Текст книги "О любви (сборник)"

Глава 8
Шоковая терапия

По дороге домой я терзала телефон, чтобы добиться Максима. Хотя первого ответа: «недоступен» – достаточно, чтобы понять бесполезность вызовов каждые три секунды. При этом я вела машину на приличной скорости, несколько раз чуть не создала аварийную ситуацию. Определенно – заработала пожелание кастрации от других водителей.

Подмывало позвонить родителям Макса в Испанию, выяснить, сколько раз общались сегодня с Максом, что он говорил, не намекал ли, где обитает. Но будить родителей поздней ночью – только пугать.

Разбудила я тетю Дашу, которая закрылась на засов, и открыть дверь своим ключом я не могла, пришлось звонить.

На тете Даше была старенькая, но чистенькая ситцевая ночная рубашка. На голове – бигуди. Это какая мука на них спать!

– Извините, что потревожила. У подруги была, да и работы много.

Тетушка протяжно зевнула и неожиданно потребовала:

– Дыхни!

– Что?

– Дыхни, говорю. Пила? У моей подруги невестка так спилась: все на работе торчала. Навкалываются, а вечерами поддают, стресс снимают. Головы вам надо поснимать.

Послушно дыхнув в нос тетушке, я подумала, что последнее время меня только и подозревают в пороках: то в прелюбодеянии, то в пьянстве. А если бы мы с Майкой по фужеру вина выпили? Запрещается взрослым женщинам? На правеж их?

Но вместо возмущения почему-то оправдывалась:

– Я ведь за рулем.

Будто не води я машину, надиралась бы ежевечерне.

Это была первая бессонная ночь. Хотя обстоятельства и события последнего времени должны были лишить меня покоя раньше. Ворочалась с боку на бок, вела мысленные беседы с Максом. То обвиняла его в глупых подозрениях, то оправдывалась, то покаянно лебезила, то гневно возмущалась. Макс же во всех сценариях вел себя одинаково: быстро признавал свою ошибку, каялся, прижимал меня к груди и обещал, что больше не будет.

У него детская привычка говорить: я больше не буду! Кокнет дорогую вазу и хлопает глазами:

– Прости, больше не буду.

– Точно не будешь? Это уже пятая ваза!

– Конечно, не буду, коль вазы кончились.

Утюжил брюки от нового костюма и спалил.

– Какая неприятность! Но я больше не буду.

Купили еще один костюм, Макс опять прожег брюки.

– Ты же обещал, что больше не будешь!

– Про первые брюки обещал, а не про эти.

Я взрываюсь:

– Ты специально вредительствуешь! Если моешь вазу после цветов, или кувшин после сока, или блюдо после заливного, обязательно разобьешь. Потому что не любишь мыть крупные стеклянные предметы. У тебя пунктик, – кручу пальцем у виска. – Также ненавидишь гладить брюки. Ходил бы тогда в юбках! Думаешь, не понимаю, чего добиваешься? Чтобы домашнюю работу, которая тебе претит, делала я. Но если так дальше пойдет? Завтра тебе разонравится мусор выносить, послезавтра – гвозди прибивать или люстры вешать. Я должна буду взять молоток и полезть на стремянку?

В отличие от меня Макс – само шкодливое благодушие.

Мечтательно тянет:

– О! Увидеть тебя с гвоздями во рту, с молотком в руках, карабкающейся по стремянке, желательно – в мини-юбке… Как, наверное, эротично…

– Макс! Первым делом молоток приземлится на твою башку!

– Очень испугался, – притворно округлил глаза. – Но что, милая, я могу поделать?

– Хотя бы пообещай… – начала и тут же заткнулась.

– Легко! Обещаю: я больше не буду.

Отвлекаясь на воспоминания, елозя под одеялом, я в пух и прах разбила нелепые домыслы мужа. При этом, чего греха таить, думы о Назаре не исчезли. Он тоже присутствовал в моем полусне-полубреде. Стоял в сторонке, сочувственно улыбался. С великим сожалением разводил руками: что же поделать, Ледок? Люблю тебя больше жизни. Но моя жизнь принадлежит не мне. Я восхищалась его благородством и честью. Разве не достоин восхищения мужчина, который жертвует своими чувствами ради семейного долга? При этом мне хотелось, чтобы Назар меня утешил, приголубил, обнял, поцеловал… пусть не по-настоящему…

А какие варианты «не настоящего»? Мы ведь не школьники, укрывшиеся за матами в спортзале, чтобы впервые познать прелесть поцелуйчиков. Об этом я думать не буду – не хочется, не время, незачем. Одно бесспорно: Назар – воплощение мужественности, Максим был абсолютным воплощением, а теперь подпортился.

К утру меня пронзила, как иглой в мозг вошла, мысль: а если Максима, как Назара, увлечет другая женщина? Что там «если»? Он мне прямым текстом сказал!

Меня бросило в жар, рывком села на кровати. Нет, нет и нет! Глупости! Во-первых, глупо Максиму отвлекаться на сторону, когда рядом прекрасная жена. (А кто поначалу мучился, что недостойна его?) Во-вторых… читай «во-первых». И далее только «во-первых»? Не годится. Думай! Перечень можно продолжить? Вполне. Макс хоть и обещает по поводу бытового ущерба – «не буду» – регулярно нарушает. Но мой муж человек слова, каких поискать. Если серьезно дал слово, то не нарушит на дыбе, под пытками. Мне все его друзья говорили: «От Макса трудно добиться клятвы. Но если поклялся – скала!»

Перед свадьбой Максим мне сказал.

– Знала бы ты, как мне брачные вериги напяливать не хочется.

– Так не женись, – обиделась я.

– Не ценишь жертвы. Только ради тебя. Пред алтарем, который, правда, выглядит письменным столом, а священник – сладкоречивая тетка, – я дам слово, которое не нарушу никогда Сяду в клетку и проведу в ней оставшуюся жизнь.

– Никто не неволит, – продолжала дуться я.

– Неволит чувство, – щелкнул меня по носу.

– Любви ко мне? – оттаяла я.

– И любви тоже.

– А чего же еще? – снова насупилась.

– Что такую смешную девчонку заграбастает другой проходимец.

– Обращаю внимание: ты назвал себя проходимцем. И насчет клетки мне не нравится. Вовсе не собираюсь тебя держать как льва в зоопарке.

– Да и не получилось бы. Забудь про зоопарк. Клетка не снаружи, а внутри меня. И она желанна.

– Тогда почему рефлексируешь?

– Уж и поныть брачующемуся нельзя? – сменил серьезный тон на дурашливый. – Кто жениха пожалеет? Все почему-то только поздравляют. Включая тех, для кого брак хуже геенны огненной.

Что могло заставить Макса нарушить данное слово? Ничего не могло… Кроме… кроме глупого подозрения в моей измене. Точно! И он решил действовать по схеме: бей первым, Фреди!

Рухнув на подушку, найдя правильный, как мне казалось, ответ, я успокоилась. Да и устала от ночных диалогов.

Только задремала, как друг-враг будильник заставил подниматься.

Бессонная ночь никого не красит.

– Видок у тебя, – сказала тетя Даша, которая уже сидела на кухне и прихлебывала чай.

«На себя посмотрите, – хотелось ответить, – престарелая помпадурша в бигудях».

Но я только поздоровалась:

– Доброе утро!

– Доброе! Садись, ешь кашу. – Она пододвинула мне тарелку с овсянкой.

– Спасибо, но я ее с детства не перевариваю. И утром только кофе пью.

– Язву хочешь заработать? Ну давай, – взяла ложку, зачерпнула кашу и стала тыкать мне в рот: – За папу, за маму, за мужа…

Отшатнувшись, я замотала головой:

– И не пытайтесь! В меня даже любимые бабушки не могли втолкнуть овсянку.

– Ладно, – неожиданно быстро смирилась с поражением тетя Даша. – У меня к тебе дело. Свяжись с троллейбусным парком и узнай, по какой цене водителям троллейбусов выдают проездные билеты.

– Каких троллейбусов? – не поняла я.

– Обычных, рогатых, номер маршрута значения, думаю, не имеет, но мы ехали на четырнадцатом.

– Зачем вам?

Тетя Даша покачала головой, вздохнула тяжело, словно я была тупой ученицей, которой приходится все разжевывать.

– Вчера мы с Виктором Петровичем ехали на троллейбусе. Он, как пенсионер и москвич, бесплатно. А мне не положено, потому что питерская пенсионерка. Безобразие! Российский пенсионер и в Африке пенсионер. Это безобразие номер один. Мне пришлось покупать билет у водителя. За двадцать пять рублей! В киоске на остановке билет стоит семнадцать. Это безобразие номер два. Едем-едем, вдруг он тормозит, выскакивает, подбегает к киоску…

– Кто?

– Да водитель же! Купил целую стопку билетов. Безобразие номер три.

Я таращила на тетушку глаза в бессильной попытке понять действия водителя и, главное, при чем здесь я.

– Не догоняешь, как говорит мой внук Вася. Хороший мальчик, упитанный. Водитель почем купил проездные? По семнадцать. За сколько продал? За двадцать пять. С каждого пассажира восемь рублей навара.

– И вы хотите, чтобы я…

– Связалась с парком, выяснила порядок выдачи водителям билетов.

– А дальше?

– Наверняка вскроются нарушения.

– И?..

– Будем разоблачать.

– Тетя Даша! – заикалась я от возмущения. – Вы… что… думаете? Мне… делать… больше… нечего? Кроме как выводить на чистую воду прощелыг-водителей троллейбусов? Я, по-вашему, глупостями занимаюсь?

Резко поднялась и пошла из кухни. Возможно, тетя Даша услышала мои последние слова, хотя я процедила их сквозь зубы:

– Сон на бигудях вызывает тягу к подвигам.

Тетушка обиделась. Сидела, надувшись, пока я собиралась на работу, сновала из ванной в комнату. Но у стариков, как у детей, память на обиды короткая.

Выползла в прихожую, где я надевала пальто.

– Только узнай факты, – попросила тетушка, – а потом я напишу в газету или позвоню на радио. Я часто на радио звоню.

– Ваша гражданская позиция, – чмокнула я ее в щеку, – достойна восхищения. Не закрывайте, пожалуйста, вечером дверь на засов.

На юбилей фирмы хозтоваров «Ларчик» я не пошла бы, если бы не возможность увидеть там Назара. «Ларчик» был дохлой лошадью. Менеджерскую байку о дохлой лошади мне рассказал Максим.

Любой индеец знает: если вы обнаружили, что скачете на дохлой лошади, то следует с нее спрыгнуть. В бизнесе подчас другие стратегии. Умные головы предлагают выход из кризиса, а «наездник» следует их советам. Покупает более суровую плеть, создает комитет по изучению лошади, организует посещение других организаций, чтобы перенять опыт скачек на дохлых лошадях, нанимает специалистов по диете для дохлых лошадей, приобретает других дохлых лошадей для упряжки и так далее. Специалисты по дохлым лошадям получают неплохие деньги, пока скелет кобылы не рассыплется на кости.

Хозяин «Ларчика» когда-то начинал очень хорошо, а нынче уже пять магазинов закрыл, его региональная сеть не сегодня завтра рухнет. Из последних сил владелец «Ларчика» не дает себя поглотить конкурентам, и напрасно, потеряет оставшееся. Для создания бизнеса, первого рывка требуются одни навыки, способности, умения, талант, для длительного процветания бизнеса – другие. Владелец «Ларчика» первыми обладал, а вторых не имел. Свою дохлую лошадь принимал за резвого скакуна, который чуть захромал.

По тому, сколько народу пришло и бродило у скудно по нынешним купеческим временам накрытых столов, можно было судить, что на «Ларчике» поставили крест. Из журналистов – второстепенные, ни строчки не напишут, заявились поесть и выпить на дармовщину. Из первых лиц отрасли, чиновников – никого. Мелкие сошки снуют в полупустом зале. На серьезных мероприятиях они – только фон для солидных персон. И «среднего класса», вроде меня, негусто. Те, кто пришел, имеют конкретную цель, никак не связанную с желанием выразить почтение Ларчику (прозвище хозяина «Ларчика»). Перекинуться сплетнями с коллегами, прощупать почву под ногами у конкурентов, разведать, не хотят ли кого из специалистов переманить на бoльшую зарплату и высокую должность – мало ли поводов. Только у меня он не имел ничего общего с работой. Мне хотелось увидеть Назара. Он начинал в «Ларчике».

Вовремя учуял, что «конь» подает признаки дохлости, и перепрыгнул в другую компанию. «Ларчик слишком просто открывается», – говорил мне Назар. Но по-человечески был признателен первому учителю и благодетелю от бизнеса. Не прийти Назар не мог.

Он вошел в банкетный зал, троекратно облобызался с Ларчиком и его домочадцами, пожимал руки, хлопал по плечам оставшихся верными менеджеров, широко улыбался. И его улыбка, далекая и не мне адресованная, заставила мое сердце колотиться часто-часто.

Какой мужчина! Только появился и… Забыты ночные тревоги, дневные дела… К чему суетиться, если тебе хорошо только от вида этого человека?

С бокалом белого вина в руке я находилась в стратегически правильной позиции: в кружке коллег по бизнесу, но и слегка в отдалении. Как бы слушала парня, который рассказывал очередную менеджерскую байку, полуулыбалась, что можно было принять за мою реакцию на анекдот. И заставляла себя не таращиться на Назара. Посмотрела на него пять секунд, перевела взгляд на рассказчика, на других гостей… Теперь можно… можно опять посмотреть на него, почувствовать очередные сладостные толчки крови.

Назар отыскал меня глазами. И хотя был плотно окружен людьми, умудрился послать взглядом привет любви, двинуть губами, точно целуя воздух. Кого ему хотелось поцеловать, я отлично знала. И подобное знание кружит голову лучше шампанского.

– Флажок, привет!

Лиля Белая, моя однокашница по университету, подошла незамеченной, обняла, обдала запахом каких-то редких, незнакомых мне духов.

– Привет, Флажок! – искренне обрадовалась я.

Лиля, Паша Синий и я были теми самыми Флажками, о которых уже упоминала.

С Лилей мы тесно дружили до моего замужества и недолго после. Лиля и ее муж, как вы догадываетесь, Паша Синий, представляли собой удивительную пару. Остроумные, веселые, заводные, бесшабашные, бездетные – они были способны любое скучное застолье превратить в нескончаемый хохот. Народ не уставал каламбурить по поводу того, как Белая стала Синей. Узнав, что Лиля фамилию не сменила, образованный народ вспоминал Стендаля, который не успел написать роман про синее и белое. У самих Лили и Павла имелось множество потешных историй, связанных с их фамилиями. Чего стоил только первый случай, когда заведующая загсом спросила Лилю: «Товарищ, простите, госпожа Белая, вы будете Синей или не будете?»

Мне нравилась история про командировку.

Лиля и Павел (она по керамике и кафелю специалист, он – по сантехнике) приехали в провинциальный городок, поселились в гостинице, законно, как муж и жена. Среди ночи – милицейская облава, отлавливают проституток, которые совершенно замучили постояльцев.

Барабанят в дверь, Лиля и Паша выскакивают в чем мать родила, прикрывшись, как экраном, одной простынкой на двоих. За порогом стоит усталый капитан. Потребовал документы. Флажки в коконе простыни допрыгали до комнаты, принесли паспорта. До штампа регистрации брака капитан недолистнул.

– Сволочи! – выругался. – Вы уже по цвету подбираетесь!

Я могла бы рассказать еще немало из репертуара Флажков, но – в другой раз.

Нашу дружбу с Лилей придушил Максим. Он Флажков не выносил. Потому что Павел в мужской компании хвастался своими успехами на стороне, а Лиля, в женском обществе или просто в отсутствие мужа, трындела о мимолетных любовниках.

– От них дурно пахнет, – кривился Максим.

– Разве? Грязными подмышками? – удивлялась я, помня отвращение мужа к запаху многодневного пота.

– Грязной моралью. Блудят направо и налево, а потом, наверное, друг с другом опытом делятся. – Максим брезгливо скривился.

– Но Флажки такие забавные, с ними весело. Сегодня все хохотали до колик, а Майка чуть лицом в салат не упала.

– Твоя подруга, – медленно проговорил Макс, – наша Майечка, особа исключительного целомудрия, несмотря на многомужство. Разве ты не замечала? Странно. За смехом Майи кроется страх не соответствовать остальным продвинутым персонам.

– Максим! О ком мы говорим: о Флажках или о Майке?

– Мы всегда говорим о тебе.

– Как-как?

– И кучка. Знаешь детскую приговорку: «Как, как – и кучка». Сине-Белые дермецом нашпигованы под завязку.

– Они незаурядные, интересные люди! – пыталась возражать я.

– Большие корабли! – насмешливо развел руки в стороны Максим. – Большим кораблям – большое плавание. Но пусть они своими винтами взбивают воду подальше от моего личного судна.

– Флажки веселые, потешные! – упорствовала я.

– Правильно, – соглашался Макс. – Но Флажков веселей клоуны в цирке. Часто в цирк не ходят. И свою семью превращать в арену для паяцев, извини, не готов.

В разных вариантах этот разговор не единожды повторялся, и в итоге мы перестали общаться с Флажками. Максим отсек их от меня, да и от Майки тоже.

Мы с Лилей мило болтали, перемывали косточки знакомым, сошлись во мнении, что «Ларчик» на ладан дышит.

Назар произносил тост. Мне можно было смотреть на него, не таясь. Говорил он проникновенно, точно выдержав дозы фамильярности, почтения и легкой иронии. Закончил, отсалютовал фужером с вином, бросил на меня взгляд. Пригубив напиток, я задержала фужер у лица, чтобы скрыть от Лили свою реакцию на этого человека.

– Классный мужик, – сказала она. – В постели – виртуоз. У меня с ним было. С ходу покорил своей особенной, ненормальной мужской честностью. До того, как мы в постельку завалились, сказал, что я ему нравлюсь безумно, но связан по рукам и ногам. У него жена старше на десять или пятнадцать лет. Ушла к Назару не то от министра, не то от замминистра. Наплодила детей. Теперь он всех тянет – жену-старуху и выводок последышей. – Лиля хохотнула и продолжила: – Я, конечно, растаяла, на сироп изошла. А через некоторое время перекинулась словцом с одной бабой, которая в Назара по уши втрескалась. И та мне по секрету, представь, говорит, какой он благородный, пожилая супруга, дети, и далее по тексту тра-ля-ля. Вот ухарь! – скорее с восхищением, чем с осуждением рассмеялась Лиля. – Там еще тема одна была, как жена Назара на прокладках экономила, чтобы ему ботинки фирменные купить. Слово в слово что мне, что той бабе рассказывал.

Прокладки меня добили. Ай да Назар! Ай да знаток женской психологии! Ловко: загнуть про интимные дамские штучки, и любовницу покорить, и претензии отсечь.

Все мои внутренние силы уходили на то, чтобы держать безучастное выражение лица, не показать, какие чувства переполняют. Это было очень трудно. Потому что сердце, минуту назад бившееся часто, радостно и приятно, затухало, пока вовсе не остановилось. Изображать равнодушие с мертвым сердцем, когда не хватает воздуха и тебе хочется рухнуть в обмороке и при этом разрыдаться, завыть так, что стекла лопнут, – никому не пожелаю.

Но я все-таки сообразила, что скрыть свое состояние можно только безудержной болтовней. И заговорила о том, что первое пришло на ум, – про махинации водителей троллейбусов.

Мне казалось, что мой язык едва ворочается, что слова резиново тянутся, выползая через паузы. А на самом деле я строчила пулеметно, потому Лиля меня остановила:

– Погоди, не тарахти, не успеваю. Почему разнервничалась? И разве ты пользуешься общественным транспортом?

– Случается, но про билеты мне рассказала тетушка Максима. О! Что за особа!

И я принялась лихорадочно живописать эксцентричную тетю Дашу, до которой Лиле совершенно не было дела. Теперь я уже слышала, что речь моя тороплива до крайности, что проглатываю слова, повторяюсь, хихикаю над несмешным, но остановиться не могла От тети Даши почему-то перешла к французской истории и торопливо поведала о летучем эскадроне Медичи.

Лилю я уболтала, ей стало скучно со мной. Лиля поглядывала за мою спину, помахала кому-то рукой, давая понять, что сейчас подойдет.

– Мы тоже любим отдыхать во Франции, – на полуслове оборвала меня Лиля. – Пока! Привет Максиму! – приложилась к моей щеке своей щекой. – Увидимся!

Все, свободна. Теперь главное – добраться до выхода, не столкнувшись с Назаром, не встретившись с ним взглядом. Запас актерских способностей на исходе. С Назаром мне наверняка не удастся мило поболтать о Екатерине Медичи. Чего доброго, обрушу на него прилюдно град плаксивых упреков. Или, того лучше, шандарахну по роже близстоящей бутылкой или блюдом с валованами.

Отлично, добралась до гардероба. Быстро найти номерок. Куда подевался? Спокойно, номерок я обычно кладу в наружный карманчик сумки. Где карманчик, крутила я сумку. Не сходи с ума, это у красной сумки наружные карманы, а сегодня взяла черную, к сапогам из тонкой лайки подходит. Вырядилась, идиотка!

На глазах у изумленного гардеробщика перевернула сумку и вывалила содержимое, принялась лихорадочно копаться в своих вещах. Сколько ерунды таскаю!

– Вот же номерок, – показал мне гардеробщик. – Торопитесь?

– Очень! Спасибо! – заталкивала я обратно нужно-ненужные мелочи.

Пальто я не надела, схватила в охапку, рванула на улицу.

Точно улепетывая с места преступления, запрыгнула в машину. Почти не контролируя дорожную обстановку, вылетела со стоянки на магистраль. И, только промчавшись полкилометра, сообразила, что в подобном состоянии вести машину опасно. Не хватало в аварию попасть. Много чести Назару, чтобы я из-за него калечила автомобиль или собственное тело.

Затормозила у обочины.

Одна, никто меня не видит. Можно предаться… Чему мне предаваться? Прислушалась к сердцу, оно по-прежнему не билось. Пощупала пульс – колотится. Бывает же: сердце стоит, а пульс наличествует…

Я жива, уже хорошо. Хотя как можно остаться в живых, когда разъедает невероятный стыд вперемешку с ужасом? Так кислотно-стыдно мне не было никогда Не требуется напрягать воображение, чтобы понять мою ситуацию. Пристроилась в конец длинной очереди Назаровых любовниц. Кто последний? Я – за вами. Кто там за плечо трогает? Теперь я – последняя, вы – за мной. Куда без очереди прешься? Он вам уже пропел балладу про старенькую жену и детей? А про ботинки вместо прокладок? То-то же! А мне – пропел, значит, я раньше вас должна в его койке побывать.

Но ведь не факт, что согласилась бы на утехи с Назаром, пищал голос-защитник. А другой, трезвый и суровый, клеймил: факт, факт! Ты стояла в полушаге от грехопадения. Кстати, Назар говорил, что уезжает на каникулы с семьей. Забыла, приперлась на банкет. И он тут как тут. Очередной раз соврал. Наверное, в очереди накопилось много претенденток, которых требовалось быстренько оприходовать.

В окошко машины постучали. Повернула голову: милиционер с жезлом. Опустила стекло.

– И долго вы собираетесь тут стоять? Знак не видите?

Очевидно, у меня было столь убитое лицо, что страж дорожного движения сменил гнев на милость:

– Вам плохо?

– Очень.

– «Скорую» вызвать?

– Нет, спасибо.

– Лекарство есть?

– Уже приняла.

– Ладно.

Милиционер отошел, я подняла стекло.

Горькое лекарство – это Лильки Белой откровения. Дай бог ей здоровья! Спасла меня. Пусть живут с мужем, как им заблагорассудится. Лилькин блуд меня уберег от роковой ошибки.

Сейчас броситься бы на грудь Майке, поплакаться, рассказать… Что рассказать? Как влюбилась в доморощенного Казанову и едва не потеряла самого лучшего мужчину на свете?

Максим! Счастье мое, свет и радость! Прости, не суди строго, ведь по-взрослому я тебе не изменила. Не могу без тебя жить – всегда, а в данную минуту особенно.

Набрала номер сотового телефона мужа – недоступен. По рабочему секретарша ответила, что Максим Георгиевич на встрече.

Я позвонила приятелю и коллеге мужа:

– Илья? Это Лида. Передай, пожалуйста, Максиму, что я умираю.

– Что? Как? Лида?

Но я нажала на «отбой».

Максим позвонил через полминуты.

– Где ты?

– Не знаю.

– Отвечай на вопросы. Ты в помещении, на улице, в машине?

– В машине.

– Едешь или стоишь?

– Стою. Милиционер разрешил.

– Была авария?

– Нет. Максим, любимый, мне очень плохо, у меня не работает сердце.

– Не придумывай, – возразил муж, – коль разговариваешь, значит, работает. В каком точно месте ты находишься?

– Понятия не имею.

– Спроси милиционера.

Максим, как всегда в сложной ситуации, был точен, лаконичен и строг.

Выйдя из машины, я протянула трубку телефона постовому:

– Объясните, пожалуйста, моему мужу, где мы находимся.

Милиционер продиктовал адрес.

Когда я снова взяла трубку, Максим рассуждал вслух:

– На машине мне туда добираться по пробкам верных два часа. Поеду на метро. Так! Сиди в машине и жди, с места не трогайся.

– Хорошо. Милый мой, дорогой, как я тебя…

– Сигналы аварийной остановки включи, – перебил муж и дал «отбой».

Пока ждала Максима, я думала о том, что моя влюбленность в Назара прорастала медленно, крепла постепенно, а зачахла вмиг, за считаные минуты погибла. Не просто разлюбила, в противоположность меня швырнуло – в отвращение. Сразу после Лилькиных слов хотелось убить Назара Подвернись он мне под руку – прикончила бы. А сейчас чувствую лишь рвотную брезгливость, как к порочному грязному существу, источающему зловоние, насквозь прогнившему, изрыгающему гнойный смрад.

Данные ощущения – верное свидетельство того, что мое чувство к Назару было лишь вывихом. Настоящая любовь – это перелом, а не вывих. Сии мудрые заключения принадлежат не мне, а моей маме. Однажды слышала, как мама утешала подругу, от которой ушел муж. Я тайно подслушивала.

Мама говорила про вывих и перелом. Истинная любовь – перелом жизни, судьбы, сознания. А вывих – это увлечение, легкое ранение, заживает и без специальной врачебной помощи. Крушение настоящей любви – боль, которая рассасывается долго и мучительно. Вывих-увлечение проходит быстро, надо только набраться терпения. Мама вела к тому, что у подруги был вывих-увлечение, а не перелом – роковая любовь. И уговаривала подругу потерпеть, пройдет. А замужество, штамп в паспорте – вовсе не диагноз и не истина в последней инстанции.

Кстати, другой раз и другой подруге (я опять подслушивала) мама втолковывала противоположное: коль ты мужняя жена, храни верность, как бы ни тянуло в сторону. Рассуждения о вывихах и переломах в маминой речи, правда, тоже присутствовали.

Максим открыл дверь автомобиля и сел рядом со мной. Не успел слова сказать. Меня прорвало. Мельком глянула на мужа, прекрасного до остановки дыхания, упала ему на грудь и разрыдалась так, словно получила точное известие о конце света.

Вряд ли существует мужское сердце, способное не растопиться под горячим водопадом женских слез. Мое собственное сердце, наконец, заколотилось в учащенном ритме. Стенала и рыдала я – будь здоров! Как выплескивала гадость, которой нечаянно наглоталась. И при этом умудрялась твердить одно и то же:

– Не могу, не могу без тебя…

Вой, слезы градом и снова:

– Без тебя не могу, не могу, не могу…

Секундный вздох, набрала воздуха и опять:

– Не могу, не могу, не могу…

Так истерила-убивалась, что милиционер услышал, постучал в окно. Максим опустил стекло.

– С вашей женой все в порядке? – спросил добрый постовой.

– Да, спасибо! – ответил Макс.

И при этом! При этом поглаживал меня по спине, бормотал что-то ласковое, уткнувшись в мою макушку.

То был момент истинного счастья. Выплакаться на груди любимого мужчины – громадное удовольствие. Согретой теплом его рук, почувствовать себя великой драгоценностью. Драгоценностями не швыряются. Значит, и будущее мое лучезарно. А пока порыдаем всласть, коль все трудности позади.

Рано радовалась. Плакала и радовалась – звучит абсурдно. Но Макс как-то сказал: «Что в женщине не абсурд, то скучная рутина».

Водный запас у меня не кончился, минут на пять еще хватило бы.

Макс не выдержал, захватил меня за плечи, отстранил:

– Успокойся! Ты уже выдала годовую норму осадков.

Зеркало заднего вида мы сбили. И в нем мельком я увидела себя. Физиономия! Дорогая косметика, которой положено сидеть на месте даже при глубоководном погружении, после рыданий и елозанья по Максовой куртке растерлась по лицу жуткими мазками. Черная тушь для ресниц, пудра, румяна, губная помада – все это смешалось на щеках, на подбородке, на лбу, будто я клюкнулась носом в палитру безумного художника. Но грязный вид меня не расстроил. Напротив, чумазая, я выглядела трогательно.

И Максим смотрел на меня… Когда писатели пишут про свет из глаз, они, конечно, перебарщивают, поскольку глаза все-таки не лампочки. Что же тогда лилось из добрых, ласковых глаз Максима? Не знаю. Но от того, как он смотрел на меня, становилось невыносимо хорошо. Продолжая всхлипывать, я радостно заурчала, голосовые связки принялись издавать булькающе-счастливые вибрации.

Что последует дальше, было ясно. Сейчас Максим поцелует меня – долго, протяжно, вкусно, чарующе. И это слияние окончательно уничтожит нашу нелепую размолвку. Потом муж нехотя оторвется от моих губ, постарается за шутками скрыть охватившее его волнение, достанет влажные салфетки и будет вытирать мое лицо. Возможна другая последовательность – сначала салфетки, потом поцелуи.

Моим мечтам-прогнозам не суждено было сбыться. Максим пристально и любовно смотрел на меня, но вдруг бровь его дернулась, слегка нахмурился.

Он спросил:

– Меня гложут смутные сомнения, как говаривал Иван Васильевич. Ты убивалась по мне или другой повод имелся?

Что-то выдало меня, подтвердило догадку мужа. Хотя, казалось, кроме безграничной любви к Максиму, у меня других чувств не осталось.

Он склонил голову, посмотрел на часы. И когда поднял глаза, у него было уже совершенно другое лицо. Рабочее, служебное, лицо человека, которому досаждают с глупостями, когда требуется сосредоточиться на серьезных проблемах.

– Через полчаса у меня важное совещание, – сказал Макс. – Я попросил бы тебя…

– Погоди! Ты не понял, ошибся! У меня никого нет! Ничего не было! Ты напридумывал!

Он пожал плечами, как бы недоумевая бурным эмоциям по ничтожным поводам.

– Майка рассказала про твои подозрения. Они нелепы, они…

– Девочки! Вы вольны фантазировать на любую тему. Но! На будущее: Лида, я попросил бы не врать про свои несчастья, не беспокоить моих коллег и не срывать меня с места Когда тебе очередной раз взбредет в голову на пустом месте устраивать истерику, вспомни сказку про пастушка. Он кричал: «Волки! Волки!», и всем надоело прибегать. Когда явились настоящие волки, они пастушка скушали. Ясно выражаюсь?

– Максим! – простонала я. – Давай все забудем? Давай как прежде?

– У тебя пробелы в памяти. Забыла, что я ушел к другой женщине?

– Ты не мог! – не то воскликнула, не то прошипела я. – Ты дал слово. Ты никогда не нарушаешь данного слова.

Максим пожал плечами: мол, всякое случается.

Усмехнулся:

– И на старуху бывает проруха. Давай поменяемся местами.

Стать на место другого человека: противника, компаньона, начальника – Максим предлагал нередко. Чтобы я поняла мотивы, которые движут человеком.

Поэтому затараторила:

– На твоем месте я проявила бы элементарную жалость и сочувствие к жене, которая в тебе души не чает…

– Поменяемся местами в автомобиле, – перебил Максим. – Я сяду за руль, отвезу тебя.

Он вышел из машины, обошел ее, открыл мою дверцу. Ничего не оставалось, как вываливаться.

– Порядок? – спросил милиционер, когда я проходила мимо.

– Нет, ужасный беспорядок.

– Ага, по вашему лицу видно.

– Домой или в офис? – спросил Максим, заводя мотор.

– Родной мой, послушай…

– Домой или в офис? – зло повторил Максим. – При отсутствии ответа на вопрос я выхожу из машины.

– В офис.

– Приведи себя в порядок. Ты похожа на индейца, дорвавшегося до красок.