Текст книги "Империя должна умереть"

Парад в Париже

В апреле труппа Дягилева переезжает из Рима в Париж. Ее участники слышат о происходящем в России лишь урывками, но тоже испытывают революционный подъем. И затевают свою революцию – в балете и искусстве.

Дягилев немало претерпел от царской семьи и имеет основания радоваться ее падению, однако его основные противники последних лет – капиталисты, французские и американские, организаторы гастролей, предприниматели от шоу-бизнеса, которые то и дело переманивают у него звезд, срывают его планы и развращают аудиторию низкокачественными представлениями. Дягилев хочет возглавить собственную революцию против них, против массовой культуры. В сообщники 45-летний Дягилев берет молодежь: его новому художнику-сценографу Пабло Пикассо 36 лет, сценаристу Жану Кокто 28, а любовнику Дягилева балетмейстеру Леониду Мясину и вовсе 20.

Кокто хочет сделать балет с элементами цирка, Пикассо – впустить кубизм в жизнь через декорации и костюмы. Больше всего Дягилеву нравится идея Пикассо изобразить французского и американского менеджеров в виде прямоугольных рекламных щитов, показывающих вульгарность дельцов и самого шоу-бизнеса. Создавая декорации Америки, Пикассо рисует коллаж: небоскреб, мозаика лиц и кричащая рекламная надпись «Парад» – она и становится названием спектакля.

«Парад» – сатира на массовое искусство и грандиозное смешение разных новых жанров. «Мы действительно использовали некоторые элементы современного шоу-бизнеса – рэгтайм, джаз, кинематограф, рекламу, приемы цирка и мюзик-холла, но мы выбирали лишь наиболее яркие черты», – вспоминает Мясин. К музыке Кокто добавляет посторонние звуки: стук пишущей машинки, звон молочных бутылок. Даже 50-летний композитор-новатор Эрик Сати очень недоволен.

Прежде чем дать премьеру «Парада» в Париже, дягилевская труппа ставит уже привычную для себя «Жар-птицу» Стравинского. В финале балета на сцене обычно появляется Иван-царевич в короне. Но в этот раз Дягилев решает, что в соответствии с новыми политическими реалиями корона неуместна, и на царевича надевают красный колпак, а в руку дают красный флаг. Дягилеву искренне кажется, что в республиканской Франции подобный салют русской революции будет воспринят с энтузиазмом. Но Дягилев не следит за новостями.

Русская революция была популярна в Париже недолго. Французская общественность надеялась, что революция не помешает России активно участвовать в войне. На начало апреля намечено наступление Антанты на Западном фронте. План операции разработал французский главнокомандующий Робер Нивель – и он требовал от своего российского коллеги Михаила Алексеева, чтобы российские войска одновременно с французскими перешли в наступление. Алексеев отказался наотрез. Чудовищный эпизод у реки Стоход был единственным сражением российской армии весной 1917 года и продемонстрировал ее неподготовленность. Поэтому немцы перебрасывают максимум сил на Западный фронт и дают неожиданно жесткий отпор Нивелю: за месяц наступления французы теряют 190 000 человек, англичане – 160 000, немцы – тоже около 160 000 человек.

«Предательство» русских и чудовищные потери на фронте – главная тема французских газет. В этом контексте красный флаг в руках Ивана-царевича патриотичная парижская публика воспринимает как насмешку. Дягилев пытается объясниться и говорит в интервью, что красный флаг – это лишь символ борьбы за свободу. От этого рецензии становятся еще жестче, а партнеры по бизнесу угрожают разрывом контракта, что сорвет премьеру «Парада». Дягилев поспешно убирает флаг со сцены и снова надевает на царевича корону.

Впрочем, настоящий скандал впереди. Премьера «Парада» состоится 18 мая в самый неподходящий момент: наступление Нивеля провалилось, патриотичных парижан оскорбило бы что угодно, но на сцене – настоящий вызов. Кубистские декорации и костюмы Пикассо публика уже терпит с трудом, но танцующая на сцене лошадь с кубистической мордой становится последней каплей. Публика кричит, оскорбляя Пикассо, Дягилева, называя всех их немцами и доходит до лозунга «Смерть русским!». 26-летний журналист Илья Эренбург, который дружит с создателями балета и пришел на премьеру, вспоминает, что зрители, сидящие в партере, бросаются к сцене и начинают колотить кулаками, требуя опустить занавес.

Впрочем, для парижской богемы «Парад» – безусловный успех. Клод Дебюсси разыскивает Дягилева, чтобы поздравить его с триумфом, но «легче дозвониться до Господа Бога», – отмечает композитор.

Главноуговаривающий

Керенский, став военным министром, делает то, что отказывался сделать Гучков, – подписывает «Декларацию прав солдата». Он вовсе не считает, что с войной надо покончить, напротив, он хочет показать, что именно под его командованием Россия может победить, более того, спасти Францию и Западный фронт от разгрома. По словам Керенского, план немецкого командования – «посредством мирной пропаганды и братания парализовать русский фронт, сконцентрировать всю мощь германской армии на Западном фронте и к концу лета, до прибытия американских войск, нанести там сокрушительный удар». Чтобы сорвать этот план, нужно взять инициативу в свои руки и возобновить боевые действия.

14 мая Керенский публикует приказ о наступлении – патетическую прокламацию, обращенную к солдатам: «Во имя спасения свободной России вы пойдете туда, куда поведут вас вожди и правительство…» После этого Керенский начинает гастролировать по стране в новой роли. Вместо темно-коричневой куртки, которую он носил, будучи министром юстиции, он надевает светлый френч военного типа, больная рука висит на черной перевязи – Керенский смотрится как раненый герой.

Он объезжает армии, уверенный в своей харизме. И она его не подводит: даже недоброжелатели признают, что агитация Керенского проходит триумфально. «Всюду его носили на руках, осыпали цветами, – вспоминает член исполкома Петросовета Николай Суханов. – Всюду происходили сцены еще невиданного энтузиазма, от описаний которых веяло легендами героических эпох. К ногам Керенского, зовущего на смерть, сыпались Георгиевские кресты; женщины снимали с себя драгоценности».

Керенского сравнивают одновременно с Наполеоном и Жанной Д'Арк. Он прямо под огнем «летает по фронту то на автомобиле, то на аэроплане, то бегом», ругается с провокаторами, целуется с героями, сам перевязывает раны. Скептики-офицеры называют его «главноуговаривающим», но Керенского это не оскорбляет. «Я понимал, что они хотят знать лишь одно – почему они все еще торчат в окопах, – вспоминает Керенский. – Миллионы солдат задавали себе лишь один вопрос: "Почему я должен сегодня умереть, когда дома начинается новая и более свободная жизнь?"» Перед этими измученными людьми Керенский выступает с такой речью: «Конечно, легко призывать измученных людей бросить оружие и возвратиться домой, где только что началась новая жизнь. Но я зову вас на бой, на героический подвиг – я зову вас не на праздник, а на смерть, я призываю вас пожертвовать жизнью ради спасения Родины!»

«Вы нас убеждаете, что мы должны воевать с немцами, чтобы крестьяне могли заиметь землю. Но какой крестьянам смысл ее получать, ведь если меня убьют, я же земли не получу?» – спрашивает Керенского солдат, который «дрожит с ног до головы».

«Немедленно отошлите этого парня обратно в деревню, – отвечает Керенский. – Пусть его односельчане знают, что русской армии трусы не нужны».

По воспоминаниям Керенского, этот прием работает отлично: солдат за пару дней меняется до неузнаваемости, становясь образцом дисциплинированности.

План наступления русской армии был утвержден еще до революции Николаем II. Основной удар должен наносить Юго-Западный фронт под командованием генерала Брусилова – как и год назад. Керенский объезжает его войска и ближе знакомится с самим Брусиловым, который настолько ему нравится, что, вернувшись в столицу, он советует Львову заменить Брусиловым верховного главнокомандующего Алексеева.

Начала наступления, 18 июня, Керенский дожидается на фронте. После первого удачного наступления столичные журналисты превозносят Керенского и успехи армии до небес. Через 20 дней заняты Калуш и Галич, тысячи австрийцев взяты в плен, фронт прорван на 30 километров. Самые боеспособные части несут огромные потери – почти 40 000 человек убито и ранено. С одной стороны, это немного, если сравнить с потерями в ходе Брусиловского прорыва (где погибло в десять раз больше) и тем более с потерями Франции на Западном фронте. Но погибшие солдаты принадлежат к отборным, чуть ли не единственным мотивированным частям во всей русской армии. Едва продвинувшись, наступление начинает буксовать.

«Ни бунта, ни покорности»

В начале июля Керенский, который почти неотлучно находится на фронте, едет в тыл – в Киев, чтобы провести переговоры с Украинской Центральной радой. Между Киевом и Петербургом к этому моменту назревает серьезная проблема. Еще в мае Центральная рада разрабатывает план создания украинской автономии. Согласно ему, Временное правительство должно назначить «особого комиссара» по делам Украины (аналогично министру по делам Финляндии); украинские солдаты должны быть обособлены в отдельные подразделения, должна быть создана отдельная система образования на украинском языке. 16 мая украинская делегация во главе с Владимиром Винниченко, заместителем главы Центральной рады Грушевского, отправляется в Петроград. Винниченко не принимает никто из министров, переговоры с юридическим департаментом правительства ничем не заканчиваются. Украинской делегации отказывают в решении до созыва Учредительного собрания.

В Петрограде нет консенсуса об идеальном устройстве России. Кадеты уверены, что страна должна быть неделимой, лидер эсеров Чернов, наоборот, предлагает превратить страну в «Соединенные Штаты Восточной Европы, Сибири и Туркестана». Так или иначе, Временное правительство «прячется за Учредительное собрание», предпочитая ничего не решать.

Тогда Киев начинает более решительные действия. В начале июня, в самый разгар мобилизации, вопреки запрету Керенского, в Киеве проходит Всеукраинский военный съезд, на котором требуют создания отдельной украинской армии. Одновременно Центральная рада публикует Первый универсал – программный документ новой Украины, без пяти минут конституцию, написанную Винниченко по принципу «ни бунта, ни покорности». Согласно Универсалу, Украина остается в составе Российского государства, но со своим всеукраинским народным сеймом, налогами и исполнительной властью – генеральным секретариатом во главе с Винниченко.

28 июня в Киев приезжает очень серьезная делегация Временного правительства: Церетели и министр иностранных дел Михаил Терещенко (кстати, киевлянин), военный министр Керенский. Переговоры проходят успешно и снимают многие проблемы, Временное правительство соглашается с тем, что Украина должна получить автономию, но только после решения российского Учредительного собрания. Центральная рада берет на себя обязательство не провозглашать автономию самовольно, а генеральный секретариат во главе с Винниченко признается органом Временного правительства.

Переговорщики уезжают из Киева с чувством выполненного долга. Однако недовольных результатами тоже немало. Издатель газеты «Киевлянин» депутат Государственной думы Василий Шульгин – категорический противник украинизации. «Мы дважды русские, потому что мы из Киева – матери городов русских, потому что Москва и Петроград – колонии Киева, а не наоборот», – рассуждает Шульгин. Вскоре он собирает больше 50 000 подписей против признания независимости Киева.

1 июля Керенский, Терещенко и Церетели возвращаются в Петроград. Еще до их приезда становится очевидно, что договоренность с Украиной может похоронить Временное правительство. Кадеты выступают категорически против уступок, которые они называют «развалом России». Кадетские министры выдвигают ультиматум – они уйдут из правительства, если соглашение с Украиной будет утверждено.

Конец либеральной мечты

Российских либералов – кадетов – действительно лихорадит. Еще четыре месяца назад они были российской оппозицией и основной силой «прогрессивного блока» в Думе, они сделали революцию или как минимум вместе с другими членами Временного комитета подобрали власть, которая выпала из рук Николая II. Лидер кадетов Павел Милюков писал на коленке список первого Временного правительства и первый зачитывал его солдатам в фойе Таврического дворца.

Однако за четыре месяца ситуация изменилась настолько, что кадеты в ней выглядят консерваторами: многие из них предпочли бы конституционную монархию республике, а если республика неизбежна, то они хотели бы, чтобы она основывалась на прежних порядках.

После революции вчерашние главные оппозиционеры оказываются слишком умеренными, чтобы быть популярными. В конце июня в Москве проходят выборы в Городскую думу, которые воспринимаются как праймериз перед выборами Учредительного собрания. Москва всегда была оплотом либералов и кадетов, в отличие от Петрограда, где политические настроения улицы определяет стотысячный гарнизон.

Почти весь июнь в Москве идет предвыборная кампания – «как в Европе», говорят жители. Семь партий, агитационными плакатами обклеены все заборы, листовки разбрасывают с аэропланов. Самый удачный номер в бюллетене у кадетов – № 1. Предвыборную кампанию кадеты ведут вяло, да и их зажиточный электорат пассивнее, чем у левых партий. «Кадеты потеряли много мест от своей лености и от любви к уюту, к природе, к винту, к ботвинье, – пишет избиратель Никита Окунев, – засели на своих дачах и благодушествовали, а эсеры на дачи не ездят и вообще не дремлют».

Убедительную победу одерживают эсеры – они получают 116 мест из 200 (57,98 % голосов). Удивительный результат для Москвы, ведь эсеры – партия крестьянская, их лидер Виктор Чернов – министр земледелия, а главный лозунг – «Земля и воля». Впрочем, Керенский тоже считается эсером, поэтому эти голоса можно считать поддержкой Временному правительству. Второе место в Москве занимают либералы – у кадетов 34 места (16,85 % голосов). Оставшиеся мандаты делят между собой меньшевики и большевики, у которых по 11 %.

Кадеты – единственная партия, которая не придерживается левых убеждений. Но главный спор касается вовсе не экономических убеждений, а международной политики. Либералы начала ХХ века – имперцы. Они хотят, чтобы Россия была свободной и демократической, но осталась империей. Они против самоопределения регионов, осуждают предательство Финляндии и возмущены поведением Украины.

Совещание кадетской партии о будущем Украины становится одним из самых драматичных в истории российского либерализма на тот момент. Кадет Николай Некрасов, министр путей сообщения, признается товарищам по партии, что ездил в Киев по просьбе Церетели, полностью согласен с выработанным договором и в нем нельзя поменять ни слова. И сразу уходит с совещания. Остальные считают его перебежчиком и предателем. «Я думаю, что мы, кадеты, не годимся для политики. Мы слишком честные люди», – говорит министр финансов Андрей Шингарев. С ним все соглашаются, так как, по логике кадетов, уступки Центральной раде, автономия Украины – это позор, бесчестье.

На следующий день Временное правительство большинством голосов ратифицирует соглашение с Центральной радой. Четыре министра-кадета объявляют о своей отставке, а пятый, Некрасов, – о выходе из партии. Керенский уезжает на фронт. Он не догадывается, что уход либералов из правительства едва не станет началом новой революции.

Глава 14
В которой Лев Троцкий и Лев Каменев не хотят большевистского переворота, потому что считают, что он совершенно не нужен

Звезда цирка

Лев Троцкий приезжает в Петроград одним из последних – освободившись из канадского концлагеря, он добирается до России, когда после революции прошло уже два месяца. Троцкий идет на заседание Петросовета – органа, который он возглавлял 12 лет назад, во время революции 1905 года. Тогда Троцкому было 26 лет, теперь 38 – и, по сути, ему в Петросовете места нет. Его, конечно, как ветерана, включают в исполком «с правом совещательного голоса», но повлиять на политику исполкома он не может: все роли распределены, Петросоветом руководит Церетели, Троцкий опоздал.

Чтобы как-то найти себе применение, он идет в цирк. Цирк «Модерн», находящийся неподалеку от особняка Кшесинской, любимое место петроградцев, которые никак не могут перестать митинговать. Здесь круглосуточно выступают. Именно здесь Троцкий, так долго живший за границей в отрыве от публики, ежедневно тренирует свои ораторские навыки. На митинги в цирк ходят типичные диванные политики того времени – интернета и телевидения в 1917 году еще нет, – поэтому они удовлетворяют свою жажду зрелищ, глядя на то, как ругаются третьесортные ораторы, оказавшиеся за бортом новых органов власти, но желающие высказаться. Троцкий эту публику покоряет.

Он критикует Керенского и наступление на фронте, говорит, что министры считают солдат глиной, из которой можно сделать что угодно, что Керенский бегает по фронту и паясничает, вместо того чтобы дать ответы на вопросы солдат. Сам Троцкий дает очень простые ответы: войну прекратить, отобрать землю у помещиков, добиться полной свободы. Он вскоре становится главной звездой цирка – никто из его политических противников не осмеливается переступить порог этого бастиона Троцкого. Зато когда он приходит в Петросовет, ему кричат: «Здесь вам не цирк "Модерн"!»

Первое столкновение между Троцким и Церетели происходит еще в мае. Петросовет пытается прекратить затянувшийся мятеж в Кронштадте – еще во время Февральской революции матросы посадили в тюрьму своих офицеров и до сих пор отказываются их выпускать. На переговоры в вечно бунтующий Кронштадт едет Церетели. Проведший восемь лет в тюрьмах, он в ужасе от увиденного и спрашивает у матросов, как они вообще могут держать живых людей в таких условиях. Церетели называет Кронштадт очагом бунта, позорящим революцию и готовящим ее гибель. Представители матросов защищаются – они считают положение в Кронштадте вполне законным «углублением» революции и не могут понять, чего хочет от них Церетели. Зато со всей своей страстью в защиту Кронштадта выступает Троцкий.

Популярность большевиков и их союзников (например, группы «межрайонцев», к которой принадлежит Троцкий) среди солдат и матросов растет. Их называют «пацифистами», хотя большевики выступают не за мир, а за то, чтобы «империалистическую войну» превратить в гражданскую «против буржуев». В их листовках говорится, что революция не принесла улучшений экономики, потому что правительство контролируется «банкирами» и «спекулянтами». Терпеть дальше нельзя, все должны выйти из казарм на улицу и свергнуть министров-капиталистов, передав всю власть Советам.

10 июня терпению Церетели приходит конец. Он лично выстроил хрупкую коалицию всех политических сил и теперь требует от коллег разоружить большевиков. Троцкий в ответ просто троллит Церетели: зачем уделять так много внимания такой маленькой группе, как большевики? Церетели отвечает, что большевики действительно небольшая группа, почти не представленная в Петросовете, но она – единственное слабое звено, которое борется против революции: «То, что делают теперь большевики, это уже не идейная пропаганда, это – заговор. У тех революционеров, которые не умеют достойно держать в своих руках оружие, нужно это оружие отнять».

Поднимается буря – большинство присутствующих, включая эсеров и меньшевиков, не согласны. «Господин министр, если вы не бросаете слов на ветер, не ограничивайтесь речью, арестуйте меня и судите!» – кричит большевик Каменев. Предложение Церетели не проходит – принимается проект устного осуждения поведения большевиков. «Церетели остался среди своих в меньшинстве. А между тем он был по-своему прав», – напишет спустя много лет его главный противник в тот день Лев Троцкий.

Слабое звено

2 июля Троцкий вместе со своим товарищем искусствоведом Луначарским выступает на митинге-концерте в Первом пулеметном полку. Шоу Троцкого превращается в мощную антиправительственную манифестацию, хотя сам он считает, что ничего особенного не происходит: «Настроение было очень приподнятое. Клеймили Керенского, клялись в верности революции».

Под впечатлением от «цирковых» выступлений Троцкого, а также беспрерывно агитирующих против нынешнего режима анархистов-коммунистов Первый пулеметный полк тем же вечером отправляется свергать Временное правительство под лозунгом «Первая пуля – Керенскому». Сам военный министр в этот момент как раз выезжает на фронт, где продолжается объявленное им наступление.

Первый пулеметный полк – странное формирование: в начале года в нем было около 20 000 солдат, по численности он почти равен дивизии. До революции в него собирали солдат, чтобы отправить на фронт; после революции пулеметчики остались в столице «сторожить революцию». Треть их дезертировала, прочие остались в казармах и активно участвуют в политической жизни. С началом июньского наступления Керенский пытается отправить полк на фронт – но солдаты не подчиняются.

Утром 3 июля возбужденные солдаты Первого пулеметного полка собирают новый митинг. Приходит новость, что «пятеро министров-капиталистов» ушли в отставку (на самом деле из-за Украины уволились четверо кадетов). Солдаты понимают, что их любимый лозунг «Долой десять министров-капиталистов» наполовину исполнился, и это подстегивает их еще сильнее.

В Кронштадт и другие казармы города из Первого пулеметного полка отправляют гонцов, чтобы сообщить, что идут свергать власть. Одна колонна идет к Мариинскому дворцу, где сидит Временное правительство, другая – к Таврическому, где заседает Петросовет, чтобы отобрать власть у первого и передать второму. «Вся власть Совету рабочих, солдатских и крестьянских депутатов!», «Долой Керенского и с ним наступление!» – написано на их транспарантах. Именно военный министр, самый популярный политик, становится мишенью большевиков. Его называют «маленьким Наполеоном», который пожертвовал полумиллионом жизней в последнем наступлении.

Толпа приходит к Мариинскому дворцу, но он снова пуст, на этот раз министры заседают на квартире у премьера Львова. И поскольку плана у шествия нет, часть толпы отправляется грабить магазины.

По дороге солдаты останавливают автомобили, высаживают пассажиров и отбирают у них машины. Угоняют машину даже у самого Церетели. Горожане неожиданно ощущают, что революция повторяется: снова законы не действуют, солдаты берут власть в свои руки. Уже тепло, по городу разъезжают открытые автомобили с солдатами. Некоторые пулеметчики для эффектности ложатся на крылья машин. «Когда же кончится это безобразие?» – бормочет, гуляя по Летнему саду, великий князь Николай Михайлович, теперь просто гражданин Романов, двоюродный брат царя и некогда самый либеральный из его родственников.

Солдаты приходят к особняку Кшесинской. На балкон выходит растерянный Лев Каменев (он митинг накануне прогулял, поэтому воинственность полка для него – сюрприз) и пытается уговорить пулеметчиков вернуться в казармы, но его не слушают. Тогда Каменев бежит совещаться с товарищами – все в замешательстве. Ленина нет в столице, он заболел и еще 29 июня вместе с сестрой уехал на дачу в Финляндию. Руководство большевиков голосует против вооруженного восстания, Троцкий тоже говорит, что свергать правительство рано. Каменев и Зиновьев пишут статью в ближайший номер «Правды», в котором призывают воздержаться от выступления.

В Таврическом идет очередное долгое заседание исполкома. Выступает Церетели, лидер Петросовета и одновременно министр почт и телеграфов во Временном правительстве, когда в Таврический приходит новость, что сюда движутся полки, которые выступают против Временного правительства и требуют отдать власть Советам. Неожиданно прибегает большевик Сталин и говорит Церетели и Чхеидзе, что большевики тут ни при чем, что они против демонстрации. Ему, конечно, не верят.

«Теперь все ясно, – говорит Чхеидзе своему другу Церетели. – Мирным людям незачем заносить в протокол заявления об их мирных намерениях. Похоже, нам придется иметь дело с так называемым стихийным выступлением, к которому большевики примкнут, заявив, что нельзя оставлять массы без руководства».

Положение Церетели необычно – фактически в столице происходит революция, которая требует, чтобы он взял власть в свои руки, но он решительно отказывается, потому что сама идея диктатуры ему противна, он хочет демократии и готов бороться с восстанием. Он марксист, а значит, убежден, что правительство должно состоять из представителей буржуазии и участие в нем рабочего класса на данном этапе – это вынужденная необходимость, противоречащая учению Маркса. Более того, таково решение Съезда Советов, и Петросовет не имеет права его нарушать.

Петросовет снова издает приказ, запрещающий солдатам покидать казармы, однако на этот раз никто не подчиняется: в 8 часов вечера 3 июля солдаты из разных концов города собираются у Таврического дворца. Это совершенно неорганизованная толпа, у которой нет приказов или целей, поэтому она просто ждет.

В особняке Кшесинской продолжается паническое обсуждение. На балкон успокоить солдат выходят разные ораторы. Успокоить не удается, значит, нужно присоединиться и возглавить, считает Троцкий. Статью с призывом к порядку, которую написали Зиновьев и Каменев, снимают из печати – наутро «Правда» выйдет с пустым местом на первой полосе.

Вместо статьи типография печатает листовку, написанную редактором «Правды» Иосифом Сталиным, в которой говорится: «Временное правительство потерпело крах… нужна новая власть… Такой властью может быть только Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов».

К полуночи все улицы вокруг Таврического дворца заняты вооруженными солдатами. В 2 часа ночи к ним присоединяются 30 000 рабочих Путиловского завода. Окруженные толпой члены исполкома Петросовета впервые понимают, что они ничего не могут сделать с нарастающей стихией.

Утром 4 июля напряжение продолжает нарастать: из Кронштадта в Петроград отправляются военные корабли. Ленин садится на поезд, чтобы скорее вернуться в столицу. От Финляндского вокзала совсем недалеко до особняка Кшесинской, около полудня он уже на балконе перед разгоряченной толпой. Ленин явно не в ударе: с одной стороны, он еще болен, с другой – как и его товарищи, совсем не уверен в успехе этого восстания. «Проявляйте стойкость, выдержку и бдительность», – растерянно говорит он. Солдаты разочарованы.

Ленин очень нервничает – он считает, что время для восстания выбрано неудачно: только что началось наступление, Керенский популярен в армии, Временное правительство может в любую минуту перебросить полки с фронта и подавить мятеж. Зиновьев вспоминает, как они с Лениным и Троцким совещаются в тот день возле буфета в Таврическом дворце. «Нет, сейчас брать власть нельзя, потому что фронтовики еще не наши, – говорит Ленин. – Сейчас обманутый либералами фронтовик придет и перережет питерских рабочих».