Текст книги "Под южными небесами. Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Биарриц и Мадрид"

84

Только что пробило девять часов утра, а уж супруги Ивановы были на вокзале Северной железной дороги, той самой, по которой они приехали из Биаррица в Мадрид, и имеющей от станции Валядолид ветвь на Барселону. Как и все русские за границей, они приехали на железную дорогу очень рано. Поезд отходил только в десять. Пассажиров совсем еще не было на станции. Билетная и багажная кассы были заперты. Глафира Семеновна, затеявшая флирт с интересным капитаном, стремилась теперь как можно скорее увидаться с ним, но ни капитана, ни старика монаха в вокзале еще не было. Николай Иванович тоже рад был, что уезжает из Мадрида. Мадрид ему пришелся не по вкусу. Он стремился в Мадрид увидать испанцев и испанок в народных костюмах, как их выводят обыкновенно на сцену в операх и классических испанских пьесах, жаждал видеть испанок, скачущих по улицам и площадям с кастаньетами, жаждал серенад с гитарами, чаял видеть дерущихся на перекрестках на ножах испанцев, но ничего этого не встретил и разочаровался Мадридом и Испанией вообще.

– Прощай, Мадрид… И чтоб тебя уж больше никогда не видать, – сказал он, входя в вокзал железной дороги.

– За что ж такая немилость? – заступилась супруга. – Мы все-таки провели в Мадриде время приятно.

– Это полинялые-то старые картины смотревши? У нас их, матушка, и в Петербурге в Александровском рынке в жидовских лавочках непочатой край.

– Какое невежество! Понимаешь ты, ведь эти картины самых старинных художников, и им цены нет, – пожала плечами супруга.

– Это тебе капитан натолковал, а ты уж за его слова и распинаешься, – подмигнул ей Николай Иванович. – Лебезишь ты очень перед капитаном… глаза продаешь – вот что я тебе скажу.

Глафира Семеновна вспыхнула.

– Что мне такое капитан! Как ты меня смеешь попрекать капитаном! – вскрикнула она. – Капитан для меня такой же знакомый, как и тебе.

– Ну, если бы был такой же, как мне, то не бредила бы им наяву и во сне.

– Я бредила им? Я? Это любопытно! Ну, можно же так нагло врать!

– Бредила. Я просыпался сегодня ночью, чтоб напиться воды, так ты целую рацею какую-то разводила во сне о капитане, а сегодня поутру так уже у тебя капитан с языка не сходит. Вот пока мы ехали…

– Ах ты, дрянь эдакая! Смотрите, какие слова! Да я только для тебя с капитаном и любезничаю. Пусть, думаю, муж покутит с ним немного. Он обманулся в этом Мадриде, так пусть покутит. Ты заметил, я даже не останавливала тебя, когда ты с ним винищем насвистывался, – гневно пояснила мужу супруга.

– Да… Только ты это для капитана делала.

– Ну, после этого ты неблагодарный человек, и я с тобою разговаривать не хочу.

Глафира Семеновна надулась.

Они сидели и ждали приезда капитана Мантеки и монаха Хозе.

– Я даже помышляю и в Барселону-то не ехать, а прямо во Францию, – проговорил муж.

– Ну, уж это вы – ах, оставьте! Если мы даем слово нашим знакомым куда-нибудь ехать с ними, то должны исполнять.

Супруга вскочила даже со скамейки и стала в волнении ходить по зале.

– Капитан для нас потерял вчера целый день, – продолжала она. – С утра до вечера был при нас, показывал нам все замечательное…

– Целый день пил и ел на наш счет, – иронически прибавил Николай Иванович.

– Какая гнусность! Какая черная неблагодарность говорить о каких-то пустяках! И про кого? Про человека, любезность которого простиралась до невозможности!..

– Да чего ты за него распинаешься-то? Или уж втюриться успела?

– Дурак!

В это самое время показались монах и капитан. Носильщик нес за ними их багаж. Глафира Семеновна так и ринулась к капитану. Тот поцеловал ее руку. Николай Иванович почесал затылок. Он что-то соображал. Капитан и монах поздоровались с ним.

– Вообразите, муж мой не хочет ехать в Барселону, упрямится, – жаловалась капитану Глафира Семеновна на мужа.

– Но, но, но… – сказал капитан. – Я и падре Хозе – мы должен дать вам реванш от гостеприимство. И ви должен видеть наш корабля… Мадам Иванов должен получить буке цветы от наш флаг на Барселона.

– Видишь, значит, ты обязан ехать, – сказала Николаю Ивановичу жена. – Он, видите, разочарован Испанией, что не видит здесь испанских костюмов, серенад… Ведь вы покажете ему там в Барселоне? – обратилась она к капитану.

– Си, си, мадам, – откликнулся тот.

– Ну, бери билеты до Барселоны. Что ж стоишь! Касса уж открыта, – кивнула она мужу.

Билеты вызвался взять до Барселоны падре Хозе.

– Багаж у нас велик… перегружаться… в Барселоне тащиться в гостиницу, потом обратно… А неизвестно еще, найдем ли там что-нибудь интересное. Может быть, и Барселона тот же Мадрид: тех же щей да пожиже влей… – кряхтел Николай Иванович, доставая из бумажника испанские кредитные билеты.

– Тебе сказано, что капитан нам свой корабль покажет, – утешала его супруга. – Ведь ты никогда не видал и русских-то военных кораблей.

«Уж не втюрилась ли баба-то моя в капитана? – мелькнуло в голове у Николая Ивановича. – Надо держать ухо востро. И самое лучшее не ехать в эту Барселону. Ну ее к лешему! Что нам Барселона? Провались она! Проводим старика падре Хозе до тех пор, покуда им сворачивать на Барселону, – вот и все… – рассуждал он и тут же решил: – Не поедем в Барселону! Довольно с нас и Мадрида. А то жена, пожалуй, еще больше разбалуется».

Он побежал к билетной кассе предупредить падре Хозе, чтобы тот не брал им билетов до Барселоны, но старик отходил уж от кассы с купленными билетами.

– До Барселоны взяли?

– Барселона… – потряс старик монах билетами. – Вы имеет большой багаж. Отдавайте его до Барселона, а я хочу холить на буфет и взять сыр, хлеб и бутеля херес.

– Э-эх! – крякнул досадливо Николай Иванович и поплелся с носильщиком сдавать багаж.

Он предчувствовал что-то недоброе и мурлыкал себе под нос:

– Разбаловалась баба, разбаловалась… Если что – надо подтянуть.

Возвращаясь с квитанцией от багажа, он увидел, что жена его сидит с капитаном рядом и тот, наклонясь к ней, что-то жарко ей рассказывает. Глафира Семеновна слушает и улыбается во всю ширину лица.

«Вон какая дружба! – подумал он. – Так друг в друга и впились глазами. Нет, тут что-то не ладно».

Навстречу ему шел падре Хозе с корзинкой, из которой торчали горлышки бутылок, что-то в бумажных свертках, несколько груш и извивалась большая колбаса.

Звонок. Сторож прокричал название станций, куда отправляется поезд, и распахнул двери. Все отправились садиться в купе. Капитан подхватил коробки Глафиры Семеновны и потащил их за ней. Носильщик тащил саквояжи. Николай Иванович улыбнулся на капитана.

«Ну-ка, поработай за меня, почтеннейший. Ведь это моя участь – таскать женины-то коробки», – сказал он себе мысленно.

Монах шел с ним рядом и говорил:

– В Сеговии буфет и большой заутрак, но мы должна сделать маленки заутрак. Я есмь очень голодна и хочу ясти.

Вот они и в купе вагона. Усевшись в вагон, Николай Иванович произнес:

– Слава богу… Наконец-то мы уезжаем из этого Мадрида. Откровенно говоря, падре, ничего в нем нет хорошего. Но буенос, но буенос Мадрид.

А падре Хозе в это время вытащил из корзинки аршинную колбасу и сдирал с нее кожу.

Капитан и Глафира Семеновна сидели в противоположном углу и шептались. Капитан держал перед ней открытую коробку конфет, и она брала из нее щипчиками какую-то засахаренную Ягодину.

«Голубки…» – подумал Николай Иванович.

85

Поезд мчался. В купе сидели только Ивановы, капитан и монах. Падре Хозе, разложившись с своими закусками и винами, самым усердным образом уписывал жирную колбасу с белым хлебом, запивая вином. Тут же лежали и сваренные вкрутую яйца, от которых монах также время от времени прикусывал. Это он называл «маленки заутрак» и при этом говорил об ожидающем их на станции Сеговия большом завтраке. Надо было удивляться такому аппетиту старика, которые вообще мало едят, а на юге еще меньше. Падре Хозе предлагал свою провизию и окружающим его, но за ранним временем все отказались. Чтобы придраться к выпивке, Николай Иванович попробовал съесть крутое яйцо, но половину его, не доев, сейчас же выбросил за окно, но выпивал усердно. От вчерашнего кутежа с капитаном у него болела голова и желудок был не в порядке, чувствовался как бы суконный язык. Вином же Николай Иванович опохмелял больную голову. Вино сделало свое дело. Мало-помалу мрачное настроение Николая Ивановича исчезло, и он уже спокойно смотрел на любезничавшую с капитаном в противоположном углу купе супругу. Они сидели так: Николай Иванович и падре Хозе у одного окна друг против друга, а Глафира Семеновна и капитан у другого. Глафира Семеновна самым фамильярным образом вынула у капитана из ножен кортик и рассматривала его и лаже очистила им грушу, которую ей предложил монах. Капитан был с красными глазами и помятым лицом от вчерашней выпивки, от него несло смесью винного перегара и табака, но она, отвертывающаяся всегда от мужа в этих случаях, не обращала на это внимания. Разговаривали они полушепотом, бросая друг на друга масленые взоры, но Николай Иванович, выпив натощак вина, и с этим смирился. Он даже уж рассуждал так: «Пущай баба слегка побалуется. По крайности, хоть меня не точит в это время. А ведь серьезного тут ничего не может быть. Она все время будет при мне неотлучно, все время на моих глазах. Завтра утром приедем в Барселону. Лень в Барселоне, а там адье сеньор капитан – и аминь».

А Глафира Семеновна, видя, что муж не бросает уже более на нее молниеносных взглядов, в свою очередь не обрывала его, когда он брался за стакан, в который падре Хозе подливал ему вина, и думала: «Пускай напьется… Пускай оба напьются – монах и он – и уснут. Тогда нам с капитаном свободнее будет».

Опухоль на губе ее от укуса москита почти совсем уже опала, но она, по совету капитана, все-таки смазала ее камфарной мазью, стерла мазь платком и припудрила, причем капитан держал перед ней ее дорожное зеркальце.

– Какие нежности! – вырвалось у Николая Ивановича.

– А что ж из этого? – отвечала супруга. – По-настоящему муж должен бы услуживать жене, но что ж поделаешь, если он предпочитает любезничать с бутылками. За тобой ухаживает падре Хозе, а за мной капитан – вот мы и квиты. Вон он как вино-то тебе усердно подливает!

Падре Хозе улыбнулся на это маслеными глазками и сказал:

– Си, сеньора. Сей кабалеро есте мой друг… добри друг…

И, потрепав при этом Николая Ивановича по плечу, он стал убирать остатки провизии в корзинку, оставив только бутылку с вином.

Вскоре падре Хозе, как и ожидала Глафира Семеновна, стал клевать носом и уснул самым блаженным образом, откинувшись в уголок и сложив на животе свои руки с жирными пальцами. Но Николай Иванович не спал. Он глядел в окошко на копошащихся на полях и огородах испанцев и испанок, согбенных и невзрачных, в самых заурядных пиджаках, блузах, ситцевых платьях, и в голову ему лезли стихи Всеволода Крестовского про испанского нищего:

 
Был красив он, был он статен.
Синий плащ поблек от пятен.
 

«Гм… Все это наврано, – сказал он себе мысленно. «Отчего же это я-то нигде не вижу красивых испанцев? Да и испанки… Три-четыре попались хорошенькие, а в большинстве самые обыкновенные. Но ведь и чухонки попадаются хорошенькие, однако об них поэты стихов не пишут. А про испанок – сколько угодно… И в стихах у них коли уж испанка, то непременно необычайной красоты. А где она эта красота-то? Где?» – рассуждал он про себя.

– Ты что же это не спишь? – обратилась к нему Глафира Семеновна. – Вон твой товарищ падре давно уж в объятиях Морфея.

Николай Иванович вспыхнул. В нем опять заговорила ревность.

– А тебе хочется, чтобы я непременно спал? – быстро спросил он. – Кажется, уж я тебе и так не мешаю любезничать с капитаном. Око в око сидите.

Капитан сделал вил, что не понял его слов, а супруга покачала головой и сказала:

– Как это глупо! Что же нам, отвернувшись друг от друга сидеть, что ли? Ты забываешь, что мы едем к нему в гости.

– Ничего я не забываю… Все я помню очень чудесно и только сожалею, что в этом деле дурака сломал. Очень сожалею.

Он отвернулся. Капитан, видя, что из-за него между супругами пробежала черная кошка, подсел к нему, вынул из кармана карты и сказал:

– Ви скучно… хотите парти пикет?

– Мерси. Не играю, – сухо отвечал Николай Иванович.

– Тогда я с ваша жена… Хотите, мадам?

Он подвинулся опять к Глафире Семеновне.

– Нет, нет, и я не играю в карты, – поспешно проговорила та.

Проехали уж три какие-то станции. Падре Хозе продолжал спать.

«А что, не попробовать ли мне притвориться спящим и посмотреть, как будет вести себя с капитаном моя благоверная, если видит, что я заснул?» – подумал Николай Иванович и тут же решил привести свой план в исполнение.

Усевшись в самый уголок купе, он полузакрыл глаза и через некоторое время стал сопеть носом, а сам сквозь прищуренные веки наблюдал за женой и капитаном.

Сначала капитан показывал ей какие-то фокусы на картах, но, когда раздалось сопение Николая Ивановича, он улыбнулся, кивнул в его сторону и проговорил:

– Спит ваш муж.

– Ну, слава богу, наконец-то… – прошептала она и перекрестилась. – Видите, крещусь – вот как я рада, – прибавила она.

Капитан взял ее за руку, пожал ей руку и, глядя ей прямо в глаза, проговорил:

– Мой бедный друг… Он тиран.

– Ох! – вздохнула Глафира Семеновна.

Капитан, сидевший против нее, пересел рядом с ней, взял ее за талию. Она тихо отвела его руку, улыбаясь, погрозила ему и указала глазами на мужа. Капитан покосился на Николая Ивановича, махнул рукой и тихо поцеловал Глафиру Семеновну в щеку.

Николай Иванович вздрогнул, хотел крикнуть, но удержался и, не открывая глаз, стал зевать и потягиваться, делая вид, что просыпается.

Капитан быстро отодвинулся от Глафиры Семеновны. Та взяла с дивана карты и рассматривала их.

«Нет, какая тут, к черту, Барселона! Ну ее к лешему! – думал Николай Иванович. – Если уж в вагоне целовать себя позволяет, то что же в Барселоне-то будет! Там она так набарселонит, что беда! Надо прекратить все это», – решил он.

86

Проехали еще одну станцию. Николай Иванович и намека не сделал, что он видел, как капитан поцеловал его жену. Но он злился. Злоба душила его. Он сидел, кусал губы и соображал, что ему делать. В Барселону он уже окончательно решил не ехать, но он придумывал, как ему лучше поступить, чтобы провезти жену прямо на французскую границу. Билеты у него были взяты до Барселоны, багаж был сдан на станции туда же. Он знал, что сворачивать с пути на Барселону и пересаживаться в другой вагон надо на станции Вальядолид, но ему не было известно, когда их поезд придет в Вальядолид. Разумеется, плата за проезд от Вальядолида до Барселоны должна уже пропасть. Про нее он говорил: «Черт с ней, где наша не пропадала!» Он решил, что от Вальядолида до французской границы он возьмет другие проездные билеты, но он становился в тупик, как он при совершенном незнании языка переведет направление своего багажа вместо Барселоны к французской границе. О времени прихода поезда в Вальядолид он хотел тотчас же спросить у падре Хозе, но монах спал самым блаженным образом, с капитаном же в данную минуту ему было даже противно разговаривать. Николай Иванович и так еле отвечал на вопросы капитана и сейчас же от него отворачивался.

«Черномазый мерзавец!» – говорил он про капитана мысленно.

Он хотел разбудить монаха, чтоб выпытать у него кое-какие сведения об остановке на станции Вальядолид, но пожалел.

«Когда проснется, спрошу. Зачем его будить? Он добрый, радушный, бесхитростный человек, и, кроме хорошего, я от него ничего не видал. Ведь вот угощает вином, закусками, а капитан этот черномазый словно акула какая-то. Весь вчерашний день пил, ел на мой счет, а сегодня уж, извольте видеть, целовать жену вздумал! И это за мое же гостеприимство! Мерзавец! – рассуждал Николай Иванович и при этом мысленно прибавил: – Да и женушка тоже хороша!»

Он метнул в ее сторону косой взгляд и стиснул зубы. Она в это время раскладывала гранпасьянс на капитанском шагреневом саквояже, который тот поставил между собой и ей.

Через полчаса монах проснулся, выпрямился, зевнул и протер кулаками глаза.

– Статион Сеговья бил? – спросил он у Николая. Ивановича. – На Сеговья мы должен иметь добри заутрак.

«Обжора, а прекрасный человек», – подумал про него Николай Иванович, и тут у него мелькнуло в голове объявить монаху по секрету свое решение не ехать в Барселону, а также и причину, по которой он сделал это решение. – Он человек простой, добрый, он взвесит, что такое муж, и поймет, что я должен это сделать. А поймет, так я уверен, что и поможет мне устроить это дело, – рассуждал он. – Переведет багаж вместо Барселоны на французскую границу и все эдакое».

Взглядываясь в добродушное лицо падре Хозе, Николай Иванович был убежден, что монах ему поможет.

«За завтраком откроюсь ему», – решил он и сейчас же стал расспрашивать его, когда они приедут в Сеговию и когда будут в Вальядолиде. Оказалось, что в Сеговии поезд останавливается для завтрака в начале второго часа, а в Вальядолид, где ветвь на Барселону, приходит в четвертом часу дня. Было двенадцать с небольшим часов. До Сеговии оставалось еще больше часа пути. Лабы понабраться храбрости к этому времени, Николай Иванович попросил у падре Хозе вина. Тот с полным радушием тотчас же вытащил из корзины непочатую еще бутылку, откупорил ее и принялся распивать вместе с Николаем Ивановичем.

«Постой… Преподнесу я сюрприз супруге любезной, когда узнает, что мы едем не в Барселону, а совсем в другую сторону, – говорил он себе мысленно. – Тогда объявлю ей и то, почему мы Барселону эту самую побоку. То-то взбесится и закричит! Нет, я думаю, не закричит, а заревет. Реветь начнет от злости. А потом нервы и истерика. Это уж порядок известный».

Вот и Сеговия. Стоянка на станции двадцать пять минут для завтрака. Все выбрались из вагона и направились к вывеске «Посада», то есть буфет. Падре Хозе еще на ходу облизывался, гладил себя рукой по желудку и страстно говорил:

– Здесь мы будем кусать овечьи фарш и фасоль и… и… с этого…

Он не договорил, с чем еще, и прищелкнул языком.

Завтрак за три пезеты был обильный. Падре Хозе не ел, а пожирал его. Николай Иванович ел мало, но пил много. Капитан сидел рядом с Глафирой Семеновной и накладывал ей на тарелки кушанья. Она, как всегда, брезгливо ковыряла все вилкой, пробовала, морщилась, отодвигая от себя тарелки и в конце концов выпила только бокал кофе с булкой и поела фруктов. Николай Иванович собирался поведать свою тайну монаху и все не мог этого сделать: жена и капитан сидели за столом против него и монаха и мешали. Наконец Глафира Семеновна поднялась из-за стола и сказала мужу:

– Ну, вы будете тут долго еще пить, а мы пойдем и походим около вагонов. Ты, Николай, заплатишь. Плати уж и за капитана. До Барселоны он наш гость, а в Барселоне мы его гости. Пойдемте, капитан.

И она уж сама подхватила его под руку.

Николай Иванович остался расплачиваться за съеденное и выпитое. Он не позволил и монаху, чтобы тот платил за свой завтрак. Наконец, расплатившись со слугой, он взял монаха обеими руками за руку и чуть не со слезами на глазах, немного заплетающимся от выпитого вина языком произнес:

– Падре Хозе, вы человек добрый и благородный… Совсем благородный… И я вижу, что вы мне истинный друг… Понимаете, отче, истинный друг…

– Си… си… – кивал монах, ожидая, что будет дальше.

– Да, я считаю вас за истинного друга… – продолжал Николай Иванович. – И называю вас от души нашим славянским словом «отче», так как считаю вас в самом деле как бы отцом для себя… Да… прямо: отец, отче. И вот, отче, я вам хочу поведать… то есть сказать одну тайну…

– Тайну?.. – повторил монах, недоумевая.

– Да, тайну. Вы понимаете, падре, что такое слово «тайна»? – спрашивал его Николай Иванович, продолжая жать ему руку.

– Си, си… Я понимаю, что есте тайна…

И монах тотчас же перевел это слово по-испански.

Николай Иванович продолжал:

– Да… тайну – и сообщаю ее вам, падре… как священнику на духу… Как на исповеди… Понимаете, падре? Сейчас вам ее сообщу и буду просить вашего совета и содействия. Вы понимаете, что такое исповедь? Я хочу все равно что исповедаться вам.

– Си, си… – опять закивал монах. – Исповедь… Си… Но вы ортодокс есте, православна есте, а я есмь…

– Что тут ортодокс! Мне душу свою надо освободить вам насчет жены и просить у вас совета и содействия! – воскликнул Николай Иванович. – Помогите, падре…

– Говорите, син мой, говорите… Я слушаю…

Падре Хозе наклонил голову набок и приготовился слушать, сложа руки на груди, но тут раздался звонок. Завтракавшие пассажиры бросились вон из буфетной комнаты. Пришлось уходить и Николаю Ивановичу с падре Хозе к своему вагону. Николай Иванович шел и бормотал:

– Это еще только второй звонок. Я вам, падре, сейчас же около вагона все объясню…