Текст книги "Под южными небесами. Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Биарриц и Мадрид"

27

Трамвай, соединяющий Биарриц с Байоной, имеет свой конечный пункт в самом центре Байоны на площади, но супруги Ивановы и доктор Потрашов с своей теткой туда не поехали. Им нужен был цирк, а цирк находился не доезжая Байоны, и по указанию доктора все они вышли из вагона в парке, прилегающем к городу.

– Придется сделать с полверсты в сторону, – сказал доктор.

И они двинулись по прекрасной каштановой аллее с побуревшими и пожелтевшими уже листьями. Кое-где стояли совсем уже голые белые акации и эвкалипты, рано теряющие свой лист. Аллея парка была переполнена гуляющими по случаю воскресного дня. Публика была большей частью из простонародья. Были женщины, дети, мужчины. Женских шляпок почти совсем было не видно. Женщины имели у себя на головах черные чепцы или были повязаны шелковыми платками, концами назад, как повязываются наши русские бабы.

Левушки вовсе без головного убора, с живыми цветами в волосах и с зонтиками в руках. Мужчины были почти все с бритыми бородами и в черных праздничных сюртуках и черных фетровых шляпах. Попадались и синие накрахмаленные блузы бедных рабочих. Лети были с обручами в руках, с бильбоке. Мальчики пронзительно свистали в свистульки.

На стволах деревьев то там, то сям были наклеены цветные афиши с изображением быков и тореадоров. Мальчики-афишеры раздавали маленькие программы циркового представления с быками и кричали резкими голосами:

– В три часа! Ровно в три часа! Сегодня в три часа! Большое представление!

Вместе с супругами Ивановыми, доктором и его теткой тянулись по аллее и другие, приехавшие из Биаррица ради цирка. Шло английское семейство, состоящее из двух мужчин и трех дам – все в белом от ботинок до шляп и с зелеными вуалями на шляпах. Супругов обгоняли велосипедисты, спешившие в цирк, проехал громадный шарабан из биаррицкого Гранд-отеля, нагруженный пассажирами, с кучером в черной лакированной шляпе и в красной куртке и егерем, пронзительно трубящим в длинный рог.

Но вот из-за деревьев показалось и здание цирка, убранное флагами. Вокруг цирка стояло несколько переносных будочек, где продавались билеты в цирк. Шныряли и комиссионеры, продающие билеты с рук и назойливо пристающие к публике.

– Дорогих билетов на места не следует брать, – сказал доктор, когда они подошли к цирку. – Ближе в арене – так еще, того и гляди, бык может в места вскочить. Говорят, бывает это. Я был здесь в прошлое воскресенье и видел, как разъяренный бык сломал перегородку, за которой помещались ложи. Сидевшие там дамы закричали, произошла паника…

– Еще бы не закричать дамам, если бык в ложу лезет, – заметила Глафира Семеновна.

– Следовательно, и надо брать от арены подальше. Подальше, но чтобы места на теневой стороне были. Здесь на теневой стороне места вдвое дороже, чем на солнечной. Я возьму места по пяти франков. В прошлое воскресенье я сидел в них, и все было видно отлично, – пояснял доктор и подошел к кассе.

Тетка его и супруги Ивановы стали его поджидать. Их тотчас же окружили мальчики с корзинками и девочки с кувшинами и цветами в руках. Они предлагали конфеты за пять сантимов штука, свежую воду, фиалки и гвоздику. Лез рослый блузник в высоком картузе и совал дамам связку цветных летучих шаров. Женщина-торговка в коротком полосатом платье и синих чулках навязывала яблоки и груши, наложенные в корзине.

– Готово, – сказал доктор, возвращаясь от кассы, потрясая билетами, и повел супругов в цирк.

Пришлось подниматься по деревянной лестнице в третий этаж.

– Николай Иваныч, я боюсь, – проговорила Глафира Семеновна, обращаясь к мужу.

– Чего, друг мой?..

– А как бы бык не вскочил к нам в места.

– Ну вот… Доктор же нарочно взял для нас места подальше от арены.

Опасалась и докторова тетка, взбираясь по лестнице с собачонкой на руках.

– Я тоже побаиваюсь, но за своего Бобку, чтобы он не испугался быков, – сказала она. – Ревут они, эти самые быки? – спросила она племянника.

– Без малейшего звука, тетушка, – отвечал доктор. – Да и какой там рев может быть слышен! Вы посмотрите, как публика кричит во время представления. Всякий рев заглушится.

Они вошли с лестницы в места, и перед ними открылась громадная арена без крыши, вокруг которой шли амфитеатром места. В местах уже кишел народ. В дешевых местах виднелось множество солдат в кепи, через скамейки то там, то сям перелезали мальчишки-подростки. Торчали головы окрестных крестьян с гладко бритыми подбородками. Некоторые из этого сорта публики, так как дешевые места были на солнце, успели уже снять с себя сюртуки и сидели в одних жилетах. Дешевые веера так и мелькали в воздухе. И здесь, между скамейками, шныряли продавщицы конфет, холодной воды и цветов.

Публика все прибывала и прибывала. Взоры всех были устремлены на выход из конюшен, задрапированный красным сукном и национальными флагами, откуда должны быть выпущены быки, и на другой, такой же, также задрапированный, из которого должны показаться тореадоры. Публика от нетерпения топала ногами, мальчишки посвистывали в пальцы и ключи.

Николай Иванович взглянул на часы. Было без четверти три. Глафира Семеновна навела бинокль и стала смотреть в места. В цирке был весь Биарриц. Вот супруги Оглотковы. Они сидели в местах d'aficionados – самых дорогих, находящихся у самого барьера и предназначающихся для любителей бычьего спорта courses Landaises. По правую и по левую сторону от них помещался кружок англичан в шляпах с зелеными вуалями и с веерами. В просторной ложе (palcos) сидела, развалясь в кресле, испанка-наездница, поражавшая всех своей необъятной величины шляпой с целой пирамидой цветов. Она приехала с французским гусарским полковником. Он сидел против нее и держал на коленях открытую большую бомбоньерку с конфетами. В другой такой же ложе находился московский фабрикант Плеткин с своими прихлебателями.

Доктор Потрашов взглянул на него и сказал:

– Приехал-таки, а я звал его – не хотел ехать. «Что, – говорит, – два воскресенья подряд по одному месту слоняться». Должно быть, льстецы уговорили.

Но более всего были заняты русскими места в balconcillo, где помещались и супруги Ивановы с доктором и его теткой.

Николай Иванович прочел крупную надпись – название мест, где сидела их компания, и стал повторять его:

– Бальконцилло, бальконцилло… Как бы не забыть. Хорошее, круглое слово… Его хорошо в письмо ввернуть, когда буду писать отсюда знакомым, – сказал он.

– Это по-испански. Здесь все места в цирках называются по-испански. И в Байоне, и Фонтарабии, – заметил доктор.

– Вот оттого-то я его и запоминаю. Приятно в письме испанское словечко ввернуть.

В значительно уже заполонившей места публике постукивания ногами все усиливались и усиливались и, наконец, превратились в страшный гром. Кроме каблуков, пошли в ход палки. Мальчишки и подростки начали свистать в пальцы и свистульки. Вынули и взрослые из карманов свои ключи и засвистали в ключи. Женщины в дешевых местах начали махать платками. Нетерпение было полное. Все требовали, как можно скорей, представления, но двери задрапированных выходов из конюшен и уборных артистов по-прежнему были заперты.

Крики и свист превратились во что-то ужасное. Бобка на коленях тетки доктора Закрепиной сначала жалобно залаял, а потом начал выть. Старуха не знала, как и успокоить собаку.

Но вот грянул военный оркестр. Он играл какой-то марш. Публика сначала немного поутихла, но тотчас же начала подпевать в такт под музыку и в такт же стучала палками в деревянный пол.

– Вроде ада какого-то, – заметил Николай Иванович.

– Погодите, то ли еще будет, когда представление начнется! – отвечал доктор. – Теперь зрители только нетерпение выражают, а потом будут восторг выражать.

Но вот дверцы из актерских уборных отворились, и публика замерла.

28

В отворенных дверей начали выходить под музыку тореадоры в пестрых костюмах. Они шли попарно; дойдя до половины арены, пары делились. Один сворачивал направо, другой налево и останавливался на предназначенном ему месте. Их вышло двенадцать. Это были все бравые молодцы, не старше тридцати лет, статные, в большинстве красавцы собой, в усах или по испанской моде с маленькими бакенбардами запятой, начинающейся около уха и кончающейся у начала нижней челюсти, брюнеты на подбор. Один из них, впрочем, может быть, для контраста, был маленький, сильно сутуловатый, почти горбун, кривобокий и с выдавшеюся вперед челюстью. Все тореадоры были одеты в испанские костюмы, но костюмы эти одинаковы не были. Черная бархатная куртка преобладала, но одни были в чулках и коротких панталонах, другие в широких белых панталонах до щиколотки. У одного из них куртка была темно-зеленая и сплошь испещренная золотыми позументами. Почти все имели красные шелковые широкие пояса, шарфом оканчивающиеся сбоку. Головной убор состоял или из цветной испанской фуражки без козырька, или из яркого красного шелкового платка, которым была туго повязана голова, с концами, торчащими на затылке. У тореадора, одетого в куртку с золотыми позументами, висела в левом ухе великолепная длинная бриллиантовая серьга. Выход был торжественный, встреченный громкими аплодисментами из мест. Очевидно, тут были и фавориты публики, потому что при аплодисментах выкрикивались и фамилии тореадоров с одобрительными возгласами «браво». Разместившись на своих местах по всей арене, на расстоянии друг от друга саженях в четырех, тореадоры начали кланяться публике на все четыре стороны. Новый взрыв рукоплесканий.

– Теперь будут выпускать быков, – сообщил доктор.

Глафира Семеновна вся дрожала и нервно шевелила губами.

– Вы мне только скажите: будут убивать быков или не будут? Если с убийством, то я не могу сидеть, я уйду, уйду отсюда, – говорила она доктору.

– Да нет же, нет. Ну, посмотрите на тореадоров… Чем они могут убивать, если у них никакого оружия нет в руках. Их задача будет только ускользать от нападающих на них быков, показывать свою ловкость и изворотливость. Представления, где быков убивают, называются courses espagnoles, а это courses Tandaises. Эти courses de taureaux ничего не представляют из себя страшного, жестокого, а, напротив, очень комичны, и вы будете хохотать.

– Ну, то-то… – проговорила старуха Закрепина. – А то и я уйду. Я старый член общества покровительства животным, и мне совсем не подобает на кровавые зрелища смотреть.

– Успокойтесь, тетенька, успокойтесь. Доброе сердце ваше не омрачат жестокостью, – успокоил доктор старуху.

Между тем распахнули выход и из помещения быков. Бык долго не показывался, но наконец выбежал, задрав хвост кверху в форме французской буквы S. Это был темно-рыжий бык с целой копной шерсти, свешивающейся ему на глаза. Он был на веревке, привязанной к его рогам, конец которой держал старик в белых панталонах, красной куртке и в фетровой черной широкополой шляпе на голове. Это экартер, как зовут его в цирках. Он всегда выбирается из лучших и самых опытных тореадоров. Старик еле успел выбежать за быком и, уж будучи на арене, дернул быка с такой силой за веревку, что бык остановился. Старик экартер тотчас же ослабил ему веревку. Остановясь, бык поводил глазами и смотрел направо и налево, выбирая между тореадорами жертву, на которую ему кинуться. А тореадоры в это время тоже не спускали с быка глаз и помахивали перед ним носовыми платками. Наконец, один из них, в зеленой куртке с позументами, подошел к быку, на расстояние двух сажен, остановился прямо перед его глазами, поднял руки вверху и припрыгнул перед ним, очевидно чтобы обратить на себя внимание быка. Бык нагнул голову, приготовляясь принять противника на рога, и ринулся на него.

Публика замерла, Глафира Семеновна взвизгнула, зажмурилась и схватила мужа за рукав. Но тореадор успел отскочить в сторону, и бык, не попав в него рогами, пробежал мимо, ударившись рогами в барьер цирка. Раздались рукоплескания, награждающие ловкого тореадора.

Бык ходил по арене и отыскивал новую жертву. Тореадоры, не спуская с него глаз, пятились от него, некоторые, с которыми бык равнялся, перескакивали через барьер, прятались за загородкой, прикрывающей человека по грудь, и, выставив оттуда голову и руки, разъяряли быка, махая перед ним платком. Вдруг бык ринулся в сторону и понесся на не приготовившегося к нападению горбуна. Тот побежал от быка к загородке, но, чувствуя, что бык его настигнет, мгновенно свалился, упав быку под ноги.

– Ах, ах! Боже мой! – закричала старуха Закрепина, сжимая своего Бобку до того, что тот завизжал.

Но страх Закрепиной был напрасен. Разбежавшийся бык не мог сразу остановиться, перескочил через горбуна, и, когда успел обернуться, горбуна уже не было на месте. Горбун вскочил и отбежал к барьеру на противоположную сторону. Гром рукоплесканий. Бык остановился и искал горбуна. Перед глазами быка выступил и остановился перед ним, помахивая своей красной испанской фуражкой, тореадор в черной куртке с двумя медалями на красной и зеленой лентах, в белых чулках с красными стрелками у щиколоток. Бык нагнул голову и ринулся на него. Тореадор подпустил его к себе и в то время, когда бык хотел поднять его на рога, припрыгнул и перескочил через быка вдоль всего туловища, остановившись у хвоста. Скачок был ловок до поразительности. Бык домчался до барьера и ударился в него рогами, отошел от барьера и стал ногой рыть землю на арене. Разъярен он был ужасно. На губах его показалась пена. Он фыркал. Тореадоры начали спасаться. Перед глазами неистовствующей от рукоплесканий публики замелькали белые панталоны тореадоров, натянутые на бедра. Они перепрыгивали за барьер.

– Вот когда вспять-то пошли, – сказал Николай Иванович доктору. – Спины начали показывать. Смотрите, сколько спин и белых штанов. Так и взлетают за перегородку. Для дам такие картины совсем уже неказисты.

Бык продолжал стоять разъяренный и рыл передними ногами землю. Экартер, чтобы умерить его ярость, держал его за веревку, но бык, обернувшись, замычал и бросился на самого экартера. И старику экартеру пришлось перепрыгнуть через барьер.

Публике это не понравилось. Сейчас восторгавшаяся, она вознегодовала и начала свистать. Пошли свистки в ход, ключи. Мальчишки закричали «кукареку».

– Трусы! Трусы! Проклятые трусы! – раздалось из мест.

На арену полетело несколько яблочных объедков.

Тореадоры начали вылезать из-за барьера, но не отходили от него и держались за него руками, каждую минуту готовясь перепрыгнуть обратно.

Ругательства не смолкали. Вдруг от барьера отделился усатый тореадор в черной куртке и мавританских золотых серьгах в виде крупных колец, подбросил вверх свою синюю фуражку и стремительно пошел на быка. Бык, увидав тореадора, бросился на него. В ту же секунду тореадор остановился, подпрыгнул, перескочил через быка и, мало этого, побежал еще за быком вдогонку, нагнал его, когда тот бил рогами барьер, схватил за хвост и из всей силы рванул этот хвост. Рванул тореадор быка за хвост так сильно, что бык тотчас же упал на передние колена.

Эффект был потрясающий. Публика от свистков и ругательств снова перешла к аплодисментам и неистовствовала. В дешевых местах летели в воздух шляпы, фуражки, женщины подбрасывали свои веера, махали платками, зонтиками.

Когда бык поднялся с колен и стал искать глазами своего противника – противника на арене уже не было. Торжествующий, стоял он на барьере и раскланивался.

Летучие поцелуи летели и из мест, посылаемые женщинами красивому и статному тореадору. Лаже испанка-наездница, сидевшая в ложе с французским гусаром, и та не утерпела и, когда тореадор обернулся в ее сторону, приложила кончики пальцев обеих рук к своим губам и, чмокнув их, послала сочный летучий поцелуй.

Глафира Семеновна это тотчас же заметила, тронула доктора за рукав и сказала:

– Смотрите, смотрите, какая срамница. И это при своем-то собственном гусаре!

– Испанка… А у них на бычьих представлениях, очевидно, это принято, – отвечал доктор. – Видите, не одна она. Тут сотни таких.

Дальнейшие эксперименты с быком были излишни. Отворились двери, ведущие в помещение быков, экартер бросил веревку. Бык, почувствовав свободу и видя вход в стойла открытым, предпочел корм драке и побежал к себе в стойло.

29

– Сейчас второго быка выпустят, – сообщил доктор Потрашов своей компании. – Ну, как вам нравится это бычье представление? – обратился он к Глафире Семеновне.

– Да ничего… – отвечала та апатично. – А только в нем нет ничего смешного.

– Погодите… Смешное будет еще впереди. Это когда четвертого быка выпустят. Четвертый бык предназначен не для профессиональных тореадоров… а для любителей из публики. Ведь это все профессиональные… Они прежде всего акробаты хорошие и переезжают из города в город, где происходят представление с быками. В прошлом месяце были представления в Фонтарабии… Это верстах в сорока отсюда… В начале августа были представления в Сан-Себастьяно. Там были и два настоящих боя быков, – рассказывал доктор.

Но вот на арене показался второй бык. Животное также было на веревке и вышло очень степенно. Николай Иванович, как увидал, так сейчас и закричал:

– Батюшки! Да это вовсе не бык, это корова! Вон и вымя у нее.

– Корова и то, – согласился доктор.

– Но ведь это же фальсификация – выпускать супругу быка, если продают билеты на быков.

– Нет-нет. Это всегда бывает, если course Landaise. Непременное условие, чтобы были быки и коровы. Так было и на представлении прошлого воскресенья.

– Madame la Vache… – произнес кто-то сзади супругов Ивановых.

– Ну-с, мадам корова, что-то вы теперь нам покажете? – проговорила Глафира Семеновна, улыбаясь.

– К сожалению, ничего нового. Все то же, что вы уже видели при первом быке. Эти представления удивительно однообразны. Что один бык, что другой, что третий – все одно и то же. Разве какие случайности… Но мы должны дождаться четвертого быка – для любителей из публики. Его выпустят без веревки, но зато на рогах у него будут надеты резиновые чехлы с толстыми шарами, так что своими рогами он никакого вреда сделать не может. Разве только сбить с ног… Но на арене мягко. Вот когда выделятся любители из публики, тут много смешных сцен.

А корова эта была, как и бык, темно-рыжая, ходила медленно по арене и то и дело подскакивала к тореадорам, чтобы хватить их рогами, но те ловко увертывались от нее и издали помахивали ей концами красных поясов, красными фуражками, стараясь раздразнить ее еще более. Но корова, однако, в ярость не приходила, а, напротив, несколько успокоилась, остановилась и тупо смотрела на тореадоров, как бы размышляя, стоит ли ей нападать на людей. Вдруг один из тореадоров забежал корове в тыл и дернул ее за хвост. Тут корова поднялась на дыбы. Быстро опустившись снова на передние ноги, она обернулась, но тореадора, схватившего ее за хвост, уже не было около нее. Она начала мотать головой и замычала. Горбатенький тореадор подскочил почти вплотную к ее морде и растопырил руки. Она наклонила голову, чтобы поднять его на рога.

Он привскочил, хотел перепрыгнуть ей через голову, но, так как был в широких панталонах до щиколоток, задел панталонами за рог коровы и грузно рухнулся около нее на землю. Тореадоры, видя это, тотчас же бросились отвлекать корову от упавшего товарища и подскочили к ней почти вплотную. Горбатенького тореадора она оставила, но бросилась к тореадору с мавританскими серьгами в ушах. Тот отскочил в сторону. Корова быстро обернулась, нашла отползающего к барьеру горбатенького тореадора (оказалось, что при падении он ушиб себе ногу) и ударила его рогом в бедро. Экартер укорачивал веревку, на которой была привязана корова, но было уже поздно. Белые панталоны горбатенького тореадора оросились кровью. Он хотел подняться на ноги, но не мог и упал. Товарищи подбежали к нему, подняли его и понесли в уборную.

Публика, недовольная неловкостью тореадора, свистала, шикала, вопила, посылала ругательства. На арену из дешевых мест летели через головы зрителей объедки яблок.

Все это совершилось очень быстро. Ламы, видя удары, нанесенные горбатенькому тореадору, ахнули и зажмурились от испуга. Глафира Семеновна и сейчас еще сидела, закрыв лицо руками, и спрашивала:

– Убила его корова? Убила? Неужели она его убила? Ах, несчастный!

– Да нет же, нет. Она ударила его в бедро, в мягкое место, – отвечал доктор. – Разве только при своем падении он мог вывихнуть себе ногу.

– Ведь горбун… И как такому горбуну полиция позволяет в таких представлениях участвовать! Разве он может прыгать как следует при такой уродливости! – вопияла старуха Закрепина. – Из-за того, что он горбун, все это и произошло.

А тореадоры, отнесшие раненого товарища в уборную, возвращались уже снова на арену. Представление продолжалось. Спрятавшийся от разъяренной коровы за барьер экартер удлинял ей веревку, но корова не отходила от барьера и ждала, когда он сам оттуда вылезет, чтобы принять его на рога. Дабы отвлечь корову от экартера, одному из тореадоров опять пришлось дернуть ее за хвост. Она обернулась и, задрав хвост палкой, быстро побежала вокруг арены, ища противника, но тореадоры быстро попрятались один за другим за барьер. То и дело мелькали их торсы, перебрасывающиеся за спасительную перегородку.

Публике это не понравилось. Опять начались свистки, шиканье… Несколько человек завывало. Кто-то мяукал. Двое-трое кричали петухом. Слышались возгласы «трусы». На арену вылетела пустая бутылка.

Николай Иванович сидел и бормотал:

– Вот так корова! Быку нос утерла. Господа тореадоры боятся на нее и выходить. Попрятались, как тараканы в щели.

Корова, обежав два раза вокруг арены, остановилась и рыла раздвоенным копытом землю. Тореадоры начали вылезать из-за барьера и разместились по арене. К корове подбежал статный тореадор в мавританских серьгах, остановился саженях в трех от нее и, распоясав свой широкий красный пояс, стал потрясать им перед коровой. Корова стремительно бросилась на тореадора в мавританских серьгах, но он увернулся, и она пробежала мимо. К ней подскочил тореадор в зеленой куртке с позументами и стал манить ее к себе пальцами, не спуская с нее глаз. Она бросилась на него. Он перескочил ей через голову. Корова кинулась на третьего тореадора. Тот бросился ей пол ноги и уронил ее. Она споткнулась об него, упала на передние колена, повалилась на бок. Тореадор выскользнул из-под нее, поднялся, дал ей ногой пинка в бок и быстро отскочил в сторону.

Сейчас только негодующая публика от этих маневров пришла в неописанный восторг. Раздался гром рукоплесканий. Крики «браво!» слились в какой-то рев. На сцену полетели букетики цветов. Ламы махали веерами, платками, зонтиками. Тореадоры раскланивались, прижимая руки к сердцу, посылая воздушные поцелуи. Испанка-наездница поручила гусарскому офицеру передать тореадорам свою бомбоньерку с конфетами, что тот и сделал.

Корова поднялась на ноги и смотрела на двери, ведущие в стойла. Она чувствовала себя побежденной и успокоилась. Двери в стойла отворились. Веревка, на которой была привязана корова, брошена экартером на землю, и корова помчалась в стойло. Экартер в красной куртке, переваливаясь с ноги на ногу, направился за ней.

– Но ведь, в сущности, все это очень однообразно, – говорила Глафира Семеновна. – Что выделывали с быком, то выделывали и с коровой. Неужели и при третьем быке то же самое будет? – спросила она доктора.

– Конечно, то же самое. Впрочем, здесь это любят и однообразием не стесняются, – отвечал доктор. – Теперь вот подождем быка, предназначенного для любителей из публики, – прибавил он.