Текст книги "Похождения Трусливой Львицы, или Искусство жить, которому можно научиться"

Воскресенье. Бабушка – «профессиональный больной»

Неделю назад бабушка с сердечным приступом попала в реанимацию. Сейчас лежит уже в обычной кардиологии. Все, как и положено, стоят перед ней по стойке «смирно», а она царственными жестами продолжает отдавать распоряжения. Я не сомневаюсь, что ее болезнь и страдания искренни. Но причина их – невроз (хоть я и не имею право ставить диагнозы). Бабушка к своим болезням всегда подходила профессионально. Кстати, на известие о том, что она была практически при смерти, я отреагировала как на очередной ее фокус, может, даже с долей раздражения. Зато мама на это событие выдала свою типичную истерику с жутким двухдневным ревом, во время которой не могла ни что-либо делать, ни соображать, только ежеминутно пытала лечащих врачей о состоянии бабки. А когда мужу чудом удалось увести ее из-под дверей больничной палаты, то бедная моя мамочка, в которой я узнаю себя, в два часа ночи затащила его в церковь, где они купили двадцать свечей, раздали кучу денег на всякие пожертвования, и мама читала по совету какой-то бабки молитвы около часа.

И я в который раз задалась вопросом: что будет с мамочкой, когда бабушка умрет? Одна надежда, что от ее проблем меня избавит ее муж.

После подсчета итогов по основной работе у меня образовалась приятная сумма денег, часть которых, чтобы «откупиться», я отвезла в Шахты. Сказала о деньгах и маме, и бабушке, а в руки отдала маминому мужу: несмотря на свой алкоголизм, он самый из них здравомыслящий. И опять убедилась в том, насколько моя мамочка не умеет разбираться в людях и обстоятельствах. Или в том, в каком семейном аду недоверия друг другу они все живут. Первый ее вопрос, когда мы остались вдвоем: «А вдруг он присвоит деньги?» Бабушка вообще никому не доверяет. На деле же им стоит поучиться у него взаимовыручке, доверию к людям. Бросив работу, он три дня подряд таскал бабулю по реанимациям, платил нянькам и врачам, при этом пытаясь хоть как-то «собрать в кучу» рыдающую маму. А сейчас каждый день навещает ее, на что у него уходит по три часа. Бабушка после этого назвала его «сыном». А теперь мама задает мне такие вопросы! Написала, и до самой дошло, какую нагрузку он с нас снял, приняв ее на себя.

06.07.2001. Пятница. Мой дежурный приезд в гости

Приехала в Шахты. Сейчас являюсь свидетелем жуткого скандала между мамой и ее мужем. Поводом явилось то, что он напился, уснул в квартире и в течение двух часов не слышал наших звонков в дверь.

В этой обстановке я все еще плохо провожу прием объективации. Разболелась голова, я переживаю, что у меня такие родственники. Мне их жалко. А еще больше я расстраиваюсь от того, что у меня неустойчивая психика и я вернусь в то же состояние, что и они. Скандал со взаимными обвинениями длился три часа.

Мама с мужем скандалят каждый день. Поводом может послужить любая мелочь. Хороши оба. Я приняла решение при следующем их скандале, несмотря на свои планы, уехать сразу, сказав: «Мама и дядя Т., я вас обоих люблю, но в такой обстановке я не отдыхаю, а Валя нервничает. Поэтому мы уезжаем». А если они будут уговаривать, то с грустью и сожалением ответить: «Не буду ни объясняться, ни оправдываться, но мы уезжаем. Мы все обговорили раньше (а я их предупреждала, что в случае скандала уеду). Мое отношение к вам от этого не меняется». Это хороший ход. Ключевым должен быть тон: с грустью и сожалением.

Сегодня мама устроила жуткий скандал дочке своего мужа – девчонке 13 лет, и я сделала вывод, что мама своей нервозностью провоцирует и мужа, и его дочь на «зеркальное» к ней отношение. Мама цепляется за любой повод, чтобы устроить сцену. Девочку тоже зовут Валя. Она сама решила почистить ванну. Мама сказала, что она для этого взяла не ту щетку. Валя как человек, которого постоянно преследуют, начала маминым наставительным тоном обосновывать выбор щетки. Попутно указала маме на неаккуратность. Сцена, которую я специально пришла понаблюдать, длилась тридцать минут. Она была украшена топаньем ног, криками с брызжущей слюной (никакого преувеличения!) и несколькими ударами – мама била Валю, свою падчерицу. Глядя на затравленную Валю (а ростом она выше и меня, и мамы), я подумала, что скоро она начнет давать сдачу.

Мама мое присутствие расценила как поддержку. Увидев, что обе они плачут, я взяла свою трехлетнюю дочь и подошла к маме. Так как мой плановый отъезд и так состоится завтра, то я сказала так: «Мама, я тебя очень люблю, так же как и Валю, и дядю Т. Но обстоятельства складываются таким образом, что я постараюсь приезжать сюда как можно реже».

У мамы слезы вмиг кончились: «Ничего себе! Ты на День военно-морского флота не приедешь? Галя, извини меня, мы с Валей так больше не будем. Валя уже все поняла…» Она начала ходить за мной по пятам и объясняться.

– Мама, ты хочешь, чтобы я сейчас уехала?

– Нет.

– Тогда перестань меня преследовать!

Дальше я разговаривала тоном «как ни в чем не бывало», но гулять я ушла с обеими девочками.

Каждый эпизод последних трех месяцев моей жизни говорит о вреде избавительства, и я получаю непосредственное подтверждение тому, что за этим сразу следует и кара: я превращаюсь в жертву. Основная мысль совершенно логична: «Прежде всего надо стараться соблюдать свои личные интересы».

05.01.2002. Суббота. Антитезис на шантаж

Приехала мама с дочкой мужа на праздники. Я уже спланировала, чем они будут заниматься, когда я сбегу на работу. Мама с порога начала дарить мне ненужные в хозяйстве вещи, и я попросила ее не захламлять мою квартиру. На это она оскорбилась со словами: «Раз так, я собираюсь и уезжаю сразу же». Я с сожалением согласилась. Она еще порыдала, после чего ей полегчало. Больше уезжать не собиралась.

* * *

Была в Шахтах. Полдня выдержала без скандала, когда они покушались на мою территорию. Вечером – взорвалась. Очень грубо и жестко. И уехала.

* * *

18.03.2002. Понедельник

В общении со своими родственниками у меня наступил перелом, как будто какой-то ключик в душе повернулся. Все их жуткие склоки и перебранки, слезы бабушки и мамин напор (теперь, когда бабушка ослабела) впервые меня не злили и не раздражали, а веселили. Как сюжет из комедийного фильма.

27.09.04. Кульминация бабушкиного сценария

Мама привезла бабушку в областную больницу с гангреной ноги, начавшейся в результате диабета. Стоит вопрос об ампутации ступни.

Я была у них в субботу и воскресенье.

Внутри меня ничто не шелохнулось. То есть мне удалось объективироваться в той «чудесной» обстановке. Но резко заболела голова. Не пошла в сауну, как планировала. В воскресенье со второй половины дня тоже болела голова и сильно рвало. Состояние пышащего здоровья, которое было у меня в последние полгода, сменилось общей разбитостью и усталостью. Ныли все мышцы. Подкатывала тошнота, несмотря на то, что желудок и кишечник уже были промыты.

Днем мама позвонила в истерике: бабушку откачивали реаниматологи от сердечного приступа. Она чуть не умерла. Ногу, наверное, отрежут, она, мама, больше этого не выдержит… не выдержит!.. Не выдержит!!! Привычным голосом я на нее прикрикнула и четко дала инструкцию. Истерика вмиг кончилась, и мама уже спокойно попросила меня купить лекарство. Лекарство было куплено Колей на его деньги. Вечером он завез меня в больницу. В этот момент они обе (и мама и бабушка) улыбались. От бабушки я уже спокойно услышала об ампутации ноги и вопрос ко мне со страхом в голосе: «Галя, я отсюда вылезу?..» В голосе был страх смерти.

День у меня был бурный, насыщенный, дела потихоньку шли. От этого настроение было приподнятое, не было чувства безысходности и ненависти к родственникам. Не было острой головной боли. Мысленно я допускала жизнь и без ноги. И была в состоянии спокойно ответить: «С ногой или без ноги – выберешься. Купим тебе симпатичный протезик – будешь прыгать». Лицо у бабушки просветлело.

Бабушку сегодня прооперировали. Вместо трех пальцев на ноге ампутировали ногу выше колена. Утром о предстоящем мне позвонила мама и кричала в трубку, что бабушка не выдержит операции и может случиться ужасное! И тогда мама жить не будет и выбросится с 9-го этажа. Как хорошо я помню этот шантаж и эти манипуляции (а если точнее – вопли несчастной, неуверенной в себе, задавленной авторитетом властной матери, истеричной женщины)! Как страшно мне было от этих слов в детстве. В мои шесть лет, когда мама для меня была всем в жизни. Сейчас же именно их я и ждала услышать. Угрозы вызвали лишь холодность и легкое раздражение. Я сказала, чтобы мама или сейчас же выбрасывалась с 9-го этажа, или расходовала мое мобильное время по существенным поводам. Мама «выбрасываться» перестала тут же, и мы договорились о встрече вечером. После обеда она позвонила и сказала, что бабушку прооперировали. В этот момент я шла обедать. Представив, как хирурги ножом разрезают живое мясо и перерубают кости (интересно, чем?), ощутила брезгливость.

Представила себя на месте бабушки. А потом подумала, что даже в таком состоянии, умея и зная, как делать рекламу, можно работать. Что у нас на кафедре вуза 80-летний старик с одной деревянной ногой великолепно читал аналитическую геометрию. Ну и что – без ноги? Тем более сейчас, когда я чувствую свои успехи!

Несмотря на то что картинка разрезаемого живого мяса периодически всплывала перед глазами, я очень вкусно пообедала, а потом плодотворно потрудилась до 20:00. Вечером поехала к маме в больницу. Вспомнила сейчас ее вид и рассмеялась. Перепуганная, с вытаращенными глазами, но вполне вменяемая, без угроз и шантажа, она сидела на кровати, что-то писала. Вокруг был свинарник. Располневшая мама с очень симпатичным лицом и хорошей когда-то фигурой сидела в пропотевшем грязном платье. Простыни, с которых бабушку забрали в реанимацию, были испачканы кровью и мочой. На тумбочке стояла грязная посуда. В углу кровати лежало скомканное одеяло. И запах… Точнее – страшная вонь. Накатила легкая брезгливость, смешанная с жалостью. Мама смотрела на меня с надеждой (взгляд этот я помню с тех пор, как только повзрослела), что я пришла и все улажу.

Это то самое осуждение психологической слабости. То, что я осуждаю других за слабость, – обратная сторона того, что я чуть не сожрала саму себя за это состояние полгода назад. Ситуация усугубляется тем, что я – ее дочь. И во мне пока еще живет (или доживает) мамин сценарий беспомощной личности. И я боюсь быть похожей на нее, потому что сама (как это ни печально) осуждаю ее. Даже сейчас, в час ночи, в чистейшей квартире (которую я убрала, насмотревшись грязи в больнице), ничего более положительного, чем жалость, в моей душе не возникает. Хочется позвонить и сказать маме, что я ее люблю и еще что-нибудь теплое. Отлично знаю, что после эти слова откроют шлюз новому потоку жалоб и угроз самоубийства. Поэтому сдерживаюсь.

А что значат эта жалость и (не могу избавиться от этого слова) легкое презрение? То, что как только сильное психологическое состояние, которое я сейчас могу у себя констатировать, сменится слабостью (которая, конечно же, неизбежна), я с намного большей силой буду опять именно презирать себя. «Презирать» – какое эмоционально сильное и тяжелое слово!

Увы. Это пока так.

Возвращаюсь к посещению в больнице. Заставила маму свести расходы на лечение с доходами. Мысленно ужаснулась ее нерациональности, к которой была готова. Похвалила себя, что не дала себя вовлечь во всеобщую истерию с заниманием денег и рассовыванием их везде, где надо и не надо. Приготовилась к возможным материальным проблемам.

Потом мама договорилась, чтобы меня пропустили к бабушке в реанимацию. Бабушка не умирала. Выглядела так же, как и вчера, только была без ноги. Так же как и мама, сообщила, что лучше бы она умерла уже, так как случилось ужасное. Я в том же духе, что и маме, но тихим и мягким голосом сказала, что это всегда успеется, а случилось не «ужасное», а просто – ампутация ноги. Что я ее люблю и что мы закажем ей протез. Она моим словам обрадовалась. Мне захотелось ее обнять и сказать что-то ласковое, но тут она сначала сказала очередную гадость про маминого мужа и его дочь, а потом все-таки похвалила маму, тогда как вчера просто поносила ее, не признавая, что именно мама о ней постоянно заботится и не отходит ни на секунду.

Мама на мое предложение переночевать у меня отказалась: не сможет, мол, спать вдалеке от бабушки. Я на это облегченно вздохнула.

Бабушку отправили домой в Шахты умирать. Достаточно устойчиво веду себя и чувствую в ужасающей обстановке. Бабушка с отрезанной ногой, перенесенным инфарктом, скачущим давлением, пролежнями и вот-вот начнущимся воспалением легких очень медленно, но, похоже, все-таки умирает (через 30 лет маминых страхов о ее слабом здоровье и близкой смерти). И все ужасы стонов, капризов, вызовов «скорой помощи» по три раза на день (что, с моей точки зрения, самое страшное) в условиях отсутствия достаточного количества денег – достаются моей мамочке. Она, бедная, в истерике звонит мне по три раза на мобильный. Я уже не ругаюсь. Я приняла это за неизбежные и наименьшие потери, которые я могу понести при таком раскладе. Я благодарна маме, что этот кошмар на 90 процентов касается ее, а не меня; 10 процентов приходятся на мои финансовые издержки и моральную поддержку. А я уже поняла, что маме нужно лишь сказать, как я ее люблю и какая она у меня умница. И мама забывает просьбу, с которой она мне звонила, и все, что хотела попросить, с большим рвением делает сама.

Мое отношение к событиям этой недели можно с уверенностью причислить к успехам. Внутриличностным успехам.

В среду днем на мобильный в истерике, что у нее ничего не получается с бабушкой, позвонила мама. Я уже подобрала ключик, язык, на котором моя мама сразу воспринимает информацию. Я ей цитирую Библию и говорю, чтобы она своими мыслями не гневила Бога. Реакция у нее происходит как по волшебству. На третьей фразе она успокоилась, поблагодарила и сама завершила разговор. Вечером она позвонила мне опять со словами: «Галя, мы опять вместе втроем: ты, я и мама. Только мама уже на том свете». Я переспросила:

– Умерла? Бабушка умерла?

– Да, она не дышит.

Я часто представляла этот момент. Как я буду чувствовать, когда этот значимый в моей жизни человек умрет. Я прислушалась к себе. Ничего ни во мне, ни в мире не изменилось. Передо мною так же лежал список клиентов, с которыми предстояло поговорить. За стеной так же сидели консультанты. В голове так же были планы по работе. Наверное, я к этому давно была готова и ждала этого момента. Мелькнула даже мысль, что будет обидно, если из-за похорон сорвется поездка в Сочи.

Похороны бабушки

Сейчас 21:30. Я выехала на похороны в Шахты в 6:30 утра. А такое впечатление, что этот день вместил в себя как минимум месяц.

В поездку поехала вместе с дочкой. Готовилась к встрече с половиной города, которая будет на похоронах. С той половиной, с которой я прожила детство. С которой вместе училась, которая учила меня. На таком мероприятии я впервые, поэтому думала, что мне придется представительствовать: встречать, принимать соболезнования и говорить речи на похоронном митинге. Но митинг был короткий, и слово предоставили лишь администрации города, которая, к слову сказать, и профинансировала почти все пункты мероприятия, включая гроб, катафалк и поминальный обед на 250 человек. Вот такой масштаб был у моей бабушки, что спустя 15 лет после того, как она ушла на пенсию, ее настолько помнят. Из-за того что не пришлось выступить, я даже почувствовала легкое разочарование, так же как и от того, что моей персоне внимания уделялось меньше, чем я ожидала.

Сейчас выскажу мысль, от которой мне даже самой несколько неловко. Зайдя в квартиру, я почувствовала облегчение от того, что бабушка умерла. Теперь можно будет убрать эту антисанитарию, сделать ремонт и убрать вонь двух котов, т. е. сделать все то, чему она при жизни препятствовала. Теперь я не буду чувствовать ее психологического давления в навешивании мне чувства вины за то, что я не приезжаю и ее бросила, что я развелась с таким чудным человеком, как Богдан.

У меня не было ни единой слезинки. Я была рада встрече со всеми своими старыми учителями, одноклассниками и прочими знакомыми. Чуть не бросилась целовать Женьку Г., который демонстративно увивался за мною три года, когда мы учились в одном вузе. Сейчас я рада была его видеть, как и всех остальных. Интересно было узнать, у кого как дела? Я с трудом сдерживала улыбку при встречах.

Но самым неожиданным для меня явилось отношение к смерти бабушки мамы. Мама прожила с нею последние десять лет, и все свои 53 года не могла ни на шаг отступиться от мнения стареющей и уже маразматической женщины. Поэтому я ожидала диких продолжительных истерик и болезни мамы. Тем более что бабушка в свое время дико болела полтора года, не работала, лежала на диване и у нее был такой нервный срыв, что все мышцы на теле мелко дрожали. Это случилось после смерти ее мамы. Она винила себя, что не все сделала для ее спасения. Поэтому я была более чем удивлена спокойствием, улыбчивостью и рассудительностью моей мамы, которая как будто тоже испытала облегчение. Атмосфера в квартире для меня стала другой, не давящей. Мне даже захотелось приехать к ним в гости.

Мои мысли, навеянные кем-то из великих. Страшной бывает жизнь, а не смерть. Смерть мучительная – всегда желанна. Она – избавление от страданий, выпавших во время жизни. Это подтверждается примером близко увиденной мною смерти моей бабушки: для нее это было избавлением от мук, выпавших на ее долю при жизни. Не столько физических, сколько душевных.

23.10.05. Годовщина со смерти бабушки

Сейчас почти восемь вечера. Вернулась домой, горячей воды нет, поэтому «пыль и болотную тину», которая все-таки обволокла меня в том доме, где я выросла, пришлось смывать ледяным душем. После этого чуть просветлело в мозгах. Но я уже, как наркоманка, не могу приступить ни к каким делам, пока не выговорюсь в дневнике и не проанализирую причину моей тревоги. Пока не позабочусь о своей душе – она не дает мне покоя и возможности делать что-то еще.

Поминки были дома, в квартире, где сейчас живут мама, ее муж и его дочка. После того как наконец-то сдохли оба кота, примерно через месяц мама завела нового, который под ее опекой стал еще более толстым и наглым, чем предыдущий Бонифаций. В квартире антисанитария продолжается. Смерть бабушки ничего не изменила. И это, наверное, внешнее отражение того бардака и тревоги, которым проникнуто все мамино существо.

Меня никогда нельзя было назвать брезгливой, а сейчас и подавно, но во мне опять поднялись ощущения, испытанные в 17-летнем возрасте, когда я хотела полностью отмежеваться от всего этого существования, в том числе и от внешнего сходства, чтобы никогда не вести такую жизнь, как мама и бабушка. Вдруг меня начали раздражать слегка жирная чашка, невозможно грязные сковородки, в которых готовилась еда на поминки. Мама, как всегда, оставила котлеты на плите и забыла про них. Что-то подгорело, что-то осталось непрожаренным, вместо маргарина по ошибке ляпнула в сковороду майонез. Объем еды явно не соответствовал количеству приглашенных. Готовилось куда больше. На поминки я ехала уже с головной болью. Наверное, из-за неохоты. Там же голова заболела еще больше. Особенно оттого, что никто никого не слушал. Все только говорили на повышенных тонах, будто боялись, что их не услышат.

Потом пришел бабушкин брат с женой – дядя Валера. Он только что выкарабкался из инсульта. Ему 70 лет. И ему единственному, наверное, как-то интересны мои дела. Поэтому, когда с ним приключился этот инсульт, я расстроилась и даже какое-то время переживала, как бы он не умер. Сейчас он каждый день делает зарядку, обливается холодной водой, старается не спорить со своей деспотичной женой и лелеет планы, чтобы, как придет лето, продолжить заниматься пчелами, тогда как его жена «во благо его здоровью» настаивает продать пасеку. Я с удовольствием рассказала ему, что написала учебник, который скоро выйдет. Он неприятно и, как мне показалось, сексуально чмокнул меня в щеку, после чего я по привычке, как в детстве, отвернулась и вытерла мокрый поцелуй ладонью.

Все как всегда. Люди. Шум. Анекдоты. Получился экскурс в прошлое. Они вспоминали бабушку, когда она еще была директором. И я вспомнила. Бабушка в воспоминаниях вышла деятельным, хорошим руководителем, которого многие члены коллектива, когда ее сменило множество директоров, вспоминали особенным словом. Перед смертью она начала писать мемуары. В большой амбарной книге осталось несколько страниц, написанных старым, немощным человеком. Мама процитировала мне ее слова: «Галя прошлась по моей жизни, словно солнечный лучик», «Жалею, что Свету (т. е. мою маму) я не научила защищать себя». В этом месте мама расплакалась, у меня тоже встал комок в горле. Та бабушка, которая сейчас предстала перед нами, сидящими за поминальным столом, не была той злой и капризной старухой, которая перед своей смертью изводила самых близких людей и мою маму. Мою маму, неусыпно находящуюся при ней в хирургии, когда ей отрезали ногу, и в кардиологии, куда она перекочевала следом. Мою маму, разрывающуюся от ее истерик, шантажа и обвинений. Меня, старающуюся поплотнее захлопнуть свою душу и отмежеваться внутренне от нее, чтобы не прокрались предательские жалость и чувство долга, чтобы я не стала тем поросенком, которого она в качестве светлого лучика выращивала, чтобы обеспечить свою старость.

В общем, за столом говорили о своих детях, внуках, иногда мне тоже хотелось подключиться, и я рассказала несколько анекдотов. Но при этом меня опять будто затягивало ощущение болота, в котором находятся все эти люди. Снова появилось чувство страха: а вдруг из этой трясины я никогда не выберусь и меня опять засосет? Хотя я понимаю, что здесь у меня в какой-то степени работает проекция: у кого-то из присутствующих, наверное, что-то интересное в жизни происходит. Вот моя учительница физики, заслуженный учитель РФ, которую любят и знают многие в городе и которая гордится тем, что всегда говорит то, что думает, рассказывает о школе и учениках. А я вдруг осознаю, что весь ее юмор и энергия направлены на то, чтобы унизить учеников, которые, с ее точки зрения, не так моральны или умны. Она всегда хвасталась, что обзывала их идиотами, и они не обижались потому, что это так и есть.

* * *

Опять вспоминаю, как умирала бабушка. Человек с тремя высшими образованиями, которого после ухода на пенсию и практически лежачую еще 15 лет приглашали почти на все мероприятия в масштабах города, она лежала в палате с семью или восемью такими же диабетчиками, которым уже начали все отрезать: то палец, то ногу. За ней одной, ни на минуту не отходя, ухаживала моя мама. Старая женщина из деревни тихо постанывала после операции. Моя же бабушка своими детскими капризами извела не только маму, над которой откровенно издевалась, не в силах скрыть своей ненависти, но и врачей и больных в палате.