Текст книги "Этидорпа, или Край Земли"

Размышление за размышлением прошли через заключённую мыслящую сущность, и по мере того, как я мыслил о том, какие отвратительные ошибки совершил по ходу прошлой жизни, они выросли до размеров катастрофы. Бог ответил на мои мольбы: я последовательно пережил пустоту земных наслаждений, и каждый урок был оставлен без внимания. Разве я не просил поочередно, а затем, получив желаемое, проклинал каждый дар Божий? Разве не я просил о жаре, холоде, свете и темноте, и не предавал анафеме каждое из них? Когда я находился в совершенной тишине, разве не молил я о звуке, а в укромных пещерах – о ветрах и штормах, и в самых небесных коридорах в присутствии Этидорпы разве не видел я запредельные радости?

Разве не считал я каждое земное наслаждение издевательством, и несмотря на ещё более горький урок, всё ещё следовал своему упрямому курсу, поочередно то прославляя, то проклиная Создателя, а затем сам, находясь среди воющей пустыни, в совершенной темноте мой сознающий интеллект разве не связан замороженным угрюмым подобием тела? Всё вокруг меня было мёртвым и чёрным, всё внутри – неподвижным и холодным, лишь только один мой убыстрившийся ум пребывал, как сознающий интеллект пребывает в каждом теле, пока тело имеет форму смертного, ибо смерть тела не сопровождается немедленным освобождением разума. Сознание мёртвого человека является всё ещё соображающим, и тот, кто считает, что мёртвые неразумны, поймёт свою страшную ошибку, когда, лишенный движения, он будет оставаться в мёртвом теле, осознавая всё, что проходит вокруг него, ожидая освобождения, которое может наступить только после распада и разрушения плоти.

Поэтому, не осознавая боль и любое физическое ощущение, я, порабощённый, продолжал существовать. Век за веком проходили, нагромождаясь один на другой, потому что время для меня было неизменяемым, не более того. Сейчас я молился о любой перемене, и завидовал наслаждениям самих дьяволов в аду, ибо, если бы им не была дарована сила движения, разве могли бы они не слышать, не видеть и не осознавать те боли, которые испытывали? Я молил о смерти – абсолютной и вечной. Наконец, тьма уменьшилась, и под низом я увидел замёрзшую землю, уродливые глыбы льда, свирепствующую бурю, ибо сейчас посредством размышления я научился чисто разумом и воспринимать через внутренний свет. Моё тело, твёрдое как камень, стояло неподвижно и хранилось замороженным во льду. Мир был замёрзший. Я воспринимал, что солнце, луна и звезды, почти зависшие, неподвижные и тусклые, сверкали в холодных глубинах пространства. Сама Вселенная замерзала, и только мой истощённый интеллект пребывал в опустошении. Проходили век за веком, пролетали эоны времени, нация за нацией вырастала и умирала, и после неисчислимых эпох человечество исчезло. Будучи не в состоянии освободиться от замёрзшего тела, мой разум оставался единственным зрителем окружающий мёртвой тишины. Наконец, в нижней части моего видения исчезла луна, затем одна за другой звёзды, а затем я стал наблюдать, как солнце тускнеет, пока, в конечном счете, осталась молочная марлеподобная плёнка, чтобы указать на его лицо, и после этого – пустота. Я пережил Вселенную. В совершенной темноте живой интеллект, сознавая всё, что прошло в веках, всё ещё издавал звуки, заключённый в тело замёрзшего смертного. Я увидел записи (рекорды Акаши) своего дальнего прошлого, соблазны, которым подвергался, и назвал себя глупцом. Ведь если бы я послушался искусителя, то мог бы пострадать гораздо меньше, и у меня могли бы быть приятели, будь они хотя бы даже дьяволы из преисподней. Я снова переживал свою жизнь, бесконечное количество раз думал о своих искусителях, о предложенных чашах, и, рассуждая, спорил с самим собой.

«Нет, – спорил я – нет, я же обещал, я поверил Этидорпе, и если бы повторить всё сначала, я бы не пил».

Затем, как только эта мысль унеслась от меня, ледяная сцена рассеялась и замёрзшая форма меня самого исчезла из вида, песок рассыпался в ничто, и в натуральном своём теле, в естественном состоянии я очнулся в земной каверне на коленях, в стороне от любопытных перевёрнутых грибов, фрукты которых я ел, слушаясь распоряжений моего спутника. Возле меня стояла знакомая фигура моего спутника со скрещёнными на груди руками. Как только мой взгляд упал на него, он протянул руку и поднял меня на ноги.

«Где же Вы были в течение несчастных эпох, которые прошли с тех пор, как я Вас видел последний раз?» – спросил я.

«Я был здесь, – ответил он – и Вы были здесь».

«Вы лжёте, злой колдун, – воскликнул я. – Вы снова лжёте, так же как и раньше мне лгали. Я следовал за Вами до края дьявольской земли, до каверны пьяниц, а затем Вы оставили меня. С тех пор, как мы встречались в последний раз, я провёл в невыразимых муках миллион, миллиард лет, и эта агония была вдвойне ужасной по сравнению с мыслью, да, с самим видом и касанием небес. Я прошёл в двойную вечность и испытал блаженство экстаза, ужасы проклятья, и сейчас Вы смеете нагло мне говорить, что я был здесь и что Вы были здесь с тех пор, как я видел Вас последний раз стоящим возле этих проклятых грибных чаш».

А затем он продолжил:

«Позвольте мне рассказать Вам о человеческом понимании вечности».

Глава 42
Вечность без времени

«Концепция человека о вечности состоит из беспредельной длительности, продолжительности без начала и конца, и, тем не менее, всё, что ему известно, заключено в двух или более противоположностях. С самого начала, как человек видит форму материи, такое вещество приближается к концу» – так сказал мой спутник.

Затем он спросил и своим вопросом показал, что оценил природу моих недавних переживаний:

«Помните ли Вы момент, когда оставили меня стоящим возле чаши, в тот момент, когда Вы представляли меня в качестве приятеля по путешествию к пещере уродства?»

«Нет, потому что я не покидал Вас. Я пригубил жидкость, а затем Вы двинулись со мной с этого места. Мы были вместе до тех пор, пока, в конце концов, не разделились на краю пещеры пьяниц».

«Послушайте, – сказал он – я не покидал Вас и не уходил с Вами. Вы не уходили с этого места и не возвращались к нему. Вы не видели, не испытывали моё присутствие или отсутствие. Ваше путешествие не имеет начала».

«Продолжайте».

«Вы ели наркотический фунгу и были отравлены».

«Не был, – сердито возразил я – я всё время был в ваших проклятых кавернах и в преисподней за ними. В путешествии я испил вечное проклятие, испытал небеса радости, но также и вечность страдания».

«Совсем наоборот. Время, которое прошло с того момента, когда Вы попробовали жидкость, содержащуюся в том фунгу, было лишь достаточно на то, чтобы Вы упали на колени. Вы проглотили алкоголь, который я Вам подал в чашке, Вы упали на колени, а затем моментально пришли в себя. Посмотрите, – сказал он – в подтверждение моих слов жидкость всё ещё капает из оболочки фрукта фунгу у Ваших ног, которую Вы не выпили. Время было уничтожено. Под воздействием этого мощного земного наркотика Ваш сон начала в вечности, но Вы не вошли в неё».

«Вы говорите, – перебил я – что я упал на колени, что я пережил галлюцинации от отравления, что переживание моего видения произошло за секунду времени, которого потребовалось на то, чтобы опуститься на колени».

«Да».

«Затем в подтверждение Ваших доводов Вы доказываете, что вечность требует времени, ведь даже одна миллионная часть секунды – это время, так же как и миллион лет».

«Вы ошибаетесь, – ответил он – Вы не правильно истолковываете мои слова. Я сказал: всё, что Вы пережили в Вашей вечности страдания и наслаждения, случилось между моментом, когда Вы прикоснулись губами к плоду фунгу, и моментом, когда Ваши колени ударились о камень».

«Что потребовало время» – ответил я.

«Разве я утверждал, – спросил он – что Ваши переживания были разбросаны на весь период времени?»

«Нет».

«Разве всё, что произошло в Вашем сознании, не может случиться в одну секунду, которая сопровождала умственное впечатление, оказанное алкоголем, или за любой другой период времени или любой интегральный момент такого периода?»

«Я не могу сказать, – ответил я – какую часть периода, как Вы его называете, заняла эта галлюцинация».

«Вы допускаете, насколько это касается Вашего понимания времени, что происходящее, на которое Вы ссылаетесь, могло существовать либо в течении неисчисляемой части первой, либо второй либо третьей фракции периода?»

«Да, – ответил я – да, если Вы правы в том, что это были иллюзии».

«Позвольте мне спросить Вас дальше, – сказал он. – Вы уверены, что вспышка, породившая Вашу галлюцинацию, не была моментальной, а частью, двумя частями или тремя частями секунды?»

«Продолжайте Ваши доводы».

«Я повторю предыдущий вопрос с лёгким изменением. Не может ли всё, что случилось в Вашем сознании, произойти в пространстве между той секундой времени, которая предшествовала умственному впечатлению, оказанному алкоголем, и секундой, которая последовала затем? Обязательно ли это должна быть часть секунды или вообще времени? В самом деле, могло ли это быть частью времени, если произошло молниеносно?»

«Продолжайте».

«Предположим, что сущность, которую люди называют душой человека, находилась в процессе отделения от тела. Вы допускаете, что этот процесс занял бы время до тех пор, пока не достигнута точка освобождения. Разве растворение, насколько это касается духа и материи, в своей критической точке не могло бы произойти моментально?»

Я не ответил.

«Если критическая точка является моментальной, то не было бы начала, как и не могло бы быть конца. В этом пребывает вечность большая, чем человек может воспринимать, ведь поскольку нет ни начала, ни конца, постольку время и пространство уничтожаются. Та линия, которая разделяет душу, находящуюся в теле, от души вне тела, существует в стороне от всех явлений. Она посередине, не являясь ни частью какой-либо стороны, ни частью верхней стороны. Она – вне нынешнего времени и времени последующего. Давайте перенесём эту мысль несколько дальше – сказал он. – Предположим, что хороший человек должен быть подвергнут такому изменению, разве вся вечность его счастья не могла бы произойти в течение этого безграничного представления, критической точки? Всё, что мать страстно желает при смерти детей, могло бы вновь проявиться в их однажды взлелеянных формах. Всё, что зарабатывается хорошей жизнью, пребывает в душевном переживании в такой вечности, но не в качестве иллюзии, хотя, ни одно умственное удовольствие, ни одна физическая боль не эквивалентны таким же переживаниям при галлюцинациях. Предположим, что злобная жизнь окончена, разве можно уйти от неизбежной критической точки? Не создаст ли такая жизнь в своём предварительном путешествии свою собственную печальную вечность? Вы видели действие вечности с концом, но не с началом, ибо Вы не можете ощущать начала Вашего видения. Вы побывали в каверне гротеска, в сферах прекрасного, Вы прошли по бескрайним пескам, которые приносят душе муки, Вы, как статуя, видели растворение замёрзшей Вселенной. Вы признательны за то, что это оказалось иллюзией, как Вы сейчас поняли. Что же Вы считаете единственной небесной частью того, что Вам было явлено?»

«Я бы проклял человека, который развеял иллюзию» – ответил я.

«В таком случае, – сказал он – Вы согласны допустить, что люди, проживающие жизнь так, что зарабатывают себе такую вечность, будь она умственной иллюзией, галлюцинацией или реальностью, не делают ошибок в жизни?»

«Да, – отозвался я – но Вы вводите меня в заблуждение, когда таким наглым образом доказываете, что для души вечность может длиться всегда, хотя и без представления о времени».

«Разве в начале нашего путешествия я не учил Вас, – вмешался он – что время не является таким, каким его воспринимают люди? Люди не могут вместить идею вечности и помнить зарождение солнца, утра и вечера, иметь понятие о времени. В этом состоит их ошибка. Как конец плетёной верёвки проходит вместе с верёвкой, так и сквозь жизнь душа человека проходит с телом. Так же, как есть точка, где конец плетёной верёвки находится как раз на грани своего возвращения назад, где всё движение линии, связывающей конец, заканчивается, существует неподвижная точка, когда душа начинает движение вперёд из тела человека. Как конец верёвки посылает свой крик сквозь пространство из точки, где движение прекращается, безвременной точки, которая лежит между движением вперёд и назад, так и душа человека оставляет крик (вечность) в критической точке. Это эхо смерти, и каждое движение жизненной нити отбрасывает вечность, свою собственную вечность, в океаны вечности; и каждая вечность составлена из вечностей, которые разбросаны из критической точки. С каждым концом земного путешествия души новая вечность входит в существование, не занимающее пространства, не потребляющее времени, не конфликтующее с любым другим существованием. Каждое из них является точно тем же, что представляет земная душа – вечностью радости (небес) или вечностью мук (ада). Нейтральной основы быть не может».

Затем он продолжил:

«Пьянице уготовано страдание в вечности пьяниц, которую Вы перестрадали. Соблазн выпивки мимолётный, агония, которая следует за этим – вечная. Вы видели, что в подземных регионах имеются запасы интоксикантов. Больше не пробуйте ни один из них. Пусть же ваш недавний урок будет для Вас последним. Любой стимулянт есть враг человека, любой наркотик есть обман. Он разрушает свою жертву, разлагает разум, заманивает его на уродливые пастбища, сначала даже приятные, но направленные, в конечном счёте, на вечные муки. Остерегайтесь вечности, которая следует за быстротой жизненной нити пьяницы. Пойдёмте – внезапно сказал он. – Мы продолжим наше путешествие».

(Примечание. Морфин, белладонна, и каннабис индика являются наркотиками, хотя каждый из них отличается по своему действию от остальных. Алкоголь и метиловый алкоголь являются интоксикантами. Эфир, хлороформ и хлор являются анестезическими средствами, хотя нет двух одинаковых, обладающих одними и теми же качествами. Существует ли какая-либо веская причина сомневаться в том, что комбинации элементов, до сих пор скрытых от человека, могут порождать галлюцинации, которые усложняют и усиливают самые вирулентные из наркотиков, интоксикантов, анестетиков и превосходить следствия гашиша или опиума? Если в процессе экспериментирования химик натолкнётся на компонент, который подвергнет испытанию его ум и побудит его перо записать такие экстравагантные на вид идеи, которые найдены в галлюцинациях, описанных здесь, то разве не будет его долгом похоронить открытие от других, скрыть от человечества существование такого пагубного плода творения фармацевта или химика? Познакомьтесь с таким интоксикантом, начните вызывать его брожение в крови человечества, и прежде чем миру сообщат о его возможных результатах, разве не сможет постоянно увеличивающая его сила добиться такого продвижения вперёд, что разрушит, разложит нашу цивилизацию и даже истребит человечество? Ю. Ллойд)

Интерлюдия

Глава 43
Последняя борьба

Я, Ллевеллин Друри, был настолько поглощён фантастической историей старика, бегло читавшего её с отвратительно написанного манускрипта, а также метафизическими доводами, следовавшими за его рассказом видений, которые он так искусно преподносил, что я едва следил за ходом времени. Всё что я слышал, побудило меня думать о том, что рассказ был частью его повествования. Увидев, что он приостановил чтение, свернул манускрипт и положил его в карман, я вновь вернулся к материальным вещам и, взглянув на часы, заметил, что они показывали позднее время.

«Завтра вечером, – сказал он – я вернусь в девять часов. За это время, если Вы всё ещё сомневаетесь в любой из частей моей истории или хотите дополнительную информацию по любому вопросу, связанную с моим путешествием, я буду подготовлен к тому, чтобы ответить на Ваши вопросы. Однако это будет Вашей последней возможностью, поэтому предлагаю Вам сделать замечания по всем вопросам, которые Вы хотите обсудить».

Затем в своей обычной уравновешенной и восхитительно вежливой манере он раскланялся и ушёл.

Следующий день я провёл, просматривая наиболее сомнительные особенности его истории и вспоминая некоторые сделанные утверждения. Помня об унижении, которое я испытал при своих предыдущих попытках его опровергнуть, я решил отобрать такие темы, которые казались для объяснения наиболее трудными, и с азартом атаковать старика.

Признаюсь, что, несмотря на несколько моих неудач и его успешные и постоянно проливающие свет объяснения в отношении произошедших с ним событий, предвосхитившие многие сомнения, приходившие мне на ум, недобрые предчувствия в отношении достоверности истории всё ещё владели мной. Если эти выдающиеся эпизоды были правдой, то могла бы быть такая вещь, как выдумка? А если не всё правда, то где же заканчивается действительность и начинается фантазия?

В этой связи я посвятил следующий день размышлениям над моим планом нападения, так как чувствовал, что меня вызвали на последнюю борьбу. Под конец следующего дня я почувствовал свою способность избавиться от него, и чтобы дальше испытывать его, я дважды закрыл дверь моей комнаты, когда наступила ночь – сначала на ключ, а затем на болт изнутри. Я решил снова заставить повиноваться его команде инертную материю, как он это делал при нашей первой встрече. Читатель помнит, что профессор Чиккеринг считал этот случай иллюзией, и признаться, время затуманило в моем уме яркость происшедшего. Так что я решил удостовериться в данном вопросе. Поэтому на следующий день около девяти часов я сел, уставившись на болт около двери, и решил не отвечать на его стук.

Он не оставил мне шанса пренебречь ответом на его лёгкий стук. Когда часы пробили точно девять ударов, дверь бесшумно повернулась на петлях, волшебник вошёл, и дверь снова закрылась. Болт не двигался, а ручка не вращалась. Планка прошла через предохранительную защёлку и вернулась на своё место. Я вскочил с кресла и взволнованно и резко пронёсся мимо гостя. Я схватил ручку и изо всей силы дёрнул её. Тщетно: дверь была заперта, а болт завёрнут. Затем я повернулся к своему посетителю. Он спокойно уселся на своё привычное место, ему явно не удалось заметить моё замешательство, хотя, должно быть, он осознавал, что выдержал моё первое испытание.

Это отчётливое поражение в самом начале нашего предполагаемого сражения произвело удручающее впечатление. Тем не менее, я сделал попытку уравновесить себя, и, усевшись напротив, посмотрел в лицо своему неприятелю. Спокойный, с достоинством, с бровью философа и самообладанием филантропа, совершенный тип джентльмена и культурного учёного, мой гость, настолько же безмятежный, насколько самодовольный, не будучи назойливым, оставался приглашённым участником моих удобств у камина или даже хозяином самим по себе. Он положил шляпу на стол, погладил свою прозрачную седую бороду и сказал:

«Ну?»

Я принял вызов, так как слово, на котором он сделал ударение, было вызовом, и набросился на него, в надежде поймать неподготовленным, резко сказав:

«Я сомневаюсь в возможности существования большой пещеры, такой, как Вы описали. Сверхтяжёлая масса земли раздавила бы и сильнейший металл. Человеку не известен ни один материал, который смог бы выдержать давление, из которого был бы сделан свод такой величины, как Вы описываете. Материал не устоял бы, даже если бы крышу сделали из стали».

«Не будьте так самоуверенны – ответил он, – На каком основании Вы делаете это утверждение?»

«На основании здравого смысла в противоположность неразумной гипотезе. Должно быть, Вам известно, что есть предел силы всех вещей, и нет такого вещества, которое способно создать свод в тысячи миль, составляющего, по Вашему утверждению, диаметр крыши Вашего внутреннего моря».

«А, – ответил он – так Вы снова разбиваете своей теорией мои факты. Ну, тогда позвольте мне задать Вам один вопрос».

«Задавайте».

«Вы когда-нибудь наблюдали пузырь, находящийся на пузыре?»

«Да».

«Вы когда-нибудь вставляли трубочку в ёмкость, частично заполненную мыльной водой, и, дуя в трубочку, наполняли ёмкость пузырями?»

«Да».

«Вы когда-нибудь измеряли силу растяжения материала, из которого Вы надували пузырь?»

«Нет, ведь у мыльной воды нет ощутимой силы».

«Тем не менее, Вы знаете, что пузырь, созданный из мыльной пены, имеет не только прочность, но и эластичность. Предположим, что полость энергии, плавающая в пространстве, должна быть покрыта на глубину толщины листа папиросной бумаги космической пылью. Удивило бы это Вас?»

«Нет».

«Предположим, что два таких глобуса энергии, покрытые пылью, должны сократиться или притянуться друг к другу. Вас это озадачило бы?»

«Нет».

На куске бумаге он нарисовал картинку, на которой одна линия заключалась другой, и заметил:

«Карандашная пометка на этой бумаге пропорционально более толстая, чем слой земли, покрывающий земную пещеру, о которой я рассказывал. Даже если бы она была сделана из мыльной воды, она могла бы вращаться в пространстве и удерживать свой контур».

«Но Земля есть глобус, – перебил я, – Вы ведь не имеете в виду круглый шар?»

«Нет, он сплющен по полюсам».

Он взял из кармана два тонких резиновых мячика, один чуть больше другого. Своим ножом разрезал больший мяч на две половины. Затем вставил в совершенно круглый шар одну из половинок, и стал держать эту конструкцию между газовым светом и стеной.

«Видите, разве тень не сплющена к полюсам, как ваша Земля?»

«Да, но Земля не является тенью».

«Не будем обсуждать этот вопрос сейчас» – ответил он, а затем спросил:

«Предположим, что такая составная скорлупа, как эта, вращалась бы в пространстве и непрерывно собирала пыль, большей частью с температурой Земли, формируя флюид (воду), разве эта пыль естественным образом не выталкивалась бы с полюсов?»

«Да, согласно нашей теории».

«Быть может, – сказал он – это соприкасающийся край невидимых сфер энергии, составляющей пузыри вашей Земли. Ведь планеты – это пузыри, покрытые водой и почвой в течение времени, когда пузырь энергии, являющийся настоящим скелетом глобуса, вращался в пространстве. Возможно, если бы Вы смогли достичь основы земной пыли, Вы бы обнаружили, что он не является совершенной сферой, а составным остовом, как два закрытых пузыря, или скорее как два складывающихся один в другой пузыри. Вы уверены, что мой гид не вёл меня через пространство между пузырями?»

Затем он продолжил:

«Пусть Вас не шокирует то, что я буду говорить, потому что, будучи членом материалистического человечества, Вы, безусловно, будете считать меня нелогичным, когда я скажу, что материя, вещества, громоздкие материалы, насколько все они относимы к тяжёловесной части, не имеют прочности».

«Что? Не имеют прочности?»

«Вообще не имеют никакой»

Я взял кочергу.

«Это что, не материя?»

«Материя».

«Я же не могу сломать её».

«Не можете».

«Она не имеет прочности?»

«Сейчас ограничимся обсуждением кочерги. Мы рассмотрим следующее – Вас. Вы не можете её сломать».

«Я могу сломать этот карандаш, хотя…» – и я хрустнул им перед его лицом.

«Да».

Я с надменностью надул губы.

«Вы заходите в споре слишком далеко».

«Почему?»

«Я могу сломать карандаш и не могу сломать кочергу. Если бы эти материалы не имели разные силы прочности, они бы не отличались. Не будь у меня силы, я бы ни один из них не разломал».

«Вы готовы к тому, чтобы слушать?» – отозвался он.

«Да, только не выводите меня из терпения».

«Я же не сказал, что комбинация, которую Вы называете кочергой, не имеет прочности, так же как и не утверждал, что Вы не можете сломать карандаш».

«Отличие без различия. Вы играете словами».

«Я сказал, что материя, её тяжёловесная часть, не имеет прочности».

«А я говорю по-другому».

Он погрузил конец кочерги в огонь, а затем вытащил его красным.

«Он такой же крепкий, как и раньше?»

«Нет».

«Раскалите его до белизны – и он станет пластичным».

«Да».

«Нагрейте ещё больше – и он превратится в жидкость».

«Да».

«Есть ли прочность у железной жидкости?»

«Очень маленькая, если вообще есть».

«И всё же это материя?»

«Да».

«Этот материал – железо или он энергия, называемая жаром, которая определяет прочность металла? Мне кажется, что будь я на Вашем месте, я бы теперь спорил о том, что отсутствие тепла устанавливает прочность» – саркастически продолжил он.

«Дальше».

«Охладите эту раскалённую до красна кочергу, положив её в холодную воду – и она станет очень тяжёлой и ломкой».

«Да».

«Охлаждайте её медленно – и она будет сравнительно мягкой и пластичной».

«Да».

«Ведь материал тот же, не так ли?»

«Продолжайте».

«Какая же прочность у каменного угля?»

«Вряд ли какая-нибудь есть».

«Кристаллизуйте его – и получите алмаз».

«Я не говорил об алмазе».

«О! А разве в каждом веществе не представлено равное количество одного и того же материала – в зерне алмаза и зерне угля? Что есть такое в настоящем зерне алмаза, чего нет в зерне угля?»

«Продолжайте».

«Ответьте на мой вопрос».

«Не могу».

«Почему хрупкий холодный цинк под нагреванием становится сначала тягучим, а потом при увеличенной температуре снова хрупким? В каждом случае присутствует один и тот же материал».

«Я не знаю. Но я знаю то, что я организованное существо и у моего тела есть прочность».

Старик схватил тяжёлую железную кочергу двумя руками, и, резко поднявшись во весь рост, покрутил её вокруг своей головы, затем этаким угрожающим движением, что я отпрянул назад в своё кресло и тревожно вскрикнул, замахнулся. Казалось, что он собрался изо всей силы ударить меня по беззащитной голове.

«Бог мой, – воскликнул я – что я такого сделал, что Вы хотите меня убить?»

Он опустил оружие и спокойно сказал:

«Предположим, что я разбил Ваш череп, где тогда была бы Ваша хвалёная прочность?»

Я не отзывался, так как до сих пор ещё не справился с умственным потрясением.

«Смогли бы Вы в таком случае разломить карандаш? Смогли бы Вы сломать тростник? Смогли бы Вы даже сдуть пух с цветка чертополоха?»

«Нет».

«Стало бы Ваше тело невредимым?»

«Нет».

«Послушайте, – сказал он – у материи нет прочности, она подчиняется духу, а дух доминирует над всеми материальными предметами. В определённой форме энергия удерживает вместе частицы материи, а в другой форме энергия их ослабляет. Именно эта неощутимая сила придаёт веществам прочность, а не весомая часть материального мира. Раздробленный гранит всё ещё является гранитом, но он лишён жёсткости. Мёртвые создания всё ещё являются органическими структурами, но без прочности или движения. Дух, который проникает во всё материальное, придаёт ему форму и существование. Уберите с вашей земли её жизненный дух, энергию, что подчиняет материю – и Ваши, так называемые, алмазные скалы разрушились бы и рассыпались как пыль в пространственные пустоты. Ваш, так называемый, жёсткий глобус, скорлупа космической пыли, растворился бы и исчез, и как брызги лопнувшего пузыря, его громоздкая сторона исчезла бы в глубинах силы».

Я сидел не двигаясь.

«Послушайте, – повторил он, – Вы позорите Ваш собственный здравый смысл, когда ставите мёртвую материю выше духа материи. В своих непрекращающихся трансмиграциях атомы приходят и уходят, миры движутся, вселенные вращаются не потому, что они являются материальными телами, а потому, что в качестве точек материи в потоке силы они подчиняются духу, который в состоянии вычеркнуть солнце или растворить Землю так же легко, как рассоединить два атома. Материя есть иллюзия, а дух – реальность».

Я чувствовал, что он успокоил меня против моей воли, и хотя я не мог опровергнуть его утверждения, я решил изучить как следует на досуге эту тему.

«Как Вам будет угодно, – вошёл он в мои размышления – но поскольку Вы столь решительны, то Вам лучше читать книги, написанные теми, кто знает, о чём пишет, и кто не обязан теоретизировать над умозрительными заключениями в отношении внутриструктурного слоя Земли».

«Но где же я найду такие труды? Я не знаю ни одного».

«В таком случае, – сказал он – вероятно, было бы лучше прекратить сомневаться в словах того, кто достиг знания, чтобы написать такую книгу, и кто не намерен вводить Вас в заблуждение».

«Возникают ещё другие вопросы» – сказал я.

«Ну?»

«Я полагаю, что рассказ об опьяняющем напитке подземного гриба-фунгу выходит за грань действительности».

«В каком смысле?»

«Совершенная потеря самого себя, произошедшая немедленно, за один миг, после проглатывания сока плода фунгу так, что Вы не могли отличить вашего гида от фантома, внезапно появившегося, невероятна. Элемент времени есть движущийся фактор нервных впечатлений»[2]2
  Хорошо, что в этом месте была сделана сноска. Немногие читатели, вероятно, заметили, что глава 36 начиналась наркотической галлюцинацией. Дж. Ллойд.


[Закрыть].

«Вы изучили все возможные анестетики?» – спросил он.

«Конечно же нет».

«Или все возможные наркотики?»

«Нет».

«Сколько потребуется времени для чистой синильной кислоты, чтобы произвести физиологическое действие?»

«Не знаю».

Он проигнорировал мой ответ и продолжил:

«Поскольку существует относительная разница между временем, необходимым для эфира и хлороформа для создания нечувствительности, и действиями и последующими эффектами всех известных анестетиков, наркотиков, и алкогольных напитков, то я считаю, что Вы чересчур критичны. Некоторые нервные возбуждающие вещества, известные Вам, действуют медленно, другие быстро, почему же некоторые другие не могут действовать ещё более молниеносно? Если в Вашем утверждении Вы можете опираться хоть на какой-нибудь базис, то я с радостью выслушаю Ваши сомнения, но я не принимаю такие заявления, которые Вы высказали, и не буду утруждать себя спорами по обоим положениям».

Я снова становился раздражённым, ибо не был удовлетворён манерой, с которой он отстаивает свою часть спора, и естественно, как в случае проигравшей стороны, я приходил в ярость от моего непобедимого противника.

«Ладно, – сказал я – я критикую Вашу доверчивость. Пьяницы из пещеры были за гранью всего мыслимого. Я не могу себе представить такие ненормальные создания даже в фантазиях. Если бы я пережил Ваш опыт, то ни на миг не предположил, что такие фантастические формы могли бы оказаться чем-то больше, чем сон или следствием галлюцинации, хотя, вне всякого сомнения, Вы считали их настоящими».

«Определённо, Вы в неудобном положении от предметов, на которые сетуете, когда прибегаете к критике возможностей разума под воздействием более мощного опьяняющего напитка, чем те, что известны на земной поверхности – заметил он, – Тем не менее, я докажу Вам, что природа создаёт животные формы более фантастические, чем я видел, и даже эти формы не были преувеличены».

Не обращая внимания на его замечание, я перебил его речь, решив высказать свою: