Текст книги "О любви (сборник)"

– Какая температура?

– Нормальная и сопли ручьем.

– Анализ крови делали?

– Петров, сам сдай анализ на шизофрению.

– Такого не бывает.

– Твое счастье. Фотографии получил?

– Спасибо! Ох и вымахали они.

– Дети быстро растут, когда отцы тюленей пасут. Как тебе в госпитале?

– Нормально. Девки хоть куда и парни хоть кого.

Татьяна по просьбе брата дотошно расспрашивала Зину.

– Она удивляется, – жаловалась Таня, – что я стала такой навязчивой.

– Догадывается почему?

– Нет. Вообще не хочет о тебе говорить. Кажется, очень на тебя обиделась.

– За что? – удивился Петров.

– Тебе лучше знать.

Петров ждал окончания своего заключения с нетерпением дембеля, вычеркивал дни в календаре. Время от времени заходил на сайты финансовых изданий и неожиданно натолкнулся на коротенькую информацию: по непроверенным данным, в «Классе» произошло перераспределение пакета акций, им теперь владеют два человека – Ровенский и Потапов.

Петров не спал всю ночь, проигрывал ситуации. Но слухами сыт не будешь. Непроверенные – возможно, ошибочные, решил он.

Две операции на коленном суставе не вернули ему первоначальную подвижность, и тем не менее лечение считалось успешным. Закончились мучения с надеванием штанов и носков, с посадкой на унитаз в маленьком туалете и прочие неудобства. Теперь Петров ходил с палочкой, вначале по необходимости, потом из страха упасть и повредить колено.

С соседом по палате Петров совершенно серьезно вел беседы, которые прежде изрядно бы его повеселили.

– Работаю прорабом, – говорил сосед, – мы сейчас на высотном доме, семнадцать этажей. Я был на последнем, стал на подоконник, хотел проверить крепления и вывалился вместе с рамой.

– С семнадцатого этажа? – поразился Петров. – И только две руки сломал? Счастливый.

– Но я же вовнутрь, в комнату упал, – обиделся прораб. – И переломы со смещением!

Больничная этика не позволяла пренебрежительно относиться к чужим травмам и возвеличивать собственные.

– Досталось тебе, – сочувствовал Петров.

* * *

Татьяна и Козлов решили вместе приехать к выписке и забрать Петрова. Он возражал, подозревая, что они больше пекутся о собственных интересах, чем о его благополучии. Но, выйдя за ворота госпиталя в сопровождении сестры и друга, порадовался их присутствию. После многомесячной изоляции Петров переживал странную робость в хождении по улице, в необходимости совершать простые действия – поймать такси, доехать до гостиницы, купить билеты на поезд.

Накануне он шумно отметил свое выздоровление: завалил врачей и сестер выпивкой, фруктами и сладостями. С непривычки захмелел и хулиганствовал: на плакате с нелепыми словами «Реформа армии – объективная реальность» приписал: «данная нам в ощущениях. Ф. Энгельс». А рядом повесил лозунг: «Мы рождены, чтобы лечиться».

Провожать его на крыльцо высыпал весь персонал госпиталя.

– Конспиратор! – усмехнулся Козлов, когда они уселись в такси.

– Как с тобой сестрички целовались! – возмутилась Таня. – Просто можно подумать всякое!

– На себя посмотри, – тихо, чтобы не слышал Козлов, сказал ей Петров.

– Да, Василий Егорович! – повернулся к ним Козлов. – Видать, ты прыткий инвалид.

Петров проглотил хлесткий ответ, готовый сорваться с языка.

Татьяне сняли отдельный номер, Петрову и доктору – на двоих.

– Не морочьте мне голову! – буркнул Петров и перебрался в одноместный.

Более он ничем не дал понять, что знает их секрет. У ребят была одна ночь, завтра Татьяна отправлялась домой, а Петров с Козловым – в Москву. Они молча соблюдали правила игры: ведем себя так, будто здесь только друзья.

* * *

В поезде Козлов первым заговорил о Татьяне.

Они сидели в вагоне-ресторане, поужинали, выпили бутылку вина.

– Я люблю твою сестру, – сказал Козлов, отбросив привычную иронию. – Такая петрушка.

Он поставил локти на стол, запустил пальцы в шевелюру, словно пытаясь удержать рвущиеся из головы горькие мысли.

– Что делать? – спрашивал он то ли Петрова, то ли самого себя. – Что делать, когда никто не виноват? У меня хорошая жена, любящая и прочее. Трое, как и у тебя, детей. Младший еще в школу не ходит. Старшему семнадцать, лоботряс, его в ежовых рукавицах надо держать. Дочь в возрасте Джульетты, ухажеров из подъезда гоняю. И я люблю Татьяну.

Всеми потрохами. Ты знаешь, она удивительная! Она такая настоящая, красивая – как рассвет. Ты видел рассветы? Когда солнце выкатывает, всегда неожиданно большое и красное, ты чувствуешь, что рождаешься заново, что сил в тебе немерено и готов горы свернуть. Что ты молчишь? Забавен корчащийся в любовных терзаниях педиатр немолодых лет? – Козлов силился взять себя в руки.

– Нет, не забавен. Ты помнишь «Даму с собачкой»?

Козлов убрал руки от головы, откинулся на спинку стула, почти весело спросил:

– Ты всегда в трудные минуты прибегаешь к литературе?

– Я месяц лежал пластом, классику перечитывал.

– А когда мы Зине молоко сцеживали?

Они рассмеялись. Петров несколько натужно: вспоминать за ресторанным столом, что кто-то массировал грудь его жены, – удовольствие ниже среднего.

– И что там у Чехова? – напомнил Козлов.

– Закончилось тем, что только началось. Безвыходная ситуация, то есть выход только в предательстве.

– Да. Воспитывать детей на расстоянии – мура, все равно их калечить. Вот ты бы мог Зину бросить?

– Вот я бы не мог.

– Даже если бы глубоко полюбил другую женщину?

– Я поздно женился и долго выбирал.

– Повезло.

– Ты ведь не хочешь, чтобы я давал тебе советы? И что можно советовать? Не забывай: Танька – моя сестра, и я за ее счастье глотку перегрызу.

– Со мной она была бы счастлива.

– Не сомневаюсь.

– Значит, уйти из семьи?

– Ничего не значит! Тебя никто не неволит принимать решение сегодня.

– Таня говорит, надо все прекратить. Забыть, будто не было.

– Ей сейчас тоже несладко.

– Верно. Видно, пришла наша пора.

– Какая пора? – не понял Петров.

– Охотиться на тюленей, – невесело улыбнулся Козлов и перевел разговор: – Что собираешься делать? Рвешься в бой?

– Нет, тихо, без резких движений прикидываюсь олухом.

– Думаешь, поверят?

– Если хорошо замаскируюсь. Для меня эти полгода даром не прошли. Я опустился и очеловечился.

– Звучит многообещающе, – усмехнулся Козлов. – А что сие обозначает?

– Мыслительные процессы замедлились, мозги покрылись плесенью. Если бы мне кто-нибудь год назад сказал, что я вместе со всей госпитальной общественностью буду с живым интересом следить, как развивается роман процедурной сестры и майора с ампутированными ногами, – я бы рассмеялся ему в лицо. Правда, до мыльных опер по телевизору не докатился. Соседям по палате купил наушники, чтобы не слышать этой дребедени.

– Сейчас ты скажешь, что тебе открылись какие-то истины.

– Весьма банальные…

– Например?

– Тело и дух человека – субстанции чрезвычайно хрупкие. На их восстановление уходит масса времени, бестолкового и потерянного для жизни. Заметил, что, кроме «Ракового корпуса» Солженицына, нет ни одной толковой книги о больнице? Исповеди врачей не в счет. Те, кто долго провалялся на койке, мечтают скорее все забыть.

– Вывод? Беречь здоровый дух в здоровом теле?

– Всенепременно. И наслаждаться каждым прожитым днем.

– Свежие мысли. До толстовства ты не дошел? Как насчет непротивления злу насилием?

– Отрицательно. Лиходеев нужно казнить. Рубить им головы и кастрировать, чтобы не размножались.

– Именно в такой последовательности? Что и говорить, залежался человек в больнице. Всё, пошли в купе, философ.

Попутчики предложили перекинуться в картишки. Петров отказался. С некоторых пор у него выработалось отвращение к преферансу в поезде.

* * *

Ровенские давно потеряли интерес к вдове Петрова, Зина редко виделась с Леной. Двум работающим женщинам трудно вырвать время для общения. Кроме того, Лена погружена в светскую жизнь, и Зина не обижалась на частые отговорки подруги. Но все-таки навязалась и уговорила Лену с мужем отпраздновать в ресторане второй удачный проект. В двадцатый раз отказывать было неудобно. Ровенские, морщась, приняли приглашение.

Зина пришла в ресторан с Витьком Младшим. Лена не подала виду, но поразилась: многодетная клуша умудрилась надкусить крепкий орешек. Было в Зине что-то, ускользающее от Лениного понимания и притягивающее мужиков. Лена держалась приветливо, но переживала уколы зависти, особенно досадные ввиду их непонятности – чему конкретно завидовать?

Мирную беседу прервало появление незнакомого мужчины. Он подошел к их столику и по-свойски поздоровался:

– Привет!

Петрова не узнали. Трость, шкиперская бородка с проседью, свитер грубой вязки, джинсы – наряд, не соответствующий месту.

Час назад Петров приехал домой. Незнакомая девушка не хотела пускать в квартиру, устроила допрос через дверь. Когда Петров наконец проник в дом, оказалось, что дети у Вали, а Зина в ресторане. Петров побродил по комнатам и решил ехать за женой.

– Богатым буду, – усмехнулся он. – Не узнают.

Ответом был общий возглас: «Ты?!»

Зина уронила вилку, но Петров не оглянулся на звук. Он смотрел на Ровенских.

Бывает, в компании перехватишь взгляд мужчины и женщины и безошибочно поймешь: тайные любовники. Припрешь человека к стенке и за секунду, пока он не открыл рот, по глазам догадаешься: сейчас начнет врать.

Лена и Ровенский были настолько поражены, увидев восставшего из могилы Петрова, что потеряли самоконтроль, на секунду испуганно уставились друг на друга. Петрову этой секунды хватило. В их панике таилась отгадка, которая давно мучила Петрова Теперь все стало на свои места. Они! Все задумали и совершили они! Чтобы завладеть его акциями, подослали убийц. Похоронили его, а теперь празднуют труса.

Первой опомнилась Лена. С воплями, чрезмерно радостными, она бросилась Петрову на шею:

– Приехал! Как здорово!

Следом поднялся Ровенский, они обнялись, похлопали друг друга по спинам.

Открытие, сделанное Петровым, было настолько ошеломительным и требовало столько внутренних сил не подать виду, что он не обратил внимания ни на злое, насупленное лицо жены, ни на мужика рядом с ней.

– Как ты? Что ты? – сыпала вопросами Лена.

Не дожидаясь ответа, принялась усаживать Петрова, звать официанта, чтобы тот принес дополнительный прибор и блюда.

– Здравствуй, – сказала Зина чуть охрипшим голосом. Попытки подняться и поцеловаться с мужем она не сделала. – Познакомься, это Виктор Полищук, руководитель фирмы, в которой я работаю.

– Полищук, очень приятно.

– Петров, очень приятно.

Приятно им было бы не пожать руки через стол, а врезать хорошенько друг другу кулаком в подбородок. Появление мужа не входило в планы Виктора. А Петров минуту назад краем глаза увидел, как Витек медленно убирает руку со спинки Зининого стула.

Остаток вечера Петров развлекал компанию рассказами о тюленьей охоте. Все, кроме Зины, демонстрировали натужный интерес.

– Тебе не интересно? – спросила ее Лена.

– Я все это уже читала.

– В письмах? – подсказала Лена.

– И в письмах тоже.

«Что с ней? – удивлялся Петров. – Не может она быть заодно с Ровенскими. Не верю!»

– Мне пора за детьми, – поднялась Зина.

«Мне, – отметил Петров, – не нам, а мне!»

В гардеробе он помог Зине надеть шубу, задержал руки на ее плечах, уткнулся в шею:

– Ужасно по тебе соскучился.

Она не ответила, повела плечами, освобождаясь от его рук, пошла к выходу. Петров, прихрамывая, догнал ее у дверей.

– Что с ногой? – спросила Зина на улице.

– Оступился.

– Бывает, – небрежно обронила Зина.

Она молча вела машину по заснеженной Москве, будто везла попутчика, с которым необязательно вести вежливый разговор.

– Как дети? – не выдержал Петров.

– Нормально, – прозвучал сухой ответ. – Сейчас увидишь.

* * *

Дети узнали его сразу. Бросились в объятия, расталкивая друг друга. Визг, шум, ликование, куча-мала в прихожей. Петров захватил детей в охапку и понес в комнату, свалился с ними на диван.

Они висли на его руках, теребили одежду, дергали за бороду – папа приехал! Говорили хором, возбужденно выплескивали свои секреты.

– Папа, это я петарду в унитаз школьный положил!

– А я на стреме стоял. Так тряхануло! И воняло!

– До конца дня не учились.

– Папа, ты знаешь, что я видела? У Вани и Сани из писи хвостики торчат!

– Вот дура! Правда, папа?

– Мы вечный двигатель придумали.

– Уже чертеж сделали.

– Будем вместе строить?

– Папа, я цифры знаю и отнимаю из сложения вычитание, – хвасталась Маняша, которую затирали братья.

– Папа, ты шкуру тюленя привез?

– А живого тюленчика?

– Папа, купи нам новый компьютер.

– Мама наш забрала.

– Папа, они говорят, что у всех мужчин есть хвостики. Я не верю. Правда, у тебя нет?

Петров счастливо хохотал – это были его дети. Как он выдержал долгую разлуку? Каким идиотом был! За каким рожном отправился?

Зина наблюдала трогательную сцену с таким лицом, словно лимон во рту держала. Валя и Денис ликовали вместе с Петровым. Это были первые люди, которые встретили его радостно и открыто – так, как он ожидал быть принятым. Не жена, а ее сестра, почти чужой человек, излучала приветливое тепло и умиротворение.

* * *

Петров долго укладывал детей, переходил из комнаты близнецов к Маняше. Взбудораженные его приездом, они долго не могли заснуть, требовали рассказов и сказок, обещаний пойти в зоопарк и научить кататься на горных лыжах.

Когда он наконец пришел в спальню, Зина подняла голову с подушки и заявила:

– Я тебе постелила в гостевой комнате.

Петров кулаком ударил по выключателю, зажигая свет:

– Почему, позволь тебя спросить?

– Могу сама перейти в другую комнату, если тебе не нравится.

Она говорила с ним брезгливо, как с докучливым приставалой.

Едва сдерживая ярость, Петров четко выговорил слова:

– Тебе противно со мной спать?

Зина не ответила, сморщилась и пожала плечами.

– С каких пор?

– Со времен удачной охоты, – ехидно ответила Зина.

– Исключительно удачной! Да знаешь ли ты…

– Нет! – решительно перебила Зина. – Ничего не хочу знать. Слушать тебя не намерена Спокойной ночи! Закрой, пожалуйста, дверь.

Петров развернулся и вышел. Ему хотелось так хлопнуть дверью, чтобы люстры свалились. Но он боялся разбудить детей, которые едва угомонились.

Отгороженные стеной, они не спали, прислушиваясь к шорохам в соседней комнате и мысленно нанизывая упреки и обиды.

«Сейчас, когда мне нужна поддержка и опора, когда я проболел несколько месяцев, когда предстоит жестокая схватка, родная жена выкидывает фортели, демонстрирует презрение и выдумывает несуществующие обиды. Жестоко и мелочно добавляет проблем. Вместо руки помощи кукиш под нос. Крутила в мое отсутствие амуры? Этот Полищук! Растряси дьявол его потроха! Неужели у них было? Убью обоих. Мне теперь просто. Сам детей воспитаю».

«Бессовестный! Нужно быть законченным эгоистом, чтобы после всех своих интрижек, после того, как лишил нас куска хлеба, ждать распростертых объятий и пылких поцелуев. Надоела ему любовница? Бросила его? Так ему и надо! Но я вторым сортом выступать не намерена! Сначала меня на помойку, а теперь смилостивился, пальчиком поманил. Фиг тебе! Конечно, он отец. Дети счастливы. Вот и будь отцом! Но не мужем!»

Зина сотни раз представляла себе возвращение Петрова, но реальность не вписывалась ни в один из сценариев. Жизнь только-только стала налаживаться, приобрела очертания, в которых Зина играла не второстепенную, а главную роль. И теперь все летит в тартарары.

* * *

Ровенские впервые в жизни зло и грязно ссорились. Разгоряченный спиртным, Юра орал на жену:

– Все ты! Сука! Ты меня заставила. Тебе ничего поручить нельзя. Шляпа! Дура!

Лена в долгу не оставалась:

– Козел! Тряпка! Ты мне ноги целовать должен, что я из тебя, тюфяка провинциального, человека сделала.

– Ты сделала, стерва? С друзьями поссорила, могилу Петрову вырыла. Я не хотел…

– Хотел! Больше меня хотел, но трусил. Заяц! Ничтожество!

– Шлюха!

Юра схватил ближайшую стеклянную скульптуру, рванул на себя, оторвав провод электрической подсветки, и запустил в жену.

Она увернулась. Хрупкое произведение стеклодува врезалось в стену и осыпалось сотнями осколков.

Лена схватила с полки китайскую вазу (тысяча долларов) и швырнула в мужа. Она не промахнулась, но тончайший фарфор не травмировал Юриной головы, только добавил пылу.

В их квартире не было дешевок. Они бросали друг в друга вещами, при виде уничтожения которых любой антиквар потянулся бы за таблетками.

Юра остановился, сдергивая с постамента тяжеленный сталактит. Лена подскочила, стукнула мужа в ухо, резко толкнула в плечо. Наткнувшись на пуфик, Юра не удержал равновесия и свалился на пол Он был пьян, и справиться с ним не составило труда Несколько раз Лена пнула его ногой, уселась сверху.

Она хлестала мужа по щекам и приговаривала:

– Сучок! Поганец! Дрянь! Мразь!

Юрина голова болталась из стороны в сторону. Было не больно и странным образом приятно. Словно унижение поглощало страхи и раскаяния.

Когда Юра заплакал, пьяными и расслабляющими слезами, Лена слезла с него, заставила подняться и потащила в ванную. Склонила голову мужа над раковиной, засунула ему в рот пальцы, вызывая рвоту, приговаривала во время спазмов:

– Ничего, потерпи. Еще немножко.

Затем включила холодную воду, и вскоре Юру пронял озноб. Лена отвела его в спальню и уложила. Он тут же захрапел.

Она прошла на кухню, нервно закурила.

Хотя муж был самым близким человеком, Лена никогда не показывала ему своих истинных чувств. Играть несложно, привыкаешь быстро. Легко забыть родной язык, когда вокруг иностранцы. Через некоторое время уже не только чужие слова произносишь, но и мыслишь иностранными. Ленина мама была образцом искренности и открытости. Вследствие этих замечательных качеств в доме не утихали ссоры и мелочное выяснение отношений. Сегодня Лена впервые допустила промашку. Вместо того чтобы покорно поднять лапки кверху: «Да, милый! Конечно, милый! Прости меня!» – сорвалась с цепи. И получила в подарок неизбежную подружку искренности – склоку. Юра своих пьяных рыданий может и не простить. Чтоб ему пусто было!

Почему она должна все держать в своих руках? Почему не может, как Зинка, легко плыть по жизни? Ведь по внешним данным Зинка ей в подметки не годится! Что теперь будет? Петров землю взроет, но до правды докопается. Он не простит. Как было бы хорошо, выйди она тогда замуж за Петрова! Все Зинка! Не думать о ней. Раз и навсегда сказать себе: «Соперниц у меня нет и быть не может». Подослать к Петрову киллера? Рискованно. Он теперь держит ухо востро. Но так ли верен своей дорогой женушке? «Один раз ты мне отказал». Стоп, что значит отказал? В постель затащил с большим удовольствием. Жениться не стал, но теперь мне и не нужно. «Петров, ты ведь никогда не сделаешь плохо женщине, с которой переспал? Ты же благородный, ты у нас рыцарь, задери тебя черти!»

* * *

Как ни был Юра пьян накануне, утром он прекрасно помнил, что произошло вечером. В отличие от Лены.

– У меня раскалывается голова, – стонала она. – Откуда столько осколков? Милый, что мы тут творили?

– Забыла, как меня мордовала? – огрызнулся он.

– Я? – поразилась Лена. – Ты что-то путаешь. Принеси мне кофе, дорогой.

По просьбе жены Юра приготовил завтрак: вытащил из холодильника сыр и колбасу, бросил их на стол, достал хлеб, сделал бутерброды. Лена сидела за столом в воздушном пеньюаре. Голова – страшная боль – была повязана шелковым шарфиком в тон халатику.

– Ты вела себя мерзко, – сообщил Юра, жуя бутерброд.

– Прости, милый, я ничего не помню.

– И того, что объявился Петров?

– Это – да. Ну и что?

– Как – что? Он обязательно станет ковыряться.

– Но ты не сделал ничего противозаконного. В чем ты виноват, скажи, пожалуйста? В том, что спасал холдинг?

– Не говори со мной как с придурком! Ты считаешь, он не узнает, кто… Ты поняла?

– Конечно, не узнает. Установишь за ним наблюдение, о каждом его шаге будут доносить. Смешно подумать, будто он может тебя обыграть.

– Это правда, – самодовольно кивнул Юра.

– Заметил, что Зина на него волком смотрит?

– Твоя заслуга?

– Вот, помогай людям, – голосом обиженной девочки проговорила Лена, – а потом тебя же обвиняют.

Муж не хотел подстраиваться под ее тон.

– Ты ведь уже что-то придумала? – спросил он прямо.

Лене было важно, чтобы Юра сам подошел к нужной мысли. Решение должно исходить от него.

– Просто пожалела Петрова Он истосковался, наверное, по бабам, а Зинка нос воротит.

Ровенский задумался. Внимательно посмотрел на жену и совершенно другим голосом, ласково предложил:

– Лен, а ты не могла бы… как бы сказать… немного его утешить? А тут я заявляюсь. Мы его и повяжем?

– Ты с ума сошел! – воскликнула Лена и тут же схватилась за голову. – Ой, как болит!

– В нашем положении все средства хороши. Я же не прошу тебя с ним… до конца. Я не мерзавец последний, чтобы жену под другого подкладывать.

– А как тебе это видится?

– Будто я случайно вас застукал. Конечно, Петрова такая мелочь не остановит, но деморализует – точно.

– Особенно если ты заявишься с Зиной.

– Мысль! Как твоя голова, дорогая?

– Проходит. Что будем делать с Потапычем? Просчитай его реакцию.

– С одной стороны, – задумчиво сказал Юра, – его жаба душит, а с другой – благородство может взыграть.

«Под него не хочешь меня подложить?» – едва не вырвалось у Лены. Но она только трезво заметила:

– Нельзя допустить, чтобы они объединились за твоей спиной.

– У Потапыча рыльце в пушку.

– Не дави на это, – советовала Лена. – Помани его жирным куском, чтоб слюнки потекли, он о всяком благородстве забудет.

Прощаясь с женой в прихожей, Юра поцеловал ее:

– Не обижайся за вчерашнее, я здорово перебрал. Я тебя обожаю!

– Я тебя тоже. Все будет хорошо, милый. Еще не выросли те рога, которые мы бы не сумели обломать.

«Или наставить», – добавила она мысленно.

Утром, когда все еще спали, Зина собиралась на работу. Она заглянула к детям, чмокнула их в лобики. Не выдержала и открыла дверь в комнату Петрова. Бородатое лицо, непривычное, почти чужое. А плечи, руки поверх одеяла до боли родные и уютные. Забыть бы все, зажмуриться и юркнуть к нему, прижаться к теплому сонному телу. Она тяжело вздохнула, затворила дверь и стала надевать шубу.

Теперь ее рабочее место располагалось не на юру, а в той части зала, где сидели дизайнеры. Зина включила компьютер и постаралась сосредоточиться на проекте. Не удалось, позвонил Витек Маленький: «Зайди ко мне». В переживаниях бессонной ночи Зина совершенно о нем забыла. Вот еще одна проблема. Как себя с ним вести?

Виктор пребывал в крайне скверном настроении.

Ему надоела пионерская дружба с Зиной, украденные поцелуи и неопределенность. А тут еще муженек заявился. Виктор полагал, что благодетельствует, одаривает Зину своим вниманием, но она, глупая, от счастья увиливала. На одной чаше весов лежало его чувство, на другой – подозрение, что его водят за нос. Этого Витек никому не прощал, даже женщине, которую мечтал назвать женой. Вторая чаша резко пошла вниз.

– Что ты думаешь делать? – прямо спросил Витек.

– Не знаю, – уныло ответила Зина.

– Тут нечего знать, ситуация предельно ясная. Ты объявляешь мужу о разводе и переезжаешь ко мне. Или не объявляешь. Значит, все это время морочила мне голову. Я не привык ходить в дураках и оставаться с носом.

– Витя! Но дети его любят, он прекрасный отец.

– Пусть и живет с ними.

– Ты всерьез думаешь, – поразилась Зина, – что я могу бросить детей?

– А меня ты можешь бросить? – с вызовом спросил Витя.

«Он страдает, – думала Зина. – Бедный! Заварила кашу, Зина, теперь расхлебывай».

Она хотела говорить максимально честно, но боялась, как бы эта честность не ранила человека еще больше. Заикалась после каждого слова:

– Ты мне нравишься, вернее, я испытываю к тебе влечение своего рода Общего рода, то есть женского. Ты мне очень помог в трудный период. Как женщине помог. Но, Витя, подобного чувства недостаточно… недостаточно, чтобы ломать жизнь всем – тебе, мне, моим близким. Я не могу… мне очень жаль…

Она смотрела на него виновато и жалостливо. Как на убогого попрошайку! Этой жалости он ей никогда не простит!

Виктор вскочил, засунул руки в карманы и зло приказал:

– Вон! Уходи сейчас же!

Он с трудом сдерживал на языке упреки и обвинения. Не дождется! Подумаешь, королева садов и огородов!

– Но, Витя… – начала Зина.

– Я сказал: уходи! На других тренируй показное жеманство.

– Прости меня, – встала Зина.

– Вон!

Через некоторое время, успокоившись, Витек Маленький заглянул к брату.

– Я порвал с Зиной, – сообщил он.

– Правильно сделал, – поддержал его брат. – Давно хотел сказать: она не нашего поля ягода Попользовался сам – передай товарищу.

Витек Маленький не стал уточнять, как далеко зашло его «пользование». Брат бы не поверил или, того хуже, посмеялся над ним.

– Не советовал бы тебе очередь занимать, – цинично усмехнулся он. – Дешевка! Я хочу, чтобы все ее проекты рубились на корню.

– Но она неплохо начала.

– Плевать. Я ее в грязь втопчу, и ты мне не мешай.

– Как скажешь.

Для Зины настали черные дни. И ночи были не краше.