Текст книги "Под южными небесами. Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Биарриц и Мадрид"

66

Ресторанчик, или по-испански «посада», кула вошли супруги, был немножко мрачен и от темноты, которую делали зеленые листья вьющегося растения, затеняющие окна, но зато в нем было прохладно. Первое, что бросилось супругам в глаза, были два длинных не покрытых скатертью дубовых стола по сторонам комнаты, за которыми сидели трапезующие бакенбардисты – большинство в одних жилетах, без пиджаков, которые тут же висели за вешалках по стенам вместе с шляпами. Время перевалило за полдень, и люди завтракали. У противоположной входу стены был прилавок на возвышении, а за ним виднелись два винных бочонка с медными кранами. За прилавком стояла смуглая молодая девушка, в ярко-красной косынке на плечах и с высокой гребенкой в волосах.

Николай Иванович хотел уже присесть и указал супруге на свободный угол стола, но Глафира Семеновна не садилась и брезгливо проговорила:

– Куда ты привел меня? Это какой-то кабак.

– А что ж из этого? Кто нас знает здесь? Ведь мы только кофейку и яичницу…

Лысый трактирщик заметил замешательство Глафиры Семеновны, из разговоров супругов на незнакомом ему языке увидал, что они иностранцы, и стал их приглашать куда-то дальше, указывая за буфетную стойку, кланяясь и без умолку бормоча по-испански. Наконец супруга сказала:

– Зовет куда-то… Может быть, у него есть другая комната. Пойдем.

И супруги пошли за хозяином.

Хозяин провел их через всю комнату за бочки и ввел в грязную и чадную кухню, где на чугунной плиточке на ножках что-то варилось и жарилось. Черномазый малый в белом колпаке мешал в кастрюле что-то чумичкой. Из кухни хозяин вывел их на маленький двор, усыпанный песком, где под навесом стояли тоже два столика, и указал на один из них.

– Парле ву франсе? – спросила лысого хозяина Глафира Семеновна.

Тот улыбнулся и отвечал:

– Но, сеньора.

Отвечал он таким тоном, как будто бы его спросили не о том, говорит ли он по-французски, а о том, может ли он есть горячие уголья или пить расплавленный свинец. И при этом покрутил головой и махнул рукой.

Супруги сели за стол. Хозяин наклонился к ним, оперся руками на стол и долго, долго говорил что-то по-испански, очевидно перечисляя имеющиеся у него кушанья. Супруги слушали и ничего не понимали.

– Черт знает, что он городит! – покрутил головой Николай Иванович.

– Ну что ж ты? Заказывай… Ты ведь хвастался, что разыщешь в словаре нужные слова, – сказала ему Глафира Семеновна.

– В том-то и дело, что ни яичницы, ни цветной капусты в словаре не нашел.

– Ах ты! – поддразнила она его. – Ну, тогда я буду говорить. Кафе…

– Лос кафе!.. – подсказал супруг и выставил перед носом трактирщика два пальца.

– Си, сеньора, си, кабалеро, – поклонился тот.

– Авен де пянь… – прибавила Глафира Семеновна. – Как по-испански хлеб-то? Ведь зубрил. Говори, – обратилась она к мужу.

– Пан блянко – белый хлеб.

– А! Пан блянко! Си, кабалеро, си! – воскликнул трактирщик.

– Потом яиц… простых яиц… Это лучше лаже, чем яичницу заказывать. Чище… – продолжала супруга. – Как яйцо по-испански?

– А вот сейчас можно справиться.

И Николай Иванович вытащил из кармана словарек в красном переплете.

– Где же теперь справляться! Яиц, яиц… Эф… ейр… – говорила Глафира Семеновна, произнося русские, французские и немецкие слова.

Трактирщик недоумевал и смотрел на супругов вопросительными глазами. За соседним столом сидела парочка – молодой мужчина с бакенбардами колбаской и молодая дамочка в тюлевой вуалетке на голове. Парочка звонко засмеялась.

– Черти! – строго взглянула на них Глафира Семеновна. – Смеются над нами. А ведь приедут к нам, так так же разговаривать будут.

Но тут сама судьба дала ей возможность объясниться с трактирщиком. На песке валялась скорлупа от выеденного яйца. Глафира Семеновна бросилась к яичной скорлупе, показала ее трактирщику и сказала:

– Вуаля!

– А! Си, си, сеньора… Чуево!.. – радостно вскричал трактирщик.

– Восемь штук, – прибавил ему от себя Николай Иванович. – Очо…

И он показал трактирщику растопыренную руку, а потом три пальца.

А за соседним столом после объяснения при помощи яичной скорлупы так и покатывались со смеха. В особенности отличалась дамочка в вуальке. Она держалась даже за грудь, хохоча звонкими раскатами.

– Больше ничего… – развела руками Глафира Семеновна перед трактирщиком и прибавила, стрельнув глазами в сторону хохочущей дамочки: – Вот дурища-то полосатая смеется! Лопни, лопни, матушка, от смеха или еще хуже что-нибудь сделай.

Трактирщик подошел к соседнему столу и, очевидно, стал уговаривать дамочку в вуалетке прекратить смех, довольно строго говоря что-то по-испански, но молодой человек показал ему кулак. Началась перебранка, после которой трактирщик подошел снова к столу супругов и снова стал спрашивать их о чем-то, причем два раза упомянул слово «вино».

– Понял! – радостно воскликнул Николай Иванович и даже торжествующе поднял руку кверху. – Про вино спрашивает. Херес, херес, сеньор кабалеро. И яблоки пур мадам. Мансана, мансана… И виноград также… Ува… Ува и мансана пур сеньора…

– Херес… Ува и мансана… – повторил трактирщик, поклонился и побежал исполнять потребованное, переваливаясь, как утка, на жирных ногах.

Николай Иванович по уходе трактирщика тотчас же похвастался жене:

– Видишь, все-таки я кое-что знаю по-испански. Вот яблоки и виноград сумел заказать для тебя. И меня сейчас поняли.

За соседним столом дамочка в вуалетке уж кончила свой громкий смех и теперь только фыркала и отирала слезы носовым платком.

Супруги сидели и осматривали дворик. Дворик был маленький в четырех каменных стенах, на одной из коих была написана масляной краской декорация, изображающая площадку сада, мчащегося оленя и двух охотников в староиспанских костюмах, стреляющих в него из ружей. Малеванье было, впрочем, далеко не художественное. По средине дворика была клумбочка с цветами, и из нее брызгал маленький фонтан жиденькой струей.

Но тут супруги увидали, что ими уже заинтересовался весь ресторан; из него то и дело выходили на двор посетители, прохаживались мимо их столика и с любопытством их осматривали. Некоторые останавливались у противоположной стены, разговаривали и прямо кивали на супругов. Вышел на двор даже тощий монах, тот самый, который выбежал на улицу, когда они подъехали к ресторану. На этот раз он был уже без вилки и в шляпе, но надел на нос пенсне. Он прямо остановился перед столом супругов, расставил ноги, упер руки в бока и рассматривал супругов. По его красному носу и нетвердой походке, когда он вышел на двор, можно было заключить, что он был пьян.

Вдруг забренчала гитара и показался старик с седой бородой в линючем плисовом пиджаке, когда-то коричневого цвета, и в шляпе с широчайшими полями. Он шел и перебирал струны гитары. Сзади его следовала девочка-подросток – худенькая, в коротеньком темно-синем платьице, забрызганных грязью черных чулках и изрядно стоптанных полусапожках. Черные волосы ее были подстрижены и зачесаны назад круглой гребенкой. Личико ее напоминало совсем кошачью мордочку. На плечиках был накинут шерстяной набивной платок с большими пестрыми узорами по черному фону. Левочка опускала руку в карман платья, вынимала оттуда что-то, подносила ко рту и ела.

Гитарист и девочка остановились перед столом супругов и поклонились им.

67

Раздались тихие звуки гитары. Старик, пощипывая струны, играл старинную качучу. Левочка перестала жевать, сбросила с плеч платок прямо на песок, полезла в карман юбки, достала оттуда кастаньеты и, постукивая ими в такт гитары, принялась плясать. Прыгала она, надо сказать, не особенно грациозно. Движения ее были резки. Главным образом не выхолило у ней горделивое закидывание назад головы, в чем мешал ей чересчур худенький стан и полное отсутствие развития груди, но зрителям, вышедшим из ресторана на двор, ее танцы нравились. Не прошло и двух-трех минут, как они один за другим начали бить в ладоши в такт гитары и кастаньет. Нравились ее танцы и супругам Ивановым, и Глафира Семеновна даже шепнула мужу:

– Вот тебе… На ловца и зверь бежит. Искал испанских танцев, гитары и кастаньет, а они тут как тут. Сами явились.

– Да… но это все не то… – отвечал супруг.

– Отчего не то?

– Да так… Все-таки это не настоящее… Вот кабы эта девочка была годков на десять постарше…

– Ах ты, дрянь эдакая! – вспыхнула Глафира Семеновна. – Да что ж ты, танцовщицу-то себе в любовницы прочишь, что ли?

И она даже гневно ударила рукой по столу.

– Тише, тише, пожалуйста. На нас уж и так со всех сторон смотрят и смеются, – остановил ее Николай Иванович. – А уж понятное дело, что эти танцы далеко не то, что взрослой женщины. Огонь не тот.

– Да зачем тебе огонь? Танцует девочка, все, что нужно, проделывает – с тебя и довольно. Огонь… Огня захотел. Я знаю, зачем тебе огонь! Вон какие ты глаза делаешь.

– Пожалуйста, уймись, Глашенька… Ну, я так сказал… Ну, я пошутил насчет огня. Ошибся.

– Ага! Теперь: ошибся! Но я знаю тебя, волокиту! Конечно, я мешаю тебе своим присутствием, но если бы ты был без меня…

– Да полно, Глафира Семеновна… К чему эта ревность?

Супруга умолкла и следила за танцем. Левочка уж стояла на одном колене и поводила худеньким станом, щелкая кастаньетами над своей головой. Когда она опять поднялась на ноги, перед ней запрыгал и старик, продолжая бряцать на гитаре. Он подавался корпусом то в одну сторону, то в другую, кружился, выпячивал перед девочкой свой живот, что выходило очень комично. Среди публики послышались одобрения. Раздались сдержанные «viva» и «bravo». Но вот старик перестал плясать и играть, взмахнув в воздухе гитарой. Левочка продолжала плясать без гитары, постукивая только кастаньетами, сделала один круг по двору, подбежала к супругам Ивановым, встала перед Николаем Ивановичем на одно колено и приподняла перед ним подол своей юбки, кивая ему и прося, чтобы ей что-нибудь положили в юбку за ее танцы.

– Вот тебе… Рассчитывайся… – сказала Глафира Семеновна мужу.

– Да надо дать. Только сколько? – спросил он.

– Да дай пезету.

– Мало, я думаю…

– Да ведь это же уличные плясуны, нищие…

– Ну все-таки хоть две пезеты…

И Николай Иванович кинул в подол юбки девочки две серебряные монеты.

Очевидно, щедрость эта была так велика, что девочка даже вся вспыхнула от радости и глазки ее заиграли. Она бросилась к старику и показала ему две пезеты. Старик, отиравший в это время со лба пот серым бумажным платком, тоже радостно улыбнулся во всю ширину своего рта, низко поклонился супругам и сказал:

– Грасзиас, кабалеро… Аграградеско, сеньора.

Левочка обходила остальную публику, и в подол ей сыпались медные деньги. Подошла она и к монаху. Тот вынул из кармана два финика и подал ей вместо денег. Девочка взяла. Бакенбарлист с соседнего стола подал маленький белый хлебец. Левочка сделала книксен и хлебец опустила к себе в карман. В числе зрителей был и извозчик, привезший супругов Ивановых. Он стоял со стаканом вина, но подошедшей к нему девочке ничего не дал, а только улыбнулся и хотел ущипнуть ее за щечку, но она гневно отшатнулась.

Танцы кончились, и перед супругами появился завтрак: кофе, свареный с молоком и поданный вместо кофейника в глиняном кувшинчике, две чашки необычайной толщины, целая груда яиц, бутылка хересу, хлеб, тарелка с яблоками и виноградом и кувшин холодной воды. Все это принесли им на двух подносах лысый хозяин и служанка в красной косынке с большим гребнем в волосах.

Так как хозяин ресторана видел в супругах исключительных гостей, то в виде исключения принес им и скатерть, которой предварительно накрыл стол. Но лучше бы он и не накрывал ею стола: скатерть была в кофейных кругах, и к ней были даже приставши кусочки чего-то съедобного с соусом.

– Видишь, и без испанского языка добились всего, что нам надо, – заметила мужу Глафира Семеновна и тут же, подозвав к себе девочку-танцорку, подала ей яблоко.

Николай Иванович сидел, уткнувшись в книжечку французско-испанского словаря.

– Нашел ведь, как яичница-то с ветчиной называется по-испански! – весело сказал он. – Тортилья де хамон – вот как.

– Ну уж теперь поздно. После ужина горчица, – отвечала супруга, принимаясь за завтрак.

Кофе оказался припахивающим чем-то посторонним – не то перцем, не то луком. Яйца оказались сваренными вкрутую. К ним хозяин гостиницы, очевидно вместо масла, подал что-то вроде жидкого сыра, похожего на сыр бри, к которому Глафира Семеновна не прикасалась, а сделала только гримаску. И херес был преплохой. Николай Иванович налил себе полстакана, хватил залпом и поморщился, проговорив:

– Что-то не того… наш кашинский херес напоминает.

– Да ведь ты видишь, здесь все с водой его пьют, – кивнула супруга на соседний стол, где все еще сидели и пили вино с водой и молодой человек с баками колбаской, и хохотушка дамочка в вуалетке. – Перед ними бутылка с вином и кувшин воды. На то и тебе хозяин поставил кувшин воды.

– Херес с водой не подобает. Не такое вино.

– Это у нас не подобает, а здесь пьют.

Позавтракав, они расплатились. За все взяли какие-то пустяки, так что Николай Иванович даже удивился. Он дал хозяину серебряный дуро в пять пезет, а сдачи ему еще сдали две пезеты с медными. Сунув служанке с высоким гребнем пезету на чай, он привел ее буквально в смущение. Она повертела серебряную монету в руках и не решалась ее брать.

– Бери, бери… Се пур буар… – кивнул он ей и махнул рукой.

Через минуту супруги проходили через ресторан к своему экипажу. Старик гитарист и девочка сидели в ресторане. Старик щипал струны гитары и пел. Перед ним стоял стакан вина. Левочка ела яблоко. Хозяин, стоявший за стойкой и наливавший в бутылку из бочки вино, выскочил к супругам, проводил их до экипажа и, кланяясь, стал подсаживать Глафиру Семеновну.

– Вино не па бон. Херес не па бон… – сказал ему Николай Иванович. – Херес собакой пахнет… мокрой собакой.

– Говори сколько хочешь, он все равно не понимает, – заметила супруга.

– Нет, понял. Видишь, бормочет что-то и оправдывается. Да и как не понять! Вино и по-испански вино, херес и по-испански херес. А я сказал: «Вино не па бон» и сделал гримасу. Херес – брр… – прибавил он, обращаясь к хозяину ресторана.

Извозчик не трогал вожжами мула, сидел на козлах, обернувшись к седокам, говорил что-то и жестами спрашивал, куда ему ехать – направо или налево. Слышались слова: «а ля искиерда о а ля дереча».

– Прадо, Прадо… – махал ему рукой Николай Иванович.

– Прадо е парк… – прибавила Глафира Семеновна.

Супруги вспомнили, что им еще в вагоне монах падре Хозе рассказывал, что для прогулок в Мадриде есть Прадо – большой бульвар и парк, куда ездят для катания. Извозчик щелкнул бичом между ушами мула, и мул потащил коляску по скверной булыжной мостовой. Обратно пришлось уж подниматься в гору.

68

Ресторан, где закусывали супруги, находился в улице Пацео-де-ляс-Акацио. От ресторана до Прадо, фешенебельной части Мадрида, состоящей из нескольких соединенных между собой бульваров, примыкающих к саду Буэн-Ретиро и Мадридскому парку, пришлось ехать добрые полчаса. На Прадо экипаж въехал со стороны улицы Атахо и поехал мимо Ботанического сада.

Открылся широкий бульвар, обстроенный домами новейшей архитектуры, хорошо выбеленными, не напоминающими своим видом казарменных построек, но тоже с балконцами у каждого окна, на перилах которых то там, то сям висели для просушки или проветривания одеяла, пальто, ковры. Прадо – это Елисейские Поля Мадрида. Как Елисейские Поля в Париже примыкают к Булонскому лесу, так и Прадо сливается с Мадридским парком. Прадо, центр которого составляет еще более уширенный бульвар, носящий название Салон-дель-Прадо, есть место прогулки состоятельной и аристократической публики Мадрида, пешком, верхом, в экипажах.

Когда въехали на бульвар, извозчик тотчас же обернулся к седокам, торжественно поднял левую руку и произнес:

– Прадо…

Был третий час в начале, и гулянье только еще начиналось, но уже гарцевали всадники статские и военные и сновали экипажи с нарядными дамами в новомодных шляпках, с раскрытыми зонтиками, с веерами, висящими на ручках зонтиков. На козлах экипажей состоятельных людей кучера, по большей части одеты по-английски в черных цилиндрах, синих или гороховых ливреях и высоких сапогах с желтыми отворотами, лошади в шорах. Езда в большинстве случаев самой легкой рысцой. Экипажи то и дело сопровождаются знакомыми всадниками, гарцующими около и перебрасывающимися словами с сидящими в экипажах черноокими дамами. На скамейках между деревьями множество детей с няньками, кормилицами и гувернантками. Лети одеты в матросские и фантастические костюмы, учащиеся – в парусинные кители с форменными фуражками, но о национальных костюмах даже и на детях нет и помину.

Экипаж супругов ехал тихо. Мул бежал легкой трусцой. Извозчик оборачивался и рассказывал что-то, указывая на здания, но так как он говорил по-испански, то супруги почти ничего не понимали.

– На четыре километра тянется этот Прадо. Я читала в путеводителе, – сказала мужу Глафира Семеновна. – На Прадо много памятников и фонтанов.

И точно, супруги только что проехали мимо памятника Изабеллы Католической, представляющего из себя королеву верхом на коне, в короне и с крестом на длинном древке в правой руке, с двумя ее сподвижниками по обе стороны лошади. За памятником начались фонтаны (fuente), питающиеся из канала Лопая, проведенного со снеговых гор по всему городу и дающего прекрасную питьевую воду. Первым фонтаном был фонтан Обелиско.

Около этого фонтана толпился простой народ, няньки с ребятами, и все пили воду, черпая ее жестяными кружечками из бассейна. Тут же торговка с лотком и банками продавала варенье для воды.

– Женщина в настоящем испанском костюме! Настоящая испанка! Наконец-то увидала настоящую испанку! Смотри! – воскликнул Николай Иванович, дернув за руку супругу.

И в самом деле, перед ними вырисовалась красивая черноокая молодая женщина в кружевном уборе, окружающем высокую гребенку с бусами и блестками, на голове, в черной юбке на подъеме, в красных чулках с белыми стрелками у щиколок и в башмаках. Она была в белом переднике, и плечи ее были покрыты полосатым черно-желтым шарфом.

– Да это кормилица, – отвечала Глафира Семеновна. – Видишь, она около колясочки с грудным ребенком. Кормилиц-то и во Франции одевают в национальные костюмы.

Действительно, женщина в национальном костюме взялась сзади за ручки детской колясочки и стала пихать ее вперед.

– Кормилица и то… – разочарованным голосом пробормотал супруг. Ну, Испания! Значит, национальные-то испанские костюмы можно видеть только на мамках да на актерах в театрах.

– Да ведь и у нас в Петербурге то же самое. Да и не в одном Петербурге. Даже в деревнях.

– Однако про испанские костюмы везде пишут в стихах и в прозе. Поэты, как за язык повешенные, славят эти костюмы. Ведь для этого мы сюда, в Испанию, и поехали.

– Надо куда-нибудь в глушь ехать. Может быть, там и настоящие испанские костюмы найдутся. Да и на что тебе? Видел сейчас испанский костюм, и довольно. Видел давеча девочку-танцорку.

– Мамка и танцорка в расчет не входят.

Подъехали к маленькому скверу, разбитому посреди бульвара, украшенному роскошным цветником. Из сквера возвышалась колонна со статуей Христофора Колумба. На нее тотчас же обратил внимание супругов извозчик.

– Христофор Колумб… Это ведь тот, который открыл Америку, – сказал Николай Иванович, услыхав имя Колумба.

– Да, да… Он самый… Знаменитый мореплаватель, – откликнулась супруга. – Ты помнишь, ведь даже пьеса была «Христофор Колумб»? Мы смотрели ее в Петербурге. Надо выйти из экипажа. Кочеро! Арете! – крикнула она извозчику.

Супруги вышли из экипажа, вошли в сквер, переполненный няньками, ребятишками всех возрастов и неизбежным солдатом, заигрывающим с няньками, и обошли кругом памятник знаменитому человеку.

– Но откуда такое количество ребят! – удивлялась Глафира Семеновна. – В путеводителе я прочла, что в Мадриде всего только двести сорок пять тысяч жителей. Стало быть, в пять раз меньше, чем в Петербурге.

Поехали дальше. Опять фонтан.

– Фуэнте Кастеляно… – сказал извозчик.

Но вот около улицы Сан-Геронимо, идущей от площади Пуэрта-дель-Соль, началось расширение бульвара Прадо, называемое Каррара или Салон-дель-Прадо. Это площадка удлиненной формы, уставленная по сторонам зелеными скамейками и железными стульями, занятыми мужской и женской нарядной публикой. То там, то сям стоят экипажи с сидящими в них расфранченными дамами и мужчинами, точь-в-точь как у нас в Петербурге, на Елагинской стрелке. К экипажам подошли гуляющие пешеходы и разговаривают со знакомыми, сидящими в экипажах. Повсюду масса зонтиков, мелькают в воздухе веера.

– Какая масса публики! И ведь заметь, сегодня будни, а не праздник. Рабочий день, – проговорила Глафира Семеновна.

– Такой уж, должно быть, гулящий народ эти испанцы, – отвечал супруг.

Экипаж еле двигался от тесноты. Еще фонтан.

– Фуэнте-дель-Алькахофа… – отрекомендовал извозчик.

Показался роскошный сад с дивным насаждением. За богатой решеткой видны были лестницы, идущие в гору, а на горе стояло величественное трехэтажное здание.

– Ministern de laguerra… – указал извозчик.

– Военное министерство, – перевела мужу Глафира Семеновна и прибавила: – Видишь, я уж начинаю понимать по-испански.

Опять фонтаны, называемые «Куарто Фуэнтес» – четыре фонтана. Опять кому-то памятник. Снова фонтан, который извозчик назвал фонтаном Нептуна. Бульвар Прадо несколько раз менял свою физиономию: деревья то шли по средине улицы и переходили в какой-нибудь сквер, то шли по сторонам улицы, около тротуаров и опять переходили в сквер.

Еще фонтан – фонтан Аполлона. Бульвар пересекла широкая улица, тоже с насаждением около тротуаров, но довольно жидкими. На перекрестке ее извозчик остановил мула, указал на улицу и произнес:

– Кале-ле-Алькаля… Пуэрто-лель-Алькаля.

В конце улицы виднелась и «Пуэрто», то есть ворота. Это широкие ворота в римском стиле с тремя проездами и двумя проходами для пешеходов.

Бульвар Прадо кончился, извозчик повернул мула и повез супругов тем же путем обратно.

– Апрезан в парк? – спросила извозчика Глафира Семеновна, ткнув его в спину зонтиком.

Он обернулся и отвечал:

– Си, сеньора.

– Вообрази, и он уж меня понимает, – сказала она мужу.