Текст книги "Этидорпа, или Край Земли"

Глава 14
Прощай, божественное солнечное сияние. Эхо крика

Сказав это, мой тихий вожатый, который столь долгое время был мне проводником на верхней земле, крепко пожал мои руки и положил их на руки моего нового спутника, чьи липкие пальцы обвились вокруг них, подобно железной хватке. Таинственное существо – ныне мой хранитель – повернулся к затоке, ведя меня за собой, и мы вместе пошли вброд, молчаливо и торжественно, под каменный арочный вход. Как только я вошёл в мрачное зияющее ущелье, я повернул голову, чтобы в последний раз посмотреть на мир, который я знал – «тёплую окрестность весёлых дней» – и слёзы побежали из моих глаз. Я подумал о жизни, о семье, о друзьях, обо всём том, чем живет человек, и меланхолическое видение моего потерянного дома выросло перед глазами. Мой дорогой компаньон по путешествию, которое только что закончилось, стоял на солнечном берегу журчащего ручья. Взглянув пристально на нас, он помахал прощально рукой. Мой нескладный новый приятель (гид или учитель, кем бы он ни был) по грядущему путешествию, твёрдо держал меня своими руками, и мы медленно шли по воде вперёд. Он постоянно толкал меня в холодное течение и с неотразимой силой вёл в сгущающуюся мглу. Дневной свет исчез, проход сжался, вода стала более холодной и глубокой. Мы были вынуждены наклонять головы, чтобы избежать столкновения с каменными выступами. Вода достигала моего подбородка, и теперь нижние каменные выступы касались верхушки головы, я инстинктивно вздрогнул, когда луч дневного света исчез.

Если бы не мой спутник, то я знаю, что утонул бы в отчаянии, но своей крепкой рукой он удерживал мою голову над водой и постоянно проталкивал меня вперёд. Я достиг крайней степени уныния, я не боялся смерти, и меня не заботила моя жизнь. Я осознавал, что, находясь в бессилии контролировать свои собственные действия, моя судьба, будущее, моё существование зависели от этого странного существа, находящегося рядом. Однако я чувствовал себя таинственным образом в физической безопасности, такой же, как та, которую испытывал, когда находился в руках моего опытного гида, путешествуя через глушь. Я ощущал, что мой ведущий по подземному миру не имел намерения убить меня. Мы остановились на мгновение, и когда слабый проблеск света упал на нас, мой безглазый спутник указал мне посмотреть наверх.

«Сейчас мы находимся внизу ущелья, о котором Вам говорил Ваш бывший спутник. Оно впускает последний луч солнечного света на Вашем пути. Я также говорю вам, что этот пробивающийся луч солнечного света будет для Вас последним на многие годы».

Я посмотрел наверх, чувствуя всё несчастье умирающего человека, который, будучи невредимым, мог стоять у тёмной черты холма вечности, глядя назад на яркий мир. И это маленькое отверстие далеко-далеко над головой казалось вратами потерянного рая. Много людей, обеспеченных средствами подъема, стояли у глубокого ущелья или шахты, и даже тогда они чувствовали неописуемый мертвящий ужас, который порождался в подобной ситуации. Благоговение, тайна, неопределённость в жизни и будущем преобладали. Так можно было бы выразить мои ощущения. Я задрожал, закричав от ужаса, отпрянул от моего пленителя, и с силой стал отбиваться от него. «Постойте, постойте, – взмолился я, как один из тех, кто невольно просит хирурга отвести ампутирующий нож – одну лишь минуту».

Мой спутник, не обратив внимания, двинулся дальше, и свет мгновенно исчез. Мы были окружены полной темнотой. Божественный солнечный свет был вычеркнут.

Снова я стал равнодушен. Сейчас я не был ответственен за своё существование, и чувствовал, тоже что испытывал, находясь в закрытом экипаже, когда был схвачен. Я становился всё более беззаботен в отношении своей участи, и со спокойным равнодушием пробивался вперёд по мере того, как мы медленно продвигались против течения воды. Я начал занимать себя размышлениями в отношении окрестностей, нас окружающих, предмета и цели нашего путешествия. Местами было неглубоко, вода едва ли достигала наших лодыжек. Затем снова становилось так глубоко, что мы могли двигаться лишь с большим напряжением, а временами проход, по которому мы шли, был настолько узок, что мы едва могли через него протиснуться. После долго утомительной остановки в невидимом ручье, мой спутник приказал мне закрыть рот, зажать ноздри пальцами и наклониться. Почти погрузившись со мной с головой, он протянул меня сквозь подводную расщелину. Мы вынырнули в открытом пространстве, поток остался позади. Я догадался, что мы находились в большом помещении. Когда я громко крикнул, чтобы проверить свою гипотезу, мне ответило эхо, одно за одним, пока, наконец, крик не отразился и не замер в далёком пространстве. Мы явно находились в большом пространстве или пустоте, через которую теперь мой гид шёл быстро. В самом деле, он шёл такими уверенными шагами, так точно по курсу, как я мог бы идти при солнечном свете по знакомой местности. Я заметил, что он систематически избегал неровности, которые я не мог чувствовать или видеть. Он говорил мне ступать вверх или вниз, если этого требовала местность, и мы соответственно поднимались или опускались. Время от времени наш путь сворачивал направо или налево, но мой безглазый гид проходил через то, что было явно самым извилистым, совершенно благополучно. Я очень дивился этому дару знания, и, в конце концов, преодолел мою в достаточной мере сдержанность, чтобы спросить, каким образом мы могли так безошибочно идти в полнейшей темноте. Ответ был такой:

«Я свободно вижу путь. Я вижу в кромешной тьме так же ясно, как Вы при солнечном свете».

«Объясните подробнее» – попросил я. Он ответил:

«Ещё нет, – и продолжил – Вы утомились, мы отдохнём».

Он подвёл меня к сиденью на выступе, и оставил на время. Вскоре вернувшись, он положил в мои руки пищу, которую я стал есть с непривычным наслаждением. Еда была как будто растительного происхождения, хотя её разновидности имели характерный привкус мяса. Несколько различных субстанций содержались в этих необычных яствах, некоторые части обладали полнейшим вкусом мяса, в то время как у других были нежные ароматы разных фруктов, таких как клубника и ананас. У странной пищи была сочная структура однородной консистенции, некоторые части были кислые подобно грейпфрутам. Некоторые порции были нарезаны кусочками, так что я мог держать их в руке подобно частям бархатной дыни, и тем не менее они были непохожи во многих отношениях на любую другую пищу, которую я когда-либо пробовал. Не было ни кожуры, ни семечек, мне казалось, что я ем рыбные жабры. В ответ на мой вопрос мой спутник заметил:

«Да, это жабры, но не рыбьи. В подходящее время я Вам расскажу об этом».

Добавлю, что после этого, когда бы не требовалось, мы были снабжены пищей. Прежде, чем наше подземное путешествие возобновилось, жажда и голод исчезли совершенно.

Через некоторое время мы снова начали наше путешествие, которое продолжили в условиях, представлявшихся мне абсолютной темнотой. Мне показалось, что моя выносливость переносить усталость усилилась до удивительной степени, несмотря на то, что мы, должно быт, проходили час за часом, и я выразил любопытство по поводу этого факта. Мой спутник ответил, что атмосфера пещеры обладает свойственной ей оживляющей силой, нейтрализующей усталость, или, – как он сказал – «существует врождённая органическая энергия, исходящая из активной газообразной субстанции, принадлежащей воздуху пещеры на этой глубине. Она поддерживает жизненную силу через распределение прямо к своему сохранению, занимая место пищи и питья».

«Я не понимаю» – сказал я.

«Вы не понимаете, и как обычный воздух поддерживает ум и оживляет мышцы, и в то же самое время уносится из мышц и всех остальных тканей. Существуют факты, которые не объяснены удовлетворительно научными заявлениями, это касается и кислородного обогащения крови. По мере нашего спуска под землю мы обнаружим увеличение жизненной силы в атмосфере пещер».

Упоминание земли на поверхности вызвало воспоминания моей прошлой жизни и привело меня к сопоставлению моей нынешней ситуации с той, которой я был лишен. Меня охватила неуправляемая тоска по дому, и болезненная жажда прошлого овладела моим сердцем, но мощным усилием я отбросил все чувства. Мы путешествовали всё дальше и дальше в тишине и темноте. Я снова думал о странном замечании моего прошлого спутника, который сказал:

«Вам предназначено пройти глубже к неизведанному – к пределу Предела.»

Глава 15
Зона света глубоко под Землей

«О, хотя бы один проблеск света или луч Солнца!»

В ответ на моё мысленное восклицание мой гид сказал: «Разве Вы не чувствуете, что темнота становится менее интенсивной?»

«Нет, – ответил я – не чувствую. Абсолютная ночь».

«Вы уверены? – спросил он. – Прикройте Ваши глаза руками, зажмурьтесь, а затем снимите руки и откройте их». Я сделал так и удивился контрасту слабого серого оттенка, который явно проступал.

«Это, вероятно, воображение».

«Нет, теперь мы подходим к зоне земного света, поспешим же».

«Зона света глубоко под землей? Невероятно! Непостижимо!» – пробормотал я, и, тем не менее, когда мы прошли вперёд, некоторое время спустя темнота стала менее плотной. Едва различимый оттенок стал серым и мрачным, а затем отчасти полупрозрачным. И хотя я не мог различать очертания предметов, я, всё-таки несомненно, воспринимал свет.

«Я удивлён! Какая же причина этого феномена? В чём причина этого таинственного гало, что окружает нас?» Я держу руку перед глазами, и воспринимаю темноту моих раскрытых пальцев.

«Это свет, это свет, – крикнул я – это в самом деле свет». И из близких и дальних подземных каверн эхо радостно ответило «это свет, это свет!»

Я возликовал и протянул руки к моему спутнику, забывая в экстазе о его липких конечностях, и стал танцевать в истерическом блаженстве. Затем я попеременно закричал и засмеялся. С какой живостью я осознал, что за луч света шахтёр, заключённый на глубине, отдал бы всё золото мира.

«Соберитесь. Это эмоциональное извержение есть признак слабости. Исследователь не должен впадать в депрессию при неудаче, или становиться чрезмерно восторженным от удачного исследования».

«Но мы же приближаемся к земной поверхности? Мы будем скоро снова на солнечном свете».

«Наоборот, мы непрерывно опускались под землю, и сейчас находимся на глубине десять миль или более под уровнем океана».

Я отпрянул назад, заколебавшись, и в унынии посмотрел на его смутный силуэт. В сильной дрожи, охватившей меня, я сел на каменный пол, но как только увидел свет перед собой, то сразу же вскочил и закричал:

«Вы говорите неправду, мы приближаемся к дневному свету, я могу видеть Вашу фигуру».

«Послушайте меня, – сказал он – разве Вы не понимаете, что я непрерывно вёл Вас вниз по большому спуску, и что в течение многих часов ни одного шага вверх не было сделано? Лишь с небольшим напряжением Вы прошли это расстояние, не уставши. Поднимаясь, Вы не смогли бы идти без сильной усталости так долго. Вы входите в зону внутреннего света земли, мы на её поверхности, верхней кромки зоны. Давайте ускорим движение, потому что когда эта тёмная пещера закончится – а я скажу, что мы почти подошли к её границам – то Ваша смелость снова проявится, и мы тогда отдохнём».

«Могут ли философы заниматься большим, чем простые спекуляции о том, чего они не испытывали, если у них нет данных, по которым можно проводить вычисления? Назовите мне изучающего науку, кто достиг этой глубины земли, или человека, которому сообщили эти факты?»

«Я не могу».

«Тогда почему же Вы надеетесь на то, что любой из учёных в состоянии описать окрестности, в которых мы находимся? Плохо осведомлённые люди будут мучить науку, опровергая фактами теории, но факт остаётся фактом не менее, чем когда противостоит науке.»

Я признал силу его доводов и сердечно пожал ему руку в знак признательности. Мы продолжили наше путешествие и быстро пошли вперёд и вниз. Интенсивность света постепенно увеличивалась, пока, наконец, пещера, находившаяся недалеко от нас, не засияла так же ярко, как будто освещённая дневным светом. Центральной точки излучения явно не было, свет был такой, что проникал во всё окружающее пространство, немного напоминая испарения фосфора, распространяющего туман через всё пространство, в которое входил. Визуальное средство, окружавшее нас, обладало постоянно самосуществующей светимостью, и оно было проникающей, яркой, непостижимой сущностью, которая, не имея очевидного происхождения, рассеивалась равномерно во всех направлениях. Она напоминала мне форму света, которую прошлые годы я описывал, как эпиполическую дисперсию[1]1
  Эпиполическая (epipolic) дисперсия – поверхностное светорассеяние.


[Закрыть]. Поскольку я относил это к материи, то придерживался мнения, что человек всё-таки обнаружит, что одна и та же причина порождает оба феномена. Моё зрение теперь сообщало мне, что мы находились в пространстве пещеры значительных размеров. Помещение до некоторой степени представляло собой вид обычных подземелий, о которых я писал в книгах; и всё же оно было другим. Сталактиты, сталагмиты, солевые инкрустации, попадавшиеся иногда, напоминали мне о рассказах путешественников, но этих предметов было не так много, как можно было предположить. Такие наросты или залежи солевых субстанций, о которых я заметил, были настолько разочаровывающие, что, вместо яркого сверкания, подобно замороженным снежным кристаллам, у них был однообразный серый или коричневый оттенок. Действительно, мои прошлые умственные творения – плод воображения – в отношении подземных пещер рассеялись в этом каменном храме. Даже пол и куски камня, в больших количествах разбросанные на полу, состояли из обычных каменных образований верхней земли. Сверкающие кристаллы снежно белого и радужного оттенков (волшебные пещеры), нарисованные путешественниками, изображённые как невыразимо величественные и прекрасные в других пещерных лабиринтах, здесь отсутствовали. Я видел только иногда попадавшиеся небольшие гроздья кристаллов кварца, у которых был скучный серый цвет. В конце концов, после многих часов или, быть может, дней похода, перемежавшихся отдыхом, беседами, спорами, среди которых я понятия не имел, сколько времени они заняли, мой спутник уселся на естественную каменную скамью и приказал мне сделать то же самое. Он нарушил тишину и сказал следующее:

Глава 16
Оживлённая темнота. Узкие места в науке

«При изучении любой ветви науки люди начинают и заканчивают с неизвестного. В качестве данных химик принимает такие условия материи, которые он находит вокруг себя, и связывает материю, над которой размышляет, с показаниями энергии, оставившими отпечаток на его ощущениях, выстраивая отсюда спираль теоретической науки. Но до сих пор он не смог сформулировать объяснение в отношении происхождения или конца разума, материи или энергии. Устои его, поддерживающие структуру, стоят в глубокой невидимой бездне, в которую не может заглянуть даже его воображение для того, чтобы сформировать теорию, касающуюся основных формаций – краеугольных камней.

Подобным же образом геолог слабо вмещает уроки, оставленные на поверхностных фрагментах земной коры; впечатления, оставшиеся для того, чтобы нести несовершенные данные о тех немногих волнениях, которые затронули земную кору. Он стремится создать теорию мировой жизни, но не способен датировать задним числом рекорды по желанию, показанные скудными свидетельствами, и вырвать лист из великой божьей книги истории. Не может он, также, и участвовать в идущих событиях. Рождение, как и смерть этой планеты, находится вне пределов его страниц.

Астроном направляет свой телескоп в небо, отмечает положение планет и надеется раскрыть влияние, которое миры оказывают друг на друга. Он исследует пространство, чтобы получить данные, способствующие ему в начертании карты видимой солнечной вселенной. Но в его распоряжении настолько несовершенные инструменты, а разум настолько слаб, что все усилия напоминают пародию, когда он пытается познать действительность, лежащую за пределами и связанную с движениями и условиями ближайших небесных тел. И астроном не может предложить объяснение к началу и прекращению этих движений. Он не может рассказать ни об их существовании, ни предсказать их конец».

«А Вы не ошиблись, – перебил я – разве астроном не предсказывает затмения, не вычисляет орбиты планет, и разве он не подтвердил предсказания, касающиеся многих их передвижений?»

«Да, но это всего лишь изучение пассивных событий. Астроном способен не более схватить идею, доходящую до объяснения происхождения движения, чем химик или физик, на основании точных научных данных может объяснить создание материи. Дайте ему любое количество материала в состоянии покоя, и он не сможет представить, каким образом движение может нарушить равновесие любой его части, до тех пор, пока такое движение не станет всеобщим, связанным снаружи, или с молекулярным движением, уже существующим внутри. Он объясняет фазы нынешнего движения небесных тел, а не первоначальную причину подлинных движений или их истинные свойства, которыми они обладают. Он не может ни создать теорию, допускающую движение, которое создаётся само и сообщается неподвижной материи, ни представить себе, как атом покоящейся материи может двинуться, то тех пор, пока ему не будет сообщено движение снаружи. Я утверждаю, что астроном на основании любых данных, имеющихся в его распоряжении, не может изложить или доказать начало и конец отражающегося движения, существующего в его солнечной системе, являющейся, сама по себе, частью системы, циркулирующей и вращающейся в себе и вокруг себя, и в которой с момента рождения человека, вселенная, как он её знает, не прошла и первой вехи на дороге пространственной обширности.

Математик начинает с того, что рисует линию от воображаемой точки, о которой он нам сообщает, что она существует теоретически, не занимая пространства, что является противоречием утверждениям, согласно человеческому пониманию знания, исходящему из научного опыта, если наука базируется на удостоверенных фактах. Он предполагает, что прямые линии существуют, что необходимо для его вычислений, но он никогда не проводил такую линию. Даже луч солнечного света, излучающийся сквозь чистую атмосферу или облачную гряду, расширяется и сжимается снова по мере его прохождения через разнородные воздушные среды и туманные течения. Если он вечно расходится и отклоняется, может ли он быть прямым? Учёный начинает изучение с неизвестного, а заканчивает непостижимым.

Биолог не может себе представить рационального научного начала в жизни растения или животного, а учёные должны допускать действительность. Когда бы мы ни обратили наше внимание на законы природы и природную субстанцию, мы обнаруживаем человека, окружённого беспредельностью, затемняющей происхождение и закрывающей конец. Но упорство в познании природных сил, сравнение прошлого с настоящим всё-таки прояснит человеческое знание и сделает доступным многое из того, что кажется таинственным. Но человек никогда не дойдёт до начала или конца. К нынешнему моменту курс человеческого образования был главным образом материалистическим, хотя в сочетании с изучением материи более или менее уделялось внимание двигающему его духу. Ньютон стал разделительной чертой в научной мысли, он стоял между рассуждениями о прошлом и доказательствами настоящего, и он ознакомил с проблемами, давшими рождение новой тенденции в науке, изменениям от познавания материи с материальной стороны до её силы, однако мысль его с тех пор была выполнена чересчур реалистическим способом. Это правда, что была дана дорога к познанию материальных тел, в некоторых случаях – к изучению духа материи, а эволюция начинается для того, чтобы научить человека тому, что материя сырая. Как следствие, мысль в своей последовательности ещё укажет на то, что разновидности проявления энергии являются главенствующими. Этот труд, однако, не пропал зря. Ибо рассмотрение ощутимо материальной стороны природы есть предварительный и необходимый шаг (насколько жизнь мудреца готовит дорогу для культурного изучающего) к прогрессии и является скудным и примитивным детским усилием в сравнении с исследованием богатства невидимых проявлений энергии, связанной с материей и которую люди ещё будут познавать».

«Кое-что из этого я понимаю, – заметил я – но я не готов к тому, чтобы согласиться или отказаться от Ваших выводов, и мне не ясно, насколько хороша или плоха Ваша логика. Я более подготовлен к разговору о моей собственной необыкновенной ситуации, чем погружаться в неудобопонятные научные аргументы, и я больше поражаюсь тому мягкому свету, что окружает нас, чем метафизическому рассуждению, которым Вы увлекаетесь».

«Дитя, не знающее букв, гадает над источником знаний тех, кто может говорить и читать. Подобным же образом много неясных природных феноменов поражают человека только из-за его невежества. Вы не понимаете того, что солнечный свет есть просто выражение размножения материи, вспышка прерванной энергии, и что разновидность этой переносимой энергии делает её видимой и ощутимой для человека. Что же, Вы думаете, происходит с потоком световой энергии, непрерывно текущей из Солнца? В течение веков, вечности она омывала эту планету и по-видимому струилась в пространство, и казалось бы, пространство должно с тех пор быть наполнено ею, если, как считают люди, пространство содержит энергию любого рода. Человек может сказать, что земля отбрасывает некоторое количество перехваченной энергии обратно в космос, и всё-таки разве ваша наука не учит тому, что большая часть земли является поглотителем и слабым излучателем тепла и света? Так что же Вы думаете, я повторяю, становится ливнем света и тепла и иных сил, излучающихся из Солнца, потоком, сталкивающимся с землёй? Он исчезает, и в экономии природы не заменяется любым известным видом силы или движением материи. Вы полагаете, что земная субстанция действительно представляет собой препятствие для прохождения солнечной энергии? Разве возможно то, что большая часть этого света, порождая эссенцию, как утончённый флюид, проходит сквозь поверхность земли и попадает в её внутреннее пространство так же, как свет проходит сквозь пространство, и оттуда снова возвращается к Солнцу при условиях, нераспознаваемых человеком?» Он схватил мою руку и сжал её, как бы желая подчеркнуть следующие слова: «Вы свободно применяли термин „солнечное сияние“. Скажите же мне, что такое солнечное сияние, а? Вы не отвечаете. Тогда какое доказательство Вы можете привести, что солнечное сияние (тепло и свет) не является земным порождением, условием, существующим лишь локально, результатом контакта между материей и неким неизвестным проявлением силы? Какой довод можете Вы привести, чтобы его можно было признать в пользу того, что для иных форм, которые неизвестны и всё же являются явными для этой энергии, ваше солнечное сияние может не быть настолько же неощутимым, насколько космический эфир для человека? Какой резон Вам верить, что силовой поток не циркулирует от солнца к земле и обратно, незаметно для человека, за исключением едва заметного следа этой силы, которая при действии контакта с материей модифицируется и появляется в качестве тепла, света и иных проявлений силы? Как могу я, если это правда, в благодарность за удовлетворение Вашего невежества, войти в подробное объяснение действия, имеющего место между материей и частью этой силы, с помощью которого в земле – сначала на её поверхности – порождается темнота, а затем глубже под землёй – свет, который человек может воспринимать своими органами зрения, что Вы сейчас и осознаёте? Я только скажу, что это лучистое появление около нас порождено законом природы, с помощью которого поток невидимой для человека энергии, нечто, облачённое под имя „темнота“, после попадания в субстанцию земной коры на этой глубине оживляется, а затем становится видимым для глаз смертного человека, чтобы снова преобразоваться, когда выйдет из противоположной стороны земной оболочки. Преобразоваться, а не уничтожится. Однако, на мой взгляд, этот центральный свет необходимостью не является. Моё физическое и умственное развитие таково, что энергия темноты является для меня передаваемой, я реагирую на её прикосновение к моим нервам, и поэтому могу вести Вас в этой темной пещере. Я весь есть зрение».

«О! – воскликнул я. – Это напоминает мне высказывание моего бывшего спутника, который, ссылаясь на инстинкт животных, говорил об этом, как о природной мощи, неразвитой в человеке. Правда, что при помощи ментального развития может быть эволюционировано новое ощущение, с помощью которого темнота становится светом?»

«Да. То, что Вы называете светом, есть форма ощутимой энергии, к которой адаптированы способности животных, живущих на земной поверхности, через их органы зрения. При столкновении с поверхностью земли солнечная энергия преобразуется, но большая её часть проходит дальше вглубь земной субстанции в изменённом или нарушенном состоянии. Организмы животных, живущих внутри земли, должны обладать особым развитием для использования её в новой форме, но таким ощущением в действительности владеют до некоторой степени животные, известные человеку. Есть сознание позади сознания, существуют степени и глубины сознания. Земноводные черви и некоторые виды рыб и рептилий в подземных течениях (люди называют их низшими организмами) не используют органы зрения, но осознают предметы, ищут пищу и убегают от своих врагов».

«У них нет глаз, – воскликнул я, забыв, что разговариваю с безглазым существом – как же они могут видеть?»

«Вам следовало бы поразмышлять о том, что человек не может предложить удовлетворительного объяснения тому, чего он не видит собственными глазами. В одном отношении эти, так называемые, создания стоят выше человека на шкале жизни, ведь они видят (оценивают) без глаз. Поверхности их тел в действительности являются источниками восприятия и местами сознания. Человек должен научиться видеть своей кожей, ощущать вкус пальцами и слышать поверхностью своего тела. Рассечённый нерв или ученик человеческого глаза, не даёт физиологу объяснения о своей подлинной силе. Разве удачлив человек, подвергая риску столь хрупкий орган? Физиолог не может сказать, почему или как нерв языка может различать между горьким и сладким, или выразит впечатление вкуса, или почему нерв уха передаёт звук, а глазной нерв передаёт впечатление зрения. Существует непроходимый барьер позади всех форм нервных впечатлений, который не в состоянии устранить ни микроскоп, ни иные методы исследования для здравого смысла человека. Пустота, разделяющая мягкую массу материального нерва от сознания, шире, чем солнечная вселенная, ибо даже от самой отдалённой звезды мы можем получать изображение никогда нескончаемого полёта луча света, начавшего когда-то своё путешествие в космосе. Может ли какой-либо человек нарисовать силуэт того моста, который соединяет интеллект с нервом или мозгом, умом или любой другой формой материи? То, что поверхность тел некоторых животных способна выполнять определённые функции, такие же, как человеческий глаз выполняет для самого человека, не более таинственно, чем функция самого глаза. Термин темнота является выражением, применяемым для обозначения того, что для мозга, управляющего человеческим глазом, то, что человек называет отсутствием света, является неузнаваемым. Если бы люди были более великодушны и менее эгоистичны, то они открыли бы свой ум реальности того, что определённые животные действительно обладают некоторыми чувствами, развитыми лучше, чем у человека. Учителя людей слишком мало говорят о том, что знают, и пренебрегают великим невидимым. Кошачье племя, некоторые ночные птицы и многие рептилии могут в темноте видеть лучше, чем при свете. Пусть человек сравнит нервное пространство своего глаза с высоко развитым глазом любого из этих созданий, и он поймёт, что различие заключается в мозге или интеллекте, а не в оптической визуальной поверхности. Когда люди смогут объяснить, как свет действует на глазные нервы и как он порождает такой эффект на расстоянии, что приносит к мозговым тканям человека, к его чувствам предметы, которых он не касается. Тогда, может быть, они будут способны объяснить, каким образом энергия в темноте может повлиять на глазной нерв совы и запечатлеть видения в мозгу такого создания. Не должно ли подчинённое чувство света у человека подвести его к вопросу о том, что вместо недостаточности визуальной мощи, нет ли недостаточности его мозговой способности. Вместо того, чтобы признать, что глаз человека не способен к получению впечатления ночной энергии и не стремится улучшать себя в направлении совершенства, человек размышляет над тем, может или не может его мозг, при надлежащем культивировании или искусственном стимуле, быть ещё развитым так, чтобы получать более глубокие нервные впечатления, при помощи которых можно сменить темноту на свет».

«Это очень интересное изложение, – сказал я – хотя я склонен к агностицизму, моё представление о возможном будущем сознании, лежащим перед человечеством, расширилось. Поэтому я принимаю Ваше рассуждение, возможно из-за того, что не могу опровергнуть его, да и не желаю этого. А теперь я спрашиваю Вас снова, не могли ли Вы мне объяснить, каким образом глубокая, как ночь, тьма регенерировалась настолько, что эта огромная пещера стала доступной моему видению?»

«В будущем это будет понятно, – ответил он – давайте возобновим наше путешествие».

Мы прошли через сухое, хорошо проветриваемое помещение. Формации сталактитов всё ещё существовали, указывая на прошлые периоды капания воды, но как только мы прошли вперёд, я не увидел следов нынешнего просачивания, а развивающиеся и разъедающие среды, действовавшие в прошлых веках, должно быть, очень давно приостановили свою деятельность. Пол был из твёрдого камня, совершенно чист от земли и упавших каменных фрагментов. Его поверхность была гладкая, но главным образом расположенная мягкими волнистыми линиями. Необыкновенно мягкий излучающийся свет, о котором мой спутник упоминал, как об «оживляющей темноте» или «регенерированном солнечном свете», проникал во всё пространство вокруг меня. Но я не мог из-за него отличить стороны громадной пещеры. Яркость его была такого свойства, что давала различие предметов, находящихся под рукой, а на коротком расстоянии за ними теряла свою чёткость и раскрывающуюся мощь. Я бы сравнил такой эффект с ярким светом, сияющим сквозь плотный туман, если бы среда вокруг нас была прозрачная, а не молочная. Свет осаждался в небытие. Он проходил от существования позади меня и около, как будто уничтожаясь, не теряя своего переливчатого вида, чем-то, напоминая тот, что проходит через расширяющийся туман. Более того, он как будто освещал детали таких объектов, которые находились в окружности определённой площади вокруг меня, но за её пределами терял свою интенсивность. Пуговицы на моём пальто казались настолько отчётливыми, как если бы находились под сиянием солнечного света, одна половина была крупнее другой, как я об этом знал в прошлом. Складки моей ладони виделись чётким серпантиновым рельефом, который я видел ясно, как если держать руки близко около глаз. Мои пальцы казались неуклюжими, а все части моего тела были увеличены в пропорциях. Место возле пределов моего уровня восприятия напоминало мне пустоту, но не темноту. Круг стирания определял границу сверкающего пояса, который продвигался вперёд, как только мы двигались, и закрывался позади нас. Эта линия, или скорее демаркационная зона, разделявшая видимое от невидимого, была, по-моему, около двухсот футов длины, но могла быть больше или меньше, поскольку у меня отсутствовал метод измерения расстояний.