Текст книги "Империя должна умереть"

Польша и печать дьявола

В конце июня 1916 года министр иностранных дел Сергей Сазонов приезжает к императору в Ставку и привозит с собой готовый проект польской конституции. Он уверен, что его нужно подписать срочно – потому что большая часть Царства Польского и так оккупирована Германией. Единственная возможность России вызвать хоть какие-то симпатии поляков – это даровать Польше конституцию, чтобы поляки стремились вернуться обратно под власть русского императора, так как именно он был бы для них гарантом более свободного и достойного будущего. И то, что Польша в перспективе может стать независимой, Сазонова вообще не пугает – он считает, что включение Польши в состав России было исторической ошибкой, Царство Польское – это грыжа в организме Русского государства, освободившись от Польши, Россия только выиграет.

Чтобы повлиять на императора, он показывает проект начальнику штаба Алексееву, тот поддерживает идею Сазонова и даже вызывается защитить его перед царем. Николай II тоже очень благодушен. Сазонов, Алексеев и император втроем подробно разбирают проект пункт за пунктом. Николай II задает вопросы, показывающие его интерес к предмету доклада. В итоге, по словам Сазонова, он одобряет проект – и просит вынести его на обсуждение правительства. Сазонов выполняет просьбу императора, отдает документ Штюрмеру, а сам, в ожидании его обсуждения, отправляется в короткий отпуск в Финляндию.

Сазонов не догадывается, что в тот момент, когда он показывал императору проект польской конституции, он уже был обречен. Григорий Распутин считает, что министр иностранных дел «отмечен печатью дьявола», а императрица считает, что Сазонов «такой трус перед Европой и парламентарист, а это было бы гибелью России». Александра уверена, что Польше нельзя давать конституцию – ведь это наследство цесаревича Алексея, Николай II должен передать ему страну в том же состоянии, в каком получил от отца. «Всем, кто надоедает по поводу Польши», Распутин советует отвечать: «Я для сына все делаю, перед сыном буду чист».

Находясь в отпуске, Сазонов узнает, что совет министров отклонил проект конституции Польши, он сам уволен, а новым министром иностранных дел вместо него стал премьер Штюрмер. Год спустя Штюрмер будет описывать свое премьерство: «У меня не могло быть программы, потому что у нас не так ведется, как в Европе. Может, я был недальновиден, но я служил старому режиму, а на новое я не считаю себя способным».

Две теории заговора

После первого успеха Брусиловский прорыв выдыхается. Главно– командующий фронта продолжает бросать в наступление лучшие части – но линия фронта больше не двигается. Он ждет, что два фронта к северу от него тоже перейдут в наступление, но там никаких успехов тоже нет. Дело не только в нерешительности главнокомандующих: Западному и Северо-Западному фронтам противостоит германская армия, уже успевшая создать глубоко эшелонированную линию обороны. Прорвать ее – куда более сложная задача, чем для Брусилова прорвать оборону австрийцев. При этом штаб Верховного главнокомандования считает, что именно австрийский участок фронта – это слабое звено, поэтому перекидывает дополнительные части с севера в помощь Брусилову.

Удача Брусилова заканчивается. Армии Юго-Западного фронта наступают на Ковель, несут огромные потери – но немецкие и австрийские войска оказывают упорное сопротивление. Всего российские войска теряют убитыми, ранеными и пленными около полумиллиона человек. В «ковельской мясорубке» гибнет элита российской армии – гвардия. Виновным за это назначается ее командующий, генерал Безобразов, его отстраняют. Впрочем, Распутин критикует и самого Брусилова – он просит императрицу передать мужу, чтобы генерал Брусилов поберег солдат, и вообще армии не стоит продолжать наступление в Карпаты: «Потери будут слишком велики».

Хорошие новости с фронта заканчиваются. Еще в июле, на волне успеха Брусиловского прорыва, в войну на стороне Антанты вступила Румыния. Но готовность румынской армии оказывается очень слабой, в итоге уже в декабре она разбита.

Российское общество испытывает чудовищное разочарование. Брусилова превозносят как героя, зато Эверта обвиняют в трусости и даже в предательстве. Единственное объяснение, которое находит российское общество, – это происки «немецкой партии»: императрица, Штюрмер и Распутин не допустили победы Брусилова, не пустили остальные армии ему на помощь.

Впрочем, одна конспирологическая версия вскоре уравновешивается второй. Летом Вырубова едет отдыхать в Крым и там знакомится с гаханом – духовным лидером местной этнической группы караимов. Он производит на Вырубову сильное впечатление – в первую очередь тем, что разделяет ее идеи. Гахан тоже уверен, что против императрицы плетется заговор, причем, по его мнению, главный заговорщик – британский посол. Анна так поражена, что даже приглашает его приехать из Крыма в Царское Село – поделиться своими выводами с императрицей. С подачи религиозного авторитета из Крыма версия о британском заговоре становится доминирующей в окружении императрицы. Так, к осени 1916 года российская элита делится на две неравные части: одна (депутаты Думы и сочувствующие) подозревает вторую (окружение императрицы и правительство) в том, что она участвует в немецком заговоре. А вторая группа подозревает первую в том, что она вовлечена в британский заговор. Императрица верит в эти теории – она даже требует от мужа, чтобы он написал кузену Георгу V и потребовал от него одернуть британского посла Джорджа Бьюкенена.

Есть ли настоящий заговор? Летом 1916 года российские масоны проводят свой ежегодный съезд – конвент. Председательствует депутат Думы кадет Николай Некрасов, участвуют Керенский, Карташев, представители Одессы, Киева, Екатеринбурга, Саратова, Риги – всего десять региональных подразделений.

Масонская организация к этому моменту уже сильно разрослась: в ложах состоят и столичные литераторы (например, Гиппиус с Мережковским), и московские купцы-старообрядцы (Коновалов и Рябушинский), и марксисты (например, лидер думской фракции социал-демократов Чхеидзе), и ссыльные украинцы (например, автор «Истории Украины-Руси» Грушевский). Процедура приема простая, в России в масоны берут даже женщин (невиданный для мирового масонства либерализм) – в итоге получается большой дискуссионный клуб с оттенком модного мистицизма.

На конвенте Некрасов выступает с основным докладом и рассказывает, что патриотические настроения в обществе падают. Делегаты из регионов говорят, что правительство неэффективно, с ним невозможно победить, для победы в войне нужна революция. Руководство (то есть кадеты) пытается сдерживать напор регионалов.

Впрочем, ничего особенного в этих разговорах нет – то же самое говорят и в гостиных, на кухнях и на улицах. Побеседовав, масоны расходятся.

Новый хозяин Черного моря

В июле в Севастополь приезжает новый главнокомандующий Черноморским флотом – адмирал Александр Колчак. Первым делом он отправляет корабли минировать Босфор, чтобы не допустить турецко-германский флот в Черное море. Его предшественник считал эту затею почти невыполнимой, однако Колчак справляется с задачей, причем довольно быстро, – в результате турецкие и немецкие корабли оказываются «закупорены» в Босфоре. После этого Колчак ставит себе еще более амбициозную задачу – подготовить захват черноморских проливов и Константинополя.

Идея «воздвигнуть крест на Святой Софии», которая уже многие десятилетия является навязчивой для части российского общества, Колчаку более чем близка. Он считает, что турецкая армия и без того вымотана Галлиполийской битвой и постоянными неудачами в Палестине, Египте и в Армении, так еще после Брусиловского прорыва несколько турецких корпусов отправлены на помощь австрийской армии в Галицию. В районе проливов остается всего три дивизии. Колчак настаивает, что операцию по захвату Константинополя надо осуществить до того, как испортится погода, то есть не позднее сентября, и просит у Алексеева выделить ему десантные войска.

Для захвата Стамбула, по мнению Колчака достаточно всего пяти дивизий, то есть в два раза меньше, чем предполагает Алексеев. В 1916 году в Стамбуле живет более 1,5 млн человек. Вопрос, что делать с ними, Колчак не обсуждает.

Николай II – давний сторонник идеи захвата проливов, но начальник штаба Алексеев убеждает его, что сил для немедленной высадки на Босфоре нет и торопиться не нужно. Промедление Алексеева очень раздражает Колчака – он (и все его окружение) считает, что Россия находится в шаге от реализации давней мечты. Поэтому Колчак решает сформировать собственный десантный отряд, силами которого он и возьмет столицу Османской империи. Император одобряет этот план. Правда, на подготовку и обучение этого отряда требуется три-четыре месяца, осенью и зимой осуществить операцию невозможно из-за штормов, поэтому Колчаку приходится перенести выполнение своего плана на весну 1917 года.

Из-за отмены операции у Колчака начинается депрессия. Ее усугубляет трагедия, которая происходит в октябре. На броненосце «Императрица Мария» происходит самовозгорание пороха, отчего взрываются носовые бомбовые погреба; начинается пожар. Колчак сам отправляется на броненосец и лично руководит тушением пожара. Но, несмотря на все усилия, броненосец тонет. Адмирал Колчак последним покидает судно. Гибель «Императрицы Марии» становится для Колчака последней каплей. Он замыкается в себе, перестает есть, ни с кем не говорит, окружающие начинают бояться за его рассудок.

Сумасшедший министр

«Моя родная душка-женушка! Вчера я видел человека, который мне очень понравился, – Протопопов, – пишет император жене 20 июля. – Он ездил за границу с другими членами Думы и рассказал мне много интересного».

С этого знакомства начинается большая дружба. Вернувшийся из зарубежного турне Протопопов чувствует себя триумфатором. Он в центре внимания, хочет начать издавать новую газету, для которой писали бы «лучшие писатели – Милюков, Горький и Меньшиков», «его честолюбие бегает и прыгает»; он мечтает стать министром. И у него есть все шансы. Протопопов знает, что еще весной Родзянко рекомендовал императору его кандидатуру на пост министра торговли. Николай II тогда, конечно, не обратил внимания – он написал жене, что Родзянко «болтал всякую чепуху». Но Родзянко не догадывается, что у Протопопова есть и более влиятельные покровители. Дело в том, что зампред Думы не так давно перенес венерическую болезнь и лечился у знатока тибетской медицины Бадмаева. Целитель Бадмаев познакомил его с Распутиным, и теперь Распутин рекомендует его императрице.

Вскоре после возвращения из Европы Протопопов оказывается на приеме в Царском Селе. Александре обходительный депутат тоже очень нравится. Она считает, что ей представился уникальный шанс: и Дума будет довольна, и Распутин. Императрица начинает убеждать мужа сделать Протопопова главой МВД: «Он, по крайней мере, 4 года, как знает и любит нашего Друга, а это многое говорит в пользу человека».

16 сентября зампред Госдумы назначен и. о. министра внутренних дел. Для всех его коллег по Думе это полнейший сюрприз. Он никого не предупредил о предстоящем назначении. Тем не менее этому рады. Многие члены прогрессивного блока считают, что их мечта о правительстве, ответственном перед Думой, начинает сбываться. «Капитулируя перед обществом, власть сделала колоссальный, неожиданный скачок, – заявляет друг Рябушинского, московский предприниматель Коновалов. – Для власти эта капитуляция почти равносильна акту 17 октября». Он проводит совещание депутатов-членов «блока», все соглашаются, что это «колоссальная победа общественности, о которой несколько месяцев тому назад трудно было мечтать». Впрочем, восторги быстро утихают.

Очень возмущает общество одно из первых распоряжений Протопопова: он приказывает сменить бывшему военному министру Сухомлинову тюрьму на домашний арест. Протопопова об этом просят императрица и Распутин, которые жалеют старика, сидящего в Петропавловской крепости.

Депутат Керенский возвращается из Средней Азии, а на обратном пути останавливается в Саратове, в своем избирательном округе, где проводит несколько встреч. Там он узнает о назначении Протопопова – и поначалу радуется: Протопопов его земляк, он тоже из Симбирска, у них хорошие отношения. Уже в Петрограде Керенский обнаруживает телеграмму, в которой сообщалось об аресте тех людей, с кем он встречался в Саратове. Он тут же идет к Протопопову.

Министр сразу обещает все уладить и всех отпустить. Они начинают беседовать. Керенский замечает на столе у Протопопова репродукцию картины Гвидо Рени «Иисус Христос в терновом венце» – перехватив его взгляд, глава МВД объясняет, что всегда советуется с этой картиной: «Когда нужно принять какое-то решение, Он указывает правильный путь». Протопопов переходит к изложению своего плана спасения России, а Керенский не может понять, что случилось, – он знал Протопопова как нормального человека: «Кто он – помешанный или шарлатан, ловко приспособившийся к затхлой атмосфере апартаментов царицы и "маленького домика" Анны Вырубовой?» – удивляется Керенский.

Слухи о том, что Протопопов сумасшедший, очень быстро распространяются в столице.

«Он на министерском кресле – этот символ и знак: все поздно, все невменяемы, – пишет в дневнике Зинаида Гиппиус. – Россия – очень большой сумасшедший дом. Если сразу войти в залу желтого дома, на какой-нибудь вечер безумцев, – вы, не зная, не поймете этого. Как будто и ничего. А они все безумцы. Есть трагически-помешанные, несчастные. Есть и тихие идиоты, со счастливым смехом на отвисших устах собирающие щепочки и, не торопясь, хохоча, поджигающие их серниками [спичками]. Протопопов из этих "тихих". Поджигательству его никто не мешает, ведь его власть. И дарована ему "свыше"».

Американский психопат

Осенью 1916 года Дягилев делит свою труппу на две части: одна остается в Испании, вместе с ним и Мясиным, а вторая, как и договаривались, едет в США – гастролировать под руководством Нижинского. Прежде Дягилев часто издевался над своей бывшей примой Анной Павловой, которая во время турне выступала и в цирках, и на ипподромах, говоря, что она девальвирует высокое искусство, танцуя на разогреве у «дрессированных собачек». Теперь то же самое предстоит делать Нижинскому – и Дягилев не протестует, наоборот, готов получать за это деньги.

Программа американских гастролей очень насыщенная – труппа должна выступить в 53 городах. В Нью-Йорке Нижинский ставит свой новый балет «Тиль Уленшпигель», но он проваливается. И дальше американское турне превращается в катастрофу.

Труппа измотана постоянными переездами. К концу декабря заканчиваются деньги. Добравшись до Лос-Анджелеса и Сан-Франциско, танцоры едва ли не голодают. Нижинский шлет телеграмму за телеграммой Дягилеву, просит его о помощи, умоляет, чтобы тот приехал. Но Дягилев все так же боится пароходов, поэтому сам не едет – отправляет Василия.

Василий ничем не может помочь. У Нижинского нервный срыв, он не может выступать. Никто этого пока не понимает, но танцор быстро сходит с ума – наступающий 1917-й будет последним годом его балетной карьеры. После этого он попадет в психиатрическую клинику, в которой проведет всю оставшуюся жизнь.

Выступления срываются, Метрополитен-опера несет огромные убытки, а с ней и вся корпорация Дягилева. Он пытается экономить на всем – даже на своем друге Стравинском, с которым они теперь ссорятся из-за каждой копейки, постоянно перебрасываясь телеграммами, полными взаимных упреков.

Но Дягилев по-прежнему планирует съездить в Россию и выступить там. Сразу, как только закончится война, – а он думает, что она закончится уже очень скоро.

Идите спать

Павел Милюков в конце лета снова уезжает в Европу. Их со Струве приглашают в Кембридж, где им должны присудить степень почетных профессоров, – а в столице все равно делать нечего, Дума открывается только в ноябре. Все время поездки Милюкову то и дело приходится отвечать на вопросы, не заключит ли Россия сепаратный мир и каково влияние Распутина. Он так увлекается рассуждениями на эту тему, что даже решает провести собственное журналистское расследование. Милюков, конечно, не профессионал – его расследование ограничивается чтением газет и несколькими разговорами. Но о проделанной работе он будет рассказывать так, будто бы совершил великое географическое открытие.

Все время путешествия Милюков собирает слухи. В Лондоне он встречается с престарелым послом графом Бенкендорфом (тот говорит, что британским дипломатам не нравится Штюрмер), в Лозанне общается с русскими дипломатами и эмигрантами (там ему преподносят массу сплетен о неких русских германофильских салонах – даже Милюкову они кажутся неправдоподобными). Потом Милюков собирает слухи в Париже, в Осло и в Стокгольме, а в сентябре возвращается в Петроград.

Возвращается он как раз к первой встрече депутатов Думы с бывшим коллегой Протопоповым. 19 октября председатель Думы Родзянко приглашает к себе в гости и руководителей фракций, и новоявленного министра. Глава МВД сразу поражает старых товарищей тем, что приходит в жандармском мундире. Ни один из предыдущих министров – со времен Плеве – не носил полицейской униформы. С самого начала Протопопов просит, чтобы их беседа была конфиденциальной, – Милюков отвечает, что время секретов прошло и он обязательно доложит о разговоре своей фракции.

«Что произошло, что Вы не хотите беседовать по-товарищески?» – удивляется Протопопов. Милюков начинает на него кричать: мол, Протопопов служит вместе со Штюрмером, которого вся страна считает предателем, преследует печать и вообще был назначен при участии Распутина. «Я личный кандидат государя, которого я теперь узнал ближе и полюбил, – отвечает Протопопов, – но я не могу говорить об интимной стороне этого дела». Министр также говорит, что вовсе не переметнулся в лагерь власти, потому что всегда был монархистом и никогда не считал себя членом «прогрессивного блока», и что никогда не допустит правительства, ответственного перед Думой. «Я начал свою карьеру скромным студентом и давал уроки по 50 копеек за урок, – восклицает он. – Я не имею ничего, кроме личной поддержки Государя, но с этой поддержкой я пойду до конца, как бы вы ко мне ни относились!» Заканчивается разговор тем, что депутаты выпроваживают министра, бьющего себя кулаком в грудь и произносящего пафосные речи, словами: «Идите спать».

Уже на следующий день весь Петроград читает стенограмму встречи. Милюков утверждает, что это он восстановил разговор по памяти, – Протопопов же уверен, что Родзянко посадил за стеной стенографиста. Ни одна газета не рискует опубликовать текст, но работает самиздат. Стенограмму передают из рук в руки, сравнивая с лучшими образцами юмористической прозы.

Глупость или измена

Впрочем, Милюков, которого Протопопов считает одним из лучших писателей, может выступать не только в комическом амплуа. Ко дню открытия Думы он готовит разоблачительную речь – используя все материалы, которые он собрал в ходе своего последнего путешествия. Дума открывается 1 ноября – и на первом заседании Павел Милюков произносит, наверное, самую известную речь в истории российского парламента.

Он вроде не говорит ничего экстраординарного – все это давно уже обсуждается в столичных гостиных. Он констатирует, что в России очень сильны слухи о предательстве и измене, о темных силах, борющихся в пользу Германии, – более того, говорит Милюков, если бы немцы хотели организовать в России брожение и беспорядки, то они не могли бы придумать ничего лучше, чем то, что делает российское правительство. Потом он приводит примеры – в основном общеизвестные: случаи коррупции, мошенничества или просто ошибки властей. Вспомнив фразу военного министра Дмитрия Шуваева «Я, быть может, дурак, но я не изменник», Милюков задает публике риторический вопрос: все перечисленное им – глупость или измена?

Самый щекотливый момент речи – о Распутине и окружении императрицы Александры, которое определяет кадровую политику в государстве. Милюков не может об этом не сказать – но говорить об этом запрещено. И председательствующий обязан прервать его речь, как только услышит «оскорбление верховной власти». Поэтому Милюков идет на хитрость – он цитирует фрагмент из швейцарской газеты на немецком языке, написавшей про роль императрицы и ее «придворной партии». Родзянко предусмотрительно вышел из зала, председателем в этот момент является зампред Думы по фамилии Варун-Секрет – он не знает немецкого, поэтому не прерывает оратора.

Один из самых ярких эпизодов речи Милюкова не имеет к шпионажу никакого отношения: это история о том, что помощник Штюрмера, бывший полицейский осведомитель Манасевич-Мануйлов был сначала арестован за взятку, а потом выпущен – потому что, по его собственному признанию, поделился взяткой со Штюрмером.

Рефрен милюковской речи очень символичен. У него, конечно, есть свой ответ на вопрос «глупость или измена?». Он думает, что предатели существуют, что прогерманская партия работает, что члены правительства не могут быть просто идиотами – должен быть какой-то злой умысел. Ну или просто какой-то замысел. К сожалению, теперь, сто лет спустя, точно известно, что правильный ответ на вопрос Милюкова – «глупость». Никто из разоблачаемых им чиновников не был шпионом. Они просто были бесчестными бездарностями.

Речь производит фурор – впервые то, о чем все шепчутся, сказано публично. Цензура запрещает ее публиковать – газеты выходят с пустыми местами на полосах. Однако текст речи Милюкова (иногда значительно приукрашенный) распространяется по всей стране: им зачитываются и в тылу, и в армии. По словам генерал-лейтенанта Деникина, многие офицеры, в том числе в высшем командовании, согласны с Милюковым – более того, его речь уже не прячут под сукном, а открыто обсуждают в офицерских собраниях.

Через неделю после речи даже Распутин и Протопопов начнут беспокоиться и говорить императрице, что старику Штюрмеру надо заболеть и уйти в трехнедельный отпуск – потому что он со своей немецкой фамилией «играет роль красного флага в этом доме умалишенных».