Текст книги "Лекарство"

Алан мог бы возразить или проворчать что-то на упоминание смерти, но сейчас просто кивнул.

Магазин, о котором отец собирался с ним поговорить, – старое семейное дело. The Underwoods’ tea – чайный магазин, который был основан еще во второй половине девятнадцатого века. В то время в Лондоне было не так уж и мало чайных магазинов, но семья Андервудов нашла способ привлечь к себе внимание не только состоятельных граждан, но и пэров Лондона. Люди, знакомые с этим магазином, нередко спрашивали у Алана, однофамилец ли он или принадлежит этой семье. И это была та часть истории его жизни и жизни его семьи, которой Андервуд младший гордился.

Никакой речи о продаже магазина и не могло идти. Решая стать профессором, он понимал, что это ненадолго. Дело, которое существовало задолго до него, не может просто взять и исчезнуть. Как минимум, Алан просто не мог позволить себе так поступить. Поэтому не дожидаясь, пока отец скажет что-то еще, произнес:

– Пап, я все понимаю. Это наш магазин, тебе не нужно ничего объяснять.

Кадмус кивнул. Они сидели еще не долго, и Андервуд старший напоминал все нюансы, о которых сын мог забыть за эти года. Алан с детства регулярно бывал в этом магазине. Раньше на втором этаже вместо большого кабинета и подсобного помещения было несколько комнат, в которых жили бабушка и дед, к которым он нередко заходил в гости, а иногда и жил. В подростковом возрасте Алана Кадмус, приучая сына к дисциплине и первому заработку, брал его с собой на работу. А когда Андервуд младший стал старше и начал работать в университете, то заходить в магазин стал значительно реже – либо чтобы навестить отца, либо чтобы с чем-то ему помочь.

Теперь же магазин должен был стать его основной работой. Раньше все было проще, бабушка и дед не стремились как-то увеличить доходы. Просто делали все необходимое, чтобы магазин не закрылся. Кадмус же, желая полностью уйти в работу с головой, чтобы не думать о личной жизни, развивал семейное дело очень стремительно. Благодаря нему возродилась первоначальная традиция с лечебным чаем, травы для которого он выращивал в купленных теплицах за городом. И из-за этого просто приходить в магазин и следить за работой продавца и принимать доставку было уже недостаточно. Теплицы, обработка, сборка, доставка, продажа, заключение контрактов – это стало той работой, которая занимала все время.

Сейчас Алан изредка помогал отцу, потому что ему было уже не так легко перемещаться по городу и все контролировать. Но это были редкие случаи, которые никак не мешали ему совмещать семейное дело с работой в университете. Теперь же все изменится.

Когда Кадмус закрыл за сыном дверь и сел обратно в кресло, все, что накопилось за день, обрушилось на него огромной волной. Он не проронил ни одной слезы, ни издал ни одного крика, который мог хоть немного отразить те терзания, которые сейчас испытывала его душа. Но сердце болело так сильно, что было тяжело вздохнуть.

Кадмус облокотился на спинку кресла и, расстегнув верхние пуговицы рубашки, начал кулаком растирать грудную клетку в том месте, где болело. Никто никогда не хочет смерти, когда знает, что она уже стоит через дорогу.

Но больше всего мужчина переживал за Алана. Не важно сколько лет ребенку – десять, двадцать, сорок или пятьдесят, любящий родитель никогда не захочет оставить его одного в этом мире. Кадмус сам потерял родителей и знал, что это такое. Он переживал о том, как Алан перенесет потерю, зная, что между ним и сыном за всю жизнь образовалась такая искренняя связь, которой многие бы позавидовали. Андервуд старший переживал и за то, как сын справится со всеми новыми обязанностями и переменами в жизни. Он знал, что его сын – сильный и взрослый мужчина, но также Кадмус надеялся, что Шэрон поддержит его и поможет со всем справиться. В глубине души пожилой мужчина переживал, чтобы все навалившиеся на них проблемы не отдалили Алана от его любимой женщины. И хоть он плохо знал Шэрон, предполагал, что такой неприятный исход может быть.

А еще Кадмусу было жаль себя. Его отец – Салливан – умер от рака. Это было страшно и мучительно. И сейчас, пытаясь хоть немного успокоить боль в груди, Кадмус задавался вопросом – разве он не заслужил тихой и спокойной старческой смерти в своей кровати? В жизни он редко просил о чем-то, но сейчас был готов молить Господа, чтобы всех этих мучений не было.

Трясущейся рукой мужчина нажал на кнопку пульта. Телевизор снова тихо заработал, а он продолжил смотреть в стену, держа сжатую в кулак руку на груди. Одна слеза за другой покатились по морщинистым щекам, и он закрыл глаза. Все мысли снова крутились вокруг Алана. Теперь ему больше всего хотелось, чтобы его взрослый мальчик со всем справился.

***

Небрежно бросив ключи на небольшую тумбочку, Алан снял ботинки и направился вглубь дома. На кухне, что-то напевая себе под нос, Шэрон готовила. Мужчина прислонился к косяку и с грустной полуулыбкой наблюдал за ней, ожидая, когда же Пейдж заметит его.

Он устал так, будто не спал несколько дней. И тяжелым был не только поход к врачу, но и встреча с заведующим его кафедрой. Единственное, чего хотел сейчас Андервуд – лечь спать. Но он не мог этого сделать, не поговорив с Шэрон. И вдобавок ко всему, следовало бы обдумать все услышанное в университете.

Профессор Бишоп – глава химической кафедры университета – был пожилым и требовательным мужчиной. А еще, как и любой человек в почтенном возрасте, он не любил перемены. Несмотря на всю строгость и предвзятость к окружающим, ему нравился Алан, и в молодом профессоре Бишоп видел того, кому можно было доверить управление кафедрой. Сдержанный, умный, спокойный и рассудительный Андервуд был прекрасным кандидатом на эту роль ровно до тех пор, пока не сказал сегодня, что собирается увольняться.

Алан был готов поклясться, что никогда не слышал, чтобы Бишоп так кричал. Это нельзя было назвать недовольством или старческим бзиком, пожилой профессор был зол, потому что все стабильное в его жизни резко перевернулось с ног на голову. В глубине души он понимал, что Андервуд здесь не причем, и что обстоятельства действительно более чем уважительные, но это было в глубине души. А поверх этого лежала обида, злость и чувство, будто его предали.

Андервуд чувствовал себя школьником, которого отчитывали за какой-то проступок. Последний раз на него и повышали голос как раз в детские годы, и от того он чувствовал себя крайне неловко.

Сошлись на том, что до конца лета Алан будет выполнять все свои обязанности и уйдет только тогда, когда они найдут ему замену. Контракт раньше времени профессор Бишоп отказался разрывать, проворчал, что личные проблемы Андервуда его не касаются.

Когда Алан вышел из университета, он чувствовал ничего кроме опустошения. На сегодняшний момент это был самый отвратительный день в его жизни.

Устало потерев лицо руками, он сел в машину и порадовался тому, что не пересекся сегодня с Нельсон. Да, он обязательно должен будет с ней все обсудить, но сегодня на это у него просто не хватило бы сил.

***

Когда Шэрон наконец заметила Алана, он уже собирался пойти в спальню, чтобы переодеться. Будто не обращая особо внимания на его безжизненные глаза и усталый вид, она подошла к нему, легко и быстро поцеловала в губы и снова вернулась к нарезанию каких-то продуктов.

Вот так просто.

Мужчина хмыкнул. Постояв так еще несколько минут, он заметил, как замерли над разделочной доской ее руки, как Пейдж сняла наушники и повернулась, встревоженно глядя на него. Только сейчас, будто осознанно увидев его, женщина заметила все, что было у него на лице.

– Все впорядке?

«Нет, все вообще не в порядке», – подумал Алан, но вслух произнес:

– Пахнет вкусно. Может, сначала поужинаем? – и с этими словами он сел за стол.

Как только Пейдж закончила с ужином, она посмотрела на мужчину, который продолжал гонять по тарелке одинокую горошину:

– Алан…?

Он кивнул, откладывая вилку в сторону:

– У отца рак легких. Третья степень, – Андервуд приложил кулак ко рту, а его взгляд был устремлен в никуда. – На следующей неделе начнется подготовительный курс к химиотерапии, а потом и сама химия.

– Мне жаль, – Шэрон накрыла его ладонь своей, но казалось, что мужчина этого не заметил.

– Сегодня я написал заявление на расторжение контракта в университете. Но до конца августа должен выполнять свою работу. Бишоп орал как резанный.

Шэрон кивнула, чувствуя, что новости на этом не заканчиваются.

– С завтрашнего дня я полностью беру на себя обязанности по магазину и завтра же сдам билеты в Грецию, только, если ты не хочешь полететь одна, – наконец он поднял на нее взгляд, и, заметив как Пейдж отрицательно мотнула головой, отвел его в сторону. – На этом – все, – подытожил Андервуд и устало прикрыл глаза.

Какое-то время в доме можно было услышать только тихое тиканье часов. Алану казалось, что одновременно он думает обо всем и не о чем. В голове будто был туман. Он не мог сосредоточиться на чем-то одном, чувствуя себя вне времени. А Шэрон будто боялась пошевелиться. Все вокруг будто замерло, лишь только стрелки часов медленно двигались в нужном им темпе.

Наконец мужчина встал и, поблагодарив Шэрон за ужин, пошел в спальню. Хотелось спать, но что-то подсказывало, что заснуть у него не получится. С одной стороны, за сегодня он сделал сразу так много дел, с другой – по количеству они никогда не сравнятся с теми, что еще предстоит сделать.

Он снял рубашку, носки и в одних брюках лег поверх одеяла, закрывая глаза. Может, это продолжение того дурацкого сна, который он увидел несколько дней назад? Алан не мог его вспомнить, просто помнил то чувство тревоги, которое поселилось в сердце в тот день.

Рука невольно потянулась к телефону. Чуть приоткрыв глаза, он посмотрел на номер отца, а палец завис в нескольких миллиметрах над экраном. И что он ему сейчас скажет? Алан убрал телефон и перевернулся на живот, утыкаясь лицом в подушку. Он не заметил, как забылся тревожным, не приносящим облегчения, сном.

***

Шэрон, не торопясь, убирала со стола. От хорошего настроения теперь не осталось и следа. Она и близко даже не могла понять, что чувствует Алан, и не могла бы даже этого представить. Наверное, если она сейчас узнала, что кто-то из ее родителей заболел раком…

Пейдж замерла, глядя на грязную посуду в раковине. Ничего, она бы ничего не почувствовала. Возможно, ей было немного жаль братьев – Марка и Джошуа, но вряд ли самих родителей. Та же жалость, которую все испытывают к незнакомым раковым больным. Большего они, на взгляд женщины, не заслужили.

Кадмус был хорошим человеком, и он тепло относился к Шэрон, но она сама не могла ответить ему тем же. Наверное, его ей было жаль чуть больше остальных. Но сейчас она переживала только за Алана и за себя. Глупо отрицать, что эта новость не коснется ее. Она просто перевернет все в ее спокойной жизни, к которой Пейдж так долго стремилась. Конечно, ее любимый мужчина сделает все, чтобы для Шэрон все прошло гладко и спокойно. Но как сильно он снизит эти внешние факторы? Неизвестно. Первый звоночек уже есть сейчас – отпуск, которого она ждала год – сорвался. А еще Алан будет менять работу. Не то чтобы они нуждались в лишних деньгах, но университет платил ему хорошо. Будет ли достаток на таком же уровне теперь – с работой в магазине и с затратами на лечение отца, – неизвестно.

Шэрон впервые за долгое время предпочла помыть посуду сама, давая посудомойке редкую возможность отдохнуть. Это отвлекало ее от большого потока далеко не радужных мыслей. И самое печальное, что вряд ли бы кто-то смог ее понять. Особенно Алан.

Порой Пейдж удивлялась, как он может успевать уделять время всем в нужном количестве. Наверное, как раз про таких людей говорили, что у них большое сердце. Но сама она была в этом вопросе его полной противоположностью. Да и не на кого, кроме Андервуда, ей было уделять время, честно говоря.

Выключив воду, женщина задумчиво вытерла руки о полотенце. Будет ли у Алана по-прежнему хватать время и на нее? Или теперь их отношения для него будут не в приоритете?

Погасив свет, Шэрон тихо зашла в спальню и грустно улыбнулась. Алан спал, изредка вздрагивая, а его лицо было нахмуренным и обеспокоенным. Обойдя кровать, она легла на свою половину и вплотную придвинулась к нему, обнимая и целуя в обнаженную спину. Через несколько секунд мужчина повернулся на бок и во сне взял ее ладонь в свою, нежно прижимая ее к груди.

***

В комнате было темно, и единственным тусклым источником был уличный фонарь, который скрывала густая листва стоящего рядом с домом дерева. Шэрон провела рукой по прохладной половине кровати, где должен был лежать Алан, и нахмурилась.

Слегка приподнявшись, Пейдж невольно задержала дыхание, вслушиваясь в тишину дома, но так и не смогла различить ни одного звука кроме тиканья часов. Когда глаза немного привыкли к темноте, она заметила тусклую полоску света в коридоре. Тихо встав с кровати, женщина на цыпочках пошла на свет, невольно обнимая себя за плечи. Несмотря на июньскую жару, ночью в доме гулял сквозняк, от которого хотелось спрятаться под одеялом.

Свет исходил из кухни. Аккуратно выглянув из-за угла, Шэрон замерла, не в силах что-то сказать или сделать. Сердце с болью сжалось, но она не смогла отвести взгляд от Алана.

Он сидел за столом кухни, который освещался тусклой подсветкой. На нем были все те же брюки, которые он так и не снял даже после пробуждения. А единственными предметами на столе была открытая бутылка виски и наполненный алкоголем стакан.

Упираясь локтями в столешницу, Алан спрятал лицо в ладонях, отчего длинные волосы стали будто завесой от внешнего мира. Плечи ссутулились, и Шэрон казалось, будто он стал меньше и более уязвим.

Наверное, было бы правильно подойти к нему, обнять и сказать, что она будет рядом с ним несмотря на все проблемы, что вместе они обязательно справятся. Но что-то ее останавливало. Шэрон не хотела справляться с проблемами его отца, она хотела своей спокойной жизни. И что-то внутри сдерживало Пейдж сделать шаг и переступить порог кухни, чтобы поддержать любимого человека. И она осталась стоять в коридоре, чувствуя противную и щемящую боль в груди и беспомощность своего положения.

Андервуд шумно вздохнул и выдохнул, опуская плечи еще ниже, а Шэрон прикрыла глаза, успокаивая взволнованное сердцебиение. Алан – сильный мужчина. Наверное, он был самым сильным мужчиной, которого Шэрон встречала за свою жизнь. И он был единственным, кого она могла бы назвать мужчиной в полном смысле этого слова. Поэтому не было ни одного сомнения в том, что он справится.

Пейдж бросила на него последний взгляд и также тихо вернулась в спальню, ложась под одеяло и отворачиваясь от двери. Возможно, она бы изменила свое решение и все-таки подошла к Алану, если постояла в дверном проеме кухни немного дольше. Тогда она бы увидела, как в одно мгновение его плечи сотрясла дрожь, и он бесшумно заплакал, до боли вжимая пальцы в кожу головы.

Глава III

Алан сидел в кабинете и подготавливал учебный план для профессора, который совсем скоро должен его заменить. Но по большей части он просто сидел положенное время, чтобы позлить Бишопа своей исполнительностью и не дать ему возможности лишить себя части оклада за дисциплинарное нарушение.

Прошло два месяца с небольшим, как Андервуду стало известно о болезни отца. Но каждый день становился для него новым испытанием. Это касалось всего – личной жизни, состояния папы, университета и магазина. Мир стал похож на карточный домик, который колыхался от малейшего ветра и мог рассыпаться в любую минуту. Как ему удавалось балансировать во всем этом, Алан не знал. Но знал, что совсем скоро он сам превратится в рассыпавшуюся груду карточек. Потому что с каждым днем все сложнее было приходить домой, улыбаться и что-то делать.

Андервуд слегка потянулся и облокотился на спинку стула, бросая взгляд на часы. Еще пятнадцать минут, и он может пойти в магазин, а потом к отцу, а потом в больницу, а потом…

Вся жизнь теперь состояла из «а потом».

На плечах не переставала ощущаться тяжесть. Алану казалось, что примерно так себя чувствовал греческий Атлант. Только если для греческого гиганта это было небо, то для мужчины это была огромная бетонная плита. Целыми днями он один держал ношу, на которую тратились все силы. Это предел, и Андервуд чувствовал, что его личное «небо» совсем скоро может его раздавить.

Часы завибрировали, оповещая, что он теперь свободен. Подхватив папку с документами, мужчина надел темные солнцезащитные очки и вышел из кабинета, запирая его на ключ.

Голова грозилась расколоться на части от каждого шага, но, стараясь не думать о столь печальных последствиях, он упрямо шел к выходу.

– Алан Андервуд, немедленно остановись! – Офелия стремительно приближалась к застывшему мужчине. Обойдя его, она сложила руки на груди и пристально на него посмотрела. – И долго ты собрался от меня бегать?

– Я не бегаю, а хожу. И вполне медленно, как ты могла заметить, – он ухмыльнулся уголком губ и снова направился к выходу.

– Поговори со мной, Алан.

Мужчина замер, будучи не в силах противиться ее просьбе. Действительно, последний раз они поговорили перед тем, как Нельсон ушла в отпуск. И то, он лишь парой слов обрисовал всю ситуацию, не желая вдаваться в подробности и ссылаясь на занятость. Тогда Офелия пообещала, что они обязательно поговорят, когда она в августе вернется в университет с отдыха. И сейчас вся правда была в том, что Алан вот уже как неделю бегал от нее не хуже провинившихся студентов.

В самом деле, он может немного задержаться. Андервуд считал Нельсон другом, а с друзьями принято разговаривать, не так ли?

– Веди меня на допрос, – мужчина устало, но по-доброму улыбнулся и направился за Офелией, которая, как казалось, была вполне довольна своей маленькой победой.

Налив в кружки чай и поплотнее закрыв дверь, женщина наконец села в кресло напротив Алана:

– Так и будешь сидеть в солнечных очках в этом темном кабинете?

Он вздохнул и нехотя снял их, после чего внимательно посмотрел на нее. Под глазами залегли глубокие тени от постоянного недосыпа и бесконечного количества выпитых кружек кофе и выкуренных сигарет. А сами глаза были покрасневшими и раздраженными.

– Нравится? – хрипло спросил Алан, прекрасно зная, что Офелия сейчас борется сама с собой в попытке пожалеть и непременно отругать его за такое бессовестное отношение к своему здоровью.

Но профессор лишь отрицательно мотнула головой и отвела взгляд в сторону.

– Как ты? – наконец задала она вопрос, давно мучивший ее.

Как он? Андервуд глубоко вздохнул. Плохо, отвратительно, хреново, беспомощно. У него был довольно богатый словарный запас, чтобы и дальше продолжать этот удручающий список. А еще он был зол на обстоятельства, себя и врачей, которым так и не удалось еще подобрать эффективную химиотерапию, чтобы она дала более существенные результаты. И в глубине души он злился на Шэрон, которая отказалась помогать ему с отцом. А он всего лишь попросил, чтобы она привезла ему кое-какие продукты, а Пейдж ссылалась на занятость. Но все это было мелочью. На самом деле он чувствовал себя никак. В те короткие моменты, когда Алан ни о чем не думал и ничего не делал, он переставал чувствовать что-либо вообще, кроме разрастающейся в груди пустоты.

– Справляюсь, спасибо.

– Если бы я хотела услышать эти дежурные фразы, то не звала тебя поговорить, – Офелия поджала губы и отставила кружку на стол. – Алан, пожалуйста.

Мужчина опустил взгляд на столешницу и отрицательно помотал головой:

– Не хочу, чтобы ты подумала, будто я жалуюсь.

– С друзьями обычно делятся, а не жалуются, – Офелия выглядела несколько оскорбленной. Ей было важно узнать, как дела Андервуда, но увы, ни у кого кроме него самого выведать она этого не могла.

– Прости, ты права, – мужчина вздохнул и наконец посмотрел ей прямо в глаза.

Не вдаваясь в лишние и личные подробности, он рассказал про отца. Было тяжело подбирать слова, но одновременно с этим, с каждой сказанной фразой будто становилось легче. И когда он завершил свой рассказ тем, что Кадмусу, к большому сожалению, не становится лучше, а химия сильно его выматывает, с плеч на секунду исчезла та бетонная плита, которую он ощущал изо дня в день.

Нельсон молча смотрела в одну точку, не зная, что сказать. Все слова в одно мгновение потеряли всякий смысл, а любая словесная поддержка была бесполезна. Потянувшись за чаем, она заметила, что у нее слегка затряслись руки, и женщина просто положила их себе на колени, слегка сминая ладонями ткань юбки.

– У мужа мать тяжело болела, тоже рак, – неожиданно для себя тихо начала Офелия, продолжая взглядом прожигать точку в стене. Странно, что в подобных ситуациях людям становится легче, когда они слышат похожую на свою историю. Может, они чувствуют себя не так одиноко? – Практически ничего не помогало долгое время. Мы готовились к худшему. Но в конечном итоге ей успели подобрать эффективный курс лечения. Она прожила после ремиссии еще пять лет. Как сказали врачи, она умерла от старости.

– Сколько ей было лет, когда выявили рак? – тихо спросил Алан.

– Семьдесят.

Он кивнул. Отец старше практически на десять лет. Когда переваливает за пятьдесят, каждый год ощущается сильнее.

– Ты должен понять, что врачи – не Бог. Они не могут вылечить каждого, также как мы не можем достойно обучить каждого студента, – пожилая женщина грустно улыбнулась. – Мы верим им и вверяем в их руки жизни близких, но не всегда получается так, как нам бы хотелось.

– Точно, – Андервуд провел по волосам, заправляя упавшие на лицо пряди за ухо. – Давай сменим тему. Как там твои любимчики поживают?

Нельсон ухмыльнулась. За все время обучения у нее было не так много студентов, которые по непонятным причинам запали ей в душу. А среди тех, которых знал еще и Алан, и того меньше, а точнее двое – Медея и Андрес. И Офелия нет-нет, да любила что-нибудь рассказать о них, чувствуя гордость.

– Андрес совсем скоро станет отцом, – ее лицо засветилось неподдельным счастьем. – Я недавно видела его в торговом центре, он с женой вышли оттуда с коляской. Я думала, это будет еще не скоро, а оказалось, осталось пара месяцев. Время так быстро летит…

– И не говори, – Алан усмехнулся. – Честно, мне сложно представить мистера Родригеса в роли отца. В моей памяти он сам похож на ребенка.

Нельсон рассмеялась и наконец взяла кружку с недопитым чаем. Руки больше не тряслись:

– Знаешь, я тоже. Но ты просто не видел его рядом с Джо. Он выглядит непривычно взрослым и серьезным. Хотя, держу пари, это притворство.

– Да ладно. Ты, должно быть, его с кем-то перепутала.

– Не так уж я и стара, профессор Андервуд, – она хитро прищурилась.

– Верю-верю, – Алан искренне улыбнулся, наверное, впервые за несколько дней, если не недель. – Как Медея?

Радость, которая сияла на лице Офелии, всего за секунду померкла, а в глазах появилась грусть:

– А Медея, кажется, совсем запуталась, – женщина с досадой помотала головой и тихо продолжила. – Я ее не видела с той конференции в июне, помнишь?

Андервуд кивнул.

– Но Андрес мне сказал, что она разводится с Питером. Я его толком не знала, но они казались такими счастливыми, – она посмотрела на Алана. – А Сайлас? Ума не приложу, как он будет себя чувствовать во всей этой ситуации, ему же всего три.

Всего три… Это целых три года, которые мальчик бок о бок провел с обоими родителями. Андервуд невольно поджал губы, вглядываясь в чаинки в своей кружке. Ему было четыре, когда мать бросила их с отцом, но он очень хорошо запомнил, как плохо тогда себя чувствовал. Можно ли рассчитывать на благоразумие Питера и Медеи? Что они сделают, чтобы их развод несильно травмировал мальчика? Настроение невольно снова начало скатываться к чертям.

– Андрес сказал, что после подачи заявления на развод она стала еще более одержима работой. Мне кажется, она потерялась.

– Она не маленькая девочка, чтобы потеряться, – Андервуд отставил кружку на стол. – Сколько ей? Лет тридцать? Думаю, родив ребенка и выйдя замуж, можно было стать более продуманной в этом плане.

Но Офелия лишь махнула на него:

– Никто ни от чего не застрахован. Я родила сына в тридцать и посвящала ему все свое время, но у меня будто не получалось найти с ним общий язык. Дома я чувствовала себя как неприкаянная. А когда мы с мужем решили, что я вернусь в университет, то поняла, что наконец-то на своем месте.

– Но тем не менее с мужем ты не развелась.

– Ради всего святого, Алан. Мы два трудоголика, которые все время пропадают на работе. Поверь, в твоем возрасте у нас бы даже не нашлось времени на то, чтобы обсудить развод, – она невесело усмехнулась. – Не знаю, как тебе, но мне жаль и Медею, и Питера, и, конечно же, Сайласа в равной степени. Думаю, тут не все так однозначно, чтобы винить в этом одну девочку.

Алан кивнул, соглашаясь с ее словами. Отношения – всегда про двоих, а значит и любая проблема – тоже касается двоих. Вот только бы знать, в чем, например, его проблема, если Шэрон не хочет детей.

Андервуд взглянул на часы. В магазин он сегодня уже точно не успеет, да и пришло время везти отца в больницу. Врач сказал, что Кадмуса следует положить в палату, так им будет легче следить за его показателями. И это избавит мужчину от лишних нагрузок и постоянных перемещений. Он поднялся с кресла и, подхватив свою папку, улыбнулся:

– Спасибо за приятную компанию. Я совершенно точно буду скучать по таким разговорам.

Офелия с улыбкой кивнула и окликнула его, когда Андервуд был уже у двери:

– Алан, даже не думай пропадать, слышишь? А если пропадешь, обещаю, я буду до конца твоей жизни преследовать тебя в виде назойливого приведения.

Мужчина тихо рассмеялся:

– Через неделю я уже официально буду свободен от университета. Но обещаю, мы обязательно встретимся. Как минимум, ты знаешь, где находится магазин отца.

***

– Пап, привет, – Алан закрыл дверь и, сняв очки, положил их в нагрудный карман футболки.

Из туалета послышался кашель и громкие шаркающие шаги. Кажется, что-то упало. Первый порывом Андервуда младшего было пойти на грохот. Но больше всего на свете Кадмус не любил выглядеть жалко, поэтому с трудом принимал любую помощь.

– Пап…?

– Все в порядке, – пожилой мужчина закашлялся и наконец появился в коридоре.

За два месяца химиотерапии он сильно изменился. Даже если бы Алан не брал в расчет чрезмерную худобу, он не мог смотреть на облысевшего отца. Теперь его лицо медленно превращалось в череп – глаза впали, а темные круги под ними с каждым днем становились все отчетливее. Врач предложил сбрить волосы, чтобы не наблюдать, как они клочьями будут выпадать сами. И теперь в этом старом и больном человеке Алан с трудом мог узнать своего вечно улыбающегося отца. Теперь если Кадмус улыбался, то это напоминало гримасу боли или оскал.

– Как магазин? – он оперся на стену, чтобы немного отдышаться, и пошел дальше в зал, где сумка с вещами была уже собрана.

– Я завтра туда поеду. Нора сказала, что все в порядке, – Алан пошел за ним следом.

На диване стояла небольшая спортивная сумка, набитая всем необходимым, что требовалось в больнице. Оставлять отца дома одного теперь стало небезопасно. Бывали особо тяжелые дни, когда он не мог даже без посторонней помощи дойти до туалета. А в больнице всегда рядом есть персонал.

– У Норы всегда все в порядке, – со слабой улыбкой отмахнулся Кадмус и тяжело опустился на диван рядом с сумкой. – Присядь.

Алан послушно сел рядом. Он перестал чувствовать давящую на плечи тяжесть ровно до момента, когда перешагнул порог дома отца. Здесь будто пахло болезнью, которая пробиралась в легкие и паразитом растекалась по всему организму.

– Нора – хорошая девушка, но не доверяй ей управление магазином. Ей еще учиться и учиться. Если бы не ее отец, никогда бы не взял на работу, – Кадмус бросил на сына быстрый взгляд. – Но не увольняй ее. В крайнем случае, на нее всегда можно положиться. И это, будь с ней помягче.

– Так говоришь, будто я какой-то тиран, – Алан с недоумением посмотрел на отца. – Что?

– Ты иногда включаешь свой профессорский режим, и всем вокруг становится не по себе. Даже мне.

Андервуд младший тихо усмехнулся и кивнул:

– Хорошо.

Кадмус продолжил:

– Второе, что я хотел бы с тобой обсудить, точнее дать…, – он неуклюже порылся в кармане брюк и достал оттуда небольшое серебряное кольцо. С внешней стороны оно было гладким, и единственным украшением была небольшая корона графа. С внутренней же стороны была выведена аккуратная гравировка «Андервуд».

Алан еще с детства помнил, с каким трепетом дед рассказывал, как какой-то из прадедов получил это кольцо от графа Норфолка в знак благодарности, так как лечебные травы помогли его жене родить здорового наследника.

Андервуд младший частенько принимал эту историю за сказку, но все оказалось правдой. Так странно было ощущать себя частью истории, которая произошла задолго до твоего рождения. Похоже на средневековые легенды.

– Береги, иначе твой дед меня достанет и на том свете, – и, положив кольцо на раскрытую ладонь сына, он накрыл его руку своей, будто передавая с этой вещью частичку себя.

Тишина неприятно давила. Хотелось что-то сказать, но говорить было не о чем. Алан судорожно прокручивал в голове сотни вариантов разговоров, но не мог произнести ни слова. А Кадмус неторопливо переводил взгляд с одних предметов на другие, которые вот уже двадцать лет стояли на своих местах.

Он вспоминал, как маленький Алан играл в зале в конструктор, как делал здесь первые шаги и сказал свое первое слово. Кадмус помнил, как читал сыну комиксы, когда тот болел, и как они вместе смотрели в этом зале телевизор в Рождественские ночи. Здесь Алан впервые сказал ему, что решил остаться преподавать в университете и что встретил ту самую девушку. Этот зал и этот дом хранили в себе столько воспоминаний, что не хватит жизни, чтобы пересказать все. Здесь хранился тот отрезок жизни пожилого мужчины, который он считал самым счастливым и за который не переставал благодарить Бога. И вместе с тем здесь хранилась вся боль его жизни – последние воспоминания о женщине, которая подарила ему любимого сына и навсегда забрала его сердце с собой, оставив их. Здесь хранилась вся жизнь Кадмуса, и сейчас, сидя на диване и держа Алана за руку, он с болью осознавал, что видит этот дом в последний раз.

Ему хотелось еще раз обойти все комнаты, провести рукой по родным стенам, без которых не представлял свою жизнь, но не мог сделать этого при сыне. Алан еще искренне верит, что отец вылечится, и Кадмусу не хотелось разрушать это.