Текст книги "Под южными небесами. Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Биарриц и Мадрид"

69

Выехав на площадку Салон-дель-Прадо, экипаж свернул налево. Показалась решетка с богатыми насаждениями за ней. Это сад «Буэн-Ретиро», разбитый еще при короле Филиппе IV. Из-за решетки виднелись гиганты дубы, каштаны, белые акации. Вот и темно-зеленая листва лимонных деревьев с только еще начинающими желтеть плодами.

Начался парк с прекрасными широкими аллеями для проезда экипажей и пешеходов. Деревья вековые с гигантскими стволами, бросающими обильную тень. Гуляющей публики немного. Экипажей еще меньше. На скамейках в уединенных местечках виднеются издали влюбленные парочки. Кое-где мелькает солдат. На перекрестках больших аллей тумбочки с струящейся из них ключевой водой – и непременно у каждой тумбочки три-четыре человека, пьющие воду. Непременно около каждой тумбочки нищая или нищий, предлагающие публике стакан для питья воды и при этом выпрашивающие себе подаяние. У некоторых нищих бутылки с фруктовым соком, который они также предлагают к воле. Некоторые нищие в грязных жилетах нараспашку, с одеялами через плечо и в шляпах с широчайшими полями (сомбреро) имеют такой вид, что их можно скорей принять за разбойников, чем за нищих.

Вот и площадка, уставленная железными стульями перед эстрадой с пюпитрами для нот, но на площадке никого из публики. Только пять-шесть разношерстных молодых собак играют друг с другом и подняли облако пыли. Очевидно, здесь иногда играет музыка. Вот и маленький ресторан со столиками на веранде, но он пуст. На веранде виднеется только лакей, зевающий в салфетку. Вот между деревьев и кустарников блеснуло что-то серебристое.

– Там река, – сказала Глафира Семеновна мужу. – Не может быть, чтоб это был Манзанарес. Пойдем… Посмотрим. Надо остановиться.

Они остановили экипаж и вышли из него. Супруги не прошли пяти-десяти шагов, как перед ними открылась зеркальная поверхность довольно большого, совершенно четырехугольного, замечательно чистого пруда. У берега была пристань, и около нее стояли причаленными две лодчонки. Какой-то спортсмен в полосатой фуфайке с головой, повязанной красным шелковым платком, плавал на лыжах, держа в руках весло с лопатками на концах.

– Вот тебе испанский костюм, – указала Николаю Ивановичу супруга.

– Какой же это испанский! Это скорей костюм акробата, – отвечал тот.

– А платок-то красный на голове с концами, завязанными на затылке? Это уж чисто по-испански. Так носят платки тореадоры.

Кроме спортсмена на лыжах на пруду плавали два лебедя – черный и белый – и несколько уток, держащихся, впрочем, в отдалении.

Супруги стояли на берегу пруда и любовались им.

– Какой прекрасный светлый пруд, – сказал Николай Иванович. – Куда лучше и чище Манзанареса. Манзанарес можно назвать рекой только в насмешку. И в географиях-то следовало бы писать, что Мадрид стоит не на Манзанаресе, а на пруду таком-то. Наверное уж, этот пруд как-нибудь называется.

– Непременно, – кивнула супруга и задала вопрос:

– Но где же мадридцы купаются? Неужели у них нет никакого купального места?

– Эк ты разлакомилась в Биаррице насчет купания-то!

– Ну так что ж из этого? В Биаррице меня купание прославило. Я и в Мадрид ехала, чтоб поддержать эту славу, но обманулась. Проще сказать – ты меня обманул.

– Как же я-то? География нас обманула. Мы учили в географии, что Мадрид стоит на реке Манзанаресе, а оказалось, что Манзанарес ручей, да и тот протекает не через Мадрид, а находится за городом. Однако как здесь комары кусают! – прибавил Николай Иванович и хлопнул себя ладонью по лбу, чтобы согнать комара.

Супруги обошли одну половину пруда и увидали ключ. Из кучи громадных камней выбивалась струйка воды и стекала в каменный бассейн, обложенный туфом. Около ключа стояли два столика с пятком железных стульев. Супруги присели. Перед ними как из земли выросла грязная старуха торговка с корзинкой, в которой помещались стаканы и бутылочки с ягодным сиропом. Низко кланяясь, она поставила перед супругами два стакана.

– Выпьем, что ли? Попробуем их воду, – предложил жене Николай Иванович.

– Только без сиропа, – откликнулась супруга. – Выполоскай стаканы прежде, и я сама их оботру. У меня есть чистый носовой платок.

– Ну, уж пусть эта старая сеньора выполоскает их, – сказал супруг, постучал по стакану ногтем пальца и сказал: – Сеньора, полоскайос эсто стаканос.

– По-каковски это? – улыбнулась Глафира Семеновна. – На каком языке?

– Да по-русски, но как будто бы и по-испански. Поймет баба.

И точно, старуха поняла. Она взяла стаканы, выполоскала их, наполнила водой и снова принесла на стол. Глафира Семеновна вылила из стаканов воду и вытерла их платком.

– Анкор. Тодавиа… – снова постучал Николай Иванович по стаканам.

Старуха снова наполнила стаканы водой. Вода оказалась превкусной и холодной, так что стаканы совершенно запотели. Супруги напились воды, дали старухе мелкую монету и продолжали обход пруда.

Вдруг Глафира Семеновна вскричала:

– Смотри-ка! Наша береза! Наша русская береза. И в какой чести!

Действительно, на лужайке, окруженная низенькой решеткой из проволоки, росла небольшая березка со стволом в кулак. Листья ее уж значительно пожелтели и местами обсыпались. Около березы был воткнут в землю большой ярлык, на дощечке которого было написано по-латыни: Betola alba.

Николай Иванович снял шляпу и поклонился, сказав:

– Здравствуй, матушка, наша родная береза! Поклон тебе, родимая! Ну что ж, парк, кажется, основательно осмотрели, так с нас и будет. Поедем куда-нибудь в другое место.

– До обеда еще осталось время. Поедем посмотреть какую-нибудь церковь, – предложила Глафира Семеновна. – В Мадриде должны быть богатые церкви. Испанцы славятся своим благочестием и набожностью. Это я знаю из романов. Ведь я много прочла романов из испанской жизни. Здесь и крестных ходов бывает много. Испанцы любят священные процесии.

– Да, да… И в особенности испанки, – подхватил супруг. – Я даже стихи помню.

 
Издавна твердят испанки:
В кастаньеты ловко брякать.
Под ножом вести интрижку
И на исповеди плакать —
Три блаженства только в жизни… —
 

продекламировал он.

Они подходили к своему экипажу. Кучер кормил своего мула овсом из торбы, покуривал папиросу и беседовал с двумя какими-то оборванцами в широчайших сомбреро. Оборванцы тоже курили. Один из них был с газетой и, ораторствуя, ударял по ней рукой. Разговор, очевидно, имел предметом политику.

Супруги сели в экипаж. Извозчик снимал торбу с морды мула.

– Как церковь по-испански? Не знаешь? – спросила мужа Глафира Семеновна.

– А вот сейчас… У меня отчеркнуто.

Николай Иванович вытащил из кармана словарь в красном переплете.

– Отчего ты раньше не выпишешь на бумажку нужные слова? А то выходит так, что как на охоту ехать – то и собак кормить, – сказала супруга.

– У меня отчеркнуто.

Он перелистывал словарь.

Извозчик между тем влез уже на козлы и, обернувшись к седокам, бормотал что-то по-испански, очевидно спрашивая, куда ему ехать.

– Эглиз… В церковь… В какую-нибудь церковь… Эглиз… – проговорила извозчику Глафира Семеновна.

– А! Иглесиа… Си, сеньора… – кивнул тот и стегнул мула.

– Иглесиа, Иглесиа – вот как церковь… Да, да… – подхватил супруг.

– Спасибо. Теперь уж после ужина горчица. Не понимаю, какая польза от твоего словаря.

И супруга пожала плечами.

70

Опять выехали на Салон-дель-Прадо, свернули в улицу Сан-Геронимо и потянулись по ней. Затем свернули еще в улицу, еще и еще. Церковь, куда вез супругов извозчик, оказалась совсем на другом краю города. Одну улицу проехали торговую, сплошь с магазинами в нижних этажах домов. В окнах было выставлено белье мужское и женское, галстуки, кружева, испанские полосатые шелковые одеяла из оческов. Над одним из магазинов в виде вывески красуется гигантский раскрашенный веер из железа и на нем крупными буквами надпись: abanicos – веера. Веерами всех величин украшены и оконные выставки магазина.

– Специальный магазин вееров… Вот куда нужно за веерами приехать, – указала Глафира Семеновна мужу.

– А чем нарочно сюда приезжать, так не лучше ли сейчас заехать? – откликнулся тот. – Церковь-то, в которую нас везет извозчик, успеем еще осмотреть до обеда. Обед в гостинице в семь часов.

– Да, пожалуй, заедем. Кстати, и другие магазины посмотрим. Арете!

Глафира Семеновна тронула извозчика зонтиком в спину и указала на магазины. Тот подъехал к тротуару и остановил мула. Супруги вышли.

– Наверное, уж в магазине-то говорят хоть сколько-нибудь по-французски, – сказала супруга.

– Как веер по-испански, я могу сейчас справиться. Только ты мне скажи, как веер по-французски.

И Николай Иванович вытащил из кармана французско-испанский словарь.

– Оставь. В случае чего я могу указать на веер прямо пальцем. Но я уверена, что здесь говорят по-французски.

Вот и магазин вееров. Кроме вееров продаются зонтики. В стенных шкапах целый частокол зонтиков всех цветов. За прилавками два приказчика с капулями и в бородках а-ля Генрих IV. От них так и разит пачулей. За кассой дама в черном платье и с красными розами в волосах и на груди – смуглая молодая брюнетка.

– Парле ву франсе, мадам? – обратилась к ней Глафира Семеновна.

Лама удивленно взглянула на нее, покачала отрицательно головой, сморщив губы, и отвечала:

– Но… о… о…

Она ответила это таким тоном, как будто ее спросили не о знании французского языка, а о том, не украла ли она что-нибудь.

С тем же вопросом обратилась Глафира Семеновна и к двум приказчикам-франтам, но и от них получился тот же ответ, что и от дамы-кассирши, и тем же тоном. А один приказчик даже презрительно усмехнулся и отвернулся. Другой тоже отошел в сторону и стал поправлять перед зеркалом булавку в галстуке.

– Каковы одры-то! Совсем невежи! – воскликнул Николай Иванович. – Пойдем, душенька, в другой магазин. Мадрид не клином сошелся. Здесь магазинов с веерами много, – сказал он супруге.

– Постой… Ну их к лешему… – остановила его та. – Я буду говорить по-русски и пояснять руками, что мне надо. Может быть, у испанцев в обычае обижаться, когда их спрашиваешь о французском языке. Кажется, испанцы враждуют с французами.

– А тогда на кой черт они собезьянничали всю свою жизнь с Парижа!

– Покажите веера мне. Веера мне нужно. Эванталь… Вот… – сказала Глафира Семеновна приказчику, поправлявшему перед зеркалом булавку в галстуке, и указала зонтиком на раскрытый веер с изображением на нем боя быков, прикрепленный к шкафу.

– Си, сеньора, – кивнул ей приказчик уже несколько вежливее и, выдвинув ящик из прилавка, стал доставать оттуда сложенные веера и раскрывать их.

Глафира Семеновна отобрала два веера – один с изображением боя быков, другой – с пляшущими качучу гитанами с тореадорами.

– Почем? Сколько пезетас? Сколько сентимиес? – спросила она и, вынув из кармана серебряную пезету, показала приказчику.

Тот тронул пальцем монету, произнес слово «дос» и показал ей два пальца.

– Хорошо… Эти веера я беру. А теперь покажите получше, – продолжала она, подошла к окну и стала указывать на вывешенные на нем веера с кружевами и золотыми блестками.

Приказчик начал доставать другие веера и развертывать их. Подошел другой приказчик и стал помогать ему. Второй приказчик уж вынул из кармана карандаш, писал на бумаге стоимость вееров, отрывал с написанными цифрами клочки от бумаги и клал эти клочки на веера. Глафира Семеновна читала написанное на клочках и говорила:

– Полторы пезеты… две пезеты… три с половиной. Три с половиной пезеты – ведь это немного дороже рубля, если рассчитать по курсу. Боже мой, как это дешево! Николай Иваныч, да ведь это почти даром. Я возьму штук пять-шесть. Ими можно стену комнаты украсить.

И она отобрала еще шесть вееров.

– Но у вас есть и лучше этих, – продолжала она. – В пять пезет… В пять… в десять. Эти все пойдут на стену и для подарков, а я хочу себе… для себя…

Она растопыривала перед приказчиками пальцы одной руки, прибавила другую руку с растопыренными пальцами, тыкала себя пальцем в грудь.

Из ящиков начали выкладываться на прилавок еще веера. На этот раз веера были уже в коробочках. Веера раскрывали и передавали Глафире Семеновне с ценами их на клочках бумаги. К приказчикам присоединилась уж и кассирша и тоже раскрывала веера. На прилавке образовался целый ворох вееров. Глафира Семеновна отобрала еще вееров штук пять-шесть.

Николай Иванович, в это время смотревший в свой французско-испанский словарь, вдруг воскликнул:

– Нашел, как веера по-испански! Веер – абаникос.

– Поздно, милый друг. Я уж выбрала, что мне было нужно. После ужина горчица. Теперь уж только рассчитаться за них, – отвечала супруга.

– Да я бы и раньше отыскал это слово, если бы ты раньше мне сказала, как по-французски веер. А как ты назвала этому приказчику михрютке веер эванталем – сейчас я и стал искать, как эванталь по-испански.

– Иди… Помогай сосчитаться. Вееров я набрала много. Раз, два, шесть, девять, двенадцать, тринадцать. Тринадцать, впрочем, нехорошее число. Вот еще четырнадцатый веер.

– Лушечка! Куда ты эдакую уйму? Ведь ты их в десять лет не измашешь! – ужаснулся супруг.

– Да ведь дешево. Дешевле пареной репы. Четырнадцать. Раз, два, три.

Глафира Семеновна показала приказчикам сначала одну растопыренную руку, потом другую и, наконец, четыре пальца.

– Четырнадцать я знаю как по-испански. Каторзе… – похвастался супруг. – Каторзе, сеньор… каторзе… А вот как веера по-испански – опять забыл. Тьфу ты, пропасть! Вот память-то!

– Брось… Они и так отлично понимают. Приказчики уж писали счет на веера.

Оказалось, что с Глафиры Семеновны следовало за четырнадцать вееров шестьдесят пезет и двадцать пять сентимесов.

– Однако… – покачал головой супруг, вынимая маленькие испанские кредитные билеты.

– Что «однако»? – проговорила Глафира Семеновна. – И всего-то на каких-нибудь двадцать рублей на наши деньги. Но ты считай то, что я тут для себя купила один такой роскошный веер, что у нас в Петербурге за него за один надо тридцать рублей заплатить.

– Ну, ну… уж ты наговоришь! Сента пезетас. Получайте шестьдесят пезет.

И он передал кассирше деньги, кивнув ей и пробормотав:

– У, чернобровая ведьма! Видишь, как мы поддержали вашу коммерцию! А как, с какой щетиной ты нас приняла-то, черномазая выдра!

Приказчики завертывали веера, уложили их в большую коробку, обвязали веревкой и один из них понес коробку в экипаж, сопровождая супругов из магазина.

Подсадив Глафиру Семеновну в коляску, он поклонился супругам и произнес:

– Buenos dias, senora… Buenos dias, cabalero.

– Ага! Теперь: сеньора и кабалеро! А давеча как? Прощай, шершавый черт! – проговорил Николай Иванович.

Извозчик щелкнул бичом между ушами мула – и экипаж тронулся.

71

Около большего магазина с готовым мужским платьем, на дверях которого висели два испанских плаща (сара) на малиновом и фиолетовом подбое, супруги опять остановили экипаж.

– Куплю себе плащ испанский, – сказал Николай Иванович.

– На что тебе? – возразила было Глафира Семеновна. – И здесь-то их никто не носит, а у нас в Петербурге этим плащом только людей пугать.

– Да мало ли на что. Просто как воспоминание. На что тебе четырнадцать вееров?

– Веера для украшения комнаты, для подарков. А в таком плаще пойдешь по Петербургу, так еще в полицию возьмут.

– Ну, летом на даче раз или два пройтиться можно. Все-таки будут знать, что в Испанию ездил.

Они вышли из экипажа. Глафира Семеновна увидала на окне такого же магазина разложенные яркие полосатые одеяла и сказала:

– Вот разве пару одеял купить, так это имеет смысл.

– Какой? Таскать на плече, как здешние нищие таскают? – тоже возразил супруг.

– Зачем на плече таскать? Покрываться ночью.

В магазине готового платья такая же история, как и в магазине вееров.

– Парле ву франсе, месье? – задан был вопрос встретившему супругов приказчику.

Тот молча отрицательно покачал головой и стал закуривать папироску.

– Может статься, шпрехен зи дойч? – спросил Николай Иванович.

Один из приказчиков фыркнул со смеха и отвернулся.

– Эка деревенщина! – сказала Глафира Семеновна. – Вот тебе и Мадрид. А у нас-то в Петербурге в каждом магазине говорят по-французски или по-немецки.

В магазине были два покупателя. После предложения вопросов о языках и они как-то подозрительно уставились глазами на супругов.

– Совсем дикий народ! – прибавил Николай Иванович и указал одному из приказчиков на плащ, прося жестами снять его.

О цене нечего было спрашивать. Она стояла на ярлыке, пришпиленном к плащу. Крупными цифрами было напечатано: 38 pesetas.

Приказчик в испанских бакенбардах, черный как жук, снял плащ и накинул его на Николая Ивановича. Николай Иванович запахнулся, выставив фиолетовый подбой, и стал позировать перед большим зеркалом. Приказчик достал с полки черную фетровую шляпу с широкими полями и подал ее Николаю Ивановичу, сказав:

– Sombrero, cabalero…

– А! Шляпа? Пожалуй, можно и шляпу… – отвечал тот, надел ее себе на голову и, обратясь к жене, прибавил: – Совсем разбойник я. Теперь только бы испанский нож. Как он называется-то? Наваха, что ли? Да я и нож куплю себе.

Супруга только пожала плечами и проговорила:

– Совсем ребенок, а у самого показывается седина в бороде.

– Все-таки я куплю себе. Был в Турции – купил феску, в Испании нужно испанский наряд и нож купить, – сказал муж.

– Да ведь такой плащ и испанцы-то не носят.

Плащ и сомбреро были куплены. Глафира Семеновна купила себе два одеяла. Приказчики все это завернули и понесли в коляску.

Поехали дальше: извозчик уж не оборачивался и не обращал внимания супругов на попадавшиеся по пути общественные здания, хотя их было несколько. Проехали мимо театра с расклеенными на нем афишами, проехали мимо казарм с смотрящими из окон чумазыми солдатами в одних рубахах. Попался по пути рынок. Стояли ослы с перекинутыми через спину корзинами с глиняной посудой. Бабы-торговки продавали эту посуду. Супруги остановились и купили себе глиняный кувшин с узким горлом.

Вот наконец и церковь, к которой вез их извозчик. Церковь стояла не на площади, а слитно с домами. Через узенький переулок от нее находились казармы, и за воротами дежурили солдаты в шляпах с перьями и в синих пелеринах.

Экипаж остановился у паперти. Извозчик сказал седокам, указывая на церковь:

– San Francisco el Grande…

Церковь Святого Франциска когда-то предназначалась, как пантеон, для погребения знаменитых испанцев. Она принадлежала монахам, но монастырь очень недавно упразднен, монастырские постройки отняты, и в них помещаются солдаты и военная тюрьма.

Звонили к вечерне, когда подъехали супруги. На паперти множество нищих.

Когда супруги начали осматривать резные двери на паперти, к ним подскочил нищий в кожаных сандалиях, с бородой, в которой запутались луковые перья, и усердно стал рассказывать что-то по-испански, тыкая в резные фигуры дверей, причем несколько раз крестился ладонью. Ему дали медную монету, чтоб он отстал, но он не отставал.

– Как от него чесноком и луком несет! – заметила Глафира Семеновна, морщась. – Алле, алле… – махала она ему рукой.

Это увидал сторож в зеленом сюртуке с синим кантом и нашивками на рукавах, оттолкнул нищего уларом в грудь и, показав ему кулак, сам пошел за супругами, бормоча что-то по-испански. Он распахнул перед супругами занавеску и стал приглашать их войти в храм.

Храм, не представляющий собой ничего величественного снаружи, поражал своей роскошью и великолепием внутри. Художественные мраморные изваяния святых, изображение Мадонны на полотнах заставляли останавливаться перед ними подолгу. Сторож трещал без умолку, но что он говорил, супруги, разумеется, не понимали. Живопись на оконных стеклах также была в высшей степени художественна. Храм имел семь алтарей. Перед одним из них шла служба. Служили три священника, окруженные мальчиками в белых и красных стихарях, но молящихся в храме почти совсем не было. Кое-где стояли на коленях женщины с молитвенниками в руках, по большей части старухи. Исповедальные будочки также были пусты. Если сравнить число молящихся в храме с числом нищих на паперти – последних было вдвое больше.

– Вот тебе и хваленая испанская набожность! – пробормотал Николай Иванович. – А ведь сегодня канун воскресенья. Между тем даже в стихах, которые я тебе читал, плакать на исповеди причисляется к блаженству испанки.

 
Издавна твердят испанки:
В кастаньеты…
 

– Знаю, знаю… Слышала… – перебила его Глафира Семеновна. – Все это ничего не доказывает. Сегодня будни. Вот завтра, в воскресенье, походим по церквам… походим с утра, во время обеден, тогда, я уверена, дело другое будет. Богомольцев будет много. Ну что ж, домой? Ведь уж пора обедать.

– Пожалуй, поедем.

Они направились к выходу. Сторож протянул руку в виде пригоршни.

– Да мы, братец ты мой, все равно не поняли ничего из твоих разговоров. Впрочем, на, возьми себе на лук и чеснок, – сказал ему Николай Иванович и подал мелкую серебряную монету.

Сторож подбросил монетку на ладони и прищелкнул языком, сделав жалкую рожу.

– Мало? Ах ты, подлец! Ведь вот если бы рассказывал нам по-русски – дело другое бы было, а то мы ничего не поняли, что ты стрекотал. Ну, вот… возьми еще монетку. Та пусть будет тебе на лук, а эта на чеснок. Ведь и от этого до невозможности разит луком и чесноком, – сказал супруг Глафире Семеновне.

– Ужасти! – отвечала та.

Получив вторую монетку, сторож кивнул и поблагодарил, сказав:

– Грасзиас, кабалеро.

Супруги садились в экипаж. Их окружила толпа нищих и нараспев выпрашивала подаяния. Некоторые из нищих буквально загородили дорогу, став перед мордой мула. Извозчик ругался и гнал нищих, но они не отходили. Николай Иванович прибегнул к хитрости и, вынув несколько медных монет, кинул их на мостовую. Нищие бросились поднимать монеты. Экипаж тронулся.

Извозчик обернулся на козлах и, очевидно, спрашивал, куда ехать.

– Домой, домой… – кивала ему Глафира Семеновна. – Как по-испански домой? – спросила она мужа.

– Домой! Я вот сейчас справлюсь, – отвечал тот и полез в карман за словарем.

– Не надо, не надо! Я думала, что у тебя выписка есть. Пуэрто-дель-Соль! – крикнула она название площади, на которой была их гостиница.