Текст книги "Поражение Федры"

Исход. Эринии

Присяжные судьи выносят приговор: Ипполит признан виновным. Медея в своем алькове приглушенно ахает. Слово «виновен» эхом разносится по залу, но Трифон не может его ухватить, не может вцепиться в его трепещущие крылья и удержать, осознать.

Здесь собрались обычные мужчины, не герои и не цари, и все же одно только слово оказывается оружием мощнее, чем раскаленный кол в глазу циклопа, чем зеркало перед Медузой Горгоной, чем меч в боку рогатого чудовища из лабиринта.

Они пока еще не понимают, но наследие этого дня возвысит Афины. Вскоре афинские цари будут слать дары и деньги на создание сильного морского флота. Мудрые, талантливые мужи стекутся сюда с товарами, знаниями и умениями, чтобы внести свой вклад в то великое, что, похоже, будет только расти.

Но для начала кто-то обязан пасть. И этим человеком должен стать Ипполит, ведь его отец – по-прежнему царь.

Пока же, расположившись на скамьях, присяжные судьи воспринимают происходящее как пьесу в театре, заключительный акт которой еще впереди. Они переводят взгляды с Ипполита, осужденного благочестивого принца, на Тесея, царя среди сограждан, героя среди мужчин. Посмотрели бы и на Федру, будь она здесь, – чужеземку, занявшую место афинской царицы. Кто из них падет – пока никому не известно.

Федра

[9]9
  В древнегреческой мифологии богини мести и ненависти.


[Закрыть]

Я пересекла комнату и вытащила из-под кровати краски с кистями. Встала перед росписью на стене и макнула пальцы в черную краску. Та капала с моих пальцев точно кровь, и я походила на дикую женщину, вакханку.

Глубоко вздохнув, я воззвала к богам:

– Я Федра, дочь царя Миноса и царицы Пасифаи. Мой дед – бог Солнца Гелиос, отведя свой взор, позволил совершить против меня злодеяния. Мой дед Зевс, царь всех олимпийских богов, позволил врагам Крита – города, избранного им, любимого им и посвященного ему, – уничтожить детей Крита.

Еще один вдох – и я воззвала уже громче:

– Бог морей Посейдон, брат моего деда Зевса, позволил приносить ложные клятвы от своего имени. Гелиос, Зевс, Посейдон, я принесу возмездие, которое должны были вершить вы! Мне все равно, существуете вы или нет. Вашего вмешательства я более ждать не буду.

Я принялась немедля исступленно рисовать, не осторожничая, как раньше, а размашисто, страстно. Краска капала на мой лучший хитон, испачкала волосы, когда я нетерпеливо смахнула с глаз пряди, стекала по лицу, когда я вытирала выступивший на лбу пот. Спустя время я, слегка запыхавшись, откинулась в кресле и воззрилась на картину. Я не продумывала, что буду рисовать, а отдалась наитию и теперь, глядя на свое творение, была довольна. Из глубины синих вод афинского моря поднималось чудовище – морской бык с гигантскими рогами и мускулистыми боками. Морской? Скорее, критский.

Ипполит говорил, что знает, как укрощать быков, но он не принимал в расчет силу, которую породил во мне. На дне моего сундука лежал обоюдоострый топор, лабрис. В его честь назван лабиринт, он символ Крита и подарок отца. Я достала его и взвесила в руках. Крепкий, но не такой тяжелый, чтобы я не смогла его поднять. Я коснулась пальцами лезвия и порадовалась тому, что лабрис не затупился от долгого лежания без дела.

Крутанув двуглавым топором, я покинула комнаты и зашагала по коридорам дворца. Прошла мимо стайки служанок, начищавших полы. При виде меня они раскрыли рты и убежали, хотя меня им нечего бояться. Мужчины мне не повстречались. Наверное, пили где-нибудь, обсуждая события дня точно какую-нибудь драму, исполненную для их развлечения. Всего один стражник потребовал остановиться, но, увидев в моих руках топор и наткнувшись на мой безумный взгляд, отступил.

Я вышла из дворца и направилась к берегу. Теперь я миновала простых афинян: крестьян и земледельцев. Мне вспомнился крестьянин, оскорбивший маму. Я погрозила топором толпе и громко расхохоталась. Я чувствовала себя всесильной, богиней новой жизни. Малыш внутри протестующе толкался, но мой разум был ясен и чист.

Я найду и убью его отца.

Берега моря я достигла с бредшей за мной по пятам толпой. Я выла, ревела и махала топором.

– Она сошла с ума! – крикнул чей-то ребенок.

Море предстало передо мной бурным, потрясающе синим – я еще никогда такого не видела – и совершенно непохожим на нарисованную мною муть. Я больше не таилась в тенях и застенках и теперь ясно видела мир. Надо мной ярко сияло солнце, и в другой раз я бы приняла это за знамение, но сейчас не собиралась останавливаться. Я совершу задуманное во что бы то ни стало. Я чувствовала себя Гераклом, Периклом, любым другим великим героем. Волосы хлестали по лицу, глаза жгло от попадавших в них морских брызг, но с топором в руках я наконец понимала, что такое быть амазонкой.

Вдалеке показался Ипполит. Он приближался, ведя коня через прибой. Я подняла топор, приветствуя его. В ушах стоял грохот бьющихся о берег волн, перекрывавший даже крики толпы. В этот момент существовали только Ипполит и я, навеки связанные его злодеяниями и моей ненавистью к его отцу.

Ипполит скакал ко мне, вызывающе вскинув подбородок. Но он, как и я, чувствовал неладное. Он более не обладал грацией кентавра, мужской торс которого сливается с телом лошади. Его конь был испуган и норовист, чем я и воспользовалась. Я бросилась на лошадь, размахивая топором. Ипполит попытался объехать меня, но укрощать быков не так просто, как ему мнилось. Мне вспомнилась маленькая прыгунья – столь уверенная и умелая, – нанизавшая себя на рога быка. Теперь черед Ипполита осрамиться в деле, которым он так дорожит. Конь встал на дыбы, сбросил его и ускакал галопом прочь. На глазах у всех собравшихся тело Ипполита взлетело в воздух, перевернулось и рухнуло не в морскую воду, а на камни.

Ипполит сломал себе шею – это было видно невооруженным глазом. Добивать его не требовалось, но я должна была увериться, что он мертв, и подняла обоюдоострый топор. Я стала морским буйволом, чудовищем, критским быком, явившимся обрушить возмездие на дом Тесея. Меня вел шум прибоя, стучавший в ушах барабанной дробью. Я взглянула на переломанное тело Ипполита у своих ног. Такой он видел меня, оставляя на верную смерть в лесу? Я до сих пор помню глухой звук удара, с каким он пнул меня ногой в бок. Но сейчас причиненная его жестокостью боль не трогала мое оцепеневшее сердце, и я даже не морщилась от воспоминаний. Я могла бы поступить как он: пнуть его, как паршивого пса. Но для меня это было унизительно, недостойно. Вместо этого я опустила топор на шею Ипполита, отделяя острием голову от тела с такой легкостью, будто его плоть была из пены морской. После этого мои глаза закатились, и я потеряла сознание.

Пришла в себя я, лежа в постели. Попыталась слабо подняться и не смогла. Меня приковали железными цепями. Я обвела взглядом комнату и увидела сестру – склонившуюся над вещами Ариадну.

Ночной хор

У меня новости. Ипполит мертв!

Нет!

Прекрасно!

Как? Упал с лошади?

Можно сказать и так. Его скинул конь.

Я уж точно по нему плакать не буду.

И я. Но как такое могло случиться? Он же лучший наездник в Афинах… был лучшим наездником в Афинах. Во всей Греции.

Царица. Говорят, она пошла на него с топором.

Говорят, она колдунья, как и ее кузина, и подняла с глубин морских громадное чудище.

Громадное чудище?

С топором?

Какая разница? Главное – что Ипполит мертв.

Тесей знает?

Что теперь будет с царицей?

Тесей убьет ее, что же еще?

Но она носит ребенка Ипполита.

И что? Он убьет ее, как только она родит.

Совсем скоро.

Медея

– Ариадна! – раздался за спиной ломкий голос.

Я выпрямилась и развернулась, смущенная тем, что Федра застала меня роющейся в ее вещах.

– Нет, Медея, – отозвалась я. Мы так давно не общались с ней.

Она кивнула.

– Я забыла, как сильно ты похожа на мою сестру. Я скучаю по ней.

Что на это сказать?

– Думаю, твоя сестра… все еще путешествует с Дионисом.

– Правда? Ты правда так думаешь? Я – уже нет. Я больше не верю в сказки. – Голос слабый, но уверенный. – Знаешь, я ведь видела ее. На корабле. Во всяком случае, мне так почудилось. Должно быть, это был мираж. Ариадна посоветовала мне остерегаться Тесея. Нужно было послушаться ее. Что ты здесь делаешь?

– Здесь: в Афинах или в твоих покоях? – увильнула я от ответа.

Пойдя на безбожную сделку с Тесеем, я воображала, что испуганной и робкой Федре нужен человек, который будет ее направлять. Мне было нечего ей предложить.

– И в Афинах, и в моих покоях. Расскажешь мне правду, Медея? Как убила детей назло мужу?

Я вспыхнула.

– Ты вроде сказала, что больше не веришь в сказки, Федра.

В ответ она лишь прикрыла глаза, долго лежала неподвижно, и я подумала, что она уснула. Однако спустя минуты принцесса произнесла, не размыкая век:

– Теперь я пленница Тесея?

– А чего ты ожидала? Ты убила его сына.

Ее ресницы распахнулись.

– Ипполит мертв?

– Разумеется. Ты что, ничего не помнишь? Это ты убила его.

Я внимательно наблюдала за ней. Бывали случаи, когда после пережитых потрясений люди теряли память.

Федра покачала головой.

– Нет, я рисовала. Взгляни. – Она указала на противоположную от меня стену, действительно заново расписанную. Только краску наносили столь хаотично, что я затруднилась бы дать рисунку название.

– Я вижу, что тут рисовали, но ты не сможешь доказать, что расписывала стену в то время, когда принц был убит, – заметила я, как мне кажется, довольно резонно.

– Моя служанка подтвердит. Рисунок не был завершен, а теперь полностью окончен. Кандакия подтвердит… – Федра не договорила, громко разрыдавшись.

Трифон рассказал о жуткой участи, постигшей ее служанку, – слишком ужасной даже для такой угрюмой старой карги. После суда я закрылась в своих покоях, чтобы успокоить нервы кубком вина, но не успела сделать и глотка, как раздался стук в дверь, после которого сразу же вошел Трифон.

– Прошу прощения за вторжение, госпожа, – сказал он своим медовым голосом, которому нельзя доверять, – но, возможно, вы будете ко мне более благосклонны, если я заменю ваше вино своим.

Старик словно из ниоткуда достал кубок и, подобно жрецу, готовящему возлияние, наполнил его из фляжки, что держал в кармане.

Я услышала за спиной нестройное хихиканье служанок, не привыкших, чтобы кто-то бросал мне вызов, усомнившись в обожаемом мною вине. Возникло желание проучить их, велев им отпить вина, чтобы проверить его на яд, но мне не верилось, что оно отравлено, да и Трифона бы это взбесило. Я пригубила напиток. Гораздо лучше моего, он согрел рот и мягко скользнул по горлу. Мои плечи расслабились, дыхание выровнялось. Но бывшему советнику я по-прежнему не доверяла.

– Благодарю за вино, господин, но, думается мне, вы вряд ли пришли развивать мои вкусовые рецепторы, – заметила я.

– Я уверен, госпожа, что ваши вкусовые рецепторы в развитии не нуждаются, а вот сбережениям, возможно, помощь не помешает.

Трифон подкрепил слова холодной, не коснувшейся глаз улыбкой. Мое мнение о нем спешно изменилось. Но это не значит, что он стал мне хоть сколько-нибудь приятен.

– Так зачем вы здесь? – спросила я в лоб.

Смешки позади резко оборвались. Мои девушки прекрасно знали: если я говорю в таком тоне, со мной лучше не шутить.

– По-моему, более уместен вопрос: зачем вы здесь? Известно ли царю, что после смерти отца он укрывает в стенах своего дворца преступницу-беглянку?

Я залпом осушила кубок вина.

– Шантаж? Скукота. Если вы пришли за этим – выкладывайте, что вам нужно, и уходите. Желаемого я вам, естественно, не дам, но мне хотя бы не будет жаль потраченного впустую времени.

Трифон хищно усмехнулся.

– Потраченного впустую времени? Интересно. В последние недели я провел с вашей кузиной много часов, но она не считала это пустой тратой.

Я чуть не рассмеялась.

– Насколько могу судить из увиденного, полезной трата ее времени не была. Глупышка. Какое это имеет отношение ко мне?

– Самое прямое, надеюсь. Вы знаете, что принцесса убила Ипполита?

Я не знала, и у меня это вызвало раздражение. Почему мне об этом неизвестно? Я постаралась скрыть досаду и неохотно, точно устрица, отдающая жемчужину, выдавила:

– Как?

– Она воспользовалась особенным для Крита оружием – двуглавым топором. Вы слышали о таком? – Трифон говорил безо всякого выражения, словно спрашивал меня, слышала ли я о новом столовом приборе для резки мяса.

– Нет, но, по-моему, вполне подходящее оружие. Однако я все еще в недоумении, какое это имеет отношение ко мне.

– Я не рассказал Тесею о том, что вы здесь, но расскажу.

Я открыла рот для ответа, но Трифон поднял палец:

– Выслушайте меня. Я чувствую себя ответственным за вашу юную кузину. Возможно, я повел ее по неподходящему пути. Вероятно, с возрастом я размяк.

Последнее предложение он произнес очень тихо, словно самому себе. Похоже, оно не предназначалось для моих ушей. Впрочем, может, он как раз и хотел, чтобы я так подумала.

– А я еще не в том возрасте, чтобы размякать. При чем здесь я, в конце концов? Мне нужно собираться, пока меня не нашел царь.

– Царь не хочет больше видеть Федру. Он скорбит по своему возлюбленному сыну. Однако внука он видеть хочет. Мне подумалось: вам удастся договориться с Федрой о том, чтобы она отдала вам ребенка сразу после рождения в обмен на свое безопасное возвращение на Крит. Она ведь ваша родственница.

Старик спятил? Я уставилась на него разинув рот.

– Растить дитя кузины? Зачем мне это? Вы в своем уме?

Самообладание Трифона впервые дало трещину.

– Затем, что… вы потеряли родных детей.

– Я не теряла детей. Они не вещи, которые я где-то забыла, – проговорила я, наконец обретя дар речи. – И не собственность, которую можно заменить, что бы там ни думал себе Тесей. Одного ребенка нельзя заменить другим, особенно если второй – даже не твой собственный. Мне кажется, вам пора уходить.

Я поднялась, опрокинув кубок. Плевать. Пришло время покинуть дворец.

– Простите, – замямлил Трифон обескураженно. – Я не хотел вас обидеть. Признаю: мой выбор слов был неудачным. У меня нет детей…

– Так воспитайте ребенка Федры, – оборвала я его.

У нас нет охранников, но, полагаю, мы с девушками сможем выставить старика из комнаты, быстро собраться и сбежать до того, как он опомнится и вернется с подмогой. Я обернулась к Кассандре: у нее сильные руки, и она не боится устраивать сцены.

– Прошу вас: давайте забудем об этой части плана. Мне нужно, чтобы вы уговорили Федру отдать ребенка. Сам я не смогу ее убедить.

Я постояла немного, выравнивая дыхание, затем опустилась в кресло.

– Хорошо. Какую награду я получу?

– Чего вам хотелось бы? Вернуться домой? С комфортом жить здесь? Но должен предупредить, что Тесей не тот человек, который позволит вам остаться во дворце навсегда. Получив желаемое, он в любой момент может посчитать сделку совершённой.

Трифон перестал мямлить, снова обретя под ногами твердую почву. Однако слова его разумны. Нельзя ни доверять Тесею, ни полагаться на него. Мысли кружили в голове сумрачными облаками.

– Что вы предлагаете? Куда мне плыть? Где я буду в безопасности? Я Медея, убийца.

Трифон откинулся на спинку кресла.

– Я не советую вам плыть куда бы то ни было. Предлагаю вам просить у Тесея в собственность земельный участок с домом и людей в помощь, а также отойти от дел и удалиться в глубинку.

– В глубинку? – Я рассмеялась. – Да мне всего сорок лет.

– Но вы, как бы это сказать, и так бездействуете. Бродите по дворцу ночами, наблюдая за другими. Что это за жизнь?

Я покраснела: не знала, что кто-то в курсе моих ночных прогулок. Вероятно, я недооценивала этого старого дурака, но и он не разобрался во мне.

– Пусть это и жалкая жизнь, но уж лучше жить так, чем в сельском доме.

– Тогда Колхида? Ваш отец почил, но вас может принять брат. Или Фивы? В этом царстве царит бедлам. Если вы любите хаос, то вам будет чем занять там свой разум.

Я призадумалась. Отплытие в Колхиду – это возвращение с позором. В Фивах же мои зелья убедят легковерных в том, что я колдунья, слышащая богов.

– Фивы, – выбрала я.

– Отлично. Я переговорю с Тесеем. Безопасный путь в Фивы с посланником от Тесея в обмен на то, что вы объясните Федре: в ее интересах оставить ребенка и отбыть на Крит.

– Ваша часть уговора не должна зависеть от согласия принцессы, – предупредила я, четко понимая риски. – Я не могу нести ответственность за ее отказ.

– Понимаю. Согласен. Думаете, она откажется? Интересно.

– А какая мать согласится на подобное?

Трифон побарабанил пальцами по столу.

– Федра пока не мать, а юная девушка, страдающая от нежелательных последствий акта насилия.

– Вы правы. И все же, скорее всего, обнаружите, что сейчас она к тому же и мать.

* * *

Я смотрела на девушку, о которой шла речь. Сложив руки на животе, Федра время от времени неосознанно поглаживала его левой ладонью. Она уже охвачена всеобъемлющим желанием, жгучей страстью сделать все возможное для своего ребенка, невзирая на последствия? Способна ли она сотворить то, что сотворила я? Мне множество раз говорили, что большинство женщин неспособны на такое, но я в это не верю. Я думаю, любая мать поступила бы так, как я, оказавшись на моем месте.

– Мне жаль твою служанку, – сказала я. – У меня было много хороших служанок, потерю каждой из них я ощущаю до сих пор.

Федра глядела на меня расширившимися глазами. Наверное, я была неосторожна в словах. Я попыталась исправиться:

– Но сейчас ты должна думать о себе и – при желании – о своем нерожденном ребенке.

– При желании? – переспросила она. – Как я могу этого не желать?

Значит, это уже случилось. Дитя шевелится внутри, и Федра объята желанием видеть в нем нечто большее, чем плод чудовища-отца.

– Хорошо. Я боялась, что ребенок безразличен тебе. Если же нет, то ты должна желать для него только лучшего.

Принцесса ненадолго прикрыла веки. Возможно, устала от звука моего голоса. Мне предстояла непростая задачка, но перед глазами уже маячили проход на корабль, путь к новому царству, возможность начать все заново. Ни мне, ни Федре здесь больше нечего было делать, но знала это лишь одна из нас.

– О чем ты? – спросила она. – Прошу: скажи без обиняков. Мне сейчас не до загадок.

– Тесей желает вырастить твоего ребенка как собственного. – Я пожала плечами. – Это его внук или внучка. Мальчик станет его наследником, девочку он удачно выдаст замуж. Денег он на ребенка не пожалеет.

– А что будет со мной?

Я побарабанила пальцами по подоконнику.

– Тебе обеспечат безопасный путь на Крит.

– А если откажусь?

Мне внезапно стало не хватать воздуха. Я спросила Трифона, что ответить на подобный вопрос. Он глянул на меня и произнес: «Говори без прикрас. Она должна знать правду». И это о девушке, которая, по его же словам, небезразлична ему и за которую он чувствует ответственность.

– Останешься прикованной к этой кровати, пока не родишь, после же тебя убьют, а тело твое пойдет на корм морским чудовищам. Твоим родителям скажут, что ты умерла при родах.

Федра закрыла глаза.

– Тесей в любом случае заберет ребенка, – сказала она крайне усталым голосом, не соответствующим ее юным годам.

– Да. – Какой смысл отрицать?

Я устремила взгляд в окно. Покои принцессы были тесными и влажными, но из комнаты открывался чудесный вид на море. Мне хотелось поскорее убраться отсюда, из этого проклятого места.

Федра глухо и невесело рассмеялась. В Афинах по-другому и не смеются. Здесь не знают настоящего веселья.

– Я спросила бы, как поступила бы ты на моем месте, но, будучи матерью сама, ты олицетворяешь полную противоположность материнской любви.

– Это лишь показывает, как мало ты знаешь, – рявкнула я, тут же пожалев о своей несдержанности. Образ, являющийся, как сказала Федра, полной противоположностью материнской любви, я создала сама. Я никогда не оправдывала своих действий. Меня бы это раздавило.

– Правда? – Федра напоминала ребенка, тыкающего палкой в зверя. – Но ты никогда не отрицала того, что убила своих детей. Теперь хоть расскажешь, почему так поступила?

Почему бы и нет? Я покидаю Афины. И эта девушка вряд ли доберется до Крита, что бы там ни обещал Трифон.

– Есть то, что способно быть гораздо хуже смерти. То, что может случиться с детьми. Задача матери – любой ценой защитить своих детей.

Ну вот, наконец-то я произнесла это вслух.

Принцесса смотрела на меня округлившимися глазами. С нее слетели напускные сонливость и скука.

– Как сделала настоящая мать в твоей истории про царя?

Я не сразу поняла, о чем она.

– А-а-а, ты про восточного владыку, предложившего разделить ребенка пополам?

– Так вот что ты имела в виду? Что настоящая мать не та, кто отдаст своего ребенка другой, а та, кто не отдаст родное дитя, зная, что у самозванки его ждет участь похуже смерти.

Федра обессиленно распласталась на постели.

– Да, – согласилась я. – Такое толкование тоже есть. Но это лишь история. Возможно, никакого ребенка и не было.

– Но что могло быть хуже смерти: не для того ребенка – для твоих детей?

Я закусила губу. Мне не хотелось расплакаться при ней.

– Существует много вещей похуже смерти, особенно для девочек, чьи отцы выбирают в жены и служанки девушек гораздо моложе себя.

Принцесса побледнела. Она все поняла.

– Но… разве ты не могла избавить их от этой участи как-то по-другому?

– Я пыталась. Поверь мне, пыталась. – В конечном счете я сделала единственное, что было в моих силах: обратилась к Ясону с просьбой позволить мне провести с детьми еще одну ночь, прежде чем меня навсегда лишат их. Я обняла их перед сном и напоила теплым питьем с моим зельем. Какая ирония: я известна как колдунья Медея, но неспособна никого возвратить к жизни. Я могу лишь подарить легкую смерть. И, подарив ее своим прекрасным и несчастным дочерям, я убила саму себя и, мертвая, хожу по земле.

– Как мне быть? – медленно проговорила Федра. – Я не хочу оставлять ребенка с Тесеем.

– Не думаю, что у тебя есть выбор, – ответила я. – К тому же Тесей не Ясон. Твоему ребенку не будет ничего грозить.

– Вот только вырастит его мужчина, воспитавший Ипполита.

– У тебя нет выбора, – повторила я.

Она отвернулась и заплакала в подушку.

Я покинула ее комнаты. Каждый шаг напоминал о том, какой никчемной я стала. Плетясь к себе по коридору, я повстречала шедшего в другую сторону Трифона.

– Поговорили с ней? – спросил он.

– Да. Вряд ли она примет ваше предложение.

– Думаете? И ладно. Зато в сравнении с вашим столь непривлекательным предложением мое ей покажется заманчивым. Ваш корабль отплывает в полночь. Не упустите. Другого не будет.

Трифон развернулся и пошел к себе, тихо насвистывая. Теперь нет времени думать о Федре. Пора в путь.