Текст книги "Империя должна умереть"

Знакомство со знаменитостью

Через пару дней Евгений Азеф идет по безлюдному переулку в Петербурге. Он, очевидно, в задумчивости, поэтому не замечает, как его окружают люди, аккуратно берут под руки и куда-то ведут – он протестует, но его запихивают в карету. Везут его в тайную полицию, к полковнику Герасимову.

«Я – инженер Черкас, меня знают в Петербургском обществе. За что я арестован?» – горячится арестованный и трясет документами.

«Все это пустяки. Я знаю, вы раньше работали в качестве нашего секретного сотрудника. Не хотите ли поговорить откровенно?» – говорит Герасимов.

Арестованный поражен, но продолжает: «О чем вы говорите? Как это пришло вам в голову?»

«Скажите: да или нет?»

«Нет», – отвечает Азеф, но, по словам Герасимова, без особой уверенности.

Его отводят в одиночную камеру.

Герасимов идет к Рачковскому и рассказывает, что произошло. Его агенты пытаются предотвратить покушение на Дурново. И на днях они обнаружили, что подозрительные извозчики, которые все время ошиваются возле квартиры министра внутренних дел, регулярно отчитываются перед руководителем группы. Но это еще полдела – один из полицейских узнал в этом руководителе давнего полицейского осведомителя, так называемого Филипповского. Герасимов недоумевает – никогда прежде он не слышал о таком агенте. Спрашивает у Рачковского. Тот пожимает плечами – уверяет, что и ему ничего не известно.

Через два дня после задержания арестованный просит встречи с Герасимовым: «Я сдаюсь. Да, я был агентом полиции и все готов рассказать откровенно. Но хочу, чтобы при этом разговоре присутствовал мой прежний начальник, Петр Иванович Рачковский».

Рачковский снова недоумевает: «Какой это может быть Филипповский? Я не могу такого припомнить… Разве что Азеф?»

Уже через 15 минут он бросается на шею к Азефу со словами: «Мой дорогой Евгений Филиппович, давненько мы с вами не видались. Как вы поживаете?»

Азеф отвечает ему матом. «В своей жизни я редко слышал такую отборную брань, – вспоминает Герасимов, – он обвинял Рачковского в неблагодарности, в бесчеловечности и вообще во всяких преступлениях, совершать которые способен был только самый бессовестный человек». «Вы покинули меня на произвол судьбы, без инструкций, без денег, не отвечали на мои письма. Чтобы заработать деньги, я вынужден был связаться с террористами», – кричит Азеф.

Когда первоначальные эмоции проходят, Азеф ернически спрашивает Рачковского: «Что же, удалось вам купить Рутенберга?.. Хорошую агентуру вы в лице Гапона обрели?.. Выдал он вам Боевую организацию? Знаете, где теперь Гапон находится? Он висит в заброшенной даче на финской границе… вас легко постигла бы такая же участь, если бы вы еще продолжали с ним иметь дело…»

Оба полицейских изумлены. Им ничего не известно о Гапоне: ни о том, что он убит, ни даже о том, что он пропал.

Подробностей Азеф не рассказывает. Он требует 5 тысяч[74]74
  Примерно равно 3 955 000 рублей (на 2017 год).


[Закрыть] рублей долгов по зарплате за продолжение сотрудничества. Эту сумму ему легко выдают.

Только через два дня гражданская жена Гапона, Саша Уздалева, приходит в полицию, чтобы написать заявление о том, что он неделю назад ушел из дома и не вернулся. На следующий день в газете «Новое время» появляется заметка, подписанная псевдонимом «Маска». В ней говорится, что Гапон пропал, последний раз его видели 28 марта, и в этот день он должен был принимать участие в важной встрече социалистов-революционеров в Озерках. А еще что черносотенцы готовили на него покушение, а сам он был в таком подавленном состоянии, что подумывал о самоубийстве.

Автор текста – полицейский агент и в недавнем прошлом секретарь Витте Иван Манасевич-Мануйлов. Источник информации – Азеф. Полиция начинает искать Гапона, но пока безуспешно.

Пора валить

В Петербурге о Гапоне почти никто не вспоминает. Прошлогодний герой забыт. Его труп висит на заброшенной даче – а он почти уже никому не интересен.

Это странное время. То, чем российское общество было так увлечено последних два года, – все надоело, все разочаровало, все бесполезно. Закрытие газет, волна арестов, гражданская война по всей стране, всесилие черной сотни, повальная эмиграция. «Пора валить» – главное настроение среднего класса в Петербурге, а особенно в Москве. После подавления декабрьского восстания москвичи гораздо чаще, чем за год до этого, обращаются за загранпаспортами. Уезжают не только революционеры, которые вернулись по амнистии Витте и теперь фигурируют в новых уголовных делах. Уезжают бывшие аполитичные – те, кто сначала увлекся демократической весной, а потом понял, что вовсе не хочет участвовать в этой гадкой и грязной, бесчеловечной борьбе.

В конце 1905 года Мережковский пишет «Воззвание к церкви». В нем он призывает церковь восстать против императора, в частности: больше не молиться в храмах за царя, а молиться за освобождение народа, освободить военных от присяги царю, лишить власти Синод, созвать Церковный собор.

Воззвание Мережковского не имеет, конечно, никакого эффекта. И вскоре он приходит к выводу, что православие и самодержавие неразрывно связаны: «К новому пониманию христианства нельзя подойти иначе, кроме как отрицая оба начала вместе».

В декабре 1905 года Зинаида Гиппиус и Дима Философов ужинают в ресторане – вдруг прибегает Дягилев и закатывает двоюродному брату отвратительный скандал, кричит на весь ресторан. Он только что узнал, что Философов пытался соблазнить его любовника – личного секретаря Дягилева, польского студента Вика. А может быть, Дягилева бесит, что Дима все же предпочел ему Гиппиус и Мережковского и даже переехал жить в их квартиру. Скорее всего, Дягилева вообще все раздражает: знаменитый столичный продюсер бьется в истерике перед своим бывшим любовником и его новой подругой – знаменитыми столичными журналистами.

После скандала в ресторане Дима срывается и уезжает в Париж. Следом едут Гиппиус и Мережковский – поехали «герценствовать», язвит Дягилев. Но скоро и он уезжает, и тоже в Париж – хочет организовать там выставку русского искусства.

Ревущие кошки, моченые яблоки

У Витте тоже сдают нервы. Человек, который в октябре приносил царю философский трактат о стремлении к свободе, теперь со страхом и омерзением говорит о придуманной им же самим Государственной думе. На бесконечных правительственных совещаниях он сетует, что русское общество некультурно, что заседания нельзя делать публичными – иначе министров будут закидывать «мочеными яблоками и ревущими кошками».

11 декабря опубликован новый избирательный закон – как раз после того, как Дурново арестовал петербургских диссидентов, а в Москве началась полномасштабная война. Избирательный закон – результат изнурительных совещаний, в ходе которых Витте удалось провести главную для него мысль: Дума должна стать крестьянской, так как крестьяне – наиболее лояльный по отношению к правительству слой населения.

Выборы начинаются в феврале и длятся весь март. Процедура очень длинная – это вовсе не всеобщее тайное прямое равное голосование – о чем мечтают и говорят все оппозиционеры вне зависимости от их политического направления. Выборы проходят по четырем куриям: отдельно выбирают землевладельцы, отдельно горожане, отдельно крестьяне, отдельно рабочие. Каждая курия сначала выбирает выборщиков: один выборщик может представлять 2 тысячи дворян, 4 тысячи горожан, 30 тысяч крестьян и 90 тысяч рабочих. Но право голоса имеют не все, а только прошедшие имущественный ценз. Например, в рабочей курии могут голосовать только сотрудники предприятий, в которых работает больше 50 человек. А в городах права голоса лишены, к примеру, все учащиеся. Правда, могут голосовать не только владельцы домов и квартир, но и квартиросъемщики.

Многие либералы разочарованы законом, революционеры – в пылу восстания – его даже не замечают.

Петр Струве, вернувшись из Парижа, тоже переживает непростой период. Он хочет возобновить издание «Освобождения», но уже в России, пытается договориться с Милюковым – и ничего не выходит. Милюкову вовсе не нужно влиятельное издание, которое выпускал бы Струве, – он хочет иметь собственную газету. На деньги нового спонсора, инженера Бака, Милюков открывает газету «Речь», которой руководит сам – более того, сам пишет все ее передовицы. «Освобождение» больше никогда не выйдет.

Струве считает, что в такой непростой момент надо подчиниться партийной дисциплине: «Только сплоченное действие демократических общественных элементов может вывести нашу страну на путь действительного обновления и здорового развития», – уверен он. Зимой 1906 года, накануне выборов, вместе с Федором Родичевым Струве пишет предвыборный манифест кадетов.

И эсеры, и социал-демократы решают бойкотировать выборы в Думу. По сути, единственная настоящая и при этом оппозиционная политическая партия в стране – это кадеты, либеральная партия Народной свободы, созданная Милюковым на базе Союза освобождения.

Выборы заканчиваются сенсацией. Кадеты одерживают ошеломляющую победу. На самом деле это вполне логично, ведь они – единственная партия, которая ведет предвыборную кампанию.

Император и его окружение очень взволнованны. Чего ждать от «крамольников» – непонятно. Витте говорит Николаю II, что во всем виноват глава МВД Дурново – своими репрессивными мерами он разозлил общество, вот оно и проголосовало за оппозицию. Император отвечает, что он может эту Думу легко разогнать.

Новая Дума еще никогда не собиралась, а разговоры о ее предстоящем роспуске ведутся очень настойчиво.

В гостях у капитализма

В это самое время старый знакомый Гапона Максим Горький вместе с гражданской женой Марией Андреевой и с сопровождающим их большевиком по фамилии Буренин приезжают в Нью-Йорк. Николай Буренин – член Боевой группы РСДРП, он приставлен к Горькому в качестве продюсера, охранника, помощника и, очевидно, шпиона. Писатель – главный актив большевиков, один из самых важных источников дохода, его надо беречь.

Пароход Горького еще не успевает причалить в Нью-Йорке, как на палубу забираются журналисты и начинают осаждать Горького – так же, как всего полгода назад атаковали Витте. Горький устал с дороги, он (в отличие от Витте) пытается отказаться, извиняется, обещает дать интервью дня через два-три. Но корреспонденты не отстают, просят ответить всего на один вопрос – и он не о творчестве и не о ситуации в России. Этот вопрос: «Что вы думаете о Витте?». На следующий день нью-йоркские газеты выходят с заголовками «Горький: "Витте – подлец!"» (Буренин уточняет, что Горький назвал премьера «человеком, лишенным таланта, чести и честности»)

На паспортном контроле у писателя спрашивают, не анархист ли он. Горький отвечает: «Нет, я не анархист, я социалист. Я верю в закон и порядок и именно по этой причине и нахожусь в оппозиции к русскому правительству, которое в данный момент представляет собой организованную анархию».

Писателя принимают восторженно. В порту его встречают не только журналисты, но и толпы русских эмигрантов. Фотографии Горького на первых полосах всех газет. Его везде узнают и везде принимают. Они с Марусей спускаются в метро – пассажиры смотрят на фотографии в газетах и бросаются к писателю со словами: «Добро пожаловать, господин Горький». На второй день в честь Горького устраивают обед, на который приходит 70-летний Марк Твен. Горькому всего 37, он теряется перед классиком, а тот в восторге от молодого русского коллеги. Они вдвоем объявляют о создании фонда, который будет собирать деньги на русскую революцию. Пресса называет Горького «русским Джефферсоном». В планах – поездка в Вашингтон и встреча с президентом Теодором Рузвельтом.

Но все заканчивается 15 апреля. Одна желтая газета выясняет, что мистер и миссис Горький, как везде представляются гости из России, вовсе не муж и жена. Настоящая миссис Горький (то есть Екатерина Пешкова) находится в России, у пары двое детей, и они не разведены. А женщина, которая выдает себя за жену писателя, – известная русская актриса по фамилии Андреева.

Компромат производит ошеломляющий эффект. Америка 1906 года оказывается куда более пуританской страной, чем Российская империя. Горький и Андреева ничего не знают о вышедшей статье, когда в полтретьего ночи возвращаются в свой отель Belleclaire. На пороге их встречает хозяйка. Она презрительно говорит: «Не входите!» – и преграждает им путь. Все вещи Горького, Андреевой и Буренина уже дожидаются путешественников в вестибюле: чемоданы раскрыты, одежда, белье, платья Андреевой, чьи-то сапоги – все свалено в кучу.

Горький и Андреева отправляются ночевать в общежитие молодых писателей. Но на следующий день «расследование» личной жизни Горького подхватывают другие газеты. Они выясняют, что артистка Андреева тоже формально замужем за поручиком Андреем Желябужским, хотя и ушла от него к миллионеру (теперь уже покойному) Савве Морозову. Тому самому Морозову, который погиб полгода назад в Каннах и завещал ей полтора миллиона долларов, пишет The New York Times[75]75
  В The New York Times скорее всего ошиблись: в 1906 году 1 500 000 долларов – это примерно 2 917 500 рублей (что примерно равно 2 307 742 500 современным рублям), а страховой полис Саввы Морозова был на 100 тысяч.


[Закрыть].

Выселение из отеля – это еще цветочки. Все дальнейшее турне сорвано: отменяются мероприятия в Бостоне и Чикаго, Белый дом отзывает свое приглашение. Группа женщин – сторонниц республиканской партии требует депортировать Горького. Писателю приходится съехать из общежития. На выручку приходит совершенно незнакомая им семейная пара: Престония и Джон Мартины приглашают Горького и Андрееву пожить в их доме: «Я не могу и не хочу позволить, чтобы целая страна обрушилась на одинокую, слабую молодую женщину, и поэтому предлагаю вам свое гостеприимство».

Горький соглашается. Они переезжают сначала на роскошную виллу Мартинов около Нью-Йорка, а потом едут жить в их поместье на севере штата, недалеко от канадской границы. Никаких гастролей больше не будет, решает Горький. Вместо этого в тихой американской глубинке он пишет роман «Мать» – будущее главное произведение советской литературы, «революционную Библию», любимый роман Ленина. Буренин считает, что этот компромат на Горького слил прессе российский посол в Америке. Так это или нет, российское правительство в результате невольно помогает Горькому. В начале мая ему предъявляют официальное обвинение в участии в московском восстании – и угрозы с родины восстанавливают репутацию Горького. Из аморального персонажа он снова превращается в борца за свободу.

Антиамериканизм

Горький живет в Америке, в гостях у Мартинов, почти год, но все равно не может простить американцам пережитого унижения. Все, что он пишет об Америке, полно злобы и желчи: в Америке нет красоты, у американцев нет души, все они – рабы золота, то есть Желтого дьявола.

Вот что Горький пишет про Нью-Йорк: «Я впервые вижу такой чудовищный город, и никогда еще люди не казались мне так ничтожны, так порабощены. И в то же время я нигде не встречал их такими трагикомически довольными собой, каковы они в этом жадном и грязном желудке обжоры, который впал от жадности в идиотизм и с диким ревом скота пожирает мозги и нервы».

Но главное – Горькому надо доказать, что американский капитализм – плохой пример для подражания. В России того времени существует некоторый культ Северной Америки. Сюда Лев Толстой отправляет преследуемых властями духоборов; сюда бегут от погромов евреи из черты оседлости; идея превратить Российскую империю в «Соединенные штаты Восточной Европы, Сибири и Туркестана» очень популярна среди революционной интеллигенции. Главные поклонники Америки – российские либералы. Павел Милюков слывет «американцем» – он преподавал в Чикагском университете, где и почерпнул многие из своих демократических идей. Но Ленина американский пример совсем не прельщает – ему надо развенчать и разрушить этот либеральный идеал. Ленин – главный организатор горьковского турне; если писателю не удалось собрать денег, единственное, что он может, – это поработать пропагандистом.

Что делать

Постоянная борьба с либералами – это главная тема 1906 года для российских марксистов. Пока Горький отдыхает в Америке, Лев Троцкий сидит в Петропавловской крепости – и тоже возмущается предательством либералов. В феврале 1906 года он пишет статью, которую посвящает своему идеологическому врагу Петру Струве – «Господин Петр Струве в российской политике». Сначала он долго и подробно обвиняет Струве в непоследовательности, в том, что тот, мол, менял свою точку зрения и переходил с одной политической позиции на другую. «Лжец должен обладать хорошей памятью, чтобы не попадаться в противоречиях», – язвит Троцкий.

Но потом переходит к главному вопросу: что будут делать кадеты, когда попадут в Государственную думу. Это главный вопрос, который гложет всех, включая самих кадетов.

Троцкий из тюремной камеры пишет, что должны сделать либералы – если, конечно, они планируют выполнить свои предвыборные обещания: 1) отправить в отставку Витте, Дурново и компанию; 2) призвать к власти Петрункевича, Милюкова и Струве; 3) организовать выборы Учредительного собрания на основе всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права; 4) уволить прежних региональных чиновников, поменяв их на новых; 5) начать судебный процесс над членами прежнего правительства. Но, разумеется, иронизирует Троцкий, ничего подобного либералы в Думе не сделают – а просто будут пытаться лавировать, вести переговоры с царскими чиновниками и ничего не добьются.

Примерно такие же разговоры ведут и консерваторы. Они опасаются, что Дума в первую очередь объявит о созыве Учредительного собрания.

Впрочем, Милюков вспоминает, что еще на первом своем съезде в ноябре 1905 года кадеты решили, что не надо добиваться Учредительного собрания – достаточно просто избрать Думу с «учредительными функциями». Но это только начало споров. Одни считают, что Дума должна выработать новый избирательный закон и немедленно распуститься – другие считают допустимой так называемую органическую работу. В итоге либералы вырабатывают компромисс: в новой Думе они должны принять неотложные меры – то есть не только разработать избирательное законодательство, но и провести аграрную реформу, то, чего в первую очередь хотят крестьяне. Впрочем, Струве считает, что такими же неотложными являются вопрос трудовых отношений и национальная политика.

Несмотря на успех кадетов, в Думу проходят не все важные игроки. С выборов снимают и Милюкова, и Струве. У первого не засчитывают его имущественный ценз, второй находится под следствием по делу об экстремистских публикациях. Зато депутатами становятся остальные видные либералы: Иван Петрункевич, князья Долгоруков и Шаховской, Федор Родичев. Понимая, что им предстоит быть первыми в истории России парламентариями, они мучаются: насколько резкими им предстоит быть. При этом, жалуется Милюков, с обеих сторон их травят: консерваторы по-прежнему считают либералов врагами и революционерами, а марксисты – предателями и агентами правительства. Лучше всех выматывает нервы кадетам живущий в Хельсинки Владимир Ленин: «Кадеты – могильные черви революции. Революцию похоронили: Ее гложут черви. Но революция обладает свойством быстро воскресать и пышно развиваться на хорошо подготовленной почве. А почва подготовлена замечательно, великолепно, октябрьскими днями свободы и декабрьским восстанием. И мы далеки от мысли отрицать полезную работу червей в эпоху похорон революции. Ведь эти жирные черви так хорошо удобряют почву».

«Принимая во внимание, – гласит одна из резолюций съезда социал-демократов, – что, по нашему общему убеждению, крупный аграрный взрыв, если не полное крестьянское восстание, в целом ряде местностей почти неизбежен, съезд рекомендует всем учреждениям партии быть к весне в боевой готовности и заранее составить целый план практических мероприятий, вроде взрыва железных дорог и мостов, порчи телеграфа, распределить роли в этих предприятиях и т. д., наметить административных лиц, устранение которых может внести дезорганизацию в среду местной организации, и т. д.»

«Вся Россия – сплошной сумасшедший дом»

В середине апреля Горький и Андреева, все еще живущие в поместье у Мартинов, получают телеграмму из России. Закончился судебный процесс – суд присудил Марусе 100 тысяч[76]76
  Примерно равно 79 100 000 рублей (на 2017 год).


[Закрыть]. Они счастливы – весь вечер проходит в танцах, пляшут даже их радушные хозяева Мартины.

Похожую телеграмму получает Витте – из Парижа, от своего давнего врага Коковцова. Тот по поручению правительства ведет переговоры о предоставлении России кредита. И наконец французские банки дают добро. Хотя измученный Витте, конечно, не пляшет.

На последней стадии переговоров французский премьер Клемансо вдруг спрашивает у российского эмиссара: «Скажите мне, отчего бы Вашему Государю не пригласить господина Милюкова возглавить новое правительство? Мне кажется, что это было бы очень хорошо и с точки зрения удовлетворения общественного мнения и разрешило бы многие вопросы». Коковцов отвечает, что царь кого захочет, того и назначит.

И действительно, Коковцов оказывается провидцем. Николай II узнав, что дело сделано и кредит одобрен, вызывает к себе верного Трепова и просит подобрать ему нового премьера – потому что терпеть Витте он больше не может. «Я окончательно расстался с Графом Витте, и мы с ним больше уже не встретимся», – безапелляционно заявляет Николай.

Результат нового кастинга поражает всех. Главные критерии императора: новый премьер должен быть полной противоположностью Витте, он должен не хитрить, не интриговать, должен быть лишен собственных амбиций и не заваливать царя проектами реформ, а просто быть ему безусловно предан. Таким условиям идеально удовлетворяет Иван Горемыкин, бывший министр внутренних дел, первый глава МВД, назначенный Николаем II. Он был уволен еще в 1899 году и с благодарностью воспринял отставку, спокойно сидел в Государственном совете. При этом, поскольку император любил советоваться с людьми незаинтересованными, то есть не занимающими никаких постов, он регулярно вызывал к себе Горемыкина – советовался с ним даже накануне принятия манифеста 17 октября.

У Горемыкина удивительная репутация: про него говорят, что «он совершенно не интересуется политикой» и «безразличен ко всему». «Для меня главное, – говорит император, – то, что Горемыкин не пойдет за Моею спиною ни на какие соглашения и уступки во вред моей власти, и Я могу ему вполне доверять, что не будет приготовлено каких-либо сюрпризов».

Витте узнает о своей отставке за неделю до открытия новой Государственной думы. «Перед Вами счастливейший из смертных. Государь не мог мне оказать большей милости, как увольнением меня от каторги, в которой я просто изнывал, – говорит он приехавшему из Парижа Коковцову. – Я уезжаю немедленно за границу лечиться, ни о чем больше не хочу и слышать и представляю себе, что будет разыгрываться здесь. Ведь вся Россия – сплошной сумасшедший дом, и вся пресловутая передовая интеллигенция не лучше всех». Впрочем, это, конечно, – поза. Обиженный Витте уверен, что теперь-то все и рухнет: «Теперь все это пойдет прахом при том сумбуре, который водворится в России. Не Иван же Логгинович управится с этим разбушевавшимся морем».

Коковцов, которого император назначает министром финансов, отказывается занимать свой пост – по его мнению, проводить в Думе свои законопроекты должно то правительство, которое их готовило. Но новый премьер Горемыкин его успокаивает: прежнее правительство, уверяет он, не подготовило ни одного законопроекта, полагая, что поначалу много времени уйдет на организационную работу Думы.

Но на этом сюрпризы не окончены. На следующий день после отставки Витте публикуются так называемые «Основные государственные законы Российской империи» – то есть конституция. Она подробно описывает полномочия совета министров, Думы и императора, а также фиксирует основные права и свободы граждан. Одновременно Николай II лишает новую Думу возможности принять новый избирательный закон и стать Учредительным собранием.

Союз русского народа ликует – пал граф Витте. Доктор Дубровин пишет статью о поверженном враге. Впрочем, их борьба совсем не закончена. Лидер Союза русского народа все активнее обсуждает со своими ближайшими друзьями, что перед созывом Государственной думы пора осваивать новые методы – те, которые используют их противники – революционеры. Например, индивидуальный террор. Надо готовиться уничтожать врагов самодержавия, говорит доктор.