Текст книги "Виктор Петрович Астафьев. Первый период творчества (1951–1969)"

К специальной старообрядческой лексике можно отнести слова и сочетания земля восеонская, обмерщиться, лестовка, уставщик: Тогда те же старики предложили взять сподручную поклажу: иконки, распятья да «устойные» книжки в котомы и двинуться всей деревней дальше, в леса, в «землю восеонскую, идеже нет власти, от людей поставленныя» (с. 116). Оскоромился в миру, обмирщился и не захотел наше кладбище поганить (с. 128). Молилась с лестовкой в руке утром и вечером, перед сном и после сна, перед едой и после еды (с. 139). Тогда уставщик Агафон – отец Мокриды – проклял их всех, заперся в молельне и три дня и три ночи молился без питья и еды, а на четвертый день поджег молельню и сгорел в ней (с. 116).

Слово уставщик частотно в повести и несет сюжетообразующую функцию. Противопоставление слов охотник – уставщик текстовое, не является языковым. Оно основано на судьбе Амоса, на противостоянии его родителей, на противопоставлении в повести охотников и религиозных наставников – уставщиков: Фаефану нужен был помощник. Охотник. Мокриде – уставщик, да такой, чтобы в кулак зажал односельчан (с. 118).

Самую большую группу внелитературной лексики в «Стародубе» представляют диалектизмы. Действующие лица произведения – крестьяне, поэтому говорят они на диалекте, что хорошо стилизовано в повести. Это названия одежды и обуви: обутки (но нет традиционного в регионе одёжа), ичиги, опорки, бродни, шабур, зипун и др. Слова, обозначающие родственные отношения, – тятя, братка, брательник, сродственный, праотцы: Вот братка тебе, – сказал Амосу Фаефан, – дружно живите, не забижай его сам и другим в обиду не давай (с. 118) и др. Лексика природы: урман – ‘тайга’, взлобок, елань, кулига, кулижка, обмысок, окоём, поскотина, увал, увальчик, угор, ветровал, ветлы, выворотни, выпрыски, ольховник, подлесок, колодина, комли, малинник, черёмушник. Слова, обозначающие погодные условия: распары, знойкий, ободнять, отъесть, хиус, хмарный, застить, затеснить и т. д. Поражает таежное разнотравье: волчатник, вьюнок, горная ромашка, горошек ползун, дурнина, малица, кипрей, лебеда, лесной морковник, марьин корень, метлига, саранка, татарник, черемичник, чистотел: Речка, пожурчав в непроходимой дурнине, которую даже пожар обошел, заползла в гибкие овраги, где-то раз-другой проворковала и вдруг замолкла и куда-то делась (с. 165). Ветки малицы, малинника хлестали его по лицу, но он карабкался из оврага, попал в безмолвный распадок (с. 165).

Особое место занимает среди этой лексики слово стародуб. Такого слова нет в литературном языке. Виктор Петрович в комментарии к повести пишет: «По всей Сибири и кое-где на Урале, в запустенье пещер и скал, на склонах гор, в редких сосняках, но особенно охотно растет в лесостепных колках цветок – стародуб. Во многих российских областях и славянских странах его называют горицветом. В ботанических книгах и лекарственных справочниках у этого цветка древнее, красивое название греческого звучания – адонис… Есть у адониса-стародуба и еще названия, я насчитал их шесть» (Собрание сочинений: в 15 т. Т. 2. С. 487). Стародуб (и стародубка) как лекарственное растение упоминается в словаре В. И. Даля (Даль В. Толковый словарь великорусского языка: в 4 т. М.: Гос. изд-во иностр. и национ. словарей, 1955. Т. 4. С. 318). В «Словаре фитонимов Среднего Приобья» В. Г. Арьяновой указано 22 сибирских названия этого цветка, но среди них нет стародуба (Арьянова В. Г. Словарь фитонимов Среднего Приобья. Томск: Изд-во Томск, гос. пед. ун-та, 2006. Т. 1: А-К. 144 с.). А. Астраханцев вспоминает, что В. П. Астафьев говорил: «.. бабушка моя была травницей, пользовала деревенский люд корешками, настоями и луковками трав, среди которых первенствовал стародуб. Думаю, что именно бабушка и посодействовала тому, что из всего сибирского лесного, цветного изобилия я еще в детстве выделил и навсегда полюбил цветок стародуб…». Как он полагает, стародуб (а в «Царь-рыбе» стародубка: Золотые часики, светящиеся цветком-стародубкой (с. 318)) – дань памяти бабушки (А. Астраханцев. О В. П. Астафьеве, человеке и писателе. URL: // http://samlib.rU/a/astrahancew_a_i/astafxewdoc.shtml). Та народная этимология слова, которую приводит писатель (память о старых дубах родины), вряд ли возможна.

Как всякое хорошее прозаическое произведение, «Стародуб» имеет несколько планов. Любовь – один из главных, но она занимает совсем небольшой объем текста и передана очень сдержанно и оттого, наверное, очень сильно. Причем создается впечатление присутствия стародуба все время. А в тексте (2-я редакция) слово упоминается только 6 раз.

Развивается линия любви: 1. С. 120 – Впервые показывает цветок Култышу Фаефан (В старой редакции инициатива шла от Култыша: Дивился Фаефан странностям приемного сына...). 2. С. 127 – стародубы на могиле Фаефана. 3. С. 136. Клавдия! Я приду! Я скоро! Погоди до стародубов. 4. С. 138. Култыш перешел через реку, попал на свадьбу. Култыш вынул из-под рубахи мятый, но все еще светящийся стародуб, вложил его в безжизненные, податливые пальцы Клавдии. 5. С. 144 – расслабившийся после бани и выпивки Култыш говорит сыну Клавдии: Подрастай. В тайгу возьму. Голубой камень покажу, стародубов нарвем. Это представление о счастье. 6. С. 179. В руке Култыша вместо свечи цветок стародуб. Такой же, как тот, который хранила за образами Клавдия. На столе исходил небесным сиянием голубой камень.

Так мастерски автор использует этот символ на протяжении всего текста. В сцене свадьбы на берегу трижды герои используют слово поздно. Излюбленный в русской литературе мотив: а счастье было так возможно… но я другому отдана. Маша Троекурова говорит Дубровскому: «Нет. Поздно, я обвенчана…».

В произведении трогательно используются слова с уменьшительным суффиксом: Ах ты, таймененок!: так называл Фаефан маленького Култыша (Стародуб. 1960. С. 14). Киргиз… в потемках снова пробирался к могиле киргизенка (Стародуб. 1960. С. 27). Мать еще не теряла надежды отыскать, дозваться мараленка (Стародуб. 1960. С. 63). Кедренок оказался живуч и настырен: растолкал чистотел, татарник, лебеду и пошел в рост, вытягивая веточками нитки цветущего вьюнка (Стародуб. 1960. С. 76).

Писатель подчеркивает единство всего живого на земле, и защита требуется прежде всего малышам.

См.: «Прикамье», альманах. «Звездопад», сборник. «Стародуб», сборник. Религиозная проблематика в творчестве В. П. Астафьева раннего периода. Пермское книжное издательство. «Таежный закон» в ранних произведениях В. П. Астафьева.

256. «Стародуб», повесть (вариант)

См.: «Стародуб», повесть.

Включена в собрание сочинений в 15 т. (Собрание сочинений: в 15 т. Красноярск: Офсет, 1998. Т. 13: Веселый солдат. Варианты. Отрывки. Пьесы. Киносценарии. Из тихого света. С. 337–411).

257. «Старый да малый», рассказ

В Государственном архиве Пермского края в личном фонде В. П. Астафьева датировка написания рассказа отсутствует.

Неоднократно переиздавался: Звездопад: повести и рассказы. М.: Молодая гвардия, 1962. Тревожный сон: рассказы. М.: [б. и.], 1972. (Библиотечка журнала «Пограничник». № 2 (39)). Собрание сочинений: в 15 т. Красноярск: Офсет, 1997. Т. 3.

Художественное место и время. Пространственный локус в рассказе фокусируется на деревне Полуяры. Время действия определено описательно: Одна, самая большая война докатилась и до Полуяров. Течение времени отражается при помощи лексики темпоральной семантики, а также за счет описания явлений, характерных для времени года: Когда развезло дороги весенней ростепелью, а на калине под окном, как в мирное время, содомно зачирикали воробьи и на березе повисли похожие на птичьи следы сережки.

В рассказе доминируют формы прошедшего времени, что соответствует особенностям повествовательного стиля. При описании обычных и повторяющихся событий автор использует формы настоящего времени: Ночью на печи шуршат тараканы, за окном, в трубе ветер воет, и слышатся нерусские крики, хрип автомобильных гудков. Изредка хлопают, как деревья в мороз, выстрелы, да воют одичавшие собаки.

Сюжет. Бабка Меланья Тимофеевна и ее внук Колька родились и прожили всю свою жизнь в деревеньке Полуяры, которую всегда стороной обходили войны, но самая страшная война не миновала тихую деревеньку. Дочь и зять семидесятилетней женщины отправились на войну, оставив мать и сына пережидать невзгоды в одинокой избе.

Когда фронт подходил к Полуярам, надоумил бабку и внука один добрый человек отыскать госпиталь, в котором работала дочь Меланьи Тимофеевны. Долго бродили они, но так и не нашли нужного им госпиталя. Из-за тягот пути и непогоды бабушка и внук простыли, ослабели, едва до деревни добрались. Однажды, когда фронт перевалил Полуяры, к старому да малому в поисках провизии ворвались враги, бабка прогнала их, пригрозив опасностью заразиться тифом. За первыми немцами пришли солдат с канистрой керосина и фельдшер – хотели огнем истребить страшную заразу. Как только оккупанты убедились, что опасности заболеть нет, врач Кушке определил своего санитара Генриха обитать в горнице в доме Тимофеевны.

Дела у немцев на фронте не ладились, и в деревню все чаще привозили раненых. Санитар приходил поздно, запятнанный кровью, и зверем глядел на бабку и Кольку. Однажды Меланья ушла куда-то и Генрих, вернувшись в избу, залез в подвал и свернул голову последним курицам. Он бросил кур на пол и заставил Кольку ощипывать их, но мальчик делал это медленно и неохотно. За это немец схватил мальчика и стал, не торопясь, с чувством вырывать клоками его волосы. Колька обозлился и стал ждать ночи, чтобы взять нож и отомстить обидчику, но бабка заметила и остановила внука.

С той поры бабка Меланья особенно пристально следила за внуком. Но вот однажды на рассвете по деревне сухо затрещали автоматы. Генрих испуганный примчался домой и наказал мальчику готовить коня, а сам отправился собираться. Но Колька, не послушав, убежал на улицу. Генрих, обнаружив, что парнишка спрятал сбрую, набросился на Меланью Тимофеевну, ударил ее каблуком, а подоспевший Кушке выстрелил из пистолета в ее узкую грудь. Когда Колька прибежал к избе и увидел уже мертвую бабку, долго пытался разбудить ее, а после, сжав кулаки, схватил карабин немецкий и принялся палить по окнам бани, где спрятались загнанные фашисты. На выстрелы прибежали люди: при виде советских офицеров мальчишка разрыдался, уткнувшись в пряжку командирского ремня.

Красноармейцы почетно похоронили Меланью вместе с бойцами, павшими за деревню. Колька узнал, что из-за бездорожья снабженщы застряли на пути к деревне, поэтому бойцы голодают. Мальчик тотчас отправился на коне за деревню: видел он на дальних полях когаты – траншеи, куда на зиму ссыпается картофель и закрывается несколькими слоями соломы и земли. Когда Колька привез картошку, повар Коротыч принародно обнял его и громогласно объявил, что Колька является истинным советским патриотом.

Главные герои: Меланья Тимофеевна, Колька. Второстепенные персонажи: фельдшер Кушке, санитар Генрих, повар Коротыч. Фоновые персонажи: мать и отец Кольки, солдаты и офицеры.

Языковые средства выразительности. Яркое жизнеутверждающее описание весны представляет собой развернутую метафору, основанную на ковергенции тропов: Весна спешила (антропоморфная метафора) утопить побитую деревню (эпитет) в зелени, заполнить палисадники птичьим щебетом. Весна селилась (антропоморфная метафора) в Полуярах прочно и надолго.

Восклицательные предложения выступают как показатели эмоциональности речи (Убирайтесь из дому! Дьявола плешивого!) и маркеры эмоций (И где только вмещалось оно в дряхлой старушонке! – удивление и восхищение).

Разговорная и просторечная лексика используется как средство создания речевой характеристики персонажей: за курями охотятся; в неметчине доктора горластые; туда и отваливай да там и ори; он бы из тебя кишки-то выпустил; ерманцы; бусурманин-живоглот (в речи бабаки Меланьи). Присутствует она и в речи автора-повествователя (вытаращили глаза; притащились домой; скрутила внука, а потом и бабку хворь; уставилась на чужеземца). Использование сниженной лексики позволяет представить историю старого да малого так, как будто ее рассказывает очевидец-односельчанин. Усилительную функцию выполняет повтор: Самый что ни на есть помощник смерти, самый что ни на есть лиходей!.. Ни хлеба, ни табаку, ни продуктов нет. В рассказе используется как контактный (В деревню все чаще и чаще привозили раненых...), так и дистантный повтор (…Тяжела сделалась маленькая бабушка, тяжела).

При описании боевых действий активно используются глаголы, передающие интенсивность звука: Яростно рычали немецкие пулеметы, резко визжали мины в воздухе, грохотали разрывы…

Семантика подобия реализуется в сравнительных оборотах с союзами как (Кушке и долговязый постоялец, храпя, как загнанные лошади, пронеслись рядом), будто (Немец давил их ногтем, и они хрустели, будто конопляные зерна), а также при помощи т. п. сравнения (зверем глядел на бабку Меланью).

Прием антитезы реализуется за счет столкновения в одном контексте антонимичных лексем: Поубавилось в деревне жителей, прибавилось могил на погосте.

См.: «Звездопад», сборник. Выразительные средства языка произведений первого периода творчества В. П. Астафьева.

258. «Стахановская вахта», очерк

См.: «Чусовской рабочий», газета.

259. «Страшная смерть», рассказ

См.: «Зорькина песня», сборник.

260. «Стрижонок Скрип», рассказ

См.: «Радость первого полета», короткий рассказ.

Рассказ «Стрижонок Скрип» был впервые опубликован в 1965 г. (Стрижонок Скрип: рассказ / худ. А. Келейников. М.: Детская литература, 1965. 16 с.).

В Государственном архиве Пермскогокрая в личном фонде В. П. Астафьева хранится четыре редакции рукописи рассказа «Стрижонок Скрип».

Рассказ был переведен на чешский, словацкий и английский языки (1983).

Главными героями произведений малых форм у В. П. Астафьева часто становятся животные и птицы. Чтобы подчеркнуть уникальность каждого живого существа, автор дает им собственные имена и выносит эти имена в название произведения (куница Белогрудка из рассказа «Белогрудка», поползень Кузяка (затесь «Кузяка»), стрижонок Скрип, Яшка-лось из одноименных рассказов и др.).

В некоторых случаях наблюдается варьирование и развитие сюжета. Можно сделать предположение, что написанный в 1964 г. рассказ «Радость первого полета» (отдельное издание «Затесей», куда входил этот рассказ, вышло в 1972 г.) впоследствии перерос в «Стрижонка Скрипа». Оба рассказа объединяет тема птичьего полета. Картина, набросанная несколькими штрихами в «Радости первого полета» (труженица-мать, вырастившая куличат, стремление птенцов поделиться радостью первого полета с человеком), обрастает деталями, выстраивается в многоплановый сюжет, приобретает философский подтекст.

В рассказе «Стрижонок Скрип» автор в аллегорической форме выражает свое отношение к главным жизненным ценностям, таким как смысл жизни, противоборство жизни и смерти, единение с сородичами и с родиной.

В начале повествования мир воспринимается через призму переживаний и ощущений только что «выклюнувшегося» из яйца стрижонка.

Эти ощущения обладают зрительной и даже тактильной достоверностью. Воплощением мира для новорожденного птенца является его родная норка, где он под защитой матери-стрижихи, со своими братьями и сестрами. Все, что связано с норкой, наполнено теплом, уютом, чувством безопасности. Это передается путем использования большого количества слов с экспрессивно-оценочными суффиксами: норка, пятнышко, стрижонок, крылышко, голенькие стрижата, с помощью эпитетов теплая., мягкая (о маме-стрижихе).

Очень важна в рассказе роль художественной детали. Описание дано почти кинематографично, как будто из глубины норки, откуда большой мир кажется маленьким, мерцающим «пятнышком света». Пятнышко метонимически замещает большой мир, с которым стрижонку еще предстоит встретиться. Многократно повторяясь, деталь обогащается новым содержанием. Далекое пятнышко света тухнет, когда в гнездо возвращается мама. Здесь происходит совмещение смыслов. С одной стороны, стрижиха физически закрывает отверстие в норке, ведь норка невелика по размеру. В то же время исчезновение пятнышка света приобретает метафорическое значение: если мама вернулась, все остальное теряет смысл, потому что она является для стрижонка центром вселенной. Однако пятнышко связано не только с мамой, но и с предвкушением чего-то неизведанного, волнующего и манящего: именно оттуда, где это пятнышко, мама-стрижиха приносит еду и ветреные запахи на крыльях. Поэтому пятнышко волнует птенца, вызывает острое любопытство, заставляет двигаться ему навстречу, в неизведанное, забывая об опасности. После эпизода гибели матери повторение этой детали ассоциативно связывается в сознании читателя с потерей близкого человека (потускнело пятнышко света). Так постепенно в рассказе намечается диссонанс, противоречие между мягким и уютным гнездышком и манящим загадочным пятнышком, перед тем как ему предстоит разрастись в необъятный мир.

Этот необъятный мир распахивается перед стрижонком, когда он начинает летать. Смысл жизни заключается не в обретении теплой норки, а в радости полета. Поэтому выбор стрижа в качестве главного героя рассказа не случаен. Среди всех птиц стрижи считаются чемпионами по скорости полета. Приведем энциклопедическое описание этого вида: «Стрижи – „дети воздуха“. Другие птицы способны летать и плавать, ходить и бегать по земле. Стрижи могут только летать – ни ходить, ни плавать они не могут… Поэтому все, что им требуется, они проделывают в воздухе: ловят насекомых, собирают стройматериалы и подстилку. В полете стрижи и пьют и купаются. Они поистине асы неба» (Архив природы России).

Идея полета в рассказе раскрывается многомерно. Полет осмысляется автором как воплощение идеи свободы. Для выражения поэзии полета это слово встречается в разных контекстах более 10 раз, часто в сочетании со словами вечный, всегда, много раз и т. п., подчеркивающих интенсивность действия (растопырил крылья и… полетел; он уже сам, один летает над рекой; кричали молодые стрижата, обретая полет, вечный полет; стрижи всегда в движении, всегда в полете; он… много раз подлетал к своей норке). Ощущение полета усиливается использованием синонимических средств, повторов, однородных членов предложения: пришла пора становиться на крыло; взмыл высоко-высоко, закружился над рекой, над лесом; спикировал вниз; слов, эмоционально и ассоциативно связанных с представлением о полете: И погнали его от норки всей стаей навстречу ветру, навстречу ослепительному солнцу.

В авторской картине мира мысль о полете имеет в первую очередь духовную основу. Полет Скрипа – это не только овладение им физической способностью летать, но в первую очередь достижение духовной зрелости, осознание необходимости путем неустанного труда создавать свой собственный дом, ответственности перед стаей. Здесь выступает на первый план голос автора, который выражает собственное отношение к своему герою: Он так много раз подлетал к своей норке, чтобы унести глину, так пробивался в глубь яра, что норку эту отличал уже ото всех.

Голос автора в рассказе «Стрижонок Скрип» вплетается в ткань повествования, помогает высветить наиболее важные для понимания грани художественной действительности. Иногда он дает прямые оценки (например, в описании стрижихи: она была хорошая мать; однажды мама-стрижиха вылетела на битву с врагом – разбойником-соколом); в некоторых случаях читатель чувствует иронический подтекст, когда несобственно-прямая речь персонажа «накладывается» на авторские интонации, создавая совмещение смыслов (примолк стрижонок Скрип, рассердился на маму и братьев с сестренками, которые, оказывается, тоже хотели пить).

Часто авторское отношение к описываемым событиям передается с помощью особых художественных средств.

Изображая птиц, писатель наделяет их чертами, которые мечтал видеть у людей. Единство и сплоченность стрижей вызывает восхищение автора-рассказчика. Это единство проявляется и в нападении на врага, и в воспитании птенцов, обучении их полету. Идея единения находит отражение с помощью многократного повторения местоимения все, идиомы все как один, гиперболы пусть даже [враг] в сто раз больше стрижей (они все равно не боятся его). При обучении Скрипа полету: …на него набросились все стрижи, старые и молодые. Все-все! И погнали его от норки всей стаей… не давали ему упасть…

Важное значение В. П. Астафьев придавал «музыке» текста. Автор чутко прислушивается к звукам природы, и ритмо-мелодический строй рассказа отражает сущность его мировосприятия. Имя главного героя – Скрип – основано на звукоподражании: «стрижи отличаются резким криком, напоминающим визг» (Архив природы России). Этот птичий крик наполняет текст, органично вплетается в ткань рассказа; рассказчик как бы «переводит» с «птичьего» языка на «человеческий». Писатель проникает в «грамматику» языка природы, наполняет звуки природы полифонией смыслов, когда самые разнообразные эмоции и душевные побуждения персонажей передаются с помощью ономатопеи, изображающей птичьи голоса. Это осмысление птичьих криков выражается иногда в «словах автора», сопровождающих прямую речь, иногда непосредственно в прямой речи или несобственно-прямой речи, иногда определяется внутри контекста: «Скрип»: (1) А самой мамы не было. – Скрип! – позвал ее стрижонок. – Скрип! Скрип! Скрип! – повторили за ним братья и сестры…; (2) – Скрип! – сказал он. Еще, мол, хочу. – Скрип-скрип! – радостно ответила мама-стрижиха. Сейчас, дескать, сейчас; (3) И когда снова закрылся свет вдали, он что было духу закричал: – Скрип! – и даже полез навстречу маме; (4) Но тут появилась мама-стрижиха… Сказала сердито: – Скрип – скрип! – и еще по голове, и еще по голове; (5) – Скрип! Скрип! – испуганно закричал стрижонок, захлебнувшись ветром, и увидел под собою воду. – Скрип! Скрип!; (6)…он взмыл высоко-высоко и крикнул оттуда солнцу, реке, всему миру: – Скрип! – и закружился, закружился над рекой, над лесом…;… и тоже гнал их над рекой вместе со всеми стрижами и кричал: – Скрип! Скрип! Держи его! Догоняй!; (7) – Скрип! Скрип! – тревожно и тоскливо кричали стрижи, прощаясь до следующего лета сродным краем; (8) – Скрип! До свидания! – крикнул и стрижонок Скрип…

В некоторых случаях роль маркера смысла играют эпитеты, которые определяют звукоподражательное слово. «Тиу»: (1) Ему делалось жутко, когда там, за норкой, раздавалось пронзительное «тиу!»; (2) мама-стрижиха… тоже крикнув грозное «тиу!», мчалась из норки…; (3) И все стрижи с криком «тиу!» высыпали из норок и набрасывались на врага; (4) Вожак стрижей – Белое брюшко – дал отбой, крикнув победоносное «тиу!»; (5) Он полетел над рекой и со страху крикнул: «Тиу!; (6) «Тиу!» – крикнул вожак; (7) «Тиу!» – звал вожак.

В наиболее драматические и напряженные моменты автор использует аллюзии на фольклорные формы, в ткань повествования включаются сказовые элементы: Сидит на вершине березы страшный быстрый сокол и подстерегает их. Скоком-прыгом подходит к норкам клюватая ворона. Тихо ползет меж камней черная гадюка. Эпические интонации достигаются путем параллелизма строения предложений, использования фольклорных эпитетов, частых повторов (очень сильно рассердилась мама-стрижиха, очень сильно била стрижа), парцелляции (Срассвета и до вечера носилась она над берегом и водой, схватывала на лету мошек, комариков, дождевые капли. Приносила их детям); градации и анафоры (пусть этот враг хоть сокол, хоть коршун, хоть кто, пусть он хоть в сто раз больше стрижей, они все равно не боялись его). Фольклорная стилизация достигается путем инверсии подлежащего и сказуемого (…примолк стрижонок Скрип; понял стрижонок, какая у него серьезная и строгая мама; Так начал жизнь в норке стрижонок Скрип вместе со своими братьями и сестрами).

Таким образом, по художественному строю рассказ сближается с литературной сказкой, ориентированной не только на детей, но и на вдумчивого взрослого читателя.

См.: «Весенний остров», сборник. В. П. Астафьев как детский писатель.