Текст книги "Лекарство"

– Дешевый алкоголь больше тебе не подходит?

Откуда в ней брался этот вечный поток сарказма и агрессии в его сторону, Андервуд не знал. Но он четко осознавал, что его терпение может лопнуть в любую секунду. Да, может быть за все годы совместной жизни с женщиной он немного размяк. Денег хватало не только на хорошую жизнь, но и на ежегодный отпуск в другие страны. Не сказать, что Шэрон получала много, но большую часть расходов всегда брал на себя Алан. И сейчас, когда он говорил, что им следует экономить немного больше, он имел в виду, что ей придется теперь чуть больше брать на свои расходы из своих денег. Ему не было необходимости говорить ей «нет» все эти годы, но он предчувствовал, что скоро такой момент наступит.

Алан проигнорировал ее вопрос, сильнее сжимая челюсть:

– А еще я буду приходить домой позже. Нужно задерживаться в больнице.

Глубоко в душе Пейдж было без разницы будет ли Алан приходить домой раньше или позже, если все равно сразу пьяным будет ложиться на диван в зале. Но ревность, что ради отца он готов отказаться от своего «хобби» хотя бы на несколько часов терзала ее душу сильнее, чем что-либо еще.

– Алан, я не понимаю, почему ты не можешь нанять сиделку на целый день?

– Потому что мой отец заслужил, чтобы рядом с ним находился сын, а не незнакомый человек.

– А я не заслужила за эти годы хоть капельку твоего драгоценного внимания? – Пейдж встала и подошла к нему чуть ближе, желая посмотреть мужчине в глаза.

Что она рассчитывала увидеть в них? Сожаление или раскаяние? Может она рассчитывала, что он начнет просить ее о прощении за все ошибки, что совершил за эти полгода или…

– Перестань, – Андервуд крепко сжимал нож в руке, не сводя взгляда с разделочной доски.

– Нет, это ты перестань и посмотри на меня, – ему казалось, что женщина окончательно подошла к срыву. Будет ли она кричать на него или просто разрыдается, Алан не знал и даже не хотел пытаться предугадать ее поведение.

Он перевел на нее безразличный взгляд:

– Ну?

– Почему с ним ты готов проводить целые дни, а для меня не можешь выделить долбанного одного часа?

– Шэрон…

– Закрой рот, Алан. Почему в больницу ты не позволяешь себе заваливаться пьяным, а ко мне приходишь в состоянии, в котором можно только заснуть до утра? – она была готова разрыдаться в любую секунду, но вместо этого с неприкрытой злостью смотрела на мужчину перед собой.

Он устало провел свободной рукой по лицу. Как же он устал от этих сцен. Порой Андервуд чувствовал себя героем каких-то дешевых и чертовски отвратительных любовных романов. Но с печалью и сожалением осознавал, что это всего лишь его жизнь.

– Правильно, потому что у тебя нет ответа на мой вопрос. Ты готов проводить время с кем угодно, но не со мной, – она горько усмехнулась. – Да тебя отец даже не помнит…

В голове у Алана будто что-то щелкнуло. Он мог простить ей эти ежедневные сцены, то, как грубо она порой позволяла себе разговаривать с ним, думая, что он ничего не понимает в пьяном состоянии. Но никогда мужчина не позволит кому-либо с таким пренебрежением относиться к своему отцу и говорить о нем так.

Рука невольно сильнее сжала нож и, не задумываясь над действиями, Андервуд направил кончик лезвия в ее сторону:

– А теперь ты закроешь свой рот впервые в жизни и будешь слушать меня, – у Алана был приятный голос, который нельзя было назвать ни высоким, ни низким. Но сейчас Шэрон была готова поклясться, что впервые слышит в голосе мужчины холод и грубость, которой до этого никогда не было.

Он сделал шаг ей навстречу, заставляя Пейдж испуганно отступить назад. Единственный человек в ее жизни, который ассоциировался у Шэрон с надежностью и безопасностью, теперь не внушал ей ни того, ни другого.

– Ты понятия не имеешь, что это такое, когда твой отец болен раком, а ты не можешь ему помочь. Если тебе глубоко наплевать на проблемы своих родителей, то мне – нет. Мой папа старался найти с тобой общий язык, но ты ведешь себя как упрямый и обиженный подросток, отвергая любую помощь, которую тебе предлагают. Мой отец не заслужил всего того, что сейчас происходит с ним, а ты вообще последний человек на всей этой гребаной планете, который имеет право что-то сказать против него.

– Положи нож…

Алан ее не слушал, но попыток подойти ближе больше не предпринимал:

– Ты постоянно говоришь себе, о том как тебе надоело, что я помогаю отцу, что я пью, что забил на наши отношения, – мужчина принялся загибать пальцы левой руки лезвием ножа, не осознавая что именно делает. – Я слушал тебя, когда ты из раза в раз жаловалась на свое тяжелое детство и своих родителей? Слушал. Я предлагал тебе решить эти проблемы? Предлагал. Я старался сделать так, чтобы ты чувствовала что тебя любят и нуждаются в тебе? Старался. А ты? Ты обо мне много думала за эти годы? – кончик ножа остановился к паре миллиметров от его груди. На его пальцах появились мелкие порезы, из которых по руке медленно стекали тонкие ручейки крови.

– Алан, давай положим нож, – Пейдж сделала шаг вперед, медленно вытягивая руку, чтобы забрать предмет, но Андервуд отступил.

– Не трогай меня. Я за все семь лет впервые нуждаюсь в твоей поддержке. Ни в чьей-то, а в твоей, – его голос сорвался. – Не в поддержке Стью, к которому ты меня отправила, ни в чьей-то было еще. А в твоей!

Шэрон всего дважды видела, как Алан плакал. Первый раз, когда застала его на кухне, после того как он узнал про болезнь отца. А второй раз был сейчас. Его глаза были покрасневшими, она видела в них слезы, злость и обиду, и Пейдж не могла даже себе представить, что ей будет так больно на это смотреть.

– А ты оказалась не способна дать мне даже это, – он повернул к себе ближайший стул и рухнул на него. Волосы упали на лицо, а глаза были мокрые от слез. В его красивых зеленых глазах было столько отвращения и ненависти к женщине, которую он любил, что Пейдж и подумать не могла, что когда-то увидит такое. И что его взгляд сделает ей так больно.

– Ты такая эгоистка, Шэрон, – тихо сказал Алан после нескольких минут молчания и внимательно посмотрел на нее. Он хотел сказать что-то еще, но опустив голову, встал, положил нож в раковину и, взяв со стола недопитую бутылку виски, пошел в спальню, хлопая дверью.

Пейдж осталась стоять на кухне не в силах пошевелиться. Она знала, что мужчина никогда ей не навредит и не сделает больно, но сейчас ей впервые было страшно рядом с ним. Когда оцепенение спало, Шэрон на ватных ногах дошла до дивана в зале и села, смотря в одну точку.

Признаваться в своих ошибках было всегда неприятно. И самостоятельную взрослую жизнь Пейдж любила как раз за то, что это делать было не обязательно. Речь Алана с обвинениями в ее сторону не стала исключениями. Она отослала его к Стью? Андервуд взрослый мужчина, должен был сам думать, к чему приведут такие последствия. Женщина терпела его плохое и безразличное настроение слишком долго, чтобы делать это и дальше. И теперь он обвиняет ее в том, что она что-то делала не так? Разве она была виновата, что Алан не может справиться со своими проблемами сам?

В коридоре что-то громыхнуло, и Пейдж медленно встала с дивана, ожидая новую порцию необоснованных, по ее мнению, нападок. В зал, слегка пошатываясь, вошел Алан, таща за собой огромный желтый чемодан:

– Я собрал твои вещи в спальне. Забирай все, что тебе еще нужно, – он поставил чемодан перед собой и сделал несколько шагов назад. – Завтра утром тебя здесь быть не должно.

Шэрон испуганно посмотрела на него:

– Ты… выгоняешь меня?

– Я не хочу тебя больше видеть.

У Шэрон было не так уж и много вещей, чтобы переживать о том, что чего-то не доставало в этом битком набитом чемодане. Она взялась за его ручку и повезла к дверям:

– Не утруждай себя, я могу уехать и сейчас, – возле порога, наспех обматываясь шарфом, Пейдж повернулась и посмотрела на Алана, который не сводил с нее взгляда. – Только не надо потом на трезвую голову приезжать ко мне и просить прощение за необдуманные слова и действия, которые ты сейчас сделал. Это конец.

С минуту Андервуд молча наблюдал, как она одевается. Он не чувствовал, что делает что-то неправильно. После выпитого алкоголя ему было практически все равно. Практически… Сейчас он чувствовал только боль от всех слов, что сказала Шэрон.

– Отдай ключи, – он протянул руку, но вместо ладони ключи прилетели ему в грудь. Дверь за женщиной с силой захлопнулась, а он горько усмехнулся. Какой глупец сказал, что все что ни делается, все к лучшему? Должно быть он был полным идиотом, потому что сейчас мужчина чувствовал себя отвратительно, как никогда в жизни.

***

С каждым днем хотелось выбросить телефон все сильнее. Единственные, кому неизменно отвечал Андервуд, была Нора с ежедневными отчетами из магазина, куда он стал заезжать крайне редко, и Майер. Больше ни с кем у мужчины не было сил разговаривать. Он чувствовал вину за то, что не отвечал Офелии, когда в один день она позвонила ему больше десяти раз. Все десять раз он пристально смотрел на входящий, но взять трубку не смог.

Что он ей скажет? Да она в момент поймет, что с ним что-то не так. Она была последним человеком, которого он хотел беспокоить. Несколько раз ему даже звонил Джеймс, но и от него Алан не смог взять трубку. Хотелось просто чтобы его оставили в покое. Хотя бы на один день избавили от этого надоедливого круговорота, которые пожирал его.

В первые дни после ухода Шэрон он несколько раз порывался поехать к ней. Ему не нужно было даже обзванивать ее подруг, чтобы понять, где Пейдж сейчас. С большей вероятностью она была в свое маленькой квартирке на самой окраине Лондона, которая досталась ей от бабушки. Но какой толк был в их встрече? Единственное за что бы он мог извиниться – за грубость и за то, что, вероятно, напугал ее. Но разве Алан дождался бы извинений от нее? Вряд ли. Он был уверен, что она даже не умеет извиняться по-настоящему.

Теперь, приходя домой, Андервуд даже не включал свет. Машинально снимая с себя пальто и ботинки, он пошатываясь проходил в спальню и забывался тревожным сном до самого утра, нередко несколько раз просыпаясь за ночь. Ему снился отец, Шэрон, что-то еще. Мужчине казалось порой, что он сходит с ума.

Все стало совсем плохо в один из вечеров. Врач сказал, что отцу стало еще хуже. Метастазы распространялись с огромной скоростью, съедая Кадмуса заживо, и никто не мог ничего с этим сделать. Лечение и так было агрессивным настолько, что дальше организм пожилого мужчины просто бы не выдержал. Он перестал бороться. Единственное, что они могли сейчас делать – ждать. Андервуд кивал, слушая доктора и смотря, через стекло палаты, как спокойно спит отец после большой дозы обезболивающих.

Алан не помнил как добрался до дома на такси. Везде было темно. Пальто слетело с крючка и упало на пол, а мужчина машинально пошел на кухню. Единственным источником света стала слабая подсветка, чтобы не пролить виски мимо стакана.

Он сел за стол и, выпив несколько стаканов, беспомощно уронил голову на сложенные руки. Андервуд не знал сколько так просидел – десять минут или несколько часов. Все тело ломило тягучей болью и, выпрямившись, он рассеянным взглядом посмотрел туда, где горел слабый свет. Картинка перед глазами была нечеткая, но Алану казалось что он видит чей-то силует.

Может мужчина до конца еще не проснулся? Или это всего лишь сон?

Андервуд облокотился на спинку стула и стал наблюдать. До боли знакомый образ плавно двигался по кухне. Дышать стало трудно.

– Шэрон…, – еле двигая губами прошептал он. Сердце сжалось от боли.

Облокотившись на стол, он тяжело поднялся, не сводя взгляда с женщины.

Алан сделал несколько маленьких шагов вперед, не переставая смотреть на нее, боясь, что Шэрон исчезнет в любую секунду. Ему казалось, что еще совсем чуть и он сможет прикоснуться к ней. Если она здесь, значит Шэрон простила его?

Он подошел совсем близко к силуэту, протягивая руку вперед, желая до нее дотронуться…

Рука просто коснулась воздуха. Алан стоял рядом с тем местом, где секунду назад видел Шэрон. Он испуганно перевел взгляд на трясущуюся ладонь и тяжело сглотнул.

Ему все это показалось… Ему просто показалась, что Шэрон только что была здесь. Что она пришла к нему.

Глаза жгло, было невыносимо больно, а грудь будто сдавили стальные тиски, не давая вздохнуть. Дыхание участилось. Его трясло от осознания, что все это ему показалось. Он оглянулся. В доме все также было пусто, тихо и темно. И ему стало страшно.

Быстрым шагом, задев и уронив неровно стоящий в проходе стул, он добрался до зала и сел на диван. Здесь было немного светлее от фонарного столба, что стоял перед домом и от фар, редко проезжающих мимо дома автомобилей. Но даже это ни капли не успокаивало его. В ту ночь Алан больше не сомкнул глаз.

На следующий день он чувствовал себя отвратительно, и даже холодный душ, после которого его немного трясло, никак не спас ситуацию. Нора все также проводила его взглядом полным сожаления в кабинет. День не обещал никаких новостей, но настал вечер.

Майер сказал, что утром показатели отца немного улучшились. Совсем незначительно, но это стало определенным прогрессом. Андервуд впервые слегка улыбнулся за несколько дней, наблюдая как мерно поднимается и опускается грудь отца под больничным одеялом. Доктор даже сказал, что Кадмус захотел немного поесть и узнал Майера. Единственная проблема – он немного путается во времени.

Алан попросил оставить их и, когда за врачом закрылась дверь, он пододвинул стул к отцовской кровати и с улыбкой смотрел на своего старика. Старик… До болезни мужчина даже не задумывался, как сильно постарел его отец. Чего уж там, он никогда и не видел его молодым.

Когда Алан родился, Кадмусу было около сорока. Да он был полон сил, энергии и радости, что у него родился ребенок. Он вкладывал все свои силы в воспитание мальчика, особенно когда Хилари, мать Алана, ушла, решив, что семейная жизнь все-так не для нее.

Андервуд младший плохо ее помнил, а с годами все воспоминания превратились в туманные образы, которые редко всплывали в голове. С четырех лет для мальчика существовал только отец, который поддерживал его во всем. И так больно было осознавать, что сейчас единственный близкий человек лежит в больнице балансируя между жизнью и смертью.

Алан старался об этом не задумываться, но Майер был честен с ним даже в этом вопросе. А та маленькая надежда, которая появилась после сегодняшнего разговора с врачом, заставила Алана улыбнуться.

Отец проснулся и, прищурившись, протянул руку к сыну. Его ладони тряслись также как и ладони Алана. Они были худыми и холодными. Но Кадмус все равно крепко сжал руку сына.

На одну секунду в его взгляде что-то прояснилось. Алан не помнил, когда отец в последний раз узнавал его. По совету Майера мужчина стал одеваться в старую одежду, в которой отец точно его видел и не раз. Перед каждым приходом в больницу он старался бриться и приводить себя хоть немного порядок, но вряд ли от доктора скрылось его состояние. Но он молчал, прекрасно понимая, что его это не касается.

– Молодой человек, – хрипло произнес Кадмус, внимательно глядя на сына. Алан сглотнул и пододвинула чуть ближе. Такое обращение было настолько привычным и родным, что он не поверил, что наконец-то слышит это.

– Пап… – с его губ сорвался беззвучный шепот.

– Вы… Вы знаете моего сына? Он чем-то похож на вас… Только… Он еще маленький…

Сердце рухнуло куда-то в бездну. Не узнал… Но Андервуд младший кивнул, стараясь не пропустить ни одного слова сказанного отцом.

– Передайте ему, если увидите, чтобы не боялся, – Кадмус слегка закашлялся, но все же продолжил. – Чтобы был смелым. Я обязательно научу его кататься на велосипеде, как только выйду отсюда.

– Пап…, – Алан почувствовал как по щеке скатилась обжигающая слеза.

– Он ведь у меня еще совсем маленький, еще плохо справляется с рулем, – Кадмус улыбнулся своим воспоминаниям, которые только для него одного были недавними, и отпустил руку Алана. – Только обязательно ему передайте. Он волнуется.

На негнущихся ногах Андервуд младший вышел из палаты, затем из больницы. Такси привезло его к магазину, который был уже закрыт. Он зашел внутрь, не включая свет, поднялся на второй этаж в свой кабинет и заперся там. После галлюцинации Шэрон, Алан больше не мог оставаться в своем доме. Теперь он решил спать здесь, на таком же неудобном диване как у себя в зале. Главное что не в доме, который теперь хранил только негативные воспоминания.

Впервые за несколько дней не хотелось пить. Не хотелось ничего, кроме как забыться сном. Он был готов на отсутствие любых снов, только бы немного отдохнуть. Завтра Сочельник, так может это маленькое желание сможет исполниться?

Свитер оказался практически таким же удобным как и подушка, а пальто вполне сошло за одеяло.

Сон был беспокойным, но проснулся Андервуд от звонка в пять утра. На экране высветился телефон доктора Майера:

– Мистер Андервуд…

– Да, – хрипло ответил Алан, садясь на диване. Голова болела, во рту пересохло, а сердце бешено колотилось о ребра.

– Примите мои соболезнования. Ваш отец скончался сегодня в четыре утра тридцать семь минут. Вам нужно приехать, чтобы забрать его личные вещи. Все остальное вам расскажут на месте, – в телефоне послышались долгие протяжные гудки.

Через сорок минут Алан стоял перед палатой, где только вчера вечером видел отца живым. Только вчера ему сказали, что его состояние улучшилось. Вчера ему дали надежду, а сегодня уже отобрали.

Майер что-то говорил, где и когда он может забрать тело отца. Что может оформить сжигание тела в прах у них в больнице. Что-то о вскрытии и о том, что сердце не выдержало нагрузки сильными препаратами.

Но Алан ничего из этого не слышал, смотря на пустую больничную койку. За все эти дни в нем будто не осталось слез, а последние впитал свитер этой ночью.

Алан чувствовал, что тонет. Все происходящее вокруг напоминало темную толщу воды, которая заполняла собой все пространство, не давая возможности выбраться. Не давая ни единого шанса вздохнуть.

Он был бы глупцом, если бы не задумывался о том, что станет с отцом. Чего стоят только слова Майера, который говорил ему о возможных развитиях болезни. Но сейчас это стало для него настоящим ударом.

Было ощущение, что во всем мире исчез кислород, что ему просто нечего дышать.

Поэтому он просто стоял и смотрел, держа в руках документы и спортивную сумку Кадмуса, с которой тот приехал в больницу. Было невыносимо больно от смерти отца и от того, что ему не с кем разделить эту боль.

До этого момента Алан никогда не чувствовал одиночество. Та бетонная плита, которая все полгода ощущалась многотонной тяжестью на его плечах, казалось, теперь придавила его окончательно.

Глава V

Офелия не часто ходила по магазинам не для того, чтобы купить что-то конкретное, а для того, чтобы просто погулять. Еще реже она делала это со своим мужем – Николасом. И как правило такой шанс у нее выпадал всегда два раза в год – перед Рождеством и перед ее днем рождения, когда мистер Нельсон обещал выполнить любое ее желание.

Они тихо разговаривали, гуляя по заснеженным улочкам Лондона в канун Рождества, отмечая то, как некоторые владельцы магазинов переборщили с гирляндами и рождественскими венками. Настроение было хорошим, впереди ее ждали несколько дней спокойствия дома без студентов, но единственный, кто тревожило ее сердце, – Алан.

Было неприятно, а в какой-то степени даже больно, осознавать, что еще один человек в ее жизни просто решил прекратить с ней любое общение, хотя до этого давал обещание этого не делать. Казалось, что за долгие годы можно было уже привыкнуть к такому, но каждый такой раз все равно оставлял след в душе. Но Офелия знала мужчину достаточно долго, чтобы каждый раз убеждать себя, что у него есть веские причины игнорировать ее звонки и не выходить с ней на связь.

Прогулка была хитрым образом спланирована так, чтобы в один момент пройти мимо чайного магазина Андервуда. По сравнению с другими соседними лавочками он практически не был украшен. Так, тонкая гирлянда и вывеска «С Рождеством!», которая не менялась много лет. А если бы не Нора, то и этих украшений на двери не было.

Мистер Нельсон был осведомлен о хитром плане жены. И хоть с Аланом лично был не знаком, отговаривать ее не стал. Если это успокоит Офелию, то она определенно может наведаться «в гости» к бывшему коллеге.

На двери висела табличка «закрыто», но женщина не бы собой, если бы не попыталась дернуть за ручку двери. Наверное рождественское чудо все же существует, иначе как объяснить, что дверь со скрипом открылась, а над головой звякнул противный колокольчик, оповещая о нежданных посетителях.

– Думаешь, это хорошая идея? – Николас осмотрел темное помещение, замечая что из-под двери на втором этаже видна тонкая полоска света.

– Бога ради, он такой же упрямец как и ты. Конечно это хорошая идея, – Офелия оглянулась и тоже заметив свет на втором этаже, уверенным шагом пошла туда, не замечая, но чувствуя, как на лице мужа появилась самодовольная ухмылка вместе пристыженного выражения.

Поразмыслив, что если они зашли в магазин без предупреждения, то не стоит также беспардонно врываться и в кабинет. Николас ожидаемо остался топтаться между шкафами, с любопытством рассматривая баночки с чаем и травами, а миссис Нельсон поднялась по лестнице и постучала, слегка приоткрывая дверь.

– Магазин закрыт, – этот приглушенный, хриплые и безжизненный голос определенно принадлежал Алану, сомнений быть не могло.

Решив, что максимальный риск – это неодобрение в глазах бывшего коллеги, Офелия уверенно открыла дверь кабинета и переступила порог. В комнате стоял удушливый запах сигарет. Возможно это было лишь ее воображение, но женщина была готова поклясться что в кабинете до сих пор клубится сизый дым.

Алан сидел спиной к двери, сгорбившись и спрятав лицо в руках. На столе стоял пустой стакан, закупоренная бутылка бурбона, пепельница с десятком выкуренных сигарет и сама пачка, которая успела опустеть наполовину.

У Офелии сжалось сердце. Признаться честно как бы она не старалась, женщина все равно видела в Андервуде не только своего коллегу, но и мальчишку, ровесника ее сына. И забота нет-нет, да и включалась по отношению к нему.

Она подошла ближе и аккуратно, будто касаясь дикого волчонка, дотронулась до его плеча. Мужчина испуганно дернулся и посмотрел на нее широко раскрытыми глазами. Лишь через секунду он осознал, кто перед ним, и выдохнул:

– Здравствуй, Алан, – женщина села на ближайший стул и чинно сложила руки на коленях. Миссис Нельсон с трудом могла сейчас узнать в нем того Алана, которого видела в последний раз в августе, и ей стало жаль его. Дождавшись кивка, она решила сразу перейти к вопросу, ради которого и отважилась сегодня на эту авантюру. – Как ты?

Андервуд мог бы соврать, мог бы попросить ее простой уйти или уклончиво ответить. Но за эти несколько недель произошло так много всего, что он просто устал. А события сегодняшнего утра окончательно выбили почву из-под ног. Андервуд не знал, что ему делать дальше и надо ли вообще что-либо делать.

– Папа умер, – глухим голосом ответил он и немного помолчал, доставая из лежащей на столе пачке сигарету. – Сегодня утром.

Было сложно понять по голосу, что именно он чувствует. Его голос не дрожал, он говорил тихо и спокойно. Но у Офелии сложилось стойкое ощущение, что если бы мертвецы говорили, то у них был бы точно такой же голос.

– Прими мои соболезнования, – ей стало не по себе. Многим миссис Нельсон могла показаться академическим и черствым человеком, но мало кто знал, как часто она переживала за других. И события, которые развивались сейчас, не стали исключением. Она ведь чувствовала что что-то не так, звонила Алану совсем недавно, но в эту самую секунду женщина начала винить себя, что не пришла к нему раньше.

Андервуд кивнул и, закурив, выдохнул дым в сторону окна. Он сбился счету сколько окурков прибавилось за это утро в пепельнице, что стояла на столе.

– Почему ты здесь? Где Шэрон? – Офелия оглянулась, будто надеясь найти женщину где-то поблизости.

– Она… ушла, – правильнее было бы сказать, что это он ее выгнал, но только в том случае, если бы Пейдж не «ушла» от него задолго до того, как переступила порог с чемоданом в руках. Осмысливая произошедшее на трезвую голову, Алан был уверен, что ей просто не хватало смелости уйти от комфортной жизни раньше. Иначе бы этот момент настал в самом начале – с первыми трудностями.

– Бросила тебя? – удивленно спросила Офелия, но Алан не ответил. – Когда тебе… в больницу?

– Они позвонят, – тихо ответил мужчину, вдавливая недокуренную сигарету в пепельницу.

– Тогда поехали с нами, – миссис Нельсон встала, будто вопрос был уже решен.

– Я хотел бы остаться один.

Несколько секунд она внимательно смотрела на него, а потом вздохнула:

– Алан, не говори ерунды. Никто после таких новостей не хочется оставаться один. Тем более в Сочельник. Поехали.

Она вышла из кабинета, а Андервуд удивленно смотрел ей вслед, не веря услышанным словам. Офелия как всегда была права, он и правда не хотел сейчас остаться один.

***

Николас не сказал и слова против, когда жена в двух словах описала ситуацию. Может они не были идеальной парой по общественным стандартам, но всегда с пониманием и уважением относились к друг другу. Когда Алан вышел из кабинета, то был крайне смущен присутствием мистера Нельсона. Но тот лишь поздоровался, кивнул и пожал ему руку.

Как оказалось дом Нельсонов находился не так уж и далеко от магазина. Алан бы никогда не подумал, что Офелия может так суетиться. На работе она была примером спокойствия, на который он во многом равнялся, а в стенах дома все было наоборот.

Женщина буквально вытолкала мужа из столовой, где собиралась поговорить с Аланом, когда тот зашел за тарелкой печенья. Это выглядело настолько по-семейному, что несмотря на боль внутри, Андервуд не смог сдержать легкой ухмылки.

– У Ника напрочь отсутствуют манеры, – Офелия покачала головой и поставила перед Аланом бокал горячего шоколада. – Седьмой десяток, а ведет себя как подросток.

– Мне с отцом тоже так порой казалось, – тихо пробормотал мужчина, делая глоток.

– Хочешь о нем поговорить? – Офелия слегка сжала руку Андервуда и грустно улыбнулась, когда почувствовала, что он сделал тоже самое.

– Пока нет, извини.

– Когда ты в последний раз спал?

– Не поверишь, но сегодня.

– Прости, – Офелия сокрушенно мотнула головой. – Я совсем не умею правильно вести такие разговоры. Но я очень хорошо умею слушать. Расскажи обо всем, что хочешь рассказать и что тебя тревожит.

Первые слова было говорить неловко, речь получалось бессвязной, больше напоминая отдельные мысли, нежели цельную историю. Но чем дальше он рассказывал, не озвучивая какие-то более личные подробности, тем мрачнее становилось лицо Офелии. Конечно, она могла бы догадаться, что у Алана начались определенные проблемы с алкоголем, потому что выглядел он плохо. В последний раз, когда они виделись в университете в конце августа, он все еще был похож на себя прежнего, разве что лицо было уставшее, а в глазах плескалась тоска. Но сейчас он напоминал только свою тень.

Еще одну неприятное удивление для миссис Нельсон был поступок Шэрон. Скрипя зубами, Андервуд все же рассказал, что Пейдж ушла от него не по своей воли, но для Офелии это было лишь формальное уточнение. Как бы за годы работы со студентами она не научилась смотреть объективно на любую ситуацию, сейчас женщина была целиком и полностью на стороне друга. Пусть она не одобряла его пристрастия к спиртному и другие действия, безразличие со стороны Шэрон ей было не понять. Алан определенно заслужил лучшего отношения от нее.

Когда история подошла к концу, голос Алана охрип окончательно, а Офелия еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться при нем. За окном стемнело, но эта встреча помогла Андервуду как ничто другое за последние месяцы.

– Алан, если тебе нужна будет помощь, ты всегда можешь мне позвонить. Пожалуйста, помни об этом, – она немного помолчала, но все-таки решила сказать. – У меня есть номер одного психолога…

– Думаю, справлюсь без этого. Спасибо за все, – он кивнул и вышел из дома.

Как бы разговор не помог ему, с каждым шагом от дома Офелии Андервуду снова становилось тяжелее. И единственное, чего ему сейчас хотелось – выпить и оказаться дома.

Мимо него пробежали какие-то дети, крича что-то веселое и смеясь, а за ними шла пожилая пара, поддерживая друг друга под руки.

Дома… Сейчас Алан почувствовав, что его единственный дом находиться только в одном месте – в доме отца.

***

Последний раз в доме Кадмусе несколько недель назад, когда нужно было привезти кое-какие вещи и полить цветы. Каждый раз, переступая порог дома, в котором Алан вырос, сердце мужчины сжималось, а в голове всплывали тысячи счастливых воспоминаний.

Он поднялся на второй этаж, в спальню отца, и сел на кровать, кладя рядом с собой спортивную сумку с вещами, которую ему отдали в больнице. Каждая вещь хранила воспоминание. Алан не сводил взгляда с открытого шкафа и машинально потянулся к сумке. Футболка за футболкой оказывались на полке. Он горько усмехнулся. Если бы папа увидел, как небрежно сын складывает его одежду, то наверняка бы сказал что-то едкое и заставил бы переделывать все заново.

На футболку капнула слеза, но мужчина не обратил на это никакого внимания. Он потянулся за следующей вещью, но вместо одежды наткнулся на что-то твердое. В последние годы у Кадмуса было плохо со зрением и книги он почти не читал.

Забравшись с ногами на кровать, Андервуд уставился на альбом, который никогда раньше не видел. Его края были потерты, обложка выцвела. Он медленно провел по краю альбом пальцами и открыл.

От первой фотографии воздух выбило из легких. Мама… Он не видел ее фотографий с подросткового возраста, когда потерял всякую надежду на то, что она когда-нибудь появиться снова. Но на этой фотографии родители казались такими счастливыми.

Алан редко видел, чтобы отец не улыбался или не смеялся, но такой улыбки он не видел никогда на его лице. Только сейчас он мог понять, какую боль испытал отец, когда мама ушла. Не было сомнений, что Кадмус любил ее и что в тот день какая-то часть его души умерла вместе с ее уходом.

Андервуд аккуратно вытащил фотографию из альбома. Несмотря на всю боль, которую он испытал в детстве, и тоску по матери, с годами он простил ее. Во время болезни отца он даже несколько раз подумывал попытаться найти ее, но так и не решился. Как бы сильно в юношестве Алан не старася избавиться от любых воспоминаний о ней, мужчина просто не мог перестать думать о маме. Она всегда была рядом с ним в его душе и выкинуть ее оттуда было не в его силах.