Текст книги "Под южными небесами. Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Биарриц и Мадрид"

81

В музее супруги Ивановы пробыли не более двух часов. Выходя из музея, Николай Иванович бранил в душе капитана, что он долго задержал их в одном месте, но все-таки расстаться сейчас с капитаном не хотел. Присутствие капитана ему нравилось. Он ему все-таки служил компаньоном для выпивки за завтраком. Мог служить таким же компаньоном и за обедом, и вечером, тем более что и Глафира Семеновна будет смотреть на него, Николая Ивановича, снисходительнее, если он будет пить с гостем, то есть с капитаном.

– Никуда сегодня вас, Иван Мартыныч, от нас не отпустим, никуда! – проговорил Николай Иванович капитану, когда они очутились на улице. – Весь день должны быть с нами. Вместе пообедаем, вместе и поужинаем. Пообедать-то нельзя ли куда-нибудь за город отправиться? Глафира Семеновна, ты согласна?

– Да я с удовольствием, если только мы не противны капитану, – отвечала супруга, бросая вопросительно-кокетливый взгляд на капитана.

Тот, дрогнув по-военному плечами, приложился под козырек и поклонился.

– Я имею большое честь и большой счастие… – сказал он. – Но у Мадрид нет хороши анвирон… Нет хороши ресторан за город…

– Ну, куда-нибудь, только бы это было в саду, в зелени.

Капитан задумался.

– В парк… – проговорил он.

– Едем в парк, хотя там мы вчера и были, – отвечал Николай Иванович.

Взят хороший экипаж, запряженный парой лошадей, Николай Иванович долго уговаривал капитана сесть рядом с Глафирой Семеновной, лицом к лошадям, но капитан не согласился, сел спиной к лошадям против супругов, и они поехали.

– У Мадрид один место, где можно быть в сад, – это есть парк, – говорил капитан. – Один и больше нет.

В пояснение своих слов он показал один палец и отрицательно потряс рукой. Глафира Семеновна сидела перед капитаном и придерживала платок около укушенной губы. Капитан видел это и тотчас же произнес:

– Надо вам медицин… Вы будете здорова.

Он остановил экипаж около аптеки, побежал туда и вернулся с баночкой мази.

– Вот. Эта камфор… Это хорошо!.. В ресторан ви…

Капитан показал жестом, что надо помазать губу.

– Понимаю, понимаю. Как вы любезны, капитан! Как мне благодарить вас? – говорила Глафира Семеновна.

В парке, по случаю воскресенья, сегодня было еще многолюднее, чем вчера, но зато, вследствие праздника, и посерее по части публики. Казалось, что весь Мадрид высыпал сюда. Играла военная музыка.

– Ходить в сад зоологии? – предложил капитан. – Это недалеко.

– В зоологический сад? – воскликнул Николай Иванович. – Бог с ним! Что мы там забыли? Львов да крокодилов можно и у нас дома, в нашей зоологии видеть.

– Есть хороши экземпляр павиан. Сянж, сянж… Как это русски?..

– Обезьяна. Ну ее к лешему! Лучше же мы в ресторане малаги выпьем. Я еще не пил настоящей испанской малаги.

– Малага? Си, си… Это хорошо.

Капитан прищелкнул языком и подмигнул. Николай Иванович протянул ему руку.

– Мерси. Наши симпатии сходятся. Я тоже люблю выпить хорошего винца.

Вот и одноэтажный ресторан с громадной верандой, приютившийся в парке в тенистом месте. Вековые деревья протянули свои ветви над крышей ресторана и образовали как бы купол. Почти все столики на веранде были заняты, и супругам Ивановым и капитану стоило большого труда найти себе место. Много было английских семейств. Слышалась английская речь. Николай Иванович усадил жену рядом с капитаном, а сам сел напротив их.

– Капитан! Нельзя ли чего-нибудь испанистого поесть за обедом? – сказал Николай Иванович. – Испанистого супу, испанистого жаркого, испанистого сладкого.

Капитан пожал плечами и отвечал:

– Ресторан этот есть французски.

– Фу ты, пропасть! Ла где же ваша Испания-то? Национальных кушаний нет, национальных костюмов нет. Давайте тогда уж хоть национальные вина пить! Омбре! – поманил Николай Иванович официанта и стал ему заказывать, пригибая пальцы: – Три обеда… Трезкомидас, ботеля херес де ли Фронтера, ботеля Аликанте, ботеля Малага…

Глафиру Семеновну от такого заказа вина всю передернуло, и она хотела уже поставить мужу какое-либо препятствие, но вдруг почувствовала под столом, что капитан дотронулся своей ногой до ее ноги и пожимает ее. Она вся вспыхнула и тотчас же отдернула ногу, но язык ее отказался прекословить Николаю Ивановичу.

«Ухаживает за мной капитан, настоятельно ухаживает, – решила она про себя и улыбнулась. – А муж ничего не замечает. Что, если бы он заметил? Впрочем, если бы он что-нибудь заметил, то ему можно сказать, что в Испании это так принято, что здесь легкие вольности допускаются, так как мужчины здесь все пылкие… Да и в самом деле, может быть, здесь так принято. Южный темперамент. И наконец, что ж тут такого пожать женщине ножку? К тому же сделал он это как бы невзначай. Обо мне капитан судит по своим испанским женщинам. А испанки все кокетки. Ну что ж, пококетничаю и я с ним немножко. Это и перед мужем не будет грешно. Не пойдет же у нас дело всерьез».

Начался обед. Мужчины пили усердно. Аля храбрости перед капитаном Глафира Семеновна и сама не отказалась от рюмки аликанте и рюмки малаги. За жарким капитан, разгоряченный вином, снова пожал ей ножку. На этот раз она уже смутилась меньше и не отняла своей ноги.

Николай Иванович то и дело чокался с капитаном и уж изрядно захмелел. За обедом он уверял капитана, что поедет провожать его в Барселону и побывает у него на судне.

– Также навестим и старика Хозе! Хороший старик падре Хозе! – хвалил он капитану монаха. – Где он там у вас в Барселоне живет? В монастыре, что ли?

– Падре Хозе? – спросил капитан. – Падре Хозе есть священник от флот.

– Флотский священник? Священник на корабле? Боже мой, да это прелесть что такое! Это значит совсем, что называется, ходовой монах. Я знаю монахов на судах. Совсем светские люди! Ну, и выпьем там у вас в вашей Барселоне все трое вкупе, – закончил Николай Иванович. – Он теперь где же, сам старик падре Хозе?

– Сегодня вечер он едет на Барселона, – был ответ.

– Ну, вот и отлично. За здоровье падре Хозе.

Все чокнулись и выпили. Не отказалась и Глафира Семеновна от вина, пригубила, опустила руку под стол, чтобы отереть ее о салфетку, и вдруг почувствовала под столом прикосновение к своей руке руки капитана. Она вспыхнула, хотела отдернуть свою руку, но капитан уже держал ее руку и крепко жал. Она хотела высвободить руку, но боялась резкого движения, боялась, что муж заметит это движение, и сидела не шевелясь. А капитан продолжал жать руку. Темнело. Наступал вечер. Глафира Семеновна сообразила это и, пользуясь сумраком, сделала сама ответное рукопожатие капитану.

Совесть немного упрекнула ее, но она тотчас же успокоила себя, сказав себе мысленно: «Что ж, ведь это только шалость, простая невинная шалость, а отчего же мне и не пошалить немного за границей? Так ли еще шалят наши дамы за границей!»

На веранде зажглись огни. Заблистало электричество. Глафира Семеновна старалась уж не опускать руки под стол.

82

Вечер супруги Ивановы окончили в кафешантане, куда капитан отвез их после обеда, чтобы показать, как танцуют гондого и качучу. Херес, аликанте и малага сделали свое дело: Николай Иванович и капитан были совсем пьяны. Подгуляла и Глафира Семеновна, чтобы быть смелее с капитаном, и в конце обеда, когда капитан полнее ей букет из роз, купив его у девочки-цветочницы, шнырявшей мимо столов, начала жаловаться на супруга.

– Только от посторонних и получаешь букеты, а вот муж, родной муж, во все путешествие ни разу не вспомнил обо мне и не поднес даже одного цветочка, – говорила она. – Понимаете, капитан, ни одного цветочка. В Биаррице рай насчет цветов, а он ни-ни…

– Зато три или четыре купальных костюма… – попробовал заметить Николай Иванович.

– Сама себе купила костюмы, а вовсе не ты…

– Да ведь деньги-то из одного кармана. Другие дамы весь сезон купаются в одном и том же костюме, а ты три-четыре… А сколько шляп в Париже! Сколько…

– Смотрите, капитан, он уже упрекает. Вы понимаете: упрекает…

– Си, си, сеньора… – отвечал капитан, пуская струйки табачного дыма от папиросы.

– Спрашивается, разве это муж? Разве это любящий муж? – продолжала Глафира Семеновна. – Уверяю вас, он иногда бывает хуже дерева… Как камень какой-то… Ни поэзии, ни-ни… Ничего такого…

– Какая же, мать моя, поэзия, если мы пятнадцать лет женаты! Поэзия – это у новоженов, – отвечал Николай Иванович.

Язык его заплетался.

– Слышите, слышите, капитан, что он говорит! – воскликнула супруга. – Нет, небось ты вчера доискивался поэзии, блуждая по темным улицам и отыскивая испанок по балконам, перед которыми будут распевать серенады. Что? Поймала? В лучшем виде поймала. А про жену ты говоришь: какая же поэзия!

– Да я вовсе не про жену… А что насчет испанок… – оправдывался супруг.

– Молчи. Оправдания тебе нет.

Выходило нечто вроде ссоры. Капитан видел, что это надо прекратить. Он поднял рюмку с остатками малаги и произнес:

– Будь здрав русски женщин!

Супруги чокнулись с ним и допили остатки вина.

За обед было уже уплачено. Они стали собираться уезжать. Николай Иванович поднялся из-за стола и покачнулся.

– Однако мы изрядно наиспанились, – сказал он.

– Только ты, только один ты, потому что ты пьешь двойную порцию против других, – заметила ему супруга и крепко пожала руку капитана, который благодарил ее за обед.

Они тотчас же отправились в кафешантан. Кафешантан был где-то далеко. Они долго ехали по темным улицам Мадрида. Было воскресенье, магазины в домах стояли запертыми, окна их не блестели газом и электричеством, и город освещался только своими муниципальными средствами. В экипаже капитан по-прежнему сидел против Глафиры Семеновны, и так как колени его приходились как раз против колен Глафиры Семеновны, то он уж пожимал ее ножки не только носками своих сапог, но и коленями.

Глафира Семеновна млела.

Но вот показалось несколько красных и зеленых фонарей. Экипаж подъехал к слабо освещенному кафе с распахнутым широким входом, около которого за маленькими столиками, выставленными на тротуаре, сидела публика и пила вино, лимонад или кофе. Замечательно, что на каждом столике, что бы за ним ни пили, стоял графин воды без пробки. Столики с публикой виднелись и в открытые двери кафе. Повсюду раздавался громкий говор. Публика была далеко не из числа аристократической. Из-под широких полей сомбреро у мужчин выглядывали давно не бритые подбородки. Цилиндров было совсем не видать. Испанские мягкие фуражки почти у всех съехали на затылок. Виднелись и офицерские головные уборы. Два офицера играли в шахматы. На двух-трех столиках шла игра в карты. Все дымили папиросами и сигарами. Женщин совсем было мало. За одним из столиков сидел весь клетчатый англичанин с длинными рыжими бакенбардами и вся клетчатая англичанка с лошадиным лицом и длинными зубами и пили херес со льдом, посасывая его из бокалов через соломинки. Но и у них на столике стоял графин с водой. Англичанин и англичанка были одеты в костюмы из одной и той же серой клетчатой материи и имели сумки и бинокли через плечи. Кафе, как и все в Мадриде, освещен был слабо. Между столиками шныряли гарсоны, одетые на парижский манер в черные куртки и белые длинные передники, из-под которых виднелись ступни ног в башмаках. Зало кафе было очень большое, с колоннами, с зеркалами в стенах, а в глубине его виднелась эстрада, несколько ярче освещенная, и на ней на стульях также около столиков сидели, как оказалось впоследствии, исполнительницы и исполнители увеселительной программы. Они тоже что-то пили и ели, и перед ними также стояли графины с водой. Они были в костюмах. Три из женщин и двое мужчин были в испанских национальных костюмах, две женщины были в фантастических опереточных костюмах с короткими юбками и сильно декольтированные.

Капитан протискался с супругами Ивановыми очень близко к эстраде, где какой-то молодой человек, поздоровавшись с капитаном за руку, уступил им свой столик, пересев с своим стаканом и графином за столик к какому-то старику в соломенной шляпе и с седой бородой.

Поместившись за столиком, Николай Иванович тотчас же скомандовал, чтобы была подана бутылка шампанского. Им подали шампанское и графин воды.

– Иван Мартыныч, нельзя ли к шампанскому-то хоть какой-нибудь сладкой закусочки испанской потребовать? – сказал он капитану. – Мы слышали, что господа испанцы охотники до сладости, а ничего еще не испробовали. Что-нибудь на манер конфет, пряников или пастилы. У меня дама сладкое любит.

– Пожалуйста, заботьтесь о себе, а не обо мне, – почему-то огрызнулась на супруга Глафира Семеновна, не сводившая глаз с капитана.

– Да я и о себе. Надо же чего-нибудь испанистого по части сладости отведать.

– Си, си… – подхватил капитан. – Я вам дам сладки вещь.

Он ударил раза три в ладоши и приказал явившемуся гарсону чего-то подать.

Явились пряники из размолотых орехов с сахаром, тоненькие, четырехугольные, явились такие же пряники из прессованных засахаренных ягод. Первые напоминали вкусом известный марципан, вторые – наше сухое ягодное киевское варенье. Капитан отломил кусочек, отправил его к себе в рот и, указывая на пряники, сказал:

– Испаньольски кусанье… Испаньольски вещь… Наши дам лубят эта еда.

– Как называется? – спросила Глафира Семеновна.

Он назвал сласти по-испански. Она повторила название, но тут же и забыла. Подражая капитану, который заедал пряниками шампанское, она принялась их усердно кушать.

Представление на эстраде все еще не начиналось, хотя у артисток за столиками изредка звякал тамбурин, раздавались два-три удара кастаньет. Ламы доедали груши, запивая их водой. Мужчинам гарсон подал вторую бутылку вина, и один из них, в белых чулках, в длинных серьгах и повязанный красным платком, быстро начал разливать вино по стаканам, плеснув и одной ламе вина в протянутый ею стакан с водой.

– Что ж представление-то не начинается? – спросил Николай Иванович, кивнув на эстраду.

– Антракт, – отвечал капитан, прожевывая пряник, и, видя, что все внимание Николая Ивановича было устремлено на женщин, находящихся на эстраде, обнял слегка Глафиру Семеновну за талию.

Она вспыхнула, но не от гнева, а от удовольствия, и тихонько отвела его руку.

На эстраде один из мужчин настраивал гитару. Официанты убрали два маленьких стола и поставили только один большой. Одна из дам в желтом коротком платье натягивала на руки черные перчатки до локтей.

83

Раздались звуки пианино, на эстраде встрепенулась, оправляя на себе коротенькую голубую юбку, полная женщина средних лет, с необычайно развитыми икрами и в белокуром парике. Довольно грузно подошла она к краю эстрады, поклонилась, ухарски подбоченилась и изрядно сиповатым голосом запела французские куплеты.

– Француженка? – воскликнул Николай Иванович. – Ну, этого добра-то мы и у нас в Петербурге каждый день в десяти местах видеть можем. Мы поехали и думали, что будут испанские танцы.

– Си, си… – подхватил капитан. – Танц будет. В этом кафе перви дамы от танц.

Голубая француженка пела самые заурядные куплеты, жестикулируя и руками, и ногами, посылая направо и налево летучие поцелуи публике. Полнота ее, очевидно, нисколько ей не мешала: она подпрыгивала и исправно поднимала ноги почти пол прямым углом. Когда она кончила петь, публика проводила ее сдержанными аплодисментами.

На смену голубой француженке выступила тоже француженка, брюнетка в желтой юбке с черными кружевами. Эта была помоложе. Опять подобные же французские куплеты, причем вместо припева желтая француженка трубила на губах и маршировала по-военному. Куплеты ее больше понравились, чем первой француженки. Когда она трубила на губах, то публика ей подтрубливала, но по окончании проводила и ее очень сдержанными хлопками.

– Патриотизм… Мы не лубим французи… – заметил капитан.

– Видели уж мы этот ваш патриотизм в магазинах, – отвечал Николай Иванович. – От нас отворачивались, когда мы только спрашивали испанских приказчиков: парле ву франсе?

– И никто не хотит учить французска язык.

– Как вы-то, Иван Мартыныч, выучились по-русски? Почему вам захотелось учиться нашему языку? – спросила Глафира Семеновна.

– О, я, как офисье от моря, получил за это капитан.

Капитан ткнул себя пальцем в грудь и показал на свои мишурные бляшки на плечах.

На эстраде между тем испанские танцоры приготовлялись к танцам. Один из них перебирал струны гитары, другой позвякивал кастаньетами. Позвякивала тамбурином и одна из танцовщиц. Все три танцовщицы были также немолодые женщины, очень тощие, с длинными лицами, но не набеленные и не нарумяненные и своею природной смуглостью резко отделялись от раскрашенных француженок.

– Почти уж старушки божий, – заметил капитану Николай Иванович.

– Хороши, добри танцовка не может бить молола женщин, – отвечал тот.

– Отчего?

– Практик надо иметь, большой практик.

Но вот зазвучала гитара. Игралась старинная качуча. Одна из танцорок, полузакутанная в черный кружевной шарф, выступила вперед и стала в такт звякать кастаньетами. Немного погодя, не оставляя кастаньет, она начала раскачиваться, затем, выделывая па, прошлась по эстраде и стала подпрыгивать и бросаться то в одну сторону, то в другую. К ней пристала другая танцовщица и, наконец, танцор. Одна танцовщица оставалась в запасе и даже села на стул в глубине эстрады, где сидели также и француженки-куплетистки.

У танцующих между тем танец делался все бешенее и бешенее. Ламы то вытягивались во весь рост, поднимая кверху длинные, работающие кастаньетами руки, то почти совсем пригибались к полу. Мужчина-танцор между ними только делал позы и бил в тамбурин. Кастаньетам и тамбурину начала помогать публика, ударяя в ладоши, и уж совсем заглушила гитару.

Танец трио наконец кончился. Гром рукоплесканий. Капитан, тоже аплодировавший, торжественно взглянул на супругов, как бы спрашивая их: «Каково?» – и при этом прибавил:

– Перви национальни танцовки!

Николай Иванович был разочарован и сказал жене:

– Я думал, невесть что будет. А такие-то испанские танцы мы и в Петербурге в «Аркадиях» видели.

– Тебе не угодишь… – огрызнулась супруга.

Но вот поднялась со стула третья танцовщица и выдвинулась на край эстрады перед публикой. Постукивая под такт гитары кастаньетами и приняв несколько поз, она заметалась в бешеном вихре и, сделав круга три по эстраде, быстро вскочила на большой стол и уже продолжала танцевать на нем. Позы ее действительно были полны пластики. Трудно было оторвать взор от этой грациозной женщины. Вдруг Николай Иванович воскликнул:

– Падре Хозе! Какими это судьбами?

Капитан и Глафира Семеновна обернулись и действительно увидели добродушное лицо старика монаха. Он был, однако, не в монашеском платье, а в черном сюртуке и в шляпе сомбреро с большими полями.

На восклицание Николая Ивановича старик монах таинственно погрозил ему и прошептал:

– Тсс, сеньор Иванов. На эти места я не падре, а Алварес – и все… Ни-ни – падре…

– Понимаю, понимаю. Вы здесь переодевшись. Так, так… Ну, будем вас за светского считать, – сказал Николай Иванович. – Садитесь, пожалуйста… Винца?

– А нам сказали, что вы уж сегодня уехали в Барселону, – проговорила Глафира Семеновна. – Нам капитан сказал.

– Я есмь едит у Барселона заутра десять часи. Но я хотел ехать сегодня, – отвечал монах. – Но вечер я хотел сделать мине маленько удовольстви – и вот…

Старик был как будто сконфужен своим появлением.

– Ничего, ничего, кабалеро Хозе. Все мы люди, и все мы человеки…

Николай Иванович хлопнул монаха по коленке.

Капитан разговаривал с монахом по-испански и наконец обратился к Глафире Семеновне:

– Ах, мадам, и я должна ехать завтра в Барселоне.

– Так что ж, и мы поедем. Что нам здесь в Мадриде делать? Уж все пересмотрели. Достаточно с нас, – отвечала Глафира Семеновна. – Муж ведь обещался к вам ехать, в Барселону, – вот мы и поедем к вам. Падре… Пардон, мосье Алварес, ведь к вам в Барселону собираемся, – обратилась она к монаху.

Тот приложил руку к сердцу и поклонился.

– Я будет очень счастлив, мадам, – сказал он.

– Николай Иваныч, так завтра… – лебезила Глафира Семеновна перед мужем. – Если завтра, то и нам пора уезжать отсюда. Вы говорите, что завтра надо ехать в десять часов утра, капитан?

– Да, да… У меня служба на… на корабль… Мой стари друг говорит: есть телеграм для меня.

– Так едем, супруг любезный?

– Хорошо, хорошо. Признаться, мне здесь понадоело, – был ответ супруга. – Вот хоть бы и эти танцы… Ничего особенного… Все это мы видели в Петербурге, в увеселительных садах, когда к нам испанские танцорки приезжали. Но как падре Хозе здесь появился – это меня просто удивляет, – обратился Николай Иванович к старику монаху. – Как из земли вырос.

– Тсс… – прошептал опять старик, наклонясь к нему. – Падре в кафе – нет. Я купец… Купец от оливкова масло.

– Купец? Понимаю, понимаю. Как вы здесь появились-то?

– Вечер дело нет. Я повел себя погулять… делал променад – и здесь… Я лублу танц… лублу музик. Смотру – ви здесь.

– Ну, ради такого случая надо выпить! Надо вкупе выпить.

Николай Иванович потребовал еще бутылку шампанского. Глафира Семеновна уже не возражала. Она была поглощена беседой с капитаном, нашептывающим ей что-то.

Из кафешантана выходили они все совсем уже пьяные. Испанцы были крепче, но Николай Иванович сильно покачивался. Он непременно хотел поменяться с капитаном шляпой и силился снять с головы его треуголку, а ему надеть свою серую шляпу. Капитан отбивался и ограничился тем, что подарил приятелю испанский складной нож, который имел в кармане. Садясь в экипаж, Николай Иванович долго обнимался с стариком-монахом и целовался с ним троекратно, по-русски.

– Николай! Да когда же это кончится? Поедешь ты или не поедешь? Пора домой. Завтра надо рано вставать и ехать на железную дорогу! – кричала супруга, давно уже сидевшая в коляске.

Капитан стоял около нее и говорил:

– Заутра в десять часи на Северний железни дорога. Ви едет к нам. Билети перви класс пер Барселона. Си?

– Си, си, кабалеро, – отвечала она, пожимая ему руку.

Капитан поцеловал ее руку.

Николай Иванович влез в коляску, и лошади помчались.