Текст книги "Поражение Федры"

Федра

После ухода Трифона я ждала, уронив голову на руки. Кандакия открыла дверь спальни, вошла и села на освобожденное Трифоном место. Посопела недовольно, почувствовав оставленное его телом тепло. Кандакия не просто выказывала неприязнь к Трифону, она искренно не любила его.

– Что ты думаешь? – спросила я, и голос надломился от усталости.

– Что он считает вас простодушной девушкой, которая будет плясать под его дудку, – ответила она.

Не на такой ответ я рассчитывала, однако сгодится и он.

– Как, по-твоему, я должна поступить? – переформулировала я вопрос, хотя и так уже, кажется, знала ответ. И не ошиблась.

– Уплыть отсюда. И как можно скорее. Вам нельзя здесь оставаться.

Об этом же Кандакия говорила чуть ранее, когда я вернулась с пляжа. И в ее словах был смысл. Более того, чем больше я слышу о том, как проходит судебное разбирательство, тем сильнее сомневаюсь в своей победе. О, возможно, Ипполита и признают виновным. Только какой ценой для меня и моего нерожденного дитя? Стоит ли оно того? Я снова опустила лицо в ладони. Хотелось поступить правильно. Хотелось быть борцом, каким считает меня Трифон, выступить за себя в его версии правосудия. Но хватит ли у меня на это сил?

– Не знаю, Кандакия, – вздохнула я. – Как мне хотелось бы, чтобы здесь была мама.

При упоминании моей мамы Кандакия отвела взгляд. Это было слабое место в ее аргументах. Разве мама не оставалась все эти годы на Крите, несмотря на то что люди говорили о ней самые ужасные вещи? Она не сбежала с сыном к родителям, как бы сильно ей, возможно, того ни хотелось. Я шумно выдохнула, досадуя на себя и ситуацию в целом.

– Почему это должна быть я? – вырвалось у меня.

Кандакия глянула на меня непонимающе, сведя брови.

Я пояснила:

– Мы обе слышим ночной хор. Я знаю, ты слышишь голоса, что бы ты ни говорила. В этом жутком дворце женщин постоянно насилуют. Почему не убедить одну из них возбудить дело против насильника? У Трифона будет свое правосудие, у Критона – судебное заседание, а я вернусь домой с ребенком.

Кандакия промолчала. К этому времени я уже поняла: молчание Трифона или Кандакии говорит о том, что мои слова лишь укрепляют позицию другого. У этой парочки больше общего, чем им кажется. Просто одного судьба сделала высокопоставленным политиком, а другую – служанкой. Ясное дело, меня никто не сможет заменить. Я жена царя, живущая в Афинах под защитой ксении. Меня присяжные обязаны выслушать. Служанку же, над которой насильничает их соплеменник, никто слушать не будет.

– Надеюсь, я ношу мальчика, – сказала я. – Мальчик с таким насилием не столкнется. Мальчик сможет постоять за себя. И ему не придется сбегать на Крит.

– Мальчик может погибнуть, давая отпор, – спокойно заметила Кандакия.

Мы погрузились в молчание. Не знаю, о чем размышляла Кандакия. Я же думала о своих братьях: они не были воинами, но их обоих убили афиняне.

* * *

Наступил новый день, и я попыталась найти успокоение в палящем на небе солнце. Нет, с внучкой Гелиоса не случится ничего плохого под неусыпным оком светила. Глубоко вздохнув, я облачилась в свои самые скромные хитон и пеплос. В главный зал я шла, плотно сжав губы, с решительным выражением лица. Чутье говорило, что я должна быть насколько возможно хладнокровной и собранной, если хочу, чтобы ко мне прислушались и не сочли истеричкой. Сейчас не время для эмоций и слез.

Войдя в зал, я увидела, что обстановку изменили: в центре поставили кресло, вокруг него – скамьи. Я буду давать показания в окружении мужчин. На секунду я пожалела, что рядом нет никого, кто меня поддержал бы, пусть даже Кандакия. Но тут же себя одернула: я царица. Опустилась в стоявшее посреди зала кресло и стала ждать.

Первыми вошли мужчины в годах, поглаживая бороды и переговариваясь друг с другом. Подозреваю, они тоже предпочли бы находиться сейчас в любом другом месте. Сначала они оставили место в середине передней скамьи пустым: наверное, для Тесея. Однако после появился Трифон с несколькими незнакомыми мне мужчинами, и их предшественникам пришлось потесниться, заняв и центральное место.

Минутой позже вошел Тесей и с удивлением огляделся. Ничего не сказав, молча сел на третью скамью с конца. Мы ждали в тишине, когда займут последнюю скамью. Вскоре в коридоре раздались крики и гиканье приближавшихся к залу молодых мужчин. Они ввалились в зал толпой, первобытно стуча кулаками о кулаки и грудью о грудь. И тоже удивленно застыли. Я скрыла усмешку. Они явно планировали прийти раньше всех, усесться впереди и стращать меня, но припозднились с подъемом. Первая, хоть и незначительная, победа опыта над юностью.

Покричав, поспорив и потолкавшись, молодежь расселась. Я искоса глянула на Ипполита. Он сел с краю скамьи, напряженный, словно готовая к броску змея. Один из друзей шутливо завалился на него, и Ипполит раздраженно пихнул его плечом. Его поза придала мне спокойствия. Кто бы что ни думал, Ипполит воспринимал происходящее очень серьезно, а значит, у меня есть шанс выиграть.

Поднялся Тесей. Его худощавая фигура возвысилась над всеми, на нее пала тень от масляной лампы, и на мгновение мне почудилось, будто сам Посейдон явился вершить правосудие. Затем тень сдвинулась, и я увидела, что это не бог, а Тесей устало провел ладонью по лицу.

– Благодарю вас всех за то, что вы пришли. Благодарю тебя, Федра. Царица Федра, – поспешно добавил он, увидев, как я машинально открыла рот для поправки. – Позвольте коротко объяснить, что нас сегодня ждет. Сначала ее величество предъявит обвинение моему сыну, принцу Ипполиту. Если у кого-то возникнут к царице вопросы, вы сможете задать их по окончании ее речи. Затем ее величество оставит нас, и Ипполиту предоставится возможность опровергнуть ее обвинение. После этого мы будем голосовать. Вам всем раздадут жетоны, – Тесей показал маленький восковой диск, – на которых вы нацарапаете две длинные линии, если сочтете Ипполита виновным, и длинную и короткую линии, если сочтете невиновным.

Он продолжал объяснять, что после этого голоса подсчитают, однако процесс голосования меня совершенно не интересовал. Я сидела, ошеломленно открыв рот и думая о другом: Ипполит выслушает все, сказанное мной, и сможет даже задать мне вопросы, а я вообще не имею права находиться в зале, когда он будет говорить?

– Федра!

Я не сразу осознала, что Тесей обращается ко мне. Пришло время выдвигать обвинение. Забавно: судят не меня, а обвиняемой ощущаю себя я.

Спокойно и тихо, в единой тональности, не позволяя ни голосу дрогнуть, ни слезам, подступающим к глазам, пролиться, я рассказала собравшимся о произошедшем. О своих чувствах я старалась не говорить. Страх упомянула лишь с чисто практической точки зрения. Я не говорила о своем растерзанном теле; о мыслях, что так и умру на грязной земле; о том, что не сплю ночами. Я приводила голые, бесстрастные, неопровержимые факты.

Не дав мне закончить, один из друзей Ипполита вскочил на ноги и, трясясь от гнева, закричал:

– Она лжет! Она лжет! Почему вы сидите и слушаете эту лживую шлюху?

Другие друзья Ипполита подхватили:

– Лгунья! Лгунья! Шлюха! Колдунья! Лгунья!

– Хватит! – оборвал их Критон. – Царь Тесей, это суд или театр? Ипполит выскажется в свой черед.

Ипполит откинулся на спинку скамьи и усмехнулся, будто замечание было сделано в его поддержку. Я старалась не смотреть на его лицо, не вспоминать его дыхание на своей шее. Глубоко вздохнув, я сосредоточила внимание на лице Критона, на его веснушчатой переносице.

– У вас есть что еще сказать? – спросил меня Критон.

Спрятав дрожащие пальцы под ягодицы, я вспоминала, как лежала в грязи, как была оставлена умирать, как добиралась до дворца. Факты, повторяла я себе, только факты. Я рассказала о набившейся в рот земле, о лившейся из носа крови – и все это безэмоционально, словно описывала плетение ткани.

Но их пронимало, я это видела, бросая короткие взгляды на сидящих передо мной мужчин. Некоторые прикрыли глаза при упоминании крови, а кто-то плотно сжал ноги. На них действовал мой рассказ.

– Она ничего этого не докажет! – не выдержал еще один друг Ипполита. – Ничего! После всего, что он сделал во славу Афины! Он трижды подряд выиграл скачки. Трижды! Клянусь Зевсом…

– Подумай головой, прежде чем поминать его имя, – прервал его Тесей.

Я удивленно взглянула на него. На лице, как обычно, ни единой эмоции, но голос глух от злости. А, понятно. Если кому и ответит этот бог, то мне. Мой дед Зевс – защитник путников и гостей. Помнится, много лун назад Тесей сам напоминал моей маме о должном отношении хозяина к гостю.

– По правде говоря, Селагус поднял важный вопрос, – заметил Критон.

Молодые люди, потрясенные, затихли, приготовившись слушать, что он скажет дальше.

– Ваше величество, когда вы вернулись в свои покои, по вашим словам, в грязи и крови, вы же не сами отмывали себя?

Я сразу поняла, к чему он ведет.

– Нет, – согласилась я, покачав головой. Представить себе другое нелепо. – Меня отмывала служанка.

– Тогда ваша служанка может… скажем так, свидетельствовать в вашу пользу? Подтвердить, что вы вернулись во дворец полумертвая и в крови?

Он высказался гораздо экспрессивнее меня. Я кивнула.

Тесей вздохнул.

– Хорошо, мы выслушаем служанку. Но на сегодняшний день показаний достаточно. Я ведь не один тут, у кого есть чем заняться? Перенесем на завтра.

Мужчины стали покидать зал один за другим. Кто-то смеялся и хлопал друзей по спинам. Несколько человек подошли поговорить с Ипполитом, другие отворачивались от него. Было сложно понять, выиграем мы или проиграем. Я не вставала, сидела на своем месте как каменная. Или так мне казалось. Опустив взгляд на руки, я увидела, что они дрожат.

Кандакия

Трифон теперь постоянно приходил и вызывал у меня все большую неприязнь. Федре нужно было покинуть Афины. Сейчас она была бы на Крите, с родителями. Миносу и Пасифае не впервой заботиться о ребенке, который им не по душе. И этого бы приняли.

Однако, насколько плохи дела, я осознала, лишь придя в общую прачечную. Я усердно пеклась о постельном белье Федры, зная, что ей не спится ночами. Чем тяжелее она становилась, тем больше ворочалась с боку на бок. К утру ее простыни превращались в смятый и влажный ком. С ее матерью было то же самое. Раз в несколько дней я относила охапку простыней и одежды в прачечную и оттирала камнями в воде.

Тем днем я, как обычно, расположилась на свободном месте и сосредоточенно принялась за дело, стараясь не думать о Крите. Там у нас были резервуары с проточной водой, которая смывала грязь, доски, которыми можно было действительно хорошо очистить белье, и я уже молчу про то, что стиркой занимались другие женщины. Сама я не стирала на Крите уже несколько лет.

Я хотела поднять ковш, но тот выскочил из моих рук. Я повернулась, чтобы извиниться за свою неуклюжесть, и осознала, что уронила емкость неспроста. Надо мной возвышались разгневанные женщины: подбоченившиеся, с мрачными лицами. Кто-то из них выбил ковш из моей руки.

Я тяжело сглотнула, но первой не заговорила. Я приходила сюда несколько месяцев и не понимала, какие такие особые правила могла нарушить, поэтому молча ждала объяснений.

– Ты прислуживаешь Федре? – спросила одна из женщин, низкорослая и жилистая, с густыми темными волосами, растущими не только на голове, но и на лице.

– Да, – ответила я, уже понимая, куда идет разговор, – я служу царице.

Я выпрямилась. Страха я не испытывала. И должна ли была? В конце концов, это всего лишь женщины. Да, их больше и они могут меня побить. Но они не изнасилуют меня и не убьют.

– Эта прачечная не для ее вещей, – прошипела другая женщина.

Я подавила улыбку: нелепое обвинение.

– Тогда где мне стирать? – поинтересовалась я. – В море?

– В мо-о-оре? – передразнила мой акцент волосатая.

По возрасту я годилась им в матери.

– Почему вы против того, чтобы я стирала здесь ее вещи? – шагнула я к молчавшей женщине. Краем глаза заметила еще одну, стоявшую в стороне и наблюдавшую за происходящим.

– Это ужасно, – ответила мне молчунья, и из ее глаз брызнули слезы. – С тех пор как она устроила суд, Амфидей ночь за ночью принуждает меня. Это нескончаемая пытка. Раньше у меня хотя бы была передышка, когда они ездили на охоту.

– Замолчи, Ани, – велела волосатая.

– Но это правда, – вклинилась другая. – Мы хотим, чтобы суд закончился. Ипполит взял царицу один раз. Меня с тех пор он насилует каждую ночь. А потом заставляет сидеть и смотреть на то, как он молится своей богине. Заставляет говорить ей, что не он виноват, а я.

Помещение заполнил плач.

– Дорогие, – подняла я руки, – я тоже не хочу, чтобы царица принимала в этом участие. Она беременна…

– Надеюсь, ее ребенок умрет, – прорычала та, что прислуживает Ипполиту.

– Но суд уже не отменить, – продолжала я, словно меня не прерывали. – Если царица выиграет его, то к вам тоже могут прислушаться. Возможно, свершится правосудие для всех нас.

Они разомкнули круг и стали расходиться, споря между собой. Я вздохнула и взяла камень.

– Ты ведь сама в это не веришь? – шепнули рядом.

Я обернулась и увидела служанку Медеи, которая помогла Федре той ужасной ночью вернуться во дворец. Она вцепилась в ковш и прижимала его к себе так, словно искала в нем опоры.

– Не так чтобы очень, – осторожно заметила я. – А ты?

Она покачала головой.

– Я сказала Медее, что нужно уезжать отсюда. Здесь небезопасно.

Я оглядела ее маленькую, скорее детскую, чем женственную, фигурку и горько спросила:

– А где нам будет безопасно? Мы всего лишь женщины.

Трифон

Судебное заседание прошло ожидаемо средне, но, к счастью, победить в этой битве мы рассчитываем не благодаря мастерству ораторского искусства. Выступление Критона отдавало равнодушием. Не подкупили ли его? Возможно, Федра была права на его счет. Ипполит бушевал и ярился, молодняк улюлюкал и свистел, будто находился не в суде, а на состязаниях борцов. Часть зрелых мужей, видя подобное поведение, уверилась в том, что Ипполит – обычный горячий юнец и проступок его – чуть больше чем мальчишеская шалость.

А что же Федра? Она вела себя с достоинством, этого у нее не отнять. Но описание произошедшего далось ей так тяжело, что к концу истории она сидела без кровинки в лице. Кто-то из присяжных даже удивился вслух: к чему спать с такой, когда во дворце полно красивых служанок? Обращение Тесея к Федре «ваше величество» звучало столь насмешливо, что никто из присутствующих не сомневался: царь не считает ее ни женой, ни царицей. В общем, не очень удачный день. А теперь еще Критон выдумал вызвать в свидетельницы эту ужасную женщину, служанку Федры, Кандакию.

Я окликнул идущего впереди Критона. Он остановился и терпеливо подождал меня, а потом тихо сказал:

– Я к царице. Ты, верно, захочешь присоединиться?

Я кивнул. Мы шли молча, пока не обогнали остальных присяжных. Затем я взорвался:

– Это что такое было сегодня на суде? Я думал, ты на нашей стороне!

– А я не знал, что ты принял чью-то сторону, – сверкнул на меня карими глазами Критон. – Я полагал, ты действуешь в интересах Афин.

Я фыркнул. Может, именно такими словами я и апеллировал при царе, но не желал слышать их в ответ от юнца вроде Критона.

– Трифон, наша сторона слаба, – сказал он. – И противостояние знати не поможет делу.

– Тебе привычно выступать перед царем, – отозвался я. – Ты просто пытаешься не потерять благосклонности Тесея. Но у Тесея всего один голос на суде.

– Ты знал, что Миноса зовут царем чести и справедливости? – проигнорировал мое высказывание Критон. – Он известен как справедливый и беспристрастный судья.

– И что с того? – грубовато спросил я.

– У Тесея нет такой репутации. Но, я уверен, заслужить ее он желает. Ты считаешь меня неопытным в судопроизводстве, Трифон, но я уже десять лет разбираю дела перед афинскими царями.

– Ну вот ты снова. – Я понизил голос, поскольку мы достигли коридора, ведущего в покои Федры. – Ты выступаешь не перед царем, а на суде присяжных.

– Перед царем или нет, никому не понравится, если к вердикту его будут подталкивать насильно, – отозвался Критон, опустив голову, чтобы не удариться о балку. Мне не пришлось пригибаться, что не прибавило хорошего настроения. – К правильному вердикту нужно подводить бережно и осторожно, чтобы каждый из присяжных верил: он сам к нему пришел. Аргументы у нас слабенькие, но с должной осторожностью мы подведем присяжных к нужному нам вердикту.

– Надеюсь, ты прав.

Мы постучали в дверь принцессы. Она отворила ее сама, с молочно-белым лицом. Я взял ее за руку.

– Моя дорогая, – сказал мягко, – сегодня вы прошли суровое испытание. Самое худшее позади.

– Это не совсем так, – возразил Критон привычно тягучим голосом. – Ее могут подвергнуть перекрестному допросу. Замалчивать это не имеет смысла, – добавил он, встретив мой сердитый взгляд. – Если ее не подготовить, она растеряется и спутается.

– Нам стоит войти внутрь, а не обсуждать это на пороге, – поспешно заметил я.

Только войдя в главную комнату, я вспомнил, что у так называемой царицы в распоряжении лишь два кресла. Критон занял одно, и я бы с радостью занял второе, но отказался от этой мысли, посмотрев в бескровное лицо Федры. Я усадил ее в кресло, и она не противилась. Дурной знак.

– Ваше величество, вы ели? – спросил я.

Она покачала головой.

– Кандакия готовит для меня критские деликатесы, но мне кусок в горло не лезет.

При воспоминании о критских сладостях меня передернуло.

– Хотите, я велю своему слуге принести вам йогурт или мед? После тягот порой лучшая пища – скромная еда.

Глаза Федры выдавали, что мое предложение соблазнительно, но она вновь отрицательно покачала головой.

– Мне не хотелось бы обижать Кандакию.

– И не стоит. Завтра она даст показания в вашу пользу, – заметил Критон, наклонился вперед и потер ладони. Будничные хлопоты его утомляли, и он предпочел бы приступить к обсуждению дела.

– Это обязательно? – спросила Федра. – Кандакия – просто служанка. Она много лет служила моей матери. Ей будет неловко выступать перед таким количеством мужчин.

– Я не вижу иного способа выиграть наше дело, – ответил Критон, откинувшись на спинку кресла и закинув ногу на ногу.

На лице Федры отразилось отвращение, однако она быстро совладала с собой.

– Я чувствую себя обязанной ей. Кандакия здесь исключительно из-за меня. Я против того, чтобы она давала показания.

– Уверен, на суде ей не будет так тяжко, как вам, – вмешался я. – Она всего лишь расскажет об увиденном. Переживать случившееся заново ей не придется.

Федра по-прежнему выглядела неубежденной. Мы с Критоном вдвоем доказывали ей, насколько важно выступление служанки для нашего дела, и в конечном итоге она согласно кивнула.

– Вам нужно подготовить ее? – спросила принцесса Критона.

– Нужно. Но мы можем сделать это завтра утром. Судебное заседание начнется не раньше полудня.

– Молодое племя будет в восторге, – мрачно заметил я. – Юнцы любят поспать.

– Как и я, – отозвался Критон, встал и потянулся. – А вам, госпожа, требуется больше сна, чем кому-либо из нас. Прошу вас, выспитесь хорошенько. Я понимаю, для вас происходящее – жуткое испытание, но вы еще очень юны. Сон в вашем возрасте исцеляет многие раны.

Мне к этому нечего было добавить, поэтому я сжал ее ладошки в своих руках и тихо произнес:

– Осталось совсем чуть-чуть.

Покинув покои Федры, я пошел в свои комнаты – провести очередную ночь без сна, что свойственно пожилым людям.

Федра

После ухода Критона и Трифона я ходила по главной комнате из угла в угол. В голове эхом звучали крики друзей Ипполита, называвших меня ужасными, неслыханными словами. Как мама выживала все эти годы, обвиняемая в подобном же, если не хуже? Казалось, я больше и дня не выдержу в этом дворце.

И привлекать к судебному процессу Кандакию бесчеловечно. Легко Трифону и Критону рассуждать о речи служанки на суде. Они видные мужи мира, привыкшие выступать на общегражданских собраниях. Кандакия же – обычная женщина. Я должна была оградить ее от этого. Никудышная я царица.

Досадуя на себя, ругая за малодушие, я услышала стук в дверь. Ожидая увидеть вернувшегося Трифона, приняла благожелательное выражение лица и отворила дверь. Скорее всего, Трифон тоже недоволен работой Критона и пришел обсудить ее со мной наедине. Но, к моему безграничному удивлению, на пороге стоял Тесей.

В коридоре раздавались удаляющиеся шаги. Уходил мой охранник – то ли по приказу Тесея, то ли не желая иметь никакого отношения к тому, что здесь произойдет. Хотелось бежать за ним и умолять остаться. Но какой в том прок? Охранник не станет защищать меня от Тесея и свидетельствовать против Тесея тоже не будет. После ухода Трифона я осталась в покоях одна и только сейчас осознала это.

Я таращилась на Тесея, приоткрыв рот, как деревенщина. Опомнившись, взяла себя в руки и жестом пригласила Тесея в главную комнату. Он вошел, огляделся и, в свою очередь, устыдился.

– Добро пожаловать в мое скромное жилище, господин, – многозначительно произнесла я, и Тесей покраснел. – Прошу, садись сюда или сюда – куда пожелаешь.

– Прости. Я не осознавал, что твои комнаты так скудно обставлены. На Крите ты привыкла к другому.

Мне вспомнились покои царицы: фрески, мягкие подушки и возлегающие на них женщины из материнской свиты – общающиеся, смеющиеся, полностью расслабленные. Я заметила, что голос Тесея при малейшем упоминании Крита становился горьким и глухим. Осознавал он что-либо или нет, ему в любом случае было все равно.

– Я не сужу тебя за это, – солгала я и скупо улыбнулась. – Прошу, садись.

Мы заняли кресла за моим громадным столом. Я ждала, когда Тесей заговорит.

– Этот суд… – сказал он и умолк.

Я молчала, и Тесей начал снова:

– Этот суд не может продолжаться.

– Так положи ему конец, – нахмурилась я. – Ты царь.

– Все не так просто, – отрывисто отозвался он и обвел взглядом комнату. – Ты думала о том, что будешь делать по завершении суда?

– Это зависит от того, признают Ипполита виновным или нет, – резко ответила я. Мы впервые после свадьбы обменялись не парой-тройкой слов. Тесей выглядел раздраженным. Помнится, на корабле по пути в Афины он назвал меня немой. Кажется, прошла целая вечность.

– И что, если его признают виновным? Ты носишь его ребенка.

– Значит, ты мне веришь?

– Неважно, верю я тебе или нет.

Тесей привстал. Наверное, хотел пройтись по комнате, как делают ораторы, но помешал кошмарный стол. Хоть на что-то сгодился.

– Это важно мне, – заметила я. – Зачем ты пришел?

– Суд нужно завершить до того, как дело дойдет до вердикта. Я пришел предложить тебе безопасное возвращение на Крит. Тебе, твоему нерожденному ребенку и твоей служанке.

– И все? Ты думаешь, я не могу устроить отплытие на Крит? – слова вырвались сами собой.

Тесей посмотрел мне в лицо своими ледяными серыми глазами.

– Тогда почему ты этого не сделала? Почему решила уничтожить моего сына?

– А ты не уничтожил мою семью? – поинтересовалась я.

Он озадаченно взглянул на меня.

– Моего брата и мою сестру. Ты обратил мою сестру против родных и убил моего брата.

– Брата?.. Ты о чудовище? Я оказал твоему отцу услугу, уничтожив зверя.

– Минос не чудовище, – процедила я сквозь стиснутые зубы, отвернулась и уставилась в стену, не давая пролиться слезам.

– Твой отец?

Я покачала головой, наблюдая за тем, как на Тесея нисходит понимание.

– Ты говоришь об уроде? О боги, Минос назвал его в честь себя? Похоже, мальчишка был не таким уж и чудовищем. Что же касается…

– Ты убил его… – Мой голос был тих и слаб.

– Да, убил. Твоя шлюха сестра взяла с меня обещание, что я буду добр к нему. Я и проявил доброту, убив его одним быстрым ударом. Она, разумеется, имела в виду другое, но прекрасно знала, какой я человек.

– Ариадна не знала, что ты собираешься его убить?

– Мое намерение было очевидно. Не понимаю, почему она не догадалась. – Он говорил прямо как Ипполит. Как угрюмый мальчик, у которого что-то пошло не по плану. – Конечно, я собирался его убить. Ариадна сказала, что он никогда не причинял никому вреда. Ну а в Афинах говорят другое! Дурак проклятый, он даже не был вооружен, пытался вразумить меня. Лучше бы бежал или, еще лучше, сражался. Твоя сестра хотя бы попыталась дать отпор… – Тесей осекся, увидев на моем лице неприкрытый ужас.

Мы молча смотрели друг на друга, пока до меня медленно доходило значение его слов.

– Ариадна живет с Дионисом, в божественном чертоге, – наконец отмерла я.

Тесей фыркнул.

Я не могу дышать. Я умру. Умру от нехватки воздуха, убитая Тесеем: его слова не хуже рук сдавили мне горло.

– Ты сказал моим родителям, – выдавила я, – перед всем двором сказал, что ее выбрал Дионис.

– Не мог же я сказать, что ее тело лежит в трюме моего корабля. Боги мои, ты, конечно, юна, но далеко не ребенок, Федра. Ты должна была понять, как поняли твои родители.

Мне вспомнилось видение Ариадны с отпечатками рук на шее. Она посоветовала остерегаться Тесея. Вспомнилась мама, стенавшая, что трое ее детей погибли от рук афинян. Он прав. Я должна была понять.

– Как это случилось? Прошу, расскажи. Сейчас тебе это ничем не грозит.

Тесей вздохнул.

– Рассказывать-то нечего. Ариадна помогла мне найти путь в центр лабиринта в обмен на то, что я возьму ее с собой в Афины. Сама же спряталась на моем корабле. Узнав о смерти чудовища, она пришла в ярость.

Я поморщилась при слове «чудовище». Тесей заметил, но рассказ не прервал:

– Ариадна бросилась на меня с кулаками, грозила рассказать обо всем вашему отцу. Она уничтожила бы меня, а вместе со мной – и Афины.

– И ты…

– И я схватил ее руками за горло и задушил.

Тесей с вызовом уставился на меня: брошусь ли я на него, как моя сестра. Но нас разделял стол и меня отягощал ребенок.

– Чего ты добиваешься, Федра? Хочешь разрушить жизни Ипполита, мою и свою? Образумься.

Его тон по-прежнему выдавал раздражение, но я развернулась к нему медленно, неспешно.

– С чего бы это? – Слова капризного дитя, ну и пусть. Я и впрямь хочу разрушить жизни обоих.

– С того, что тебе надо думать не только о себе, но и о ребенке.

У меня вырвался невольный вздох, и Тесей понял, что задел меня.

– Ты считаешь меня бездушным, я понимаю. Винишь меня в смертях своих близких. Может, ты и права, кто знает. Но есть тот, кем я дорожу всем сердцем. И это мой сын. Ради него я сделаю что угодно, Федра.

– Почему твой сын важнее меня? Почему ему позволено бить меня? Почему позволено… – дыхание перехватило, и я отвела взгляд: – Насиловать? Где справедливость?

– Ну сколько это длилось? Так долго, что солнце успело пропутешествовать по небу? Сомневаюсь. Скорее всего, это заняло толику времени. И ты… – Тесей протянул руку через стол, ухватился пальцами за мой подбородок и заставил взглянуть на себя. – Смотри на меня, когда я с тобой говорю. Ты хочешь разрушить Ипполиту жизнь из-за нескольких неприятных мгновений?

Нескольких неприятных мгновений? Я не могла ответить ему: так крепко он сжимал мои челюсти. И, наверное, это к лучшему, ведь я не знала, что сказать. Неприятно ли мне было чувствовать раздирающую изнутри боль, нескончаемую и нестерпимую? Неприятно ли было лежать и умирать? Неприятно ли было обнаружить, что под сердцем у меня ребенок мужчины, которого я никогда больше не хочу видеть, а потом чувствовать, как растягивается мой живот и слабеют ноги, отчего каждый шаг напоминает о нем? Неприятно ли мне то, что теперь я не могу свободно пройти мимо мужчин, ведь любой из них с легкостью одолеет меня. И неприятно ли мне бояться того, что один из них надумает взять меня силой?

Должно быть, прерывистое дыхание и жгучий взгляд выдали мои чувства Тесею, поскольку он разжал пальцы и отодвинулся.

Мы некоторое время смотрели друг на друга. Я изучала его холодные серые глаза, прямой длинный нос, жесткие тонкие губы. Мой ребенок будет похож на него?

Словно прочитав мои мысли, Тесей произнес:

– Возможно, сейчас, глядя на свой живот, ты видишь лишь человека, которого ненавидишь. Но рождение малыша… изменит тебя. Меня изменило.

Я пристально смотрела на него, продолжая молчать. Вряд ли он говорил так из практических соображений. Я задумчиво положила ладонь на живот. Я боялась родить чудовище, мальчика, который будет напоминать мне Ипполита и Тесея. А если малыш пойдет характером в добродушного Миноса? Это мой ребенок.

– Так что ты предлагаешь? Безопасного возвращения мало.

– Признание ребенка законнорожденным. Ведь я могу заявить, что он мой, а не Ипполита. Почему бы и нет? В конце концов, мы женаты.

– Тебя долго не было, – медленно произнесла я.

Тесей пожал плечами.

– Спустя время все позабудут об этом. Думаешь, Эгей помнил, в каком году посетил мою мать? Мы слегка приукрасим историю. Хорошие истории всем по вкусу.

– И где ты нас разместишь? Мне придется жить в твоих покоях? – Меня передернуло от этой перспективы.

– Нет, – покачал он головой. – Мне это не подходит. Я выделю вам другие покои, лучше этих. В этом дворце или в отдельном доме. Ты можешь обставить их сама. От тебя будет требоваться только посещение государственных приемов, ничего более.

Предложенное я должна была получить с самого начала, еще перед отплытием в Афины. Я же не получила ничего. Ничего, кроме горечи знаний, которых предпочла бы не иметь.

Напротив меня, тихо барабаня пальцами по столу, сидел убийца моей сестры. Я перевела взгляд на маленький самодельный алтарь. Я обращалась за помощью к Дионису как к мужу моей сестры. Теперь нужно обращаться к нему как к богу, чьим именем прикрывали ложь. Мольба уже складывалась в голове, и я почти чувствовала в пальцах бутылочку с маслом. Мне не терпелось, чтобы Тесей ушел и я приступила к молитвам.

– Прости. Я понимаю тебя, но, отозвав обвинение, проявлю неуважение к богам, – поспешно заговорила я. – Справедливость восторжествует. Боги свершат правосудие, а я это засвидетельствую.

Я думала, Тесей станет спорить, но нет.

– Хорошо. Ты пожалеешь об этом, но ты сама сделала выбор. – Он поднялся и будто бы рассеянно провел рукой по росписи на стене.

– Это дитя – твой внук или внучка, – сказала я ему в спину.

– Знаю, – отозвался он. – Мое предложение не было бы столь щедрым, будь это не так. Я дал тебе второй шанс.

Тесей вышел в коридор. Вскоре вернулся на свой пост охранник. Он встал возле двери, не глядя на меня. Я затворила дверь, взяла бутылочку с маслом и вновь поставила ее на место. Она вдруг показалась мне очень тяжелой. Но что еще я могла предпринять? Я начала готовить возлияние для богов, периодически прерываясь на то, чтобы смахнуть со щек слезы.