Текст книги "Потерянные страницы"

В тот год меня решили женить, тогда мне уже было двадцать лет. В соседней деревне жила одна девушка, которая нравилась мне, я дружил с ее братом, и я замечал, что и их семья была не против нашей женитьбы, более того, они тоже хотели, чтобы мы поженились, но так как в деревне не было священника, то венчать нас было некому. Если у нас в деревне появлялся свой священник, то его мгновенно арестовывали, и потом никто ничего не знал о его судьбе. Мы стали искать священника, и в конце лета нашли его. Мы решили не откладывать венчания. Не знаю, откуда они узнали об этом, но в день нашей свадьбы, к нам явился губернский чиновник, направленный в наш уезд надзирателем, в сопровождении полицейских.

Мы спрятали священника, но они требовали выдать его, в противном случае грозились переселить всю деревню. Чиновник заявил моим приемным родителям, отцу и маме – Людмиле Борисовне: «Если не хотите неприятностей, то всей деревней заплатите мне пять тысяч рублей и, в знак уважения, одолжите мне на ночь вашу невесту.» Я не знал, о чем они говорили. Моя приемная мать стала плакать и причитать. Что только не пришлосьбезропотно пережить этой доброй и благородной женщине, но вынести такого оскорбления она не могла. Тогда и услышал я от девочек, чего требовал этот безбожник. Я вскочил на коня, посадил в седло мою невесту и ускакал. Ее брат и несколько деревенских ребят последовали за нами. Девушку я отвез к ее родителям, оставил ее у них, и сказал, что для нашего бракосочетания мы найдем более подходящее время.

Мои односельчане были вынуждены выдать священника, отдали они и три тысячи рублей, но этому ненасытному все было мало. Перед тем, как покинуть деревню, он наказал жителям села: чтобы через два дня привезли в уезд еще две тысячи. Потом этот чиновник навестил и другие деревни нашей общины, и под предлогом, что этот священник и в их деревнях так же проводил службы, потребовалу них выплатить по пять тысяч рублей, если они не хотят, чтобы их переселили на дальний восток. Что им оставалось делать? Они выплатили эти деньги, но, несмотря на это, по возвращении в уезд, этот чиновник все равнозаявил, что должен переселить их за Байкал. Он наверное, подумал, что раз уж деньги у него в кармане, ну и черт с ними, с этими староверами, а ему это зачтется, как рвение за службу и верность Церкви.

Нас было трое. Ночью мы пришли к нему домой. Он нас увидел лишь тогда, когда мы зажгли лампу в его спальне. Он так и попытался бежать в ночном белье. Мы заставили его полностью вернуть награбленные деньги. А до этого он молил нас не убивать его, говорил, что ему будет достаточно тех денег, которые ему уже дали. Мы вынудили рассказать нам, о том что собирались с нами делать. Брат моей невесты – Евсей был вместе со мной, он держал приставленный к нему обрез. Петро – его друг, стоял у входной двери и контролировал двор.

Жена чиновника вела себя спокойно, она не кричала, и не плакала. К нашему большому удивлению на ее лице мы не заметили ни малейших признаков паники. Это была молодая, красивая женщина, она сидела на постели в ночной рубашке, сквозь которую была видна ее обнаженная грудь. Она с отвращением посмотрела на мужа, а потом спросила меня: «Что он натворил? В чем он провинился? Чем он так разгневал вас, ведь вы очень спокойный и справедливый народ?» Я рассказал ей, что вынудило нас взятьв рукиоружие: «Они заставили нас привыкнуть к несправедливости и к тому, что они постоянно вымогают у нас деньги, но заставить всех нас привыкнуть к унижениям и оскорблениям они не смогут. «Но что же он, все-таки, сделал?» – допытывалась она. Муж крикнул на нее: «Какое твое дело, сука!» – и ударил ее по лицу. Евсей бросился на него и ударил прикладом по голове. Я еле остановил его, не то он бы совсем разбил ему голову. Некоторое время он был оглушен, и не мог произнести ни слова. Тогда я и рассказал его жене, что произошло. Какое-то время она сидела молча, а потом сказала: «Если чего и достиг этот негодяй, то только благодаря меня. Не убивайте его, и я обещаю вам, что его ноги не будет на этой службе. А если он еще что-нибудь натворит, то я сама убью его своими руками.» В знак согласия я кивнул головой, у меня действительно не было намерения убивать его, и эта женщина явилась мне спасительницей.

– Я ничего не имею против вас, сударыня, но ваш муж оскорбил меня, чем отнял у меня счастье и свободу. Вашего мужа все равно убьет кто-нибудь за его бесчеловечность. Поэтому я совсем не хочу брать этот грех на душу, – сказал я и покинул их спальню.

Евсей пошел за мной. Мы прошли столовую и вышли на веранду, где у дверей нас ждал Петро. В это время раздался выстрел. Идущему за мной Евсею пуля попала в спину, спереди из сердца хлынула кровь. Он все еще стоял на ногах, когда я повернулся и выстрелил в силуэт, который увидел в столовой. Этому подонку снесло череп. Видимо, он держал обрез под кроватью, а пистолет под подушкой. Из-за моей неопытности я упустил это из виду.

Женщина с криком выбежала из спальни. «Бегите скорей! Спасайтесь, а то не успеете! Эта свинья заслуживает и большего, а твоему другу уже ничем не поможешь.» Она взяла ружье Евсея и дала его мне в руки: «Брось свое ружье, я скажу, что он был один.» Лишь тогда я пришел в себя и понял, что она предлагала мне. Она оказалась умной женщиной, вмиг рассчитала все. Оказывается в соседнем доме жил полицейский, вот он и выскочил из дома с оружием. «Давайте, быстрей, бегите, если будет трудно, найдите меня.» Сказала она, и толкнула меня рукой. Удивительная она была женщина. Мы с Петро прыгнули в соседний двор, оттуда в другой и побежали в ту сторону, где нас ждал наш друг и лошади.

Петро был другом детства Евсея, они были из одной деревни еще до того, как их переселили. Я отдал им их деньги, а сам пошел в свою деревню, и передал деньги моему приемному отцу. Я рассказал ему о том, что произошло. Сказал я и то, что этот чиновник все равно написал требование о нашем переселении. Он сказал: «Мы погибли, но это для нас не впервой, а вот тебе надо спасаться.»

Из трех деревень они переселили на восток около трехсот семей. И опять никто не знал, где их окончательно поселят их. Два десятка удалых молодцов заковали в цепи, и как стадо овец погнали отдельно.

Петро с тремя ребятами, которым удалось спастись от солдат, присоединились ко мне. С того дня мы натворили много бед. Сначала мы освободили закованных в цепи мужчин из нашей общины. Мы напали на них у реки Бия, убили четверых солдат, еще двое убежали. Из этих двадцати, лишь пятеро согласились стать членами моего отряда, остальные не двинулись с места. Я никак не смог убедить их, что лучше быть свободными.

– Нет, – сказали они, – что нам отпущено Богом и судьбой, то и должно быть.

– Но сейчас Бог определил вам свободу, – старался я убедить их.

– Нет, это было твое решение, – был их ответ. Что я мог поделать? У меня не было таких знаний и опыта, чтобы переубедитьих. Получалось так, что их отправка на каторгу по капризу чиновников и полицейских была волей Божьей, а то, что я освободилих, дал им возможность свободной жизни и достойной смерти, – это было только моим решением. Все, что я мог, я сделал. Мы оставили их и ушли. Мы убили всех чиновников и полицейских, которые встретились нам по пути. Нашли мы и того священника, который срезал крест с нашей церкви, и тоже убили его. Мы нежалели никого, и не собирались что-то делать. «У всего есть свойпредел, и вот этот предел настал,» – говорил я.

Началась охота на нас. Регулярные военные части искали наспо лесам. У меня оказались способности к партизанской войнеи маневрированию. С нами ничего не могли сделать, я не потерялни одного человека. Я решил повести отряд на восток, чтобы быть рядом с караваном нашей общины, и знать где они поселятся, чтобы не потерять их.

Мы догнали их у реки Бия, где они собирались перейти через реку напротив деревни Дмитриевка. Весь этот большой караван сопровождало всего около двадцати солдат. Честно говоря, мы не знали, что делать. Если бы мы даже и убили всех солдат, то это не принесло бы свободы нашей общине. Наоборот, это создало бы для них еще большую опасность. Несколько семей смогли бы спрятаться свободно, но столько людей не могли же исчезнуть бесследно. Хотя они и относились к нам беспощадно, но подобная же беспощадность по отношению к ним не смогла бы ни напугать их, ни изменить их отношения к нам. Я чувствовал себя совершенно беспомощным, ничего разумного не приходило на ум. Оказывается, во мне уже проснулся здравый смысл, но пока я не мог осознать этого. Моя юношеская жажда мести застила мне глаза. Мои действия были похожи на нервный взрыв, который создал опасность для стольких людей и направил их на путь новых испытаний. Уже в который раз… Эх, если бы я тогда знал и умел столько, сколько сейчас, то не вверг бы стольких людей моей общины в такие неприятности. Оказывается, сам Господь Бог постучался ко мне в день свадьбы, чтобы устроить мне экзамен, смогу ли я принести себя в жертву моему народу и моей семье. Но я тогда не знал этого, вернее, не понимал, все это приходит лишь с возрастом. Хотя я и был готов понести жертву, не боялся я жертвовать и самим собой, я был искренним в своих действиях, но, к сожалению, я делал это не так, как этого требовал от меня Господь. Что касается меня, каждый день начиная с того дня, я совершал все новые и новые грехи, и этому не видно было конца. Я убивал тех людей, которые не совершали прямых преступлений ни против меня лично, ни против моей общины. Разгневанный несправедливостью власти, я лишал жизни безвинных людей, будь то полицейские или чиновники, которые совершали преступления против других. Сама власть по своей сути является несправедливой, по отношению к людям, но… Я оказался перед трудным выбором: либо я должен был продолжить борьбу, которая должна была стать более масштабной, чтобы она принесла хоть какой-то результат, и тем самым вынудить режим и Русскую Церковь прекратить притеснять нас; либо я должен был отказаться от борьбы. В противном случае, нас всех все равно где-нибудь убили бы, и все закончилось бы так же, как это часто случалось в жизни восставших людей. Либо мне самому надо было уйти куда-нибудь далеко от этих мест.

Караван нашей общины разбил лагерь у реки. Лед на ней должен был хорошо встать, чтобы потом по нему можно было перебраться на другой берег. Мы издалека следили за ними. Я оставил ребят и ночью прокрался в лагерь к приемному отцу. Они были рады видеть меня живым. Отец не удивился, он только спросил, зачем я пришел. Я сказал, что пришел за советом. – Эх, – вздохнул он, – было бы лучше, если бы ты это сделал раньше, до того, как вместе с невестой покинул деревню. А сейчас я могу дать тебе лишь один совет: как-нибудь вернись в свою вотчину в Чернигов. Там ты сможешь восстановить документы и свое право на землю. Там и живи. А мы будем жить, как нам суждено, такая жизнь – эта наша участь – мучиться во имя Господа. Ты заслуживаешь от меня лишь благодарности за твою сыновнюю верность, но я буду намного счастливее если ты выберешься отсюда, и подашь мне весточку о себе, через тех, кто остался в нашей деревне. Всем своим ребятам скажи то же самое. Своими действиями они не принесут никакой пользы, а трагедий нам и без того хватает, поэтому пусть уходят отсюда.» Те три тысячи рублей, которые я принес ему от чиновника, он хранил отдельно, все равно считал их потерянными. Он взял эти деньги и отдал мне. Я отказывался, но у меня ничего не вышло.

– Я тебе даю эти деньги потому, что они принадлежат тебе, и они вам понадобятся, пока вы возьметесь за какое-либо дело, – разъяснил он.

Я распрощался со всеми, и мы благословили друг друга на дорогу. Моими последними словами были: «Я никогда не забуду вас и, как только узнаю, где вас поселили, обязательно навещу.»

Я рассказал ребятам обо всем, что мне сказал приемный отец обо мне, и о них тоже. Потом они спросили меня, что я могу посоветовать им, как их предводитель. Я ответил то, что думал:

«Если мы останемся вместе, то мы должны будем много трудиться, чтобы создать свою общину, потом жениться и завести детей. Потом узнаем, где осели наши, и дадим им знать о себе. Кто-то приедет к нам, а может, и мы поедем к ним. Или каждый из нас должен пойти своим путем. Если у кого-нибудь есть желание, то может стать рекрутом, там не имеет значения, как ты молишься, главное там служба». У всех у нас были деньги, но я достал три тысячи рублей, и поделил их на десять человек. – Эти деньги заработаны честным трудом нашей общины, сейчас вам решать, как ими распорядиться, – сказал я.

Все вернули мне деньги обратно, и сказали:

– Веди нас, ты наш предводитель, создадим нашу общину.

Ту зиму мы провели в деревне староверов возле Бийска. В мае, как только началось судоходство, мы наняли баржу, загрузили ееразного рода орудиями труда, мукой, зерном и другими нужными нам вещами, и отправились вниз по течению, на север, по направлению к Новосибирску. Мы миновали его и еще несколькодней шли, пока мне не показалось, что на поверхности воды показался силуэт церкви, когда вокруг ничего не было видно кромесклона, покрытого лесом. Я спросил хозяина баржи, нет ли здесьпоблизости какой-нибудь деревни. Он ответил, что где-то должна быть деревня старообрядцев, которые после того, как их переселили в Сибирь, бежали в эти места. Я очень обрадовался, услышав это, и велел остановить баржу.

Мы сошли на берег, а вскоре нашли и деревню. Здесь былооколо тридцати домов и проживало в общей сложности около стачеловек, была у них и своя церковь. Когда они узнали, кто мы, и скакой целью пришли, то очень обрадовались. Они сами подобрали нам место для строительства новой деревни. Здесь было вседля того, чтобы начать новую жизнь: и родник, и поля, и кедровые леса. За лето мы построили десять хороших домов. Четырехдевушек из деревни старообрядцев выдали замуж за моих ребят, и свадьбы и новоселья мы отметили вместе. На следующий году нас уже были уроженцы нашей деревни. Деревню мы назвали Захаркино, в честь моего приемного отца.

Немного ниже мы обнаружили еще одно село староверов, онибежали сюда полвека назад. Их, оказывается, гнали за Байкал, ноони никак не могли смириться с таким произволом, и воспользовавшись подходящим моментом, нескольким женщинам и мужчинам удалось бежать. Здесь они и обустроили свое хозяйство и не жаловались на судьбу. Двоих наших ребят мы женили там же, и вместе с невестами забрали их к себе в деревню, взяв с собой несколько человек в гости, чтобы они знали, где мы живем.

Казалось, что я окончательно успокоился. Не надо было ни воевать, ни бороться с кем-либо. Надо было лишь трудиться и заботиться о развитии деревни. Но что-то все же не давало мне покоя. Мне стали сниться какие-то странные сны. Мне уже было двадцать пять лет. Я был холост, еще не познав женщины, но меня как-то не тянуло к женитьбе. Пришла осень, река вот-вот должна была покрыться льдом. С последней баржей я отправилсяв Новосибирск, потом на другой барже ушел в Бийск. Мой уход из деревни я объяснил желанием навестить нашу старую деревню на Алтае, и узнать от тамошних староверов, нет ли у них новостей от наших, не знают ли они место их нового поселения. На самом же деле я и сам не знал, чего я хотел, куда ехал. У меня было какое-то внутреннее ощущение, что я должен был заняться чем-то другим. В Бийске я пришел на базар, было около полудня. Я хотел подковать лошадь, купить для нее новую упряжь и посмотреть, нет ли чего интересного для меня». Пока Серафим рассказывал свою историю, день подошел к концу, стало вечереть. Вскоре и солнце скрылось за лесом. А вот и Алена показалась со своей сероглазой собакой-волком, в руках она держала веточку с шишками и щелкала семечки. Она подошла, улыбнулась нам и села рядом. Серафим уже прервал свой рассказ, сказал, что продолжит завтра. Не прошло и двух минут, как из леса вышла олениха. Это прекраснейшее создание природы гордо подняло голову и заревело. Алена вскочила, подбежала к ней, и обхватила ее шею. Потом вприпрыжку вбежала в избу, вынесла кастрюлю, немного подоила ее, поцеловала в нос и ушла. То, что я видел, было настоящим чудом, я чуть было не потерял дар речи. Сначала медведица, сейчас олениха… Серафим довольно улыбался.

– Ты же любишь оленье молоко? – спросил он меня так, будто я с самого детства пил оленье молоко, и обязательно должен был его любить. Я от растерянности пожал плечами.

– Я никогда не пил его, – сказал я откровенно.

– Тогда, раз ты пьешь его впервые, ты должен что-нибудь загадать, – сказал он, как всегда, весело.

В ту ночь меня разбудили стоны Алены. До того я думал, чтосоединяюсь с ней лишь во сне. Оказалось, что все это происходило наяву. Я и не знал, что она находилась рядом со мной. Когдая ложился, ее не было рядом, я был один. Я никогда не испытывал тех чувств, которые овладели мною в ту ночь. Во время любвиона была еще прекрасней. Эта непорочная дева оказалась опытнееменя.

Наутро она сказала мне: «Где бы ты ни был, я всегда буду иметьсвязь с тобой и дам тебе знать, когда у нас родится сын.» Потомона добавила шепотом: «Я тебе еще об одном скажу, но ты не обижайся. Я сделала так, что против твоей воли Тамара видела во сненаше совокупление.» Я был взволнован, я чуть не сошел с ума, нопотом разом успокоился: мало ли кто что видел во сне, и никто несчитал это за измену. Когда я спросил ее, почему она это сделала, то она со смехом сказала: «Я же знаю, что у тебя есть жена и ребенок, и я мирюсь с этим. Пусть и она знает, что у тебя есть я, но этодля нее останется лишь сном, и она не будет переживать. Твойотец тоже знает, что у нас будет сын, ему об этом сообщил Серафим, и он очень обрадовался этому.»

Я не знал, стоило ли сердиться на то, что она сказала мне.

Всю ночь шел снег. Все вокруг занесло белым. Алена, как ребенок, прыгала от радости, будто снег был редкостью в этих краях, и она соскучилась по нему. Утром она голышом покаталась в снегу, а потом, вся мокрая, залезла ко мне в постель. Все это казалосьневообразимым, но она вовлекла и меня в это озорство.

Неожиданно она спросила меня, как мы назовем нашего ребенка. Я не знал, что ей ответить, ведь я не думал об этом. «Я подумаю и завтра скажу тебе,» – ответил я, уклонившись от поспешного ответа. Она была удивлена. «Неужели так трудно подобратьимя?» – не унималась Алена. «А что изменится от того, что я отвечу завтра?» – настаивал я на своем. «Ничего», – ответила Алена.

Я, действительно, задумался над именем. Я хотел подобрать такоеимя, которое подошло бы и грузинскому, и русскому языку, к тому же, я хотел, чтобы оно было, и особенным, и необычным.

Я знал, что если у нас, действительно, родится мальчик, то он непременно будет необыкновенным. Поэтому и имя у него должно быть соответствующим. Ничего такого, что бы могло мне понравиться, не шло в голову. Потом, чтобы отвлечь мое внимание, Алена перевела разговор на другую тему, и я скоро позабыл об этом. Утром я пошел в избу к Серафиму. Он ждал меня, чтобы продолжить вчерашний рассказ, о его жизненных приключениях. Он встретил меня довольной улыбкой. Конечно же, он все знал о минувшей ночи. По его лицу я заметил, что он был доволен. «У меня будет хороший внук, мальчик будет, умный вырастет мужчина, сильный…» – бормотал он про себя, но я все слышал отчетливо.

– Да, где мы вчера остановились? А-а-а, на Бийском рынке. Немного осталось рассказывать. Скоро закончу. Присаживайся, тебе не холодно? – я с улыбкой покачал головой. – А может, тебе жарко? – мне было весело от его вопросов. – Ну и очень хорошо. Так вот, на рынке я встретил моего односельчанина – Митрофана. Тогда он вместе с несколькими мужчинами и их семьями смог как-то избежать переселения, а потом через год они вернулись в свою деревню. На рынке он торговал картошкой и зерном.

Он очень обрадовался нашей встрече, и тут же рассказал мне о сельских новостях. Сообщил он и о том, какие вести они получили от переселенцев. Оказывается, их поселили на Амуре, на незавидном месте. «Получить урожай на этой земле будет намного сложнее, чем в тундре. Пуста бескрайняя Сибирь без людей, а им все равно жалко давать нам хорошие земли.» – Так сказал мне Митроха, и это было чистой правдой. Да разве хвост чиновника выпрямишь? – Митроха, а как идут дела здесь, не притесняют ли вас?

– Нет, после того, как ты ихпроучил, и дал им по мозгам, то их отношение к нам очень изменилось. Конечно же, мы по-прежнему им не по-душе, но того, что они раньше делали с нами, больше нет. Мы установили крест на нашей церкви, и никто его не трогает. Их священник даже не приходил. Полицейский, если даже и зайдет в деревню, то ведет себя тактично, говорит с нами без угроз и намеков. Вот уже три года, как никто у нас не просит взяток. Они не трогают нас.

– А других подселили к вам? – спросил я. Мне было интересно, если обстановка изменилась, то может и стоило вернуть наших на прежнее место.

– Несколько семей бурятов-казаков находятся у нас в деревне. Из соседних деревень переселили к нам оставшихся людей, всего нас где-то около шестидесяти человек будет. К вашему дому никто не притронулся. Твою часть земли мы обрабатываем, и мало-помалу откладываем и для тебя. А как же иначе? Ведь именно благодаря тебе спаслись остальные. – Спасибо, Митроха! – сказал я довольный тем, что наши тогдашние действия не пропали бесследно для моего народа.

– За что благодаришь, Серафим?! Но ты должен знать, что о тебе спрашивают, тебя ищут, но ведут себя осторожно, так как люди много говорят о тебе и сплетен и правды. Твой пример стал заразительным для многих. В прошлом году взбунтовались несколько деревень у Бийска, там даже убили двух полицейских. Сейчас к этим деревням и близко никто не подходит. Как мы показали им нашу силу, так они от многого отказались. Немногие, но ведь кто-кто из нас все же избежал переселения.

– А наши еще живут здесь?

– Да, живут. Рынок мы держим в руках. Все сельские продуктына рынке наши. Ты же знаешь, сибиряки ничего не смыслят в обработке земли. Да кстати, ты помнишь того чиновника?…

– Да, конечно. Ну и что?

– Его жена Дарья переселилась в Бийск. Она ищет тебя, просила наших женщин помочь ей найти тебя.

Я удивился: с какой целью она должна была искать меня? «Аты знаешь где она живет? – спросил я на всякий случай.

– Знаю, однажды я случайно увидел, из какого дома она вышла.

У нее хорошая усадьба. И живет она одна, по-моему. Отсюда недалеко, если хочешь, покажу.

Дом мы нашли, но самой Дарьи дома не было. Какая-то пожилая женщина, которая была в доме, сказала, что она будетвечером.

Мы зашли в трактир пообедать. Случайно я услышал, что за соседним столом несколько раз упомянули имя Серафим. Я догадался, что речь шла обо мне. Уж слишком преувеличенным показался мне их рассказ. Не знаю, народ, похоже, приписывал мне такие вещи, о которых я даже и представления не имел. Как я понял, этими разговорами люди пытались обуздать наглых чиновников и полицейских, чтобы они не забывали моего имени.

Немного поодаль от нас сидел в одиночестве хорошо одетый солидный мужчина. Он обедал спокойно, неторопливо, запивая обед чаем. Внешне он был похож на китайца. Этого человека я приметил еще на рынке. Он ходил по рынку и разглядывал прилавки, где продавали всякую мелочь, хотя ничего не покупал. Я спросил Митроху, знает ли он этого человека.

– Это шаман, – ответил мне Митроха, – сюда его привели буряты, они хотят создать здесь какую-то секту или школу. Все проживающие здесь сибиряки – буряты, монголы или тувинцы – буквально стелятся ему под ноги. А на рынок он ходит часто потому, что ищет старинные вещи. Что конкретно он ищет, мы не знаем. Поговаривают, что городской голова и чиновники смотрят на него искоса.

Он пообедал, заплатил деньги и пошел к выходу. Он прошел как раз мимо нас, и вежливо кивнул головой. В это время в трактир зашел городовой, встал в дверях, и осмотрел всех сидящихв зале. В это время и тот человек подошел к двери. Он подумал, что тот пропустит его, но городовой даже не сдвинулся с места. Мужчина спокойно стоял у дверей и ждал, когда тот пропустит его. В друг городовой крикнул ему: «Чего стоишь и мешаешь мне? Не видишь, что я работаю? Мужчина что-то сказал ему. А тот вдруг схватил его за шиворот и стал тащить на улицу. Весь трактир замолк в ожидании, и лишь после того, как он вытащил мужчину во двор, все зашумели. Я уже понял, что здесь происходит и почему. Я сказал Митрохе: «Если что-нибудь случится, скажешь, что случайно познакомился со мной в трактире, а сейчас вставай и уходи отсюда.» Я встал и вышел. Тот мужчина лежал на земле, а городовой бил его дубинкой, и пинал ногами, второй полицейский связал ему руки, а третий, их начальник, гордо стоял над ними и давал указания.

– В чем он провинился? Почему вы его избиваете? – спросил я.

– А ты еще кто такой? Какое твое дело?

Я достал оружие, направил на него и сказал, что бы он немедленно отпустил мужчину.

– Да как ты смеешь! – он тоже схватился за кобуру. Я выстрелилему в руку. Второй полицейский тоже попытался достать оружие, я ему тоже прострелил руку. Пока они мычали, городовой, весьпобелев от страха, смотрел на меня. Я приказал ему развязать рукимужчине. Он тут же повиновался. У ворот двора собрался народ, из трактира тоже высунули головы. Я сказал городовому: «Еслихочешь остаться живым, то скажи, почему ты задержал и избилэтого человека?» Он указал на старшего полицейского и сказал, что это он велел ему сделать это. «Избить его тоже поручил он?» – гневно спросил я. «Нет, это получилось само собой.» – ответил он.

Я обезоружил всех троих. «А ну-ка, помоги ему встать и посади нату лошадь!» – я указал на лошадь Митрохи. Я же сел на свою лошадь и, пока выезжал со двора, сказал: «Я Серафим. Вы знаете, ктоя. Если кто-нибудь из ваших полицейских посмеет поступитьс народом противозаконно, то мы сожжем все ваши дома.

Передайте всем, предупреждений больше не будет.»

Было уже темно. Тот человек был избит так сильно, что еледержался в седле. Мы не смогли бы уйтидалеко, да и в дом к немубыло нельзя, его опять взяли бы. Мы сделали маленький маневр, на всякий случай, чтобы запутать след в случае преследования, было уже темно, когда мы подъехали к дому Дарьи. Она былаудивлена моим появлением, видно было, что мой приход обрадовал ее. Она хорошо приняла нас. Лошадей мы оставили во двореее дома.

Мы уложили мужчину на тахту, у него голова была разбитав двух местах, ребра поломаны, бедняга не мог даже двигаться.

Он оказался человеком большого терпения. Это был ученый, адепт древних знаний, буддист, хотя невежды и называли егошаманом.

Две недели мы пробыли у Дарьи. Она была настолько обворожительной и соблазнительной женщиной, что совратила меняв ту же ночь. Дарья была моей первой женщиной. Оказалось, чтоона любила меня, потому и искала всюду. Не так-то легко понятьженщин! Из города она принесла новости о том, что во всем городе страшная паника, и что меня ищут, все только и говорято Серафиме, и о том, что раз он появился, то полицейским придется плохо.

Ученого звали Хайду. Родом он был из народа уйгуров, которые проживают в западном Китае. Я сам пришел в дом, где он гостил, и забрал все его вещи. Нам больше нельзя было задерживаться в Бийске. Он попросил меня проводить его в Китай, так какв таком состоянии он не смог бы один добраться до дома. Я проводил его, и эти проводы затянулись на двадцать лет. Сначала онотвел меня в монастырь в горах Тянь-Шаня, где он сам когда-тоучился. Там я остался на три года. Он сам занимался моим образованием. Потом мы вместе отправились на юг в горы Гиндукуша, там мы пробыли шесть лет в одном древнейшем братстве. Потоммы побывали в Афганистане, Индии, Кашмире и вернулись обратно в Китай. Рядом с ним, передо мнойбыли открыты дверивсех монастырей. Я научился китайскому, уйгурскому, монгольскому, хинди и санскриту. Я получил много тайных знаний, которые вот и сейчас удивляют тебя.

Серафим все еще продолжал рассказывать о своих приключениях, когда вдруг мои мысли унесли меня куда-то вдаль. Потомя вновь задумался над именем ребенка. И также мгновенноя опомнился, и пришел в себя. Серафим сидел молча, он ничегоне рассказывал, он прекрасно понял, что мыслями я был в другомместе, и потому замолчал. Он ждал, потом спросил, что меня беспокоит. Мне стало неловко, и я признался, о чем думал. «Этоя знаю, – сказал он, – может быть, тебя беспокоит что-нибудьдругое?»

– Да нет, Серафим, я просто обещал Алене придумать имя, ноничего интересного на ум не приходит. Хочу, чтобы у него былонеобычное имя, может вы посоветуете мне что-нибудь?

Он был доволен и улыбался.

– Ну ладно, я тебе еще одну историю расскажу, а потом ты самбудешь думать.

– Слушаю вас, Серафим. А потом доскажите и Вашу историю. – Он согласился и помолчал некоторое время. – Имя многое определяет в жизни человека, но, в первую очередь – его судьбу. Еслиобраз жизни самого человека и его внутренняя энергия соответствуют имени человека и все это находится в гармонии, такой человек действительно будет и сильным, с необычной судьбой. Вот я тебе рассказывал, что жил с уйгурами в монастыре, – я кивнул головой в знак того, что помню. – Вот в этом монастыре я слышал такую легенду. Оказывается, когда-то, древние предки этих уйгуров заболели какой-то болезнью, больше половины их вымерло, их каган и вся его семья тоже погибли. Никто из живущих вокруг народов не приближался к ним, и они не подпускали никого к себе. Они были обречены на вымирание. Неожиданно появился один странный человек, который не был похож на азиата. По описанию, в отличие от китайцев и монголов он носил бороду и усы, как ты. Я думаю, он должен был быть кавказцем, возможно, и древний колх. Одет он был в длинную рясу, и вязаные сапожки, подшитые на подошвекожей, что было непривычным для них. Звали его Гора Иагора. Он всех вылечил от этой болезни, как говорят, одним прикосновением руки. Этот Гора излечил всех своим словом и внушением. Потом сказал всему народу: «До кого сможете донести эту весть, передайте всем, что Гора Иагора наказал вам: Живите с умом, довольствуйтесь тем, что дал вам Господь, и вы излечитесь.» Эта весть мгновенно разнеслась повсюду, и действительно, все, до кого дошел этот слух, спаслись.» Люди вздохнули с облегчением, жизнь вернулась в свое привычное русло. Гора обожествили, на него молились. Вскоре они создали сильное государство. Соседствующие с ними народы назвали их Иагорами. Прошло время, и их название претерпело изменение, они себя и сейчас называют уйгурами. У них в горах надолго сохранилось имя Гора. Вот я и думаю, что вашему сыну и моему внуку подойдет имя Гора Иагора. Я воспитаю из него ученого человека и целителя. Он будет покровительствовать многим, его будут любить. В том, кто наречен двумя именами, живут два человека. Один из них неудержимый, бушующий, в постоянных приключениях и поисках, а второй – разумный и трудолюбивый, любящий Бога и людей. Эти два человека дополняют и облагораживают друг друга. Такой человек всегда отличается от других. Ты подумай о том, что я тебе сказал. Я же продолжу свою историю.