прохладе». И, точно в ответ на мой крик, бриз усилился, а вместе с ним и холод. И снова я послал благодарность Создателю.

В тряпичном пальто, одетом на моё тело, я стоял лицом к лицу с ветром и пробирался к родине ледяного ветра, который теперь порывами обрушивался на меня.

Вскоре я услышал хруст под ногами и увидел, что песок под ними стал твёрдым. Я остановился, чтобы изучить его, и обнаружил, что песок замёрз. Странно, подумал я, странно, что сухой песок может замерзать, и тогда я заметил впервые, что меня окружили снежинки. Это была смесь града, песка и снега, по которому я ступал. Меня внезапно охватило ощущение ужаса, и я повернулся инстинктивно, испуганный, и побежал прочь от ветра к пустыне, находившейся позади меня, назад к солнцу, тусклому и холодному, которое уходило за горизонт. Чувство ужаса росло во мне и трясло меня, когда я бежал. Когда я стоял лицом к ветру, то благословлял его, а сейчас я проклинал его, когда бежал к заходящему солнцу. В мольбе я протянул руки к тому шару, ибо позади меня надвигалась поглощающая чернота, и близко ревел ужасный ураган. Тщетно. Пока я раздумывал, бессердечное солнце исчезло из моего вида, а ураган окружал меня. Ветер становился чрезвычайно холодным и неистово бушевал. Казалось, что солнце ушло из моей жизни, и с его исчезновением очертания земли также исчезли из вида. Была кошмарная чернота, теперь, видимо, Вселенная стала для меня пустой. Холод усиливался и замораживал моё тело до костей. Сначала я ощутил укус от мороза, затем боль от холода, затем нечувствительность тела. Мои ноги были парализованы, а конечности неподвижны. Омертвев к ощущению боли, ослепший среди тьмы, лишь один мой нос, выдыхающий и вдыхающий воздух, был для меня реальностью. А когда скрипучий мороз достиг моего мозга и заморозил его, звук бури прекратился, и исчезли физические ощущения. Мой порабощённый ускорившийся интеллект оставался заключённым в замороженную форму, которую не мог оставить, и не мог, однако, контролировать.