Текст книги "О любви (сборник)"

Когда-то давно она хвасталась Маше Потаповой, сравнивая себя с русскими дворянками, которые эмигрировали после революции за границу. Пустое бахвальство! Зина тогда не представляла, как тяжек путь из барынь в крестьянки. Достатка и роскоши жалко – но не это самое болезненное. Потеря статуса, кувырок вниз по социальной лестнице, сочувствие и неизбежное злорадство окружающих – как их перенести?

Эмигранткам было легче – их сорвал с места революционный вихрь, а Зина одна и в прежней обстановке. Точно человек, у которого выдернули ковер из-под ног. Шлепнулась у старых друзей на виду и не знает, то ли слезы лить, то ли дежурную улыбку сохранять.

Лена Ровенская права: Зина может вернуть самоуважение и уважение окружающих, если докажет, что сама, без Петрова, чего-то стоит. И здесь два пути: новое замужество или карьера. Ее коробили мысли о других мужчинах, значит – карьера, работа. Первая в жизни. Зина не была спортсменом, который, глядя на штанги и гири, вспоминает былые рекорды. Она никогда не входила в спортзал! Она только смотрела со стороны, со зрительской трибуны, как берут вес другие. У нее резюме состоит из трех строчек – родилась, закончила школу, не доучилась в художественном училище.

Лена Ровенская, толковый советчик и преданная опекунша, успокаивала: не боги горшки обжигают. Благодаря Лене внука дяди Левы взяли в «Класс» стажером, и теперь его судьба зависела только от него самого.

История с трудоустройством молодого человека стала большим взносом в копилку Зининых обид на мужа. Было бы лукавством утверждать, что ее любовь к Петрову за десять лет не потеряла остроты и пронзительности. Но в любви-дружбе упрочилась вторая составляющая, и предательство Петрова больше оскорбляло Зину как измена друга, товарища, а не мужчины и мужа Возможно, потому, что она не знала разлучницы, даже приблизительно не представляла, кто ею может быть.

* * *

Всю неделю Зина устраивала домашние дела Она сдала в ломбард свои шубы, а в комиссионный ювелирный – несколько украшений. В ломбарде сразу выдали деньги, в комиссионке, поставив грабительские цены, велели ждать продажи.

Зина заняла деньги у Лены и отправила Ваню и Саню в детский лагерь в Болгарию. Близнецы впервые проводили каникулы вместе. Они рвались в Омск, но Зина не отпустила, сославшись на то, что дедушка и бабушка плохо себя чувствуют. На самом деле она держала обиду на родителей Петрова, которые пригрели мужа-обманщика.

У Зины была помощница по хозяйству – молодая словоохотливая украинка Оксана. Она приехала в Москву из Полтавской области в надежде на заработки и удачное замужество. В будние дни Оксана жила в загородном доме, присматривала за ним, убирала, готовила еду на выходные для Петровых. В субботу она переезжала в московскую квартиру, где делала уборку. Выходной – воскресенье, а с понедельника снова на посту в коттедже.

Оксана крутила романы с охранниками элитного поселка и распоряжение хозяйки – переехать на постоянное жительство в Москву – восприняла с большим неудовольствием. Но зарплатой в пятьсот долларов не бросаются.

Зину брали на оклад в тысячу долларов. Половину она должна будет выплачивать домработнице. Еще пятьсот долларов Насте – учительнице младших классов, которая занималась с Маняшей. Таким образом получалось, что Зина будет работать на зарплату домработницы и гувернантки.

– Не переживай, – сказала Лена Ровенская, когда Зина поделилась с ней печальной бухгалтерией. – Сейчас главное, чтобы ты стала на ноги. О деньгах не думай, я открываю тебе кредит.

– Лена, я не могу строить жизнь на твоем кошельке.

– Глупости! Мы же подруги! Ладно, если ты такая щепетильная, продай мне две картины Малевича.

Зина готова была прикусить язык. Лучше жить в долг, чем расстаться с полотнами, которые они купили с Петровым в Лондоне, на аукционе «Кристи».

Тогда, после аукциона, Зина, обезумевшая от радости, отплясывала канкан в гостиничном номере. Петров хохотал, глядя на нее. Они были счастливы.

Вернее, она была счастлива. А Петрову на нее наплевать. Человек, не только разрушающий настоящее, но и уничтожающий прошлое, достоин презрения и ненависти.

Зина тяжело вздохнула и кивнула:

– Хорошо.

– Будет справедливо, если за ту цену, в которую они вам обошлись?

Деловая хватка вошла в плоть и кровь Лены. Нынче картины стоили значительно дороже. Лена наживалась на трудностях Зины, обе это понимали.

Но Лена столько сделала для Зины, что имела право на льготные условия.

Деньги за картины Зина положила на новый счет. Она не доверяла Петрову – с него станется обобрать ее и детей до последней нитки.

Во мраке тревог, разочарований и обид, который окружал Зину, был один светлый лучик – надежда на грядущую интересную жизнь в творческом коллективе. Неумеха, она придет к добрым талантливым людям, которые ее научат ремеслу, помогут стать профессионалом и будут радоваться ее успехам. Она невольно делала кальку нового места работы с компании «Класс». Как бы ни изменились в последние годы обстоятельства, но тон, который задавал Петров (Зина не ведала, что именно он), сохранял в «Классе» атмосферу дружного боевого отряда единомышленников. Азарт в работе и бражничество в коллективных выездах на отдых, поддержка слабых и подтрунивание над сильными, установка на успех и общие цели – все это делало их командой патриотов «Класса».

Зина полагала, что ее ждет то же самое – распростертые объятия сослуживцев, желавших получить нового верного бойца Она жестоко ошибалась.

* * *

Рекламным агентством «Имидж плюс» владели Виктор Полищук и Виктор Полищук – не тезки, не однофамильцы, а сводные братья. Обоим было по тридцать лет, и в деловом мире их звали Витьками, Большим и Маленьким. Прозвища отражали разницу во внешности: Витек Маленький был среднего роста и нормального телосложения, Витек Большой – на голову выше брата и рыхло-толстый. На этом их отличия исчерпывались, жизненные позиции и устремления были идентичны, как капли воды, взятые из одного источника.

Источником служила родительская семья – мама и папа, которые поженились, когда Витькам было по пять лет. Мама неустанно внушала им мысль, что рассчитывать они могут только друг на друга, более никому доверять нельзя. Использовать остальное население земного шара в собственных интересах так же естественно, как пользоваться услугами сантехника или парикмахера. Папа выработал у них качества бойцовских собак – челюсти должны быть железные, зубы острые, добычу из пасти не выпускать, остальных щенков держать в страхе. Считаешь, что учительница несправедливо поставила тебе тройку? Устрой ей кошмарную жизнь, чтобы знала, как тройками разбрасываться. Девочка отказала? Опозорь ее. Не можете с одноклассниками справиться? Подловите их по одному и разделайте под орех. Вас должны уважать, то есть бояться.

В детстве и отрочестве с братьями Полищук учителя и одноклассники предпочитали не связываться – этих бультерьеров, коль уцепятся, можно было оторвать только вместе с плотью. Витьки рано почувствовали власть над окружающими, кураж вседозволенности и удовольствие от унижения слабых.

Жизненные идеалы и модели в семье формулировались четко. Жить надо по высшему стандарту. Точка.

Папа служил образцом. Он работал в министерстве внешней торговли и декларируемое «прежде думай о Родине, а потом о себе» осуществлял с точностью до наоборот. Когда мальчики закончили престижный вуз и выбрали в качестве поприща рекламный бизнес, папа обеспечил им начальный капитал.

В годы становления «Имиджа плюс» через его кабинеты прошло огромное количество народа. В месяц на работу принимали по двадцать человек на должность менеджера по рекламе, а увольнялось восемнадцать. Люди мотыльками летели на высокую зарплату и возможность освоить новую профессию. От них требовалось сделать не менее пятидесяти телефонных звонков в день и столько же прайс-листов разослать по факсу. Цель – найти рекламодателей для издаваемого Витьками толстого глянцевого журнала о жизни звезд кино и шоу-бизнеса или получить заветное – заказ на комплексную рекламную кампанию какого-нибудь продукта. За это полагался процент от сделки – сумма, равнявшаяся стоимости отечественного автомобиля.

Рабочий день имел начало, но не имел окончания. Витьки не церемонились с подчиненными. Начальственный крик и площадная ругань были стилем их общения. Предоставив менеджеру стол, стул и телефон-факс, братья считали себя благодетелями и растратчиками. Зарплату давали нерегулярно и в размере, сильно пострадавшем от штрафов. За опоздание – штраф, за перекур – штраф, за невыполненную норму звонков – штраф, за отсутствие по болезни – штраф.

Большинство уносили ноги, не дождавшись никаких выплат. Тем, кто сломался на третий, четвертый месяц, прямым ходом следовало отправиться к невропатологу.

Помимо менеджеров в фирме работали верстальщики, дизайнеры, журналисты и редакторы. Хозяева и к ним относились как к рабам.

Витьки одними из первых занялись рекламным бизнесом и застолбили несколько золотоносных участков. Путем естественного отбора в фирме сформировался коллектив жестких и безжалостных пираний, под стать владельцам-акулам. Поставить подножку, увести клиента, украсть идею, наушничать хозяевам в «Имидже плюс» было нормой.

Зина, ничего не подозревая, шла в змеиное гнездо. Поли-щуки слыли крепкими профессионалами.

Что творилась за стенами фирмы, заказчиков не интересовало.

* * *

Петров сидел на лавочке у нотариальной конторы, смотрел на закатное пунцово-красное солнце, запутавшееся в листве деревьев. Воробьи, громко чирикая, дрались за горбушку на пыльной тропинке. Кошмарные переживания последних суток медленно отступали, будущее представлялось смутно.

Голова была ясной, но состояние почти астральным: будто выпал из пространства и времени, завис в мгновениях между «до» и «после». Очевидно, это называется обретением жизни, или вторым рождением, или эйфорией свободы.

Прилетела ворона и отобрала у воробьев хлеб. На скамейку рядом с Петровым сел бомж, брякнул на землю авоську с пустыми бутылками. Нет, не бомж – от него не воняет, просто старый пропойца. Такие все на одно лицо – опухшее, землистого цвета, с непроходимой мутью в глазах.

– Мужик! – позвал Петров. – Далеко отсюда до Новосибирска?

Он уже знал, по штампу нотариуса, что находится в городе Дмитровске Новосибирской области.

– Четыреста кэмэ.

– А до Омска?

– Сто пятьдесят.

– Автобусы ходят?

– Давно отменили. Сам-то откуда?

– От верблюда.

– Ясно, – не обиделся алкаш. – Наши морду тебе расквасили?

– Оступился. У вас больница есть?

– Вестимо.

– Проводишь? Я тебе заплачу. Ногу поранил.

Услышав о деньгах, алкаш радостно подхватился:

– Тут триста метров, пошли! Меня Васей зовут.

– А меня Петей. Дай на тебя опереться.

Под без малого стокилограммовой массой Петрова Вася едва не свалился, пришлось найти палку. Они медленно брели по пустынным улицам сонного городишки – миллионер обнимал за шею опустившегося алкоголика.

Одноэтажное отштукатуренное здание больницы каждый год белили снаружи, внутри не ремонтировали лет тридцать. Врач, пожилой дядька с прокуренными усами, в кабинет Петрова не пригласил. Осматривал в коридоре, велел снять штаны. Процедура далась Петрову с трудом – морщась от боли, с помощью Васи он стянул ставшую тесной штанину джинсов с больной ноги. Колено раздуло до размеров арбуза средней величины, а цветом оно напоминало недозревший чернослив.

– Ушиб, – констатировал врач, – возможно, раздроблена коленная чашечка. Согнуть можешь? Нет? Наверняка раздроблена. Но у нас рентгена нет. Травматолога и хирурга тоже, кстати, нет. Положить тебя в палату бессмысленно. Анальгин с аспирином можешь дома пить. И компрессы делать.

– С мочой хорошо помогает, – подал голос Вася.

– С мочой, капустным листом, водкой, – кивнул врач. – Или мазь накладывать, какая в аптеке отыщется. Деньги есть, чтобы в область поехать и там показаться?

– Он не местный, – снова встрял Вася.

Врач расценил его заявление как «денег нет».

– Само тоже пройдет, – равнодушно бросил он, – только гнуться нога не будет.

Петров привык, что его драгоценное здоровье в редкие визиты к медикам становилось предметом трепетной и благоговейной заботы. А тут – анальгин, «гнуться не будет». Бесплатная медицина: лечиться даром – даром лечиться.

– Напишите мне бумагу, – попросил он, – как это называется? Освидетельствование?

– Зачем? – удивился врач и сам ответил: – Для больничного листа? Хорошо. Давай паспорт.

– Он у нотариуса, – соврал Петров.

Для убедительности назвал имя, отчество и фамилию нотариуса. Все его документы и вещи забрал Тренер.

Выписывая заключение, врач злорадно перечислил следы ушибов и гематому на лице. Петров был этому только рад – на бумажке стояла та же дата, что и на подписанном утром договоре. Потапыч и Ровенский вряд ли дадут ход договору, но береженого Бог бережет.

– Семеныч, – обратился к врачу Василий, – дай мужику костыли, он же передвигаться неспособный.

– Как это «дай»? – ухмыльнулся врач. – Костыли казенные.

– Я заплачу, – быстро сказал Петров и мысленно поблагодарил алкаша за подсказку, – пятьдесят рублей.

Суммы, которыми теперь оперировал Петров, упали на несколько порядков. Тренер оставил ему триста рублей – не разгуляешься.

Сошлись на ста рублях, и костыли перешли в аренду на несколько дней под Васино честное слово.

Доктор слову алкаша не верил, но костыли были давно списаны, как и большая часть ценного и малоценного здешнего имущества. Новое оборудование никто поставлять в больницу не собирался.

– Теперь куда? – за воротами больницы спросил Вася Петрова, приноравливающегося к новому способу передвижения.

– Ты один живешь?

– У меня хочешь переночевать? Валяй. Только это… – замялся Вася.

– Через магазин, – согласно кивнул Петров. – И поесть купи, я двое суток без маковой росинки.

* * *

Он стоял, тяжело опираясь на костыли, рядом с магазином. Вася делал закупки.

«Здесь нельзя жить, – думал Петров, оглядывая город Дмитровск, – нельзя работать, болеть. Здесь можно только умирать». О том, что народ в глубинке живет тяжело, бедно, плохо, Петров сотни раз читал в газетах. Но, увидев своими глазами трущобы XIX века, почувствовав на собственной шкуре равнодушие уставших бороться с жизнью интеллигентов, Петров поблагодарил судьбу, что она забросила его в столицу, понял, почему в провинции не любят москвичей. Если бы Петров был дмитровцем, он бы выбрал участь Васи – забыться лучше, чем равнодушно толочь тухлую воду в ступе.

Из-за угла выпорхнула стайка девушек. Они о чем-то спорили – весело, чуть надрывно и манерно, излишне громко, как спорят девушки только в юности, на людях и по пустякам. Одеты они были не хуже москвичек, их стройные, упругие бедра обтягивали узенькие юбки, тугие джинсы. Коротенькие маечки оставляли открытыми часть живота с соблазнительными впадинками пупков.

Юности и молодости не было дела до мегаполисов и провинции. Ее бурные гормоны заявляли о себе выставленными напоказ совратительно прекрасными ножками.

Девушки примирили Петрова с Дмитровском. Он давно не заглядывался на отроковиц. Но сейчас, нищий, покалеченный, небритый, бездомный, он вдруг подумал: хорошо бы одной из них вскружить голову.

Петров расхохотался. Он смеялся над собой, над своим желанием, тешившим его мужское эго, над нелепостью собственного положения, над Зинкой, которая, дура, утратила бдительность и не подозревает, какие соки бродят в муже, над недоумками бандитами, которых он провел, над детьми, которые принимают всерьез его письма про тюленей…

– Петь, ты не припадочный? – спросил алкаш Вася, выйдя из магазина. – Чего тебя корежит?

– Анекдот вспомнил – Петров вытер слезы безумия и облегчения, пролившиеся из глаз. – Пошли. Далеко твой дом?

– Рядом.

В Дмитровске все было рядом.

Вася жил в одноэтажном деревянном бараке.

Небольшой тамбур, несколько скрипучих ступеней вверх и дверь, за которой начинался длинный коридор с десятком дверей по обеим сторонам. Они прошли мимо общей кухни с газовыми плитами. На запах дешевой столовки желудок Петрова отозвался голодным спазмом.

Апартаменты Васи не запирались по причине того, что воровать у него было нечего, он все давно пропил, даже розетки и выключатели. Мебель – колченогий стул, драную раскладушку и ящик от овощей, заменявший стол, – алкаш притащил с помойки.

– Со всеми удобствами, – хвастался Вася.

Он показал туалет размером с телефонную кабину и ржавую раковину с единственным краном холодной воды за фанерной загородкой. Комната – десятиметровый чулан – имела не по-сибирски большое окно. Треснувшие стекла держались благодаря наклеенным на них газетам.

– Шикарно живешь, – с усмешкой похвалил Петров.

– А то! – гордо подтвердил Вася. – Я аккуратный, не засранец какой. Вот вилку каждый день споласкиваю и мусор заметаю.

О том, что нужно хотя бы иногда мыть унитаз и раковину, Вася не подозревал. Сейчас он накрывал на стол и делился выпавшей удачей: в магазине попались самая дешевая чайная колбаса и портвейн. Обычно их сметают с прилавка в мгновение. Еще он купил ванильных пряников каменной крепости, банку килек в томате, черную труху, именовавшуюся чаем третьего сорта, и хлеб.

Как гостю, Петрову было предоставлено право первым воспользоваться единственной вилкой. Он честно оставил половину килек хозяину. Стакан отвратительного портвейна, ломоть хлеба, колбасу с подозрительным зеленым налетом Петров проглотил быстро и жадно. Звериный голод сменился хмельной тупой усталостью.

– Вася, я отдохну?

– Ложись на раскладушку, – великодушно предложил Вася.

Подушки и матраса не было, но Петров этого не заметил. Он заснул с налету, провалившись в скрипучую раскладушку как в гамак, и не почувствовал, что стукнулся спиной об пол. Вася укрыл его драным женским пальто, сам устроился рядом на полу, подстелив старую шинель, положив под голову несколько свитеров.

Люди жалуются, что плохо живут. А сами выбрасывают на помойку хорошие вещи.

* * *

Утром Петрова ждал сюрприз. У Васи был телефон! Феномен объяснялся просто: дочь Васи работала телефонисткой. Она изредка звонила отцу и спрашивала:

– Не помер еще, скотина?

– Нет, доченька, – отвечал Вася, – потерпи.

В сущности, он был безобидным и сердечным человеком.

Не запойным пьяницей, а перманентно поддающим. В молодости его алкогольный кураж воспринимался как хорошее настроение доброго паренька, и Вася успел отслужить в армии, жениться, родить дочь и проработать пятнадцать лет в столярной мастерской. Но с годами его главное устремление – всегда быть поддатым – вступило в противоречие с семейными и производственными обязанностями. Как заядлый курильщик боится остаться без запаса сигарет, так Вася страшился не иметь полбутылки на завтрашний день. Выйти из дурмана он боялся больше, чем умереть, поэтому для него не существовало запретов в достижении цели. Он мог пропить школьную форму дочери накануне первого сентября и единственные сапоги жены трескучей зимой, украсть сохнувшее на веревке белье соседей и вынести из мастерской инструменты.

Со временем общество выдавило его из своих рядов, выбросило на свалку. Но Вася был не в обиде: забрать у него смысл жизни никто не мог. Вася собирал пустые бутылки, подрабатывал на рынке, таская ящики торговцам. На выпивку ему хватало.

* * *

Петров пил чай и грыз сухари, Вася позавтракал стаканом портвейна Он придирчиво изучал список необходимых покупок, который Петров написал огрызком карандаша на обрывке газеты. Вася хотел сэкономить: найти на свалке то, что необязательно покупать в магазине.

– «Туалетная бумага, – хмыкнул Вася, – мыло, стиральный порошок». Это зачем?

– Сортир помыть, – объяснил Петров, – и одежду постирать.

– Я тебе новую принесу.

– Вася! Не спорь, иначе завтра на полбанки не получишь.

– «Зубная щетка, – читал далее Вася, – паста, макароны, тушенка, свежие газеты». Может, несвежие вместо туалетной бумаги? – с надеждой предложил он.

– Нет, – отрезал Петров.

– У тебя что, геморрой? – сочувственно спросил Вася. – При геморрое, говорят, газетами нельзя.

– Вроде того. Держи деньги. – Петров протянул последние сто рублей. – На вино тебе останется. Пока я здесь, будешь жить как у Христа за пазухой. Но упаси тебя кому-нибудь обо мне проговориться. Понял? Никому ни слова.

– Заметут?

– Да.

– Я тебе не враг.

– Самому себе ты не враг, поэтому держи язык за зубами.

Когда Вася ушел, Петров вернулся к проблеме, которую обдумывал все утро. Если бы не раненая нога, он бы справился без посторонней помощи, но выхода нет. Кому позвонить?

Остановился на сестре. Татьяна живет недалеко, она родной и разумный человек, секреты хранить умеет.

– Сестричка, это я, Павел, – быстро заговорил он, едва Татьяна ответила. – Если ты не одна в комнате, не называй меня по имени.

– Что случилось? Я одна. Пашка, ты где, откуда звонишь?

– Слушай внимательно. Первое и самое главное: ни одна душа не должна знать, что я тебе звонил и что я жив.

– Ты вляпался в проблемы? – испугалась Татьяна.

– В очень серьезные, – заверил ее брат. – Если кто-то узнает обо мне, пострадают Зина и дети.

– О господи! Я тебе говорила! Как же так? Что же будет? – запричитала она.

– Танька, времени на истерики нет. Возьми себя в руки и внимательно запоминай, что мне нужно привезти. Ничего не записывай, только на память.

– Ты в тюрьме?

– Нет! – разозлился Петров. – И не собираюсь! И не совершил никакого преступления! Ты будешь мне помогать?

– Да, братик, извини.

– Я тебе все расскажу, когда увидимся, – пообещал Петров. – Теперь запоминай: ноутбук, деньги, сколько наскребешь, смена белья…

* * *

К приезду Татьяны Василий и Павел убрались в квартире. С точки зрения Петрова, теперь она выглядела почти прилично: из туалета не пахло, раковина посветлела, сор выметен. Но Татьяна пришла в ужас.

Полчаса назад на автобусной остановке к ней подошел бомж и заявил, что отведет к Петрову. Что общего у него с братом? Как Павел может жить в таком гадючнике?

– Что ты ищешь? – весело спросил Петров сестру, озирающуюся по сторонам.

– Здесь есть блохи или вши?

– Нет, только клопы.

Петрова забавляла оторопь сестры. После нескольких приглашений она все-таки села на стул, предварительно постелив на него пакет. Вася принес ужин – макароны с тушенкой в закопченном котелке.

– Поешь? – спросил Петров сестру.

Она отрицательно замотала головой. Брат, который и в зубах ковырял только серебряной зубочисткой, с аппетитом проглотил жуткое варево, облизнул облезлую вилку и передал ее Васе.

– Одна у нас, – пояснил он Татьяне, – все забываем купить приборы. Но вот мебель по случаю приобрели. – Он стукнул пяткой по ящику, на котором сидел. – Вообще, Та-нюша, я чувствую, что фортуна вновь стала ко мне благосклонной. Вот друга нашел, – он похлопал Васю по плечу, – с отдельной квартирой и телефоном.

– Дочка телефон оставила. – Вася смущенно улыбнулся и, желая сделать приятное даме, отвесил комплимент:

– Вы очень соблазнительная, почти как Людка из шашлычной на рынке.

Татьяну передернуло от отвращения. Петров хохотал:

– Вася, не надо клеить мою сестру! У нее муж ревнивый, как Отелло.

– Я же мысленно, – оправдывался Вася.

– Как ты здесь оказался? – поджав губы, осведомилась Таня. – Почему ты так одет?

Она показала на линялые и рваные спортивные штаны Петрова. Джинсы на больную ногу не налезали, и Вася притащил ему со свалки треники. Петров их тщательно постирал и теперь на замечание сестры обиделся:

– Конечно, не Кристиан Диор, но еще послужат.

– Прекрати балаган! – Татьяна возмущенно вскочила.

– Сядь! – приказал ей Петров. – Шуток не понимаешь? Сейчас Вася примет еще стакан и вырубится. – Он говорил, словно алкаш здесь не присутствовал или был глухим.

Петров налил в стакан портвейн и протянул Васе:

– Выпей за здоровье моей сестренки!

– Перебор будет, – с сомнением заметил Вася, но стакан взял.

Петров подтрунивал над сестрой не ради розыгрыша – хотел ее разозлить. Если выбить Татьяну из привычной колеи, она горы свернет. Не удастся растормошить, будет брести, глядя под ноги, – как бы не споткнуться.

После школы провалилась в институт. Ревела в три ручья, все ее по головке гладили. А Петров нахально заявил: «Просто ты тупая как валенок!» Она гонялась за ним по квартире, дубасила (на пять лет старше, и силушкой Бог не обидел), но Петров весь год подбрасывал сестре нахальные записочки и дразнил двоечницей. К следующим вступительным экзаменам Татьяна вызубрила программу наизусть и легко поступила.

Он и сам такой отчасти: без внешнего раздражителя адреналин не вырабатывается. С годами раздражитель требовался все более мощный. Но теперь жаловаться не приходится – задели крепко, адреналина под завязку.

Петров продолжал говорить о Васе в третьем лице:

– Уникальный человек, самый счастливый из всех, кого я видел. Пребывает в нирване ежедневно и без особых усилий.

Татьяна с брезгливой гримасой смотрела на Васю, который пьяно улыбался и хлопал глазами, польщенный.

– Ты нашел свой идеал? – ядовито спросила она брата.

– К сожалению, недостижимый. Мешает бешеное самолюбие и отвращение к плохой водке.

– Ничего, ты у нас способный!

– Если ты поддерживаешь, то я постараюсь.

– С жиру бесишься? С богачами случается. Одни в буддистские храмы отправляются, а ты к бомжам прибился?

– Ага! – весело отозвался Петров. – Кризис среднего возраста называется.

– Ошибаешься, это ранний климакс.

– Ничего подобного! – возмутился Петров. – Меня к девушкам тянет. Вот недавно…

– Я тебя сейчас покалечу! – воскликнула Таня. – Чьи костыли? Они тебе пригодятся!

– Его костыли, – выступил в защиту Вася, – он уже покалеченный.

Татьяна к словам алкаша отнеслась без внимания, чихвостила брата.

– Вася! – скомандовал Петров. – На раскладушку – и спать. Танька! Помолчи!

Он не разрешал ей рта открыть, пока не раздался тихий храп хозяина квартиры. Татьяна не выдержала, злым шепотом начала:

– Вот что я тебе скажу, братик мой дорогой!..

– Сначала ты выслушаешь меня.

Покосился на мирно сопящего Васю и стал рассказывать. Начало печальной повести про кризис среднего возраста опустил, остальное выложил без утайки.

По мере его рассказа лицо Татьяны претерпевало метаморфозы: от насупленно злого – к удивленно испуганному, от жалостливого – к паническому, от сочувствующего – снова к злому.

– Подонки! – воскликнула она, когда Петров закончил:

– Тише! – напомнил он.

Татьяна, теперь смотревшая на Васю по-иному, встала и заботливо укрыла алкаша старой шинелью.

– Тебе нужно срочно в больницу, – сказала она. – Очень болит?

– Сейчас терпимо, а вначале чуть не рехнулся от боли. Не могу я сейчас в больницу, там меня легко вычислят. Конечно, на всю жизнь оставаться инвалидом не собираюсь. Но чтобы обезопасить Зину и детей, я готов пожертвовать обеими ногами.

– Не придется! – решительно заявила Таня. У нее уже созрел план действий. – Зина с детьми переезжает в Омск, потом тайно перевозим тебя и вылечиваем. Мы будем жить вместе, одной семьей, тихо и спокойно. Ни одна сволочь не посмеет к нам сунуться.

– Танька, я не успокоюсь, пока не отомщу подонкам, которые все затеяли.

– Но ты же ничего не можешь сделать!

– Ошибаешься, у меня не так мало данных. Во-первых, нотариус, во-вторых медицинское освидетельствование, в-третьих, паспортные данные Каблукова и Тренера, Игоря Ивановича Лопухина, чтоб он сдох. И самое главное – московский телефон заказчика. Мы еще повоюем.

– Пашка, я боюсь!

– Боишься мне помогать?

– С ума сошел? Что нужно делать?

– Как ни пошло звучит, раздобыть денег.

– Мы продадим магазин и квартиру, переедем к маме.

Это говорила сестра, которая выгребла подчистую все семейные накопления, купив Петрову современный ноутбук и спутниковый телефон.

– Спасибо, Танюшка. Такие жертвы не понадобятся, да и подозрительны они.

– Но ты говоришь, что никто, кроме тебя и Зины, которую нельзя вмешивать, не может ничего снять с зарубежных счетов.

– Ты знаешь, что такое хавала?

– Халва? – удивилась Таня.

– Хавала.

– Кого хавала? Прятала?

– «Хавала» в переводе с арабского значит «доверие».

Этот способ перевода финансов появился раньше бумажных денег и тем более банковской системы. Его придумали китайцы – торговцы «шелкового пути», чтобы укрыть свои доходы от разбойников. Действующий и сегодня механизм прост, при этом сами деньги никуда не перемещаются, минуют банки и сберкассы. Допустим, турок, живущий в Германии, желает перевести родственникам определенную сумму. Он укладывает ее в конверт и сдает хозяину турецкой шашлычной. Уведомление о сумме посылается по факсу или передается по телефону. Родственники турка в Анкаре приходят в сапожную мастерскую, называют пароль и получают деньги. Все следы «транзакции» (записи в блокноте, листок факса) немедленно уничтожаются. Отсутствие цивилизованной бухгалтерской отчетности делает практически невозможным отследить «концы». Ежегодно по миру хавалой переводится более двухсот миллиардов долларов. С ее помощью действуют террористы и отмывают деньги наркоторговцы. Пакистан, Индию и Дубай называют «треугольником хавалы».

Во время дефолта девяносто восьмого года «Класс» оказался перед необходимостью перегнать большие суммы из одной зарубежной страны в другую, не засвечивая их и сэкономив на банковском проценте за перевод. Партнеры предложили воспользоваться хавалой. Петров отвечал за операцию, и она прошла успешно. Ему намекнули, что в качестве гарантии того, что он не проболтается о канале движения денег, ему неплохо было бы перевести личные деньги по хавале и подождать с получением год-два.

Выхода не было, он согласился.

Теперь в небольшой ювелирной лавке в Дубае лежали его собственные двадцать тысяч долларов. Он мог забрать их еще два года назад, да было недосуг.

Татьяне предстояло отправиться в Дубай по туристической путевке и снять деньги. Но Петров не хотел отпускать сестру одну. Нужен попутчик – малознакомый в его окружении, надежный и верный. После долгих раздумий он остановился на докторе Козлове. Татьяне не стал говорить, что опасается за ее безопасность, сослался на таможенные правила: без декларирования одному человеку можно ввезти только десять тысяч.

– Но я не знаю Козлова, – сомневалась Таня, – он надежный человек? Он согласится?

– Сейчас узнаем. – Петров набрал домашний телефон педиатра. – Козлов? Это Петров.

– Петров? Это Козлов. – Тот едва ворочал языком со сна.

– Доктор, проснись. Ты опять подрабатываешь в детской «Скорой помощи»?

– Угу.

– Доктор, я в заднице.

– Опиши.

– Что?

– Симптомы.

– Не могу, здесь дамы.

– Если бы ты знал, как я хочу спать, ты бы не морочил мне голову.

– Козлов, ты давно был в отпуске?

– Рабам отпуски не положены.

– К тебе приедет моя сестра и объяснит ситуацию.