Текст книги "Женщины Льва Толстого. В творчестве и в жизни"

Л.Н. Толстой среди яснополянских детей. Открытка Е.М. Бём

В Пирогово, вероятнее всего в том самом доме сестры Льва Николаевича, потом школа была. Точно не известно, но здание явно под школу приспособленное. Мне там доводилось практику проходить, чтобы пораньше из города в деревню выбраться.

Места действительно удивительно красивые. Пирогово стоит на реке Упа, притоке Оки. Чуть ниже Пирогова в Упу вливается еще одна тихая неширокая речка Уперта, на которой и находится село Спасское, соединившееся со временем с деревней Тихие Затоны. Именно такое название дал первому своему роману о сельской жизни мой отец, писатель Федор Шахмагонов. В селе этом бывали в гостях, охотились многие писатели, Михаил Александрович Шолохов, у которого в 50 – е годы отец был литературным секретарем, Алексей Кузьмич Югов, автор знаменитых исторических романов «Ратоборцы» и «Даниил Галицкий», уникальных книг «Судьбы родного слова», «Думы о русском слове», «Слово, разведчик истории», Федор Панферов, автор «Брусков», Михаил Бубеннов, известный романом «Белая береза», Ефим Пермитин, Сергей Васильев, Сергей Воронин, Владимир Дудинцев, впоследствии известный своими «Белыми одеждами».

Приезжали во время поисков натуры для фильма «Судьба человека» Сергей Бондарчук и Зинаида Кириенко. Заинтересовала церковь в селе Пирогово, но там был элеватор, и потому решили ее не трогать. Приезжал на охоту и Герой Советского Союза, легендарный партизанский «батя» Григорий Матвеевич Линьков. Кстати, об этом рассказал подробно тульский краевед А. Берестов в тульской областной газете в статье «Литературное село». Места действительно сказочные. Не только в районе Пирогово, а на всей огромной местности вплоть до Бунинских, Тургеневских, Тютчевских, Кольцовских, Лесковских… Это перечисление тоже можно продолжить. Настолько богат этот край…

И по всей этой округе несколько десятилетий разъезжал Лев Николаевич, более любивший не ружейную, а псовую охоту.

Годы шли, близился возраст, в котором люди все чаще думают о Боге. Мысли о венце жизни, о вечности посещали Толстого еще во время работы над романом «Война и мир». Дальше – больше. Но далеко не с каждым Толстой затевал такие разговоры. А вот с Анатолием Федоровичем Кони однажды заговорил. Тот вспоминал:

«После 1887 года каждый раз, проезжая через Москву, я заходил ко Льву Николаевичу и проводил вечер в его семействе. Он был – как всегда – интересен и глубоко содержателен, много говорил об искусстве, но нам почти не удавалось быть наедине… Только раз, в 1892 году, на Пасхе, провожая меня, он в передней задержал мою руку в своей и сказал мне: “А мне давно хочется вас спросить: боитесь ли вы смерти?” – и ответил теплым рукопожатием на мой отрицательный ответ. Этот вопрос возникал потом у нас с ним несколько раз. Так, в 1895 году, он писал мне: “Утешаю себя мыслью, что доктора всегда врут, и что ваше нездоровье не так опасно, как вы думаете. Впрочем, думаю и от всей души желаю вам этого, если у вас его нет, веры в жизнь вечную и потому бесстрашия перед смертью, уничтожающего главное жало всякой болезни”. Гораздо позднее, через одиннадцать лет, он писал мне: “О себе могу сказать, что чем ближе к смерти, тем мне все лучше и лучше. Желаю вам того же. Любящий вас Л.Т.”».

А.Ф. Кони высказал свою точку зрения на истоки конфликта Льва Толстого с церковной иерархией:

«Известен его взгляд на Христа и на многие коренные догматы, вытекающие из пророчеств и из творений евангелистов. Строго разграничивая этическое содержание евангелия от исторического и учение Иисуса Христа от его жизни и личности, и ставя его на первое место в ряду великих нравственных мыслителей, как завещавшего миру вековечный и непревзойденный закон кротости и человеколюбия, Толстой не может не встречать горячих и упорных возражений со стороны тех, кто считает, что невозможно выбирать из евангелия лишь часть – этическое учение – и, восторженно воспринимая ее, одновременно отвергать все остальное и тем вырывать из сердца таинственные и пленительные образы, делающие из этого учения предмет не только сочувствия, но и веры. Мне пришлось испытать, как мягко в обмене мнений об этом относится Лев Николаевич к тому, что он считает “заблуждением”, и как тщательно избегает он того, что может оскорбить или уязвить религиозное чувство своего “совопросника”».

На всех разговорах о последних днях Льва Николаевича поставил точку Иван Алексеевич Бунин в своей статье «Освобождение Толстого». Он начал его именно с разговора об освобождении от всех земного, что так томило, волновало Толстого, что являлось темой его и художественных и философских произведений.

И.А. Бунин

Толстой искал совершенство. Бунин приводит цитату: «Совершенный, монахи, не живет в довольстве. Совершенный, о монахи, есть святой Высочайший Будда. Отверзите уши ваши: освобождение от смерти найдено».

Лев Николаевич никогда не жил в довольстве и в прямом (материальном), и в переносном (духовном) смысле. Бунин писал по этому поводу:

«И вот и Толстой говорит об “освобождении”: “Мало того, что пространство и время, и причина суть формы мышления и что сущность жизни вне этих форм, но вся жизнь наша есть (все) большее и большее подчинение себя этим формам и потом опять освобождение от них”.

В этих словах, еще никем никогда не отмеченных, главное указание к пониманию его всего. Астапово – завершение “освобождения”, которым была вся его жизнь, невзирая на всю великую силу “подчинения”».

И далее прибавил:

«Помню, с каким восторгом сказал он однажды словами Пифагора Самосского: “Нет у тебя, человек, ничего, кроме души!” Знаю, как часто повторял Марка Аврелия: “Высшее назначение наше – готовиться к смерти”. Так он и сам писал: “Постоянно готовишься умирать. Учишься получше умирать”».

Вспомним совершенно особые главы «Войны и мира» – главы, посвященные уходу в мир иной князя Андрея. Он очень много уделил место описанию всех тех событий. Почему? Да потому, что уже тогда он задумывался над вечной проблемой человечества – жизни и смерти. Бунин привел лишь маленький отрывок:

«Князь Андрей слушал пение Наташи:

– Страшная противоположность между чем-то бесконечно великим и неопределенным, бывшим в нем, и чем-то узким и телесным, чем был он сам и даже была она, – эта противоположность томила и радовала его во время ее пения…»

Л.Н. Толстой в Ясной Поляне

И далее о мыслях князя Андрея. Его, толстовских, мыслях:

«Чем больше он в те часы страдальческого уединения и бреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Все, всех любить, всегда жертвовать собой для любви значило – никого не любить, значило – не жить этой земной жизнью».

Не будем касаться подробностей ухода и смерти Льва Толстого. Тема-то у нас не столь мрачна – любовь! Много сказано про отношения Льва Николаевича с супругой, но послушаем его самого – его самое последнее признание. Он оставил на своем рабочем столе в Ясной Поляне записку, адресованную Софье Андреевне: «Не думай, что я уехал потому, что не люблю тебя. Я люблю тебя и жалею от всей души, но не могу поступить иначе… И дело не в исполнении каких-нибудь моих желаний и требований, а только в твоей уравновешенности, спокойном, разумном отношении к жизни. А пока этого нет, для меня жизнь с тобой немыслима… Прощай, милая Соня, помогай тебе Бог».