Текст книги "Потерянные страницы"
Автор книги: Мераб Ратишвили
Жанр: Приключения: прочее, Приключения
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Сандро Амиреджиби
Я уже и не помню сколько десятков лет прошло с тех пор, как я впервые задумался над этим вопросом. Я, вроде бы, и нашел путь его решения, но время и обстоятельства полностью разнеслив пух и прах найденный мною ответ. Наверное, потому, что воображение и мысли человека формируются обстоятельствами и внутренним духовным состоянием. А, в случае их изменения, ранее найденные, обдуманные и осмысленные ответы приходятв противоречие с новой действительностью. Вы, может быть, и удивитесь, но я часто думал о своем зачатии. Кто-то наверняка скажет, а если не скажет, то навернякаподумает: и как об этом можно думать, и что это может дать? Воля ваша, но я вовсе так не считаю. По-вашему, я думаю о биологическом процессе, какая клетка и когда оплодотворила другую. Нет, это действительно мне неинтересно. Как оказалось, мой отец был абреком и, естественно, он бы не стал посылать сватов замужней женщине. Но тогда, как это случилось, где они познакомились? А может быть, они и раньше были знакомы, или он ворвался к ней в дом и изнасиловал ее? Быть может, он ее где-то поджидал – в лесу или на кукурузном поле? Неужели насиловал? А может, она сама отдалась? Возможно, вы спросите, какое это имеет значение. Я постараюсь объяснить. Если это происходит насильственно, без любви, то от этого часто на свет появляются не те люди, что нужны стране. Если это дело хоть с одной стороны подкреплено чувствами, то это еще ничего. Но если обе стороны связаны между собой пылкой любовью, то на свет явится именно такой человек, который будет полезен и стране, и человечеству. Ведь о таких вещах не спросишь у родителей, они тоже постесняются говорить с детьми об этом. Поэтому, если человек подумает об этом основательно, то по своему поведению, направлению мыслей, характеру и наблюдательности сможет догадаться, как это могло случиться – с любовью и нежностью или насильственно, и лишь с животной страстью. Где это случилось: в теплой постели, или где-то под деревом, в засыпанном листвой лесу, или может быть на пашне, под стогом сена, или на берегу реки, а, возможно, под журчание ручейка? Ненадо исключать и того, что, как рядовое событие, все это происходило в постели, что мужчины часто называют исполнением своего супружеского долга. Если это так, то потому и ходит половина мира отупевшей массой, – как расплата за долг.
Почему я думаю обо всем этом Да потому, что хочу разгадать, что такого сделали мои родители тогда, что на мою долю выпала такая жизнь и такой странный характер. Хочу понять и то, чего во мне больше – отцовского или материнского. Подсознание всегда подскажет нужное, да так, что ты и не догадаешься, почему в тебе зародилась эта мысль, и почему ты действовал таким образом, а не иначе. Пройдет время и лишь потом станет ясным, что, оказывается, ты делал, думал, и даже действовал правильно. Это именно то подсознательное, что идет от родителей, и что заставляет нас повторять их мысли, а часто, и действия. Может быть поиному упакованное, но все же именно то, что идет от них. Всю жизнь за мной тянулись их мысли и действия, и почему должно быть удивительно, что это заставляет человека задуматься. Я хочу рассказать вам о том, как началась моя новая жизнь, как увлекли меня раздумья после встречи с Лидией. Возможно, именно эти мысли и спасли меня от тех мук и переживаний, которые сопровождали меня повсюду после того, как я убил своего отца. Я очень часто думал о ней. Но если подумать честно, где она, и где я. Она ведь была на десять лет старше меня, но я думал о ней, и даже очень много. И что удивительного в том, что мужчина думает о такой женщине, а юноша тем более. Где я мог видеть такую женщину, да к тому же в такой обстановке и так близко. И вообще, до того я никогда никого не видел, кто бы так глубоко запал в мое сердце.
Мечты, которые все еще были у деревенского мальчика, отошли куда-то на задний план, и их место заняли совсем другие. Мечты о Лидии были самыми цветными, нежными и благоухающими. Разве мечты о женщине позор для маленького мальчика? Именно такие мечты и формируют мужское мышление и свойства, его характер и действия. Мечты о женщине влекут за собой и другие мечты, которые освещают непроходимые, извилистые тропинки жизни. Со временем эта первая картинка теряет с свою яркость, и ее место занимает другая, вставленная в рамку с болеечеткими контурами, на которой видно все, о чем когда-либо думал или мечтал человек. Вот так отчетливо я видел картину моей мечты, на переднем плане которой были мы с Лидией. В моих мыслях слились воедино путь, пройденный от моей деревни додеревни Пластунки, а оттуда до Петербурга, и женщина, так эмоционально воспринятая мною. Я стал по новому воспринимать мир вокруг себя, во мне происходила переоценка и обновление. По новому увиденное и опознанное влекло за собой и новые фантазии и мечты. Если бы не так, то те удручающие черные и серые цвета, которые полностью завладели мной и тяготили душу, повалили бы на землю и раздавили бы меня. Именноэто воображение и светлые мысли о ней спасли меня. Самым светлым и красивым из них была Лидия. Я должен быть благодарен встрече с ней за то, что не затерялся в самом себе, не утонул в омуте страданий и горя. Страшные воспоминания, словно сильный поток, иногда накрывали меня, и я даже не знал, почему так происходит, в чем была причина всего этого. Эта лавина целиком уносила меня и превращала в большой сгусток грусти. Неожиданно эти объятые мраком мысли прорезал слабый светлый луч, который постепенно нарастал и влек за собой, во всей ее красе, эту чудную женщину. Она полностью заполнила это темное пространство и осветила его своей нежной улыбкой. Когда все ребята в училище вспоминали девушек своей мечты, живущих по соседству, илис которыми они случайно были знакомы, я думал о Лидии. Вполне оправдано было и то, что они рассказывали о том, чего никогда не говорили и не делали, но с нетерпением делились с нами своими фантазиями: эти красивые и выдуманные истории нужны были для того, чтобы разбудить фантазии остальных ребят тоже. Я всегда был сдержан, никогда не рассказывал о женщинах, да и о комя мог рассказать, разве я мог выдать свои мысли и мечты о женщине на десять лет старше меня? Когда перед сном в казарме гасили свет, в темноте все лежали с широко открытыми глазами, и как можно было заставить уснуть эти взволнованные души. Наверно на потолке они видели их изображения, плод своей фантазии, выдуманную, созданную в своем воображении картину. Я же в это время думал о Лидии, о конкретной женщине, но все же недосягаемой. Я думал и переживал при мысли о том, что вдругона от кого-нибудь узнает, что я убийца своего отца. Я боялся, что тогда эта женщина станет для меня еще более недоступной, и я потеряю ее навсегда. Через некоторое время эти мысли все же уходили куда-то, и я оставался с единственной надеждой, что ей неоткуда узнать об этом. Если она случайно и встретит моего дядю, то зачем ему говорить о совершенном мною преступлении. Выставлять напоказ наши семейные дела никак не входило в его интересы. После этого мне становилось спокойнее, и я уже думал о нашей следующей встрече, о том, как я коснусь ее руки и поцелую ее. Я знал, что она похвалит меня: молодец, что ты учишься хорошим манерам общения с женщинами. Сколько раз я ласкал еев своих мечтах, сколько раз во мне закипало все, кто может сосчитать это. Наверно на моем лице были написаны все мои мысли и мечты. Тогда мы все находились в одинаковом состоянии. Мой переходный возраст прошел вместе с Лидией. Я столько думал о ней, что мои мысли дошли до неё и она почувствовала это.
Стоял месяц ноябрь, двадцать девятого числа субботний день совпал с днем моего рождения. В этот день отмечали какой-то праздник, но нас не отпускали в «увольнение». Было обидно, что стояла хорошая погода, наконец-то с Балтийского моря подул ветер и разогнал тяжелые свинцовые тучи, после бессолнечной осени и продолжительных дождей небо прояснилось. Юноши, подобно встрепенувшимся птицам, не могли найти себе места. Мы заходили то в казармы, то в спортзал, потом заглядывали в манеж, но ничего нас не привлекало, а так хотелось занятьсячем-нибудь приятным. В тот день книгу никто и видеть не хотел. Я шел в столовую, когда меня вызвали и сказали, что до вечера меня отпускают в увольнение. Это очень удивило меня, и я подумал, что это, наверное, ошибка, но кроме меня с фамилией Амиреджиби там больше никого не было. Мне сказали, что на подготовку десять минут, и что меня ждут на вахте. Я так побежал, что моя тень осталось на месте. Собирался впопыхах и думал: кто же мог прийти за мной? Может, дядя пришел или капитан Тонконогов? В тот день никого не выпускали, мне позволили выходить, то я и подумал о дяде. Про себя же я решил, что, раз меня отпускают всего лишь до вечера, значит, дяде не смогли отказать.
Когда на вахте я увидел Лидию, то от волнения у меня огромный ком подкатил к горлу, в глазах потемнело, а сердце так и рвалось выскочить из груди. Я покраснел от радости и неожиданности, именно так, как краснеет благородный человек, когда его застанут за чем-то врасплох. Да, именно благородный, а то кто сегодня краснеет от чего-нибудь. Такой встречи, о которой я мечтал – с поцелуем ручки, у меня не получилось, так как сразу же после того, как я приблизился к ней, она обняла меня и прижалась ко мне. И без того взволнованный, я стоял со слезами радости на глазах и мне показалось, что она прослезилась тоже. Потом она посмотрела на меня своими очаровательными глазами, и мы некоторое время вот так и смотрели друг другу в глаза, потом я отвел взгляд, мне было стыдно, но не от слез, скорее всего, я стыдился своего взгляда. Мы сели в фаэтон, она прикрыла мои колени пледом, я сопротивлялся, мне было неудобно, но она даже слушать не хотела: мол, холодно, а дорога длинная. Обращалась она со мной как родная мать, и мне стало неловко еще больше от того, что у меня были совсем другиефантазии в отношении нее.
Я уже сказал, что в тот день мне исполнилось семнадцать. Я заметно подрос со времени нашей первой встречи и был на голову выше нее. Хорошо, что за несколько дней до того мне выдали новый мундир, и он хорошо сидел на мне. Я думал о таком, о чем я раньше и не подумал бы. Я так хотел, чтобы я ей понравился как мужчина, а не как маленький мальчик, на которого смотрят как на сына или младшего брата.
Весь мой опыт в женском вопросе ограничивался несколькими книгами, и к тому же очень пуританскими, а еще сказками, рассказанными ребятами или приукрашенной правдой, а то и вовсе фантазией. Лидия взяла мою руку, и она оказалась в ее ладонях. У нее были теплые и очень нежные руки. Я никогда в жизни не прикасался к таким рукам. Я был взволнован, она меня о чем-то спрашивала, но я не слышал ничего, я даже ответа нормального дать не мог. Она смеялась и переводила разговор на другие темы. Постепенно я успокоился, и она почувствовала это. Обо мне она уже ничего не спрашивала и лишь указывала на здания, объясняя, где что находится, ведь я не знал города, за эти два года я всего лишь несколько раз выходил за стены училища. Даже летние каникулы я провел в школе, помогал на манеже и в конюшне. И только на одну неделю забрал меня дядя, и то на дачу за Петербургом. Поэтому я с большим интересом слушал ее, когда она объясняла мне где находится театр, а где музей или салон известного художника. Я чувствовал, что искусство интересовало ее больше всего. Поэтому, когда мы выехали на Литейный, она мне пересказала все спектакли того театра, на который она мне указала. Из тех фамилий, которые она мне перечислила, знакомыми были всего две, об остальных я даже и не слышал, еще две или три фамилии были похожими на те, о которых я слышал в училище краем уха.
Мы приехали к ней домой. Когда я немного освоился, он еще больше мне понравился. Лидия сказала, что сегодня она испекла для меня пирог, но ни словом не сказала о том, что знает о моем дне рождения. Потом сказала: «Пока я накрою на стол, иди в ванную и искупайся хорошенько.». Видно от меня все же разило запахом конюшни. Она взяла меня за руку и отвела в ванную, которая была похожа на музей, положила передо мной новое белье и сказала, что это она приготовила для меня. Сначала я, было, отказался, но она настаивала: «Хоть на какое-то время почувствуй себя гражданским лицом. Если хочешь, я потру тебе спину.» От этого предложения у меня чуть сердце не остановилось, и я тут же отказался. Она долго смеялась, когда я закрылся в ванной. Потом мне все равно пришлось открыть дверь, так как она строго сказала: – Не упрямься, дикаренок! – Да, она так и сказала: «дикаренок…». Она налила мне воду, намылила голову французским мылом и сказала, что во всем училище такого хорошего запаха не будет даже у лошадей, не то что у кого-нибудь еще. Тогда я не смог понять этого юмора. Она вспенила мыло и потерла меня. Я стоял к ней спиной и был в таком смятении, что вы и представить себе не можете. От стыда я никак не смог бы повернуться к ней лицом, да и срамник не давал мне такой возможности. Когда она еще раз попросила меня повернуться, я сел в воду и ответил, что остальное сделаю сам. Лидия со смехом вышла из ванной. Она смеялась очень красиво. Я уже не знал, кто я был для нее или кем она была для меня.
Когда я вышел из ванной, в гостиной играл граммофон. На стене висело большое зеркало. Она вошла в комнату именно тогда, когда я посмотрел на себя в зеркало и увидел свое разрумяненное лицо, поставила что-то на стол и сказала: «Вот сейчас ты настоящий гусар, покоритель женских сердец.» Она погладила меня по голове и сказала: Совсем скоро ты станешь настоящим мужчиной.
В тот день я впервые увидел торт с зажженными свечами, горели семнадцать свечей, и в моей жизни впервые случилосьто, что я задул их. Тогда я не догадался, откуда она могла знать, что у меня был день рождения, потом я долго думал об этом… Когда я погасил свечи, она сказала мне, что это и мой дом. Она взяла меня за руку и повела в маленькую комнату и сказала: Вот, это твоя кровать, когда тебе будет нужно, или когда ты сможешь, знай, что снаружи над дверью, между стеной и дверной рамой, имеется тайная ниша, и там всегда будет лежать твой ключ.
Как мне сказать, как описать, передать или выразить все то, что я переживал тогда, на это у меня не хватит никаких слов. Я страстно любил Лидию, больше собственной жизни и больше всей вселенной, но я не знал, как я ее любил, как женщину или…
Николай Шитовец
Его Сиятельству
Графу Игорю Дмитриевичу
Ваше Сиятельство, приветствую Вас от всего сердца и надеюсь, что Вы простите меня за то, что я долгое время не мог проявить должного внимания к Вашему Сиятельству. Я не нахожу этому оправдания, несмотря на то, что создавшиеся обстоятельства, да и настроение не давали мне возможности изложить свои соображения на бумаге. Возможно, я вызвал Ваше справедливое негодование, которое я полностью приму и разделю, но Вы должны простить меня, так как перемены, осуществленные в нашемминистерстве и департаменте больше похожи на беспомощные попытки преодоления хаоса. Мой неустанный и бескорыстный труд и усилиямногих достойных коллег не дают даже малейших результатов в улучшении создавшегося в Империи положения. Такое начало моего скромного письма обусловлено лишь тем, что у меня давно возникло желание послать все к черту (извините за такое высказывание) и уйти со службы. Шаг, сделанный Вами восемь лет назад, навсегда останется для меня примером.
На днях мне довелось ознакомиться со статистическими данными о кадровой политике министерства внутренних дел и, исходя из этого, с общей обстановкой в Империи. Признаюсь, что это подействовало на меня угнетающе. С 1900 года, в течение неполных двенадцати лет сменились восемь министров и двадцать шесть товарищей министров, Департаменте полиции – десять начальников и двадцать пять заместителей. Та же картина в Главном Управлении жандармерии, где сменились девять руководителей, и столько же начальников корпуса жандармерии. А заместителей и сотрудников столько, что не стану утомлять Вас их перечислением. Самыми стабильными оказались начальники Штаба жандармерии: до сегодняшнего дня сменился всего лишь третий начальник. Хочу доложить Вам, что у множества назначенных и освобожденных от должности лиц не было профессионального образования, соответствующего занимаемой должности, В лучшем случае у них было общее военное образование, никакого опыта службы в разведке и контрразведке. Чаще всего они имели лишь юридическое образование, чего явно не достаточно для такого дела.
За это время сменились четыре Председателя Правительства, один был убит. Убиты три министра внутренних дел: Сипягин Дмитрий Сергеевич; Плеве Вячеслав Константинович; Столыпин Петр Аркадьевич, он же Председатель Правительства. Было убито девять тысяч жандармов, среди них 350 высокопоставленных чинов. Расстреляны, повешены или убиты при оказании сопротивления двадцать три тысячи революционеров и сочувствующих им лиц. Это скрытая гражданская война, и конца ей не видно.
Ваше Сиятельство, я знаю, что пишу Вам неприятные вещи, но факт остается фактом. Если закрывать на это глаза, то ни к чему хорошему это не приведет. Самым же страшным является то, что никто не пытается сделать выводы из того, какой результат принесла Империи нынешняя внутренняя политика, а также кадровая политика, существующая в этой обстановке в министерстве Внутренних Дел. Все указывает на то, что эта печальная статистика еще больше ухудшится. Уже совершенно ясно, что джинна выпустили из бутылки, одели, накормили, обеспечили финансами, дали в руки оружие и даже не забыли дать права голосованияв Думе. Потом кое-кто спросит: А есть ли у нашей Империи полиция и профессиональные кадры, и они будут совершенно правы. Но за всем этим скрываются не только кадровые проблемы…
«Что-то прогнило в этом королевстве». Должен доложить, что после смерти Петра Аркадьевича у меня возникло желание оставить службу, переехать жить в Грузию, и поселиться где-нибудь поблизости от Вас. Мое желание обусловлено еще и тем, что я уже не уверен, что кто-нибудь полноценно заменит Петра Аркадьевича, и сможет сохранить Империю единой. Страна осиротела, дорогой граф! Я чувствую запах катастрофы и очень прошу Ваше Сиятельство, не сочтите это за панику. В том, что катастрофа неминуема, я еще раз убедился несколько дней тому назад, когда Александра Александровича Макарова, действительно профессионала своего дела и верного Империи человека, освободили от должности министра. Вы его хорошо знали, с самого начала высоко ценили его. Прошу прощения за столь тяжелые умозаключения, но я постоянно думаю о том, почему мы до этого дошли.
Хочу коротко рассказать о Вашем воспитаннике и протеже, и моем друге тоже.
Дорогой граф! Вам хорошо известно, что Ваш ученик всегда держится далеко от интриг. Он не изменил своим принципам и после того, как переехал в Петербург. Но в нашем Департаменте это вызвало определенное волнение некоторых противоборствующих групп, так как и до этого им хорошо было известно, с кем они имели дело, и с кем им придется вступать в прения, поэтому, это волнение их объединило против одной цели. Вам хорошо известно, что человека, который, формально или нет, не входит ни в одну из групп, не любят, так как боятся его. И второе: человек, которого перевели с национальной периферии, каким бы верным слугой трона и Империи он ни был, все же он всегда остается инородцем.
Удивительно, но я несколько раз был свидетелем таких ситуаций, когда объединенные в одну группу подхалимы и интриганы со стажем, которые в течение многих лет сохраняют свои должности в министерстве, при подстрекательстве конкретных людей, прямо на заседании коллегии попытались высказать претензиив его адрес. На этом заседании в полном составе присутствовали руководители министерства и департамента. Я уже знал от Вас, что ему не свойственно оправдываться, это я помнил и по нашей совместной работе. Вы всегда говорили: «Уж если это будет необходимо, то у него имеются несравненные способности сделать это.» В этом я с вами действительно согласен, так как я еще раз убедился в этом сам. Но то, свидетелем чего я стал, превзошло все мои ожидания. После его тонкого и аргументированного выступления, нападающие на него выглядели полными ничтожествами; они предстали как некомпетентные и совершенно невежественные лица, несоответствующие своим званиям, должностям и обязанностям. И сделал он это так умело, что в своем выступлении не промолвил ни одного слова против них. Министр остался доволен и смеялся… (несколько страниц письма зачеркнуты).
После этого случая все еще раз убедились, что прозвище «Муза Сатаны», которое давно уже закрепилось за ним, больше указывало на его достоинства и способности, чем на его недостатки, как это пытались представить его враги. Видимо, это прозвище было отчасти результатом его крещения Сахновым, который задолго до своей отставки упоминал его, как «Сатану». Потом и другие подхватили это прозвище. Новое же прозвище являлось производным старого, так как кто-то увидел в нём псевдоним его профессиональной деятельности, который читался как «Муза». Отсюда и пошло это прозвище. Сначала его за спиной в насмешку называли «Муза» (здесь это любят делать, Вам это хорошо известно), потом его назвали «Муза графа», в этом случае (прошу прощения), они затронули Вас, а сейчас его называют «Муза Сатаны». Он и сам знает об этом, и это даже несколько веселит его. Более того: в сознание тех, которые сговорились и называют его этим прозвищем, он своим прозорливым умом и действиями утверждает веру в то, что он вполне заслуженно носит это имя.
Вам известно, что после того, как меня из управления перевели руководителем канцелярии министра, чем я обязан и моему другу, через мои руки проходила вся информация. Благодаря этому, от меня не ускользали ни беседы, ни те интриги, которые плелись в министерстве и департаменте. Создавалось такое впечатление, будто наш гроссмейстер попал на турнир перворазрядников, но, чтобы не сделать им больно, играет вдолгую и не заканчивает партию в три хода. Это касается почти всех, кто на сегодня остался в министерстве или департаменте. Я заметил, что он очень охладел и потерял интерес к этой работе после убийства Петра Аркадьевича. До меня дошли слухи о том, что у него состоялась тайная встреча с Его Величеством, и на этой встрече речь шла об этом убийстве. Насколько мне известно, он указал на конкретные лица, которые содействовали или были непосредственно замешаны в этом деле, но ответа он так и не получил. Я заметил, что именно после этого он и изменился очень, и его состояние все время ухудшается. Он стал очень замкнут.
Дорогой граф, Вы знаете, что мы и здесь остаемся друзьями, нас многое связывает, в том числе и наша старая служба в Тифлисе, и Ваше имя. Мы оба считаем себя Вашими учениками, совершенно искренне и справедливо. Я сообщаю Вам, что, несмотря на такое настроение, он не спешит ни выносить каких-либо заключений, ни предпринимать каких-либо шагов. Вам известно, что Муза никогда не спешит, вот и сейчас он остается верным своим принципам, а может быть и намного больше, чем прежде. Я сказал, что он не спешит, но своё дело он всегда завершает в назначенное время. Создается такое впечатление, как будто именно тогда и осуществляется то, чего требует дело. Я часто думал и о том, что он либо связан с чем-то мистическим, или уж больно удачлив. Я вам не сказал, что вскоре после того, как его перевелив Департамент жандармерии (в Петербурге), распространилась информация об осуществленный им операции: как удалось нейтрализовать его брата – разбойника. Сразу же возникло неоднозначное отношение к этому делу и к нему лично. Его «доброжелатели», которые до того спекулировали именно этим вопросом, после этого стали утверждать противоположное. Они распространили новую пакость, создавая отрицательное отношение к нему. – Собственного брата убил руками племянника – говорят они. Ходят и болтают, что это высшее проявление безнравственности, что на службе Трона не должны находиться такие сотрудники, что подобные люди могут принести стране только зло. Эти разговоры подхватили даже такие люди, которые не имеют никакого представления о нравственности и морали, и ради достижения своих целей способны подписаться на все. О нарушении закона и правил игры уже и говорить не приходится, они и глазом не моргнут при этом. Вам хорошо известно, что эти люди все оправдывают верностью Трону и службе. Думаю, что их такая реакция была вызвана другим. Наверное, подсознание им подсказало, что на игровом поле появился более умный и намного более изощренный негодяй, чем они сами, и от этого их бросило в жар. Их попытки, скорее, похожи на писк испуганных крыс: помогите, гибнем.
Вам хорошо известно, что в течение двадцати лет, с тех пор, как брат Музы стал разбойником, о нем много слышали в Москве и Петербурге. И тогда, да и сейчас существуют истинно профессиональные полицейские, которые не сомневаются в его способностях и несравненном чутье. У некоторых из них даже возникли к нему скрытые симпатии. Думаю, особенно после того, как они убедились, что, несмотря на совершенные им тяжкие преступления, этот разбойник никогда не выходил за рамки нравственности. Среди нас тоже есть немало таких, кто хорошо отличает нравственность от безнравственности. Да разве много мы знаем таких полицейских или жандармов, которым нравятся их агенты? Но в число таких не входят те, что борются с Музой.
Муза считает себя творцом трагического конца своего брата, но при этом он не видит себя победителем. Случившееся он переживает до глубины души. В тоже время, трагический путь злополучной жизни своего брата он приписывает только Сахнову. Говоря по чести, это обстоятельство, действительно, было полностью виной его высокомерия и непрофессионализма. Об этом знаем мы все. Когда он это осознал, у него возникла реальная ненависть к Сахнову. Если раньше он считал его баловнем судьбы, высокомерным человеком с ограниченными умственными возможностями, то сейчас к нему и ко всему его роду у него появилась совершенно иная, и глубокая ненависть. Я уверен, что об их будущем «Муза Сатаны» позаботится с особой тщательностью. Я лично и ломаного гроша не дал бы за их благополучное будущее. Вам известно, дорогой граф, что прозвище часто определяет отношение к человеку, даже если в лицо его и не именуют этим прозвищем. Кроме того, само прозвище оказывает влияние на его владельца, на формирование философии его жизни, оно даже формирует вектор его действия. Если сегодня он даже и не пожелает быть «Музой Сатаны», то все равно не сможет освободиться от этого, так как, кроме сознания, еще и подсознание определяет его мышление и вытекающие отсюда действия. Более того, он по своей собственной воле может устроить свою жизнь в соответствии со своим прозвищем. Именно поэтому я и уверен, что теперь его подсознание диктует ему действия против Сахнова и его рода, и он действует так, как это диктует философия его прозвища. Бедняга Сахнов.
Ваше Сиятельство, мое такое понимание и вывод, тоже являются своего рода пересказом Вашей теории, в основу которой легли неоднократные откровенные беседы с Музой. Это позволило мне ясно увидеть его сегодняшнее духовное состояние и причины потери интереса к службе.
Когда-то им самим сформированное мировоззрение, которое полностью было приспособлено к добросовестному служению государству, в частности, было направлено на упрочение Трона и Империи, и которое должно было принести пользу его Родине, это его мировоззрение претерпевает крах. После того, как его перевели в Петербург, он отчетливее увидел, что представляют для режима самодержавия искусственно пришитые территории и их народы. Оценку того, что он видел во время службы в Грузии, он считал недостатком точки зрения периферийного мышления. Поэтому там, в Грузии, он старался преградить путь таким мыслям, чтобы они не мешали его честной службе. Однажды, в ходе нашего разговора он откровенно сказал мне: «Раньше я думал, чтосейчас для нашей страны настал такой этап, когда для ее физического спасения необходимо находиться под покровительством великой Российской Империи. Всякие искусственные попытки освободиться от этого покровительства принесут только вред. Я спокойно смотрел на такие характерные для империи проявления внутренней политики, как ущемление независимости национального языка, культуры и религии колоний, отказ от традиций и так далее. Почему-то я был совершенно уверен, что империя не смогла бы достичь этого в Грузии.» В подтверждение сказанного он привел много аргументов.
Граф, Ваше Сиятельство! Его беседы и настроение заставили меня сильно задуматься. Хочу признаться, что я поспешил отложить все дела и написать Вам это письмо, лишь потому, что виделся с ним на днях. Мне показалось, что он очень изменился, похудел, глаза запали, он стал очень угрюмым, таким я не видел его никогда. Мы долго беседовали, потом он откровенно сказал:
«Я боролся со своим братом так же, как и с «чужими». Стереотип, существующий в нашей работе, как отражение общей государственной политики делящей всех на «своих» и «чужих», теперь коснулось уже моего народа и моей семьи лично. Еще до нашего примирения мой брат знал, что я ставил ему ловушки, но он не показывал этого, он не выразил этого ни словом, ни действием. И после того, как во второй раз стал абреком, он знал, что все пакости вокруг него были делом моих рук, я превратил его доброжелателей в его врагов, и та клевета, которая сопровождала его повсюду, тоже творилась мною. Он знал, что те, с одной извилинойв мозгу, были неспособны додуматься до этого. И здесь он не проявил своей обиды. И даже когда мы встретились в семье, то и там он не дал мне почувствовать ничего плохого, да и потом тоже. Возможно и перед смертью он не произнес ни одного слова против меня. Какие нервы, терпение и воля таились в этом человеке. И как я теперь выгляжу перед ним, или перед людьми… И был ли я достоин называться его братом? Нет, Святым нет, но одно время люди его называли Ангелом-Хранителем, пока наше вероломство не перешло через все границы и пока мы не засеяли колючим кустарником все вокруг него. Меня же назвали «Апостолом Сатаны», «Дядей Сатаны», а сейчас за спиной меня называют уже и «Музой Сатаны». Его – Ангелом, а меня – Сатаной и еще хуже. Хотя, Сатана тоже ангел, но падший. И пострадавшим являюсь больше я, чем онтак какя испытал больше моральной, духовной и физической боли, рушится моя карьера и мои цели, ради достижения которых я пожертвовал всем и всеми. Я все время хотел понять, где проходит грань моих возможностей, но душа не дала мне возможности продолжить, и вот сейчас я стою на грани, дальше этого я не вижу ничего. Сейчас я мчусь лишь по инерции. Безнравственность, которая осуществлялась моими руками ради служебного положения и карьеры, является лишь проявлением моего духовного и нравственного падения. Это не произошло сразу и неожиданно, и проявилось лишь то, что в течение многолетней внутренней борьбы набирало во мне силы, и что окончательно подавило во мне всё нравственное, на чем построен внутренний мир человека. Я должен быть готов к тому, что судьба должным образом отплатит мне, и я уже готов к этому. Если те же люди, кого я считаю «своими» лишь потому, что они самоотверженно служат Империи, считают мой народ «чужим», тогда кому и чему я отдаю себя и своё служение? Меня так увлекла преданность моему долгу, что не только преступники, но и мой народ оказался в рядах «чужих». Поэтому настало время принять решение и сделать ответственный шаг. – Он долго молчал после этих слов, а потом добавил: Какое было бы счастье, если кто-нибудь из эсеров бросил бомбу в мой экипаж, и я погиб бы на службе.»
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
