Текст книги "Правдивая ложь"

Глава 15

Чем менее точна информация, тем более бурно мы на нее реагируем.

Невзирая на ночное происшествие. Габриэлла не изменила многолетним традициям, заложенным еще при ее отце. Умывшись и помолившись в часовне, она раздала слугам указания на сегодняшний день, выслушала ряд жалоб и разрешила несколько споров, возникших между населявшими замок людьми. Все шло как обычно. Вот только Габриэлла была не такая, как всегда. Ее бледность и угнетенное состояние сразу обратили на себя внимание. Обычно приветливая и такая общительная девушка сегодня больше напоминала мертвеца, нежели живого человека. Получив распоряжения, слуги разошлись по своим местам, вполголоса перешептываясь друг с другом, обсуждая перемены в нраве и облике хозяйки. Настроение хозяйки замка сказалось на всех, ибо люди любили и уважали ее. Не зная ничего и не имея возможности догадаться об истинном положении дел, обслуга замка решила, что такая бледность может быть вызвана только нездоровьем девушки. Арабель, искренне любившая свою госпожу, даже взяла на себя смелость послать за лекарем. Переполошившись от дошедших до него слухов, Андре тотчас же отправился на поиски госпожи, которую после долгих розысков обнаружил в конюшне. Готье и Буффон, неустанно ее сопровождавшие, и сейчас находились рядом. Увидев лекаря, Габриэлла нахмурилась.

– Что-то случилось, Андре? – осведомилась она, предполагая услышать дурную новость.

– Хвала Господу нашему, нет, госпожа.

В замке все живы и здоровы. Но Арабель сказала мне, что нездоровы вы, поэтому я, не медля, поторопился увидеть вас.

Девушка облегченно вздохнула, а потом слегка улыбнулась.

– Глупышка Арабель… Нет, Андре, уверяю вас, со мной ничего не произошло. Ночью разболелась голова, и я долго не могла заснуть… К тому же еще эта страшная гроза… Андре, уверяю, вам незачем волноваться. Все хорошо. Благодарю за внимание и заботу.

– Голова? Я могу приготовить отвар, – озабоченно глядя на Габриэллу, ответил лекарь. – Он снимет боль и улучшит сон…

– Прекрасно, – перебила его девушка, – займитесь этим, Андре. Вечером я пришлю за ним Арабель.

Отделавшись таким образом от лекаря, Габриэлла повернулась к маршалу.

– Я собираюсь сегодня осмотреть владения, поэтому приготовьте мою лошадь. Готье, Буффон и Раймунд де Карруаз будут сопровождать меня. Господин Мартин, вы и двое ваших солдат составите нашу охрану. В полдень все должны быть готовы.

– Слушаюсь, госпожа, – промолвили одновременно маршал и сержант Мартин.

Солнце было в зените, когда кавалькада направилась к воротам замка. Погода, несмотря на пронесшуюся ночью грозу, была великолепна. Воздух благоухал свежестью, а палящее солнце, от которого изнемогало все живое несколько недель подряд, пригревало землю ласковыми лучами. Прохладный ветерок играл в омытой дождем листве, а капельки влаги в цветах переливались на солнце. Все располагало к приятной поездке.

У ворот замка, как обычно, толпились люди, просившие милостыню. Габриэлла так же, как и ее отец, всегда щедро раздавала вспомоществование. Более того, каждый день в замке подавали пищу беднякам и странствующим пилигримам, оказавшимся в этих краях. Эти ее привычки необычайно злили Раймунда де Карруаза, нередко отчитывавшего племянницу за бессмысленную трату денег. В ответ он не раз слышал:

– Лучше я потрачу деньги на благородное дело во имя Бога, нежели на дорогие побрякушки, потакая мирскому тщеславию.

Вот и сегодня, раздав милостыню, девушка заметила недовольство на лице дяди. Усмехнувшись про себя, она уже хотела было ехать дальше, но тут заметила стоявшего в стороне от остальных престарелого пилигрима. Судя по запыленной одежде, он проделал немалый путь. На серое платье из грубой материи был наброшен плащ, темная шляпа с большими полями выглядела изрядно потрепанной. Обут странник был в старые, сильно изношенные кожаные сапоги. В руках он держал клюку, а через плечо была перекинута сума. Простой наряд дополняла висевшая на другом плече плетеная фляжка. Приказав Готье подать милостыню пилигриму и пригласить его в замок, где можно было найти скромный обед и ночлег, Габриэлла уже двинулась было дальше, как услышала нетвердый голос пилигрима, который заставил ее натянуть повод.

– Госпожа Габриэлла, подождите!

Развернув лошадь, девушка подъехала к страннику и, внимательно всмотревшись в его лицо, спросила:

– Мы раньше встречались?

– Нет, графиня де Сен-Мор. И прошу простить меня за вольность. Я бы не осмелился обратиться к столь знатной особе, если бы не данное мною слово. У меня важные известия.

– Говори! – приказала Габриэлла, внутренне похолодев.

– Это касается вашего мужа, госпожа, – понизив голос, произнес странник.

И без того бледное лицо девушки совсем побелело. Покачнувшись в седле, Габриэлла судорожно ухватилась за гриву лошади.

– Госпожа, вам плохо? – заметив ее движение, спросил Буффон, подъезжая ближе. – Может быть, будет лучше вернуться?

Взяв себя в руки, она властным жестом приказала всем отойти подальше. Оставшись наедине с пилигримом, девушка спросила:

– Он… жив?

– Когда я распрощался с ним, то он был еще жив. Но лагерь крестоносцев охвачен паникой. Лихорадка косит людей. Король при смерти, наследник тоже. Ваш муж, ни на секунду не отходящий от короля, сам испытывает сильное недомогание. Боясь, что и его может постичь та же учесть, что и остальных, граф де Сен-Мор передал мне письмо для вас и вот это…

Он достал из сумы какой-то кусок материи и развернул его. Это был медальон с изображением Божьей Матери. Тот самый медальон, который Габриэлла вместе со своим локоном подарила Жирарду в день их помолвки. Тот самый, в который ее муж положил половинку разрубленного в день свадьбы кольца, пообещав до конца своих дней хранить ценную для него реликвию; хранить у самого сердца и оберегать, как зеницу ока. У Габриэллы защемило сердце, а на глазах появились слезы. Дрожащей рукой девушка взяла медальон и прижала к груди.

– Послание от графа, госпожа, – протянул пилигрим письмо, скрепленное печатью графа де Сен-Мора.

Габриэлла взяда его и, вздомав печать, быстро просмотрела написанное, жадно вчитываясь в каждое слово. Затем судорожным движением свернула пергамент и передала его Буффону.

– Ты можешь отдохнуть в замке. Потом мы еще поговорим, – неестественно спокойным голосом сказала Габриэлла, глядя на странника ничего не видящими глазами.

Надев медальон на шею, девушка круто развернула коня и пришпорила его. От неожиданности он взвился и рванул вперед. Сопровождавшим ее людям ничего не оставалось, как последовать за ней.

Чтобы обозреть хотя бы малую часть обширных земель, потребовалось достаточно много времени. Весь день, не жалея ни себя, ни лошадей, Габриэлла и ее спутники объезжали владения семьи де Карруаз.

Близилась ночь, и пора было подумать о ночлеге. Изменив первоначальное решение остаться на ночь у одного из многочисленных вассалов, девушка возвратилась в замок. Никто не ждал возвращения хозяйки в этот вечер, поэтому пришлось дважды трубить в рог, пока, наконец, тяжелые ворота не поднялись и не позволили кавалькаде въехать в замок. Полусонные слуги, разбуженные неожиданным приездом Габриэллы, забегали вокруг. Одни забирали взмыленных лошадей, другие раздували потухший огонь, третьи неслись в погреба за едой и вином. Но властный голос хозяйки замка положил конец всей этой суете.

– Разотрите лошадей получше и дайте им отдохнуть. Они достаточно сегодня потрудились… Господин сенешаль, прикажите принести вино и пироги в залу для герцога де Карруаза. Надеюсь, дядя, вас удовлетворит столь скромный ужин? – обратилась она к Раймунду.

– Конечно, моя дорогая племянница. От усталости у меня сейчас еда с трудом полезет в горло.

– Отлично… Я поем у себя… Остальные свободны!

Очутившись в своей комнате, Габриэлла, наконец-то, дала волю переживаниям, весь сегодняшний день раздиравшим ей сердце. Именно поэтому она едва не загнала лошадей и людей во время сегодняшней поездки. Слезы ручьями лились из ее глаз, и, казалось, им не будет конца. Охватившее девушку чувство потери сжимало грудь, не давая дышать, а душа… душа кричала, кричала от боли, тоски, несправедливости, от обиды на Всевышнего. «Господи! Чем же я так провинилась пред тобой? За что ты гневаешься на меня, посылая столько испытаний? Будет ли конец несчастьям?»

Немного успокоившись, Габриэлла развернула полученное сегодня утром послание и прочитала вслух:

«Дорогая моя! Поход наш, видимо, подошел к концу. Рыцарское войско тает на глазах. Уже нет в живых многих достойных воинов, а смерть и не думает отступать. Наш славный король на смертном одре, и наследника престола мучает та же болезнь. Ваш покорный слуга второй день чувствует слабость, а жар испепеляет его бренное тело.

Не знаю, суждено ли нам встретиться вновь, моя госпожа. Но знайте, что я не желаю, чтобы вы до конца своих дней оплакивали меня или посвятили себя Господу, лишившись земного владыки. Во Франции много достойных рыцарей, которые рады будут назвать вас своей женой. Выходите вновь замуж и будьте счастливы. Долгие вам лета, моя госпожа. Ваш Жирард».

Прочитав еще раз письмо, Габриэлла задумалась. Что-то странно знакомое прозвучало в этом послании. Странно было и то, что Жирард уже давно не обращался к ней на «вы», а вот знакомо… Она могла поклясться на Библии, что второй абзац письма до боли ей знаком! «То таинственное письмо!» – вспомнила девушка и, подбежав к сундуку, вынула оттуда шкатулку. Открыв ее ключом, с которым не расставалась ни днем, ни ночью, Габриэлла достала первое послание Жирарда, полученное из рук дяди. «Так и есть!». Последний абзац этого загадочного письма повторял слово в слово новое послание мужа. А ведь именно эта часть письма и насторожила девушку. Жирард, горячо любивший свою жену, поклявшийся у алтаря в вечной любви и пообещавший вернуться как можно скорее, вдруг, ни с того ни с сего, всеми силами пытается подтолкнуть ее к мысли о новом замужестве! Бросив на пол письмо, девушка лихорадочно зашагала по комнате. «Здесь что-то не так, здесь что-то не так! – крутилось у нее в голове. – Медальон!»

Габриэлла быстрым движением сняла его с шеи и, взяв в руки, открыла. Он был пуст! Девушка охнула и села на край кровати. Ситуация становилась еще более загадочной. Зачем Жирард прислал ей медальон? Почему, прежде чем отослать его, он вынул его содержимое?

Накинув на себя плащ, она вышла из комнаты. Как Буффон и обещал, у дверей дежурили два хорошо вооруженных воина. Увидев их, Габриэлла заколебалась.

– Найди Буффона и скажи, что я приказываю привести ко мне пилигрима, которого мы встретили у ворот сегодня утром. Немедленно!

Громыхая доспехами, один из рыцарей поторопился исполнить поручение госпожи. Девушка тем временем вернулась в комнату и принялась ожидать слугу и странника, сгорая от нетерпения. Ей показалось, что прошла целая вечность, прежде чем она услышала стук в дверь. Резко повернувшись в сторону двери, она увидела Буффона. Но он был один.

– Где странник? – властным голосом задала вопрос Габриэлла.

– Простите, госпожа, но он исчез!

Глава 16

Всех ожидает одна и та же ночь…

А в это время крестоносцы столкнулись с более страшным врагом, чем даже сила и хитрость мусульман. Палящее беспощадное африканское солнце, отсутствие качественной пищи и свежей воды стали причиной страшной эпидемии, которая теперь косила ряды доблестных воинов. Болезнь не щадила никого: ни бедных, ни богатых, ни знатных господ, ни простолюдинов.

В начале августа одним из самых первых в лагере, умер второй сын Людовика, Иоанн Тристан. Измученный нелегкими походными условиями, Тристан буквально сгорел за два дня. Вслед за ним один за другим жертвами страшной болезни стали графы Вандомские, де ла Марш и Монморанси…

С каждым днем жертв кишечной лихорадки становилось все больше и больше. Люди умирали не от ран на поле боя, а от острой боли в животе, озноба и сильного жара. Потрескавшимися губами они проклинали сарацинов, участивших набеги на лагерь под покровом ночи, безжалостное солнце и ненавистную жару и одновременно молили Господа о пощаде и спасении души.

А жара не только не спадала, а, наоборот, усиливалась, не давая бедным людям ни дня передышки. Воспользовавшись неприспособленностью европейцев к здешним погодным условиям и разразившейся в лагере эпидемией, мусульмане с каждым разом совершали все более решительные набеги. Теперь они уже не дожидались ночи, а нападали средь бела дня. Но мужество людей, в жилах которых текла кровь великих завоевателей, пока не было сломлено. Более того, желая поскорее вырваться из этого гиблого места, они жаждали сражений. Но Людовик, ожидавший Карла Сицилийского с его войском, все медлил. Поэтому крестоносцам ничего не оставалось, как только отбивать набеги сарацинов… и терпеливо ждать. Однако, когда через несколько дней после смерти сына короля, умер епископ Рудольф из Альбано, сопровождавший крестоносцев папский легат, по лагерю пронесся слух о каре небесной: Господь якобы наказывает их за промедление и излишнюю осторожность.

После смерти епископа эпидемия кишечной лихорадки или, как ее называли сами крестоносцы, чумы, начала набирать обороты. Люди теперь умирали десятками. Возможности хоронить каждого умершего в отдельности не было, и трупы начали просто сваливать в общие ямы. Все это выглядело так удручающе и мрачно, что неудивительно, что настроение и дисциплина в лагере с каждым днем становились все хуже и хуже. Благочестивый король, верный своему долгу, невзирая на запреты и протесты лекаря, все эти дни был рядом со своими подданными и всячески старался поднять боевой дух крестоносцев. Но вскоре случилась новая беда. Несмотря на все меры предосторожности, Людовик заболел сам. Даже до начала похода физическая немощь короля была так велика, что он не мог самостоятельно сесть на лошадь и ехать верхом, так что многие из его приближенных пытались отговорить его от принятия креста. Суровые условия похода и жизни в лагере, бесконечная жара, а далее – смерть сына и людей из ближайшего окружения нанесли непоправимый вред его здоровью, окончательно подорвав его. Только взглянув на состояние короля, нетрудно было предположить исход его болезни, которая к тому же стремительно прогрессировала. Король чувствовал жар в теле и сильную ноющую боль в животе при общей слабости. Жирард, который любил Людовика, как родного отца, был безутешен. Все дни напролет он не отходил от короля, всячески ухаживая за ним, подбадривая и опекая. Монарх с благодарностью принимал заботу названого сына, но, увы, все усилия, направленные на спасение его жизни, оказались тщетными. Ослабевший король через несколько дней после начала болезни сам почувствовал приближение смерти. Он попросил положить его на ложе и позвать священника. Затем, зная, что накануне Филипп слег с приступом малярии, осложненной признаками той же болезни, что и у него, король попросил Жирарда написать под диктовку письмо с наказом своему сыну и наследнику. Это было мудрое, доброе и теплое послание. В нем содержались не только наставления и увещевания, но и были выражены отцовские чувства, которые никогда так явно не выказывались королем в прошлом. Повелев неустанно соблюдать все его указания, король дрожащей рукой подписал послание в присутствии многочисленных свидетелей, после чего приказал всем уйти, кроме Жирарда и священника.

– Сир, не надо отчаиваться, – с теплотой в голосе обратился Жирард к королю, глядя на его бледное лицо.

– Мой мальчик, – слегка улыбнулся Людовик, – мы знаем, как ты нас любишь и как ты нам предан. И надеемся, что, невзирая на постоянные противоречия между тобой и нашим сыном Филиппом, ты будешь так же верен и предан ему, и будешь так же почитать его, как и нас.

– Конечно, ваше Величество, – склонив голову в знак почтения, ответил Жирард. – Ваша воля для меня – закон.

– Подойди к нам, мой дорогой сын, – еле слышно произнес Людовик, чуть шевеля пересохшими губами.

Когда граф де Сен-Мор подошел к ложу, король взял его за руку и сказал:

– Мы сдержали данное твоему отцу слово и воспитали тебя, как своего сына. Ты достойный и храбрый рыцарь с добрым, открытым сердцем. Ты обладаешь теми качествами, которых, увы, при всей моей любви к Филиппу, у него нет. Возможно, став королем, он обретет их и познает веру и истину. Тщеславие сменится мудростью, а алчность и непомерные требования – рассудительностью. У него благородное, доброе сердце, но он пока мало прислушивается к его голосу. Пообещай нам, что будешь помогать ему в постижении себя.

– Обещаю, – вновь поклонился Жирард. – Хотя вы знаете, что это будет нелегко.

– Мы верим в тебя, мое дорогое дитя, – слабым движением Людовик пожал руку графа. – Филиппу нужно время, чтобы понять себя и разобраться в людях. Все дело в ревности, но мы уверены: когда-нибудь вы станете друзьями.

Сказав это, король в изнеможении закрыл глаза. Холодный пот выступил у него на лбу, а по телу пробежала дрожь.

– Ему необходимо причаститься, – проговорил священник. – Граф, оставьте нас!

Жирард хотел уже покинуть шатер, но Людовик открыл глаза и приподнял голову.

– Мой дорогой Жирард, – позвал король своего любимца. – Где ты? Подойди к нам!

Граф мгновенно вернулся и вопросительно посмотрел на Людовика. Тот жестом подозвал священника и тихим голосом приказал принести его любимую шкатулку. Когда ее подали, Людовик достал оттуда маленький кожаный мешочек и протянул его Жирарду. Граф взял его и с благодарностью поцеловал морщинистую руку названого отца.

– Возьми, мой мальчик, эту вещь. Эту диковинную жемчужину мы хранили более сорока лет. Она сослужила нам добрую службу, укрепив нашу веру, когда открыла свою сущность. Жемчужина эта – символ души, а твоя душа чиста и непорочна. Храни и береги ее.

– О, сир, я не могу, – смутился Жирард. – Мне вполне достаточно вашей любви и доброго отношения.

– Бери, – настаивал король. – Это наш подарок к свадьбе. Передай его своей супруге. Уверен, это самая замечательная девушка во всем королевстве. Другую бы ты и не выбрал. Храните жемчужину и помните о нас. Прощай!

Людовик, изнуренный болезнью и разговором, откинул голову и потерял сознание.

– Граф, вам необходимо отдохнуть, – сказал священник, глядя на осунувшееся лицо Жирарда, не спавшего уже почти трое суток.

– Я не могу оставить короля, – возразил Жирард.

– Это уже семейное дело, граф, – ответил священник. – Король вряд ли доживет до утра.

– Тогда я позову Пьера и Филиппа.

– Идите, сын мой. Да благословит вас Господь, – осенив его крестным знамением, отозвался священник.

Удрученный печальным прогнозом, Жирард выполнил просьбу священника. Сыновья Людовика, несмотря на недомогание, поспешили в шатер отца, а Жирард с тяжелым сердцем направился к своей палатке. Не снимая одеяний, он прилег на ложе и задумался. Хотя он сильно устал, но тревожные, тягостные мысли не давали ему заснуть. Что теперь будет? Как долго продлится поход? Что предпримет Филипп? Завершит ли он дело отца? И каким образом теперь будут складываться его и без того сложные отношения с новым королем? Но эти мысли не так уж сильно тревожили графа. В конце концов, Филипп и Жирард, хотя и постоянно враждовали между собой, всегда были сходны в основном: они одинаково любили Францию и оба были готовы отдать жизни за истинную веру. Больше его тревожило отсутствие герцога де Карруаза со своим войском. Почему он так и не присоединился к ним? Что такого могло произойти в замке, что заставило бы герцога, верного подданного короля, изменить данному слову? Лежа в шатре, граф размышлял: узнает ли он когда-нибудь ответ на этот вопрос или его поразит болезнь, как и многих других, и он закончит свои дни в этой недружелюбной пустыне?

Возможно, если бы граф де Сен-Мор был провидцем, он ужаснулся бы, узнав, какие суровые испытания ждут его впереди, но то ли к счастью, то ли к несчастью, Жирард был обычным человеком, а простым смертным будущее неведомо. Поэтому, немного успокоившись и убедив себя в том, что герцога задержали либо погода, либо сложности, связанные с необходимостью переправить войска через море, он задремал…

Сколько Жирард проспал, он не знал. Но внезапно какой-то внутренний толчок заставил его проснуться и открыть глаза. Он встал и вышел из палатки. Был предрассветный час. На необъятном черном небе виднелись огромные звезды. Казалось, они находятся так близко, что стоит немного подняться ввысь, и они тут же окажутся на ладони. На востоке небо уже окрасилось в розовый цвет, а над самым горизонтом сияла великолепная утренняя звезда. Взглянув на шатер короля, Жирард заметил какое-то движение и поспешил туда. Но он не был единственным, кто торопился к шатру. Многие, услышав о тяжелом состоянии короля, пожелали узнать новости из первых рук. Жирард едва успел протолкнуться к входу, как полы шатра приподнялись, и оттуда вышли священник и сопровождавшие его сыновья Людовика, Пьер и Филипп. Вскинув руки вверх, священник произнес:

– Король умер!.. Да здравствует король!

При этих словах все воины креста, находившиеся возле шатра, в том числе и Жирард, встали на одно колено и, приложив правую руку к сердцу, склонили головы. Филипп, преодолевая слабость от болезненного состояния и после бессонной ночи, горделиво и величественно окинул взглядом воинов, преклонивших перед ним колена. В этот самый момент к шатру приблизился крестоносец, охранявший один из форпостов лагеря.

– Я с донесением к Его Величеству, – торжественно произнес он, поклонившись.

– Ты можешь говорить нам, – властным голосом ответил Филипп, смерив крестоносца суровым взглядом.

– У меня личное донесение к…

– Теперь мы отвечаем за процветание нашего королевства, а также за жизнь и смерть наших подданных, – высокомерно заявил Филипп.

Крестоносец недоуменно оглянулся. Но вид людей, склонившихся перед Филиппом, ответил на его немой вопрос: перед ним стоял новый король Франции!

– О, сир, простите меня, – преклонив колено, виновато произнес воин. – Я не знал…

– Встань, – сменил гнев на милость новоиспеченный король, – и сообщи нам твою новость.

– Ваше Величество, прибыл король Карл Сицилийский!