Текст книги "Империя должна умереть"

Гастроли в Европе

Гапон добирается до Женевы к началу февраля. Он не говорит ни на одном иностранном языке, поэтому ему приходится все время искать русскоговорящих помощников. В Германии его чуть не арестовали и не выслали в Россию, приняв за дезертира. В Женеве он не находит человека, которого ему советовал Рутенберг, и первую ночь проводит на улице. На второй день он натыкается на русскую эмигрантскую библиотеку, спрашивает там адрес Плеханова. И поскольку Плеханов – главная знаменитость среди местных русских революционеров, его адрес известен всем: рю де Кандоль, 6.

Каждый продвинутый русский интеллигент, путешествующий по Европе, непременно приходит по этому адресу. Все знают, что вечером «первый марксист России» пьет пиво в кабаке на первом этаже своего дома. Гапон этого не знает, он заявляется прямо в квартиру – и его не пускают. Только после того как Гапон раскрывает свое имя, Плеханов принимает его.

Вскоре местные марксисты окружают гостя плотной заботой, селят его в одной комнате с известным революционером Львом Дейчем, выдают ему кипу книг по социализму и готовятся принять попа-расстригу в свои ряды. В разговорах на кухне Гапон уже признается, что чувствует себя социал-демократом. Но тут, наконец, из Петербурга приезжает Рутенберг и вырывает друга из тесных объятий меньшевиков. Плеханов обижается и перестает разговаривать с Гапоном.

Рутенберг знакомит Гапона со своими товарищами – с Бабушкой Брешковской, с Виктором Черновым и Азефом. Всем хочется прикоснуться к знаменитости. Самому же Гапону приходит в голову идея объединить все русские революционные партии и встать во главе их – как он стоял во главе петербургских рабочих. Он уже знает, что Плеханов ненавидит Ленина и его окружение и с крайним недоверием относится к эсерам. Гапону кажется, что только он может привести русских эмигрантов к революции.

Познакомиться с Гапоном торопится и Борис Савинков. По его воспоминаниям, после успешного убийства великого князя Сергея, зная, что в Петербурге его товарищи планируют покушение на другого императорского дядю, командующего столичным военным округом великого князя Владимира, он все же не едет им на помощь, а решает вернуться в Женеву – «чтобы посоветоваться с Азефом и Гапоном». Если Азеф для него – непосредственный начальник, то Гапона он никогда даже не видел. Зато он – легенда. «Поздоровавшись со мною, он взял меня под руку и отвел в другую комнату. Там он неожиданно поцеловал меня – так вспоминает Савинков первую встречу с Гапоном: "Поздравляю". Я удивился: "С чем?" "С великим князем Сергеем". Один только Гапон счел нужным "поздравить" меня с "великим князем"», – с некоторой обидой на товарищей отмечает Савинков.

По его словам, вся русская Женева очарована Гапоном – кроме Азефа. И это взаимно: Гапону не нравится грубость и авторитарность Азефа, то, что он не признает в нем лидера. «Он командует ими, и они безропотно сносят все его капризы, – вспоминает Гапон. – Я попробовал возражать и доказывать, что он во многом увлекается. Мои слова встретили живой отпор. Мы друг друга невзлюбили…» Гапон не знает и никогда не узнает, что Азеф – агент полиции. Особенно Азефу не нравится идея Гапона создать новую боевую организацию, о которой он («агент Раскин») немедленно доносит в Петербург.

Гапон увлеченно упражняется в тире и учится верховой езде, но не слишком интересуется книгами классиков марксизма. Верный своей идее объединить всю русскую оппозицию, он назначает встречу и лидеру большевиков Владимиру Ленину. Накануне встречи, по воспоминаниям Крупской, Ленин очень волнуется и весь вечер ходит по комнате. Гапон с его страстной манерой говорить производит на Ленина замечательное впечатление. И он советует новому знакомому побольше читать: «Вы, батенька, лести не слушайте, учитесь, а то вон где очутитесь», – говорит Ленин Гапону и показывает под стол. Десятилетия спустя советские историки будут заявлять, что Крупская «компрометирует Ленина», вспоминая, что тот подпал под обаяние Гапона.

В Париже, куда Рутенберг везет Гапона, встречи с «организатором 9 января» ждут главные политики Франции: лидер объединенной социалистической партии Жан Жорес и будущий премьер-министр Жорж Клемансо. Внимание западных знаменитостей кружит Гапону голову. Он видит собственные фотографии на первых полосах газет – и чувствует, что это только начало.

Паника в Китае

На Дальнем Востоке продолжается сражение вокруг Мукдена (современный Шэньян). Это столица Маньчжурии, крупнейший город на северо-востоке Китая, родина правящей китайской династии – и одновременно русский форпост на Дальнем Востоке. Главнокомандующий Куропаткин клянется, что больше отступать российская армия не будет, и держит оборону.

Изнурительная битва около Мукдена продолжается три недели. Японцы наступают, после долгого сражения Куропаткин приказывает отступить, причем три корпуса оказываются отрезанными от основных сил, начинается паника. Силы обеих армий истощены. Потери японцев как минимум в два раза больше, чем потери русских, но в итоге именно российская армия 25 февраля 1905 года покидает город.

«Это было последнее, но великое наше поражение, – пишет Витте. – Я не помню ни одного такого громадного поражения на суше, которое бы потерпела русская армия, как то, которое мы потерпели в Мукдене».

Капитан Деникин, участник русско-японской войны, считает, что «стоило лишь заменить заранее несколько лиц, стоявших на различных ступенях командной лестницы, и вся операция приняла бы другой оборот, быть может, даже гибельный для зарвавшегося противника». Генерал Куропаткин, которого в течение двух лет превозносит пресса, теперь становится позором и посмешищем, Николай II снимает его с должности главнокомандующего.

Мукденское поражение производит чудовищное впечатление на все российское общество: у всех такое ощущение, что власть трещит по швам, ни на что не способна и должна немедленно реформировать себя или уходить.

Между тем силы японской армии тоже на пределе. До этого момента она выигрывает все сражения – однако не может вести такую изнурительную войну бесконечно. Под Мукденом японцы теряют больше 70 тысяч человек. В интересах японцев закончить войну как можно скорее – слабость российской армии в том, что основные ее силы находятся очень далеко от фронта. Если же Россия продолжит упрямо перебрасывать новые части из Европы на Дальний Восток, Японии рано или поздно будет нечего им противопоставить.

Японский генштаб задается вопросом: что сделать, чтобы российские власти закончили войну как можно быстрее? Тогда разведка советует помочь русским революционерам: после 9 января положение властей очень шатко. Бывший японский военный атташе Мотодзиро Акаси пытается наладить связи с российскими революционерами и снова обращается к финскому сепаратисту Конни Циллиакусу. Теперь у него новая цель: выйти на самого популярного революционера в России, дать ему денег и организовать революцию. Самый популярный – с большим отрывом – это Георгий Гапон.

«Дуб с корнем выворачивает»

Вскоре после встречи с Витте Савве Морозову приходится срочно уехать в Москву: забастовка начинается на его собственных заводах. Его жена Зинаида уверена, что рабочие Саввы поддались на агитацию революционеров или взяли пример с соседних фабрик, принадлежащих его двоюродным братьям. Рабочие составили список требований из 95 пунктов, и, когда руководство фабрики изучило его, по 18 пунктам ответ был: «Так и делается». То есть ультиматум, по словам Зинаиды, писал чужой человек, плохо осведомленный о порядках на морозовской фабрике, где условия труда лучше, чем на большинстве московских предприятий.

Впрочем, сам Савва уже много лет назад отошел от управления, он не понимает, что там происходит и как его рабочие могут бунтовать. Приехав на фабрику, он собирает бастующих. Большой зал набит до отказа, люди сидят на окнах и ступенях. Савва Морозов внимательно выслушивает требования рабочих и говорит им, что доложит о них правлению (которое возглавляет его мать). «Какое правление?! – возмущается толпа. – Мы его знать не хотим – ты наш хозяин. Ты все можешь сделать!» По словам жены, на Морозова встреча производит удручающее впечатление, и, не окончив ее, он уезжает.

Другую историю рассказывает купец Николай Варенцов. По его словам, рабочие среди ночи разбудили Морозова в его особняке в десяти километрах от фабрики: «Ему, с больной психикой, с разбитыми нервами, пришлось выйти к толпе рабочих, ночью, полураздетому. Вид у него был подавленный, жалкий. Один из рабочих, видя его в таком состоянии, желая успокоить, потрепал по плечу и сказал: "Что, испугался? Не бойся! Возьмем фабрику, тебя без куска хлеба не оставим, будешь служить, жалованье сто рублей положим!"»

Уговорить правление у Морозова не получается. Мать, которая де-юре возглавляет семейную компанию, категорически против любых политических инициатив. Она запрещает сыну идти на уступки рабочим и грозится окончательно отстранить его от дел. 17 марта правление переизбирает Марию Федоровну Морозову директором-распорядителем, а Савву – ее заместителем. Одновременно правление решает отправить на фабрику войска для подавления волнений.

15 февраля Савва телеграфирует в Ригу Горькому и Андреевой: «Нездоров, несколько дней пробуду в Москве». Они начинают беспокоиться: Горький считает, что «нездоров» – значит под домашним арестом. Во всех письмах друзьям и Екатерине Пешковой он просит узнать, как там «отец» – так писатель называет Савву Морозова.

Но у Морозова действительно случается нервная болезнь из-за давления со всех сторон. Рабочие бастуют, и мать обвиняет во всем его: «Доигрался до забастовки? Умней всех хотел быть! …У нас – не Англия… Русскому мужику нужна острастка, он на ней вырос».

25 февраля мирный ход забастовки нарушен. Рабочие нападают на солдат, охраняющих нефтяные баки, те открывают стрельбу. В результате четыре человека в тяжелом состоянии попадают в больницу. В «Искре» выходит статья «О чудовищной эксплуатации рабочих Никольской мануфактуры и об издевательствах над ними Саввы Морозова». Савва Морозов, который сам несколько лет финансировал «Искру», погружается в тяжелую депрессию.

Что с ним происходит дальше, загадка. Известно, что нервное расстройство Саввы усугубляется, но насчет причин мнения расходятся: есть две противоположные версии, возникшие в апреле 1905 года и – удивительно – живущие до сих пор. Историки убежденно отстаивают либо одну, либо другую, не обращая внимания на противоречия.

По мнению друзей Саввы, в первую очередь Горького и Маруси, миллионера сводит с ума его семья. «Вон ведь какой дуб с корнем выворачивать начинает – Савву Тимофеевича, – пишет Андреева своей сестре 14 апреля. – До чего жаль его, и как чертовски досадно за полное бессилие помочь ему: сунься только – ему повредишь, и тебя оплюют и грязью обольют без всякой пользы для него. Хотя еще подумаем, может быть, что-нибудь и придумаем». Как помочь Морозову, она так и не придумает.

Савва Морозов находится в депрессии из-за неспособности вмешаться в судьбу собственного бизнеса, мать и жена запирают его дома, угрожают объявить психически неполноценным и начинают принудительно лечить – такой версии придерживаются все советские историки. Горький утверждает, что слышал от Морозова такую фразу: «Одинок я очень, нет у меня никого! И есть еще одно, что меня смущает: боюсь сойти с ума. Это знают, и этим тоже пытаются застращать меня».

У семьи Морозовых другая версия – она считает, что Савву окончательно добила ссора с Горьким. По словам Зинаиды, узнав, что против рабочих применили оружие, Горький написал Морозову грубое письмо. Савва лежит с нервным расстройством дома, пытается оправдаться, просит передать Горькому, что не виноват, не может повлиять на правление, что он болен. «Ничего, поправится», – якобы отвечает Горький. «У Саввы Тимофеевича остался очень горький осадок от отношения к нему Горького», – утверждает его жена. Зинаида Морозова ненавидит Горького и особенно Марусю Андрееву (бывшую любовницу Саввы), поэтому очень пристрастна. Это письмо Горького не сохранилось – не исключено, что его вообще не было.

Еще Зинаида вспоминает, что в апреле Горький приехал к Морозову и они поссорились. Этой встречи не было точно – писатель в тот момент живет в Крыму под постоянным наблюдением полиции. И из сохранившихся отчетов наружного наблюдения следует, что Горький в Москве у Морозова не появлялся.

Тем не менее этой версии – будто Морозова погубили Горький и его друзья-революционеры – придерживаются все постсоветские историки. Они считают ключевым персонажем в этой драме Леонида Красина, главу Боевой организации РСДРП и друга Марии Андреевой. Он, по протекции Маруси, работает инженером на фабрике у Морозова, но в феврале увольняется. По этой версии он требует у Саввы денег, но тот ему отказывает – что становится причиной окончательного разрыва между Морозовым и революционерами.

Доподлинно известно только то, что 43-летний Савва Морозов совершенно одинок и несчастен. У него плохие отношения с семьей, которая считает его социалистом-безумцем, а революционеров интересуют только его деньги. Как, впрочем, и Станиславского с Немировичем. Вслед за Андреевой еще в 1904 году он забросил МХТ.

Наконец, его оставили ближайшие друзья Горький и Андреева. Сначала они живут в Юрмале и почти не интересуются его состоянием, потом уезжают в Крым лечить Горького от туберкулеза. Горький отпущен из тюрьмы только до суда, он усиленно готовится к процессу, намереваясь использовать его как трибуну.

«Осенью Алеше, по всей вероятности, придется "сидеть", а я в это время буду гастролировать и наживать деньги, вот оно и будет разделение труда, – описывает Андреева в письме к сестре планы на осень. – Если же все останемся живы и целы, то на следующий сезон или устрою свой театр, или поступлю совсем в театр Комиссаржевской».

Что такое конституция

В Москве бурлит оппозиционная активность. Активисты Союза освобождения, в том числе Иван Петрункевич, пишут свой вариант российской конституции. Их основной закон предусматривает, что Россия – монархия, однако с двухпалатной законодательной Государственной думой и ответственным перед ней правительством. Отдельно прописываются пункты, особенно важные для российского подданного 1905 года – и чаще всего нарушаемые властями: все граждане равны перед законом, гарантируется тайна переписки и неприкосновенность жилища, цензура запрещена. Наконец, «каждый волен, не снабжая себя паспортом, свободно избирать или менять свое местожительство и занятие, приобретать повсюду имущество, свободно перемещаться внутри государства и выезжать за его пределы».

Проект начали обсуждать еще во время банкетной кампании в 1904 году – теперь же конституцией начинают интересоваться не только политические активисты, но и обыватели – московский высший и средний класс. На одно из обсуждений проекта конституции приходят даже Савва Морозов с женой. Зинаида иронизирует, что в зал набивается огромное количество людей, которые вообще «не знают, что такое конституция».

Она, конечно, недооценивает публику. Весной 1905 года московские купцы повально начинают интересоваться политикой – раньше все увлекались театром, сейчас в моде конституция. В начале марта по инициативе Саввы Морозова в Москве собирается совещание представителей предпринимательских организаций из всех промышленных районов России. Морозов, Рябушинский и еще несколько лидеров пишут петицию с требованием привлечь крупный бизнес к разработке закона о политической реформе.

В апреле в Москву приезжает человек, который точно знает, что такое конституция, – Павел Милюков. Бывший преподаватель Московского университета, который почти десять лет провел за границей (в Болгарии, в Италии, в Англии) с перерывом на две российские тюрьмы. Последние полгода он преподавал в Чикаго, но прервал свой контракт после Кровавого воскресенья и вернулся на родину. В Москве протест в моде, и «историк-диссидент» оказывается сразу в центре всеобщего внимания. Его зовут читать частные лекции в лучших домах города – сначала он выступает перед дворянами, потом перед студентами, наконец его ангажирует купечество. Всякий раз публика ломится. Милюков быстро оказывается в центре либеральной общественной жизни.

В апреле 1905 года в Москве собирается Второй земский съезд – продолжение тех «генеральных штатов», которые созывал осенью прошлого года в Петербурге Дмитрий Шипов. Милюков, конечно, не член земского собрания, поэтому не может участвовать в съезде, – но его, вместе с другими московскими знаменитостями, приглашают в качестве зрителя (публика сидит в соседней комнате и слушает через открытую дверь, что обсуждают земцы). Так, например, Милюков знакомится с 45-летним Михаилом Родзянко, депутатом из Екатеринослава (большую часть XX века этот город будет называться Днепропетровск). Через десять лет Родзянко и Милюков будут вместе руководить работой Государственной думы, о возникновении которой они пока только мечтают.

Милюков не участвует в съезде – зато вволю дискутирует с его участниками в неформальной обстановке. Самые жаркие споры у него разгораются с университетским товарищем, ныне депутатом Московской городской думы, Александром Гучковым. Камень преткновения – польский вопрос. «Европеец» Милюков доказывает необходимость предоставления Польше автономии, Гучков категорически против. Их споры становятся популярным светским аттракционом, симпатии большинства публики на стороне Милюкова.

У заезжей звезды Павла Милюкова появляется покровительница – богатая купеческая вдова Маргарита Морозова. До замужества она была Мамонтовой, Савве Мамонтову приходится племянницей. А ее покойный муж принадлежал к династии Морозовых – был двоюродным племянником Саввы Морозова. Морозова считается одной из первых красавиц Москвы, в нее влюблен популярный поэт Андрей Белый. У 46-летнего историка и 30-летней миллионерши начинается роман. Маргарита Морозова так увлечена гостем из Америки и его политическими взглядами, что даже выделяет ему деньги – она становится одним из первых спонсоров политической партии Милюкова. Так лектор без места, вынужденный кочевать по зарубежным университетам, становится важным политическим лидером.

Тем временем Савва Морозов, еще недавно бывший самым политическим активным московским предпринимателем, подавлен и остается в стороне от всеобщей дискуссии. Два месяца назад он писал свой план реформ – а теперь разработка проекта конституции совершенно его не увлекает.

15 апреля по настоянию матери и жены Саввы собирается врачебный консилиум, который диагностирует у промышленника «тяжёлое общее нервное расстройство, выражавшееся то в чрезмерном возбуждении, беспокойстве, бессоннице, то в подавленном состоянии, приступах тоски и прочее».

«Мать и Зинаида Григорьевна объявят его сумасшедшим и запрячут в больницу. Думала поехать к нему, но уверена, что к нему не пустят и это будет для него бесполезно. Вот Вам и крепкий человек, а не выдержал», – пишет за два дня до консилиума Мария Андреева. Однако Савву не запирают в больнице, а, наоборот, отправляют на лечение в Европу. 17 апреля Савва и Зинаида в сопровождении врача уезжают в Берлин.

«За разрушенные стены прекрасных дворцов!»

5 марта в Таврический дворец Петербурга съезжаются император с семьей и весь свет. Через год этот дворец станет местом заседания первой Государственной думы, а сейчас здесь проходит выставка русских портретов, написанных с 1805 по 1905 год. В городе, который еще помнит январскую бойню, всего через 10 дней после Мукденского поражения, высшее общество, будто бы не замечая ужасающих новостей, съезжается на вернисаж.

Чтобы собрать экспонаты, 32-летний организатор выставки Сергей Дягилев целый год ездил по старым усадьбам вокруг Москвы и Петербурга, осмотрел все частные коллекции и отобрал больше четырех тысяч картин. «Всю эту коллекцию следовало бы целиком оставить в Таврическом, и это был величайший музей в Европе портретной живописи, – пишет Валентину Серову художник Виктор Борисов-Мусатов. – За это произведение Дягилев гениален и историческое имя его стало бы бессмертным».

Выставка удается настолько, что даже враги Дягилева скупо хвалят ее. Московские друзья Дягилева – в том числе бунтари, восставшие против его диктаторских замашек, – устраивают 24 марта в его честь ужин в «Метрополе». Собираются все московские звезды: Валентин Серов, Савва Мамонтов (уже банкрот), наследник купеческой династии и коллекционер импрессионистов Сергей Щукин, молодой поэт и издатель Валерий Брюсов, архитектор Федор Шехтель.

Обсуждают и искусство, и политику. Внезапно Дягилев произносит тост, который можно было бы назвать программной политической речью, если бы не полная аполитичность Дягилева. Впрочем, даже разбирая картины XVIII века в старых дворянских усадьбах, Дягилев не может не знать, что происходит в стране, – и не рефлексировать на эту тему. Выставка в Таврическом дворце, по словам ее автора, подводит итог уходящей эпохе, блестящей, но уже абсолютно омертвевшей. Путешествуя по стране и собирая экспонаты по заколоченным имениям и ветхим дворцам, «страшным в своем великолепии», Дягилев убедился в том, что наблюдает великий перелом истории: «Мы осуждены умереть, чтобы дать воскреснуть новой культуре, которая возьмет от нас то, что останется от нашей усталой мудрости».

Речь, ставшую дягилевским «Вишневым садом», спустя несколько дней Брюсов опубликует в своем журнале «Весы». Впрочем, у Дягилева выходит значительно оптимистичнее, чем у Чехова. Для Чехова «Вишневый сад» был последней пьесой в жизни. Для Дягилева выставка в Таврическом дворце окажется последним проектом, сделанным в России, о чем в тот вечер в «Метрополе» он, конечно, не догадывается.

«Мы – свидетели величайшего исторического момента итогов и концов во имя новой неведомой культуры, которая нами возникнет, но и нас же отметет, – говорит Дягилев. – А потому без страха и неверья я подымаю бокал за разрушенные стены прекрасных дворцов, так же как и за новые заветы новой эстетики». Московская интеллигенция аплодирует.