Электронная библиотека » Николай Шахмагонов » » онлайн чтение - страница 9


  • Текст добавлен: 16 июня 2020, 17:00


Автор книги: Николай Шахмагонов


Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Грозные будни Севастополя

«Утренняя заря только что начинает окрашивать небосклон над Сапун-горою; темно-синяя поверхность моря сбросила с себя уже сумрак ночи и ждет первого луча, чтобы заиграть веселым блеском; с бухты несет холодом и туманом; снега нет – все черно, но утренний резкий мороз хватает за лицо и трещит под ногами, и далекий неумолкаемый гул моря, изредка прерываемый раскатистыми выстрелами в Севастополе, один нарушает тишину утра. На кораблях глухо бьет восьмая склянка».

Каждому до боли знакомы, а потому представляются при прочтении этих строки и Сапун-гора, блеск «самого синего в мире» Черного моря, которое в зимние месяцы все-таки далеко не синее, но знакомы по мирному времени. А тут…

«На Северной денная деятельность понемногу начинает заменять спокойствие ночи: где прошла смена часовых, побрякивая ружьями; где доктор уже спешит к госпиталю; где солдатик вылез из землянки, моет оледенелой водой загорелое лицо и, оборотясь на зардевшийся восток, быстро крестясь, молится Богу; где высокая тяжелая маджара на верблюдах со скрипом протащилась на кладбище хоронить окровавленных покойников, которыми она чуть не доверху наложена… Вы подходите к пристани – особенный запах каменного угля, навоза, сырости и говядины поражает вас; тысячи разнородных предметов – дрова, мясо, туры, мука, железо и т. п. – кучей лежат около пристани; солдаты разных полков, с мешками и ружьями, без мешков и без ружей, толпятся тут, курят, бранятся, перетаскивают тяжести на пароход, который, дымясь, стоит около помоста; вольные ялики, наполненные всякого рода народом – солдатами, моряками, купцами, женщинами, – причаливают и отчаливают от пристани».

Сказано просто «на Северной», и не нужно ничего добавлять. Только в Севастополе столь четко обозначены Северная сторона и Южная, которую еще называли Корабельной. И следующая фраза всем понятна:

«– На Графскую, ваше благородие? Пожалуйте, – предлагают вам свои услуги два или три отставных матроса, вставая из яликов».

Графская пристань! Каждый, кому посчастливилось побывать в Севастополе, непременно прогуливался по ней, любуясь необыкновенным пейзажем города-крепости и Памятником затопленным кораблям, которого, естественно, в тот момент, когда молодой офицер Лев Толстой ступал на пристань, еще не было.

А что было? То, что было, Толстой и описал в первом из «Севастопольских рассказов», названном «Севастополь в декабре месяце»: «Вы отчалили от берега. Кругом вас блестящее уже на утреннем солнце море, впереди – старый матрос в верблюжьем пальто и молодой белоголовый мальчик, которые молча усердно работают веслами. Вы смотрите и на полосатые громады кораблей, близко и далеко рассыпанных по бухте, и на черные небольшие точки шлюпок, движущихся по блестящей лазури, и на красивые светлые строения города, окрашенные розовыми лучами утреннего солнца, виднеющиеся на той стороне, и на пенящуюся белую линию бона и затопленных кораблей, от которых кой-где грустно торчат черные концы мачт, и на далекий неприятельский флот, маячащий на хрустальном горизонте моря, и на пенящиеся струи, в которых прыгают соляные пузырики, поднимаемые веслами; вы слушаете равномерные звуки ударов весел, звуки голосов, по воде долетающих до вас, и величественные звуки стрельбы, которая, как вам кажется, усиливается в Севастополе».

А дальше фраза, под которой может подписаться любой из нас и сегодня: «Не может быть, чтобы при мысли, что и вы в Севастополе, не проникли в душу вашу чувства какого-то мужества, гордости и чтоб кровь не стала быстрее обращаться в ваших жилах…»

Одна только мысль об этом необыкновенном городе вызывала и вызывает чувство гордости за великую нашу державу, выстоявшую во многих войнах, отразившую несчитанное количество нашествий шакальих стай Запада.

Но одно дело рассказ – произведение уже выверенное, уже продуманное, сюжетно выстроенное, другое – первые впечатления от того, что молодой офицер увидел в городе.

23 ноября 1854 года Лев Толстой записал в дневнике: «16 я выехал из Севастополя на позицию. В поездке этой я больше, чем прежде, убедился, что Россия или должна пасть, или совершенно преобразоваться. Все идет на выворот, неприятелю не мешают укреплять своего лагеря, тогда как это было бы чрезвычайно легко, сами же мы с меньшими силами, ни откуда не ожидая помощи, с генералами, как Горчаков, потерявшими и ум, и чувство, и энергию, не укрепляясь, стоим против неприятеля и ожидаем бурь и непогод, которые пошлет Николай Чудотворец, чтобы изгнать неприятеля».

Он описывал то, что видел, когда прибыл в город: «На набережной шумно шевелятся толпы серых солдат, черных матросов и пестрых женщин. Бабы продают булки, русские мужики с самоварами кричат: сбитень горячий, и тут же на первых ступенях валяются заржавевшие ядра, бомбы, картечи и чугунные пушки разных калибров. Немного далее большая площадь, на которой валяются какие-то огромные брусья, пушечные станки, спящие солдаты; стоят лошади, повозки, зеленые орудия и ящики, пехотные ко́злы; двигаются солдаты, матросы, офицеры, женщины, дети, купцы; ездят телеги с сеном, с кулями и с бочками; кой-где проедут казак и офицер верхом, генерал на дрожках. Направо улица загорожена баррикадой, на которой в амбразурах стоят какие-то маленькие пушки, и около них сидит матрос, покуривая трубочку. Налево красивый дом с римскими цифрами на фронтоне, под которым стоят солдаты и окровавленные носилки, – везде вы видите неприятные следы военного лагеря. Первое впечатление ваше непременно самое неприятное; странное смешение лагерной и городской жизни, красивого города и грязного бивуака не только не красиво, но кажется отвратительным беспорядком; вам даже покажется, что все перепуганы, суетятся, не знают, что делать. Но вглядитесь ближе в лица этих людей, движущихся вокруг вас, и вы поймете совсем другое. Посмотрите хоть на этого фурштатского солдатика, который ведет поить какую-то гнедую тройку и так спокойно мурлыкает себе что-то под нос, что, очевидно, он не заблудится в этой разнородной толпе, которой для него и не существует, но что он исполняет свое дело, какое бы оно ни было – поить лошадей или таскать орудия, – так же спокойно, и самоуверенно, и равнодушно, как бы все это происходило где-нибудь в Туле или в Саранске. То же выражение читаете вы и на лице этого офицера, который в безукоризненно белых перчатках проходит мимо, и в лице матроса, который курит, сидя на баррикаде, и в лице рабочих солдат, с носилками дожидающихся на крыльце бывшего Собрания, и в лице этой девицы, которая, боясь замочить свое розовое платье, по камешкам перепрыгивает чрез улицу».

Впечатления выверены, они не так сумбурны, как в дневнике и значительно более оптимистичны, хотя рассказ написан, хоть и еще в Севастополе, но уже весной – 25 апреля 1855 года, когда стало ясно, что удержать Южную (Корабельную) сторону становится все труднее и труднее. Да и город выглядел совсем иначе, нежели в декабре 1854 года.

В декабре еще город жил хоть и прифронтовой, но довольно бойкой жизнью.

«Пройдя церковь и баррикаду, вы войдете в самую оживленную внутреннею жизнью часть города. С обеих сторон вывески лавок, трактиров. Купцы, женщины в шляпках и платочках, щеголеватые офицеры – все говорит вам о твердости духа, самоуверенности, безопасности жителей.

Зайдите в трактир направо, ежели вы хотите послушать толки моряков и офицеров: там уж, верно, идут рассказы про нынешнюю ночь, про Феньку, про дело двадцать четвертого, про то, как дорого и нехорошо подают котлетки, и про то, как убит тот-то и тот-то товарищ».

И снова обстановка позволяла совершать грехи, за которые Лев Толстой давно и безуспешно ругал себя. Карты… Еще была обстановка, позволявшая ринуться в этот дикий омут. С горечью он признавался: «В Симферополе я проиграл последние деньги в карты, а теперь живу с батареей в татарской деревне и испытывая только теперь неудобства жизни».

Никаких особых неудобств, как видим, Толстой прежде не испытывал. Сносным было проживание и на Кавказе, и особенно в Молдавии.

Впрочем, и в Крыму жизнь налаживается. Ведь, во-первых, на театре военных действий всегда есть направления главные, где жарко, и направления второстепенные, где тише и спокойнее.

26 ноября запись: «Живу совершенно беспечно, не принуждая и не останавливая себя ни в чем: хожу на охоту, слушаю, наблюдаю, спорю. Одно скверно: я начинаю становиться, или желать становиться, выше товарищей и не так уже нравлюсь».

Гордыня? Да, конечно, литературные успехи выделяют его из среды. Следующая запись 7 декабря: «5 был в Севастополе, со взводом людей – за орудиями. Много нового. И все новое утешительное. Присутствие Сакена видно во всем. И не столько присутствие Сакена, сколько присутствие нового Главнокомандующего, не уставшего, не передумавшего слишком много, не запутавшегося еще в предположениях и ожиданиях. – Сакен побуждает, сколько может, войска к вылазкам. (Я говорю – сколько может, ибо побуждать действительно может только Меншиков, давая тотчас награды – чего он не делает.) Представления, выходящие через 3 месяца, действительно ничего не значат для человека, всякую минуту ожидающего смерти. А уж человек так глупо устроен, что, ожидая смерти, он ожидает и любит награду. – Сакен сделал траншейки перед бастионами. Но Бог знает, хороша ли эта мера, хотя она и доказывает энергию. Говорят, одну такую траншейку из 8 человек сняли [?], но главное, чтоб вынести днем из траншей этих раненых, надо другим рисковать быть ранеными. Траншеи эти без связи с бастионами, отдалены от них больше, чем от работ неприятеля. Сакен завел порядок для относу раненых и перевязочные пункты на всех бастионах. Сакен заставил играть музыку. Чудо, как хорош Севастополь».

Да, вот эта музыка военных оркестров потрясла воображение Льва Толстого. Эпизодом, связанным с нею, завершается первый рассказ цикла – «Севастополь в декабре месяце»: «Уже вечереет. Солнце перед самым закатом вышло из-за серых туч, покрывающих небо, и вдруг багряным светом осветило лиловые тучи, зеленоватое море, покрытое кораблями и лодками, колыхаемое ровной широкой зыбью, и белые строения города, и народ, движущийся по улицам. По воде разносятся звуки какого-то старинного вальса, который играет полковая музыка на бульваре, и звуки выстрелов с бастионов, которые странно вторят им».

И эта картинка дана писателем после рассказа о боевой жизни, о работе госпиталей, в которых страдание и боль людей. Это завершение, а предваряют его размышления о великом подвиге русского народа: «Итак, вы видели защитников Севастополя на самом месте защиты и идете назад, почему-то не обращая никакого внимания на ядра и пули, продолжающие свистать по всей дороге до разрушенного театра, – идете с спокойным, возвысившимся духом. Главное, отрадное убеждение, которое вы вынесли, – это убеждение в невозможности взять Севастополь, и не только взять Севастополь, но поколебать где бы то ни было силу русского народа, – и эту невозможность видели вы не в этом множестве траверсов, брустверов, хитросплетенных траншей, мин и орудий, одних на других, из которых вы ничего не поняли, но видели ее в глазах, речах, приемах, в том, что называется духом защитников Севастополя».

Действительно, в апреле Толстой, когда писал эти строки, был уверен, что Севастополь сдан не будет, и он не был сдан, что бы там ни говорили о сдаче города прозападные историки. Была оставлена не под давлением противника, а по приказу командования Южная, или Корабельная сторона. Оставлена, когда защищать ее уже не было никакого смысла – она была превращена в руины, да и руины были настолько разбиты артиллерийским огнем, что не представляли каких-либо укрытий. На Северной стороне Севастополя русские войска встали твердо, и у врага даже мыслей не было о форсировании бухты, разделяющей стороны, и попытке овладеть городом полностью. Тем, кто твердит о сдаче Севастополя, видимо, не известен план строительства города-крепости, изложенный создателем его генерал-фельдмаршалом светлейшим князем Григорием Александровичем Потемкиным. Потемкин писал императрице Екатерине Великой, что занятие одной из сторон бухты, то есть только части города, не даст врагу никакого успеха, поскольку залив – именно так именовалась Севастопольская бухта в письме – окажется под огнем артиллерии с другого берега. И укрепления были сооружены именно с таким расчетом, чтобы противник не мог воспользоваться даже овладением частью города.


После боя. Сцена из Севастопольской войны 1854–1855 годов. Художник К.Н. Филиппов


Русские воины стойко обороняли город. Толстой писал: «То, что они делают, делают они так просто, так малонапряженно и усиленно, что, вы убеждены, они еще могут сделать во сто раз больше… они все могут сделать. Вы понимаете, что чувство, которое заставляет работать их, не есть то чувство мелочности, тщеславия, забывчивости, которое испытывали вы сами, но какое-нибудь другое чувство, более властное, которое сделало из них людей, так же спокойно живущих под ядрами, при ста случайностях смерти вместо одной, которой подвержены все люди, и живущих в этих условиях среди беспрерывного труда, бдения и грязи. Из-за креста, из-за названия, из угрозы не могут принять люди эти ужасные условия: должна быть другая, высокая побудительная причина. И эта причина есть чувство, редко проявляющееся, стыдливое в русском, но лежащее в глубине души каждого, – любовь к родине. Только теперь рассказы о первых временах осады Севастополя, когда в нем не было укреплений, не было войск, не было физической возможности удержать его и все-таки не было ни малейшего сомнения, что он не отдастся неприятелю, – о временах, когда этот герой, достойный древней Греции, – Корнилов, объезжая войска, говорил: «Умрем, ребята, а не отдадим Севастополя», – и наши русские, неспособные к фразерству, отвечали: «Умрем! ура!» – только теперь рассказы про эти времена перестали быть для вас прекрасным историческим преданием, по сделались достоверностью, фактом. Вы ясно поймете, вообразите себе тех людей, которых вы сейчас видели, теми героями, которые в те тяжелые времена не упали, а возвышались духом и с наслаждением готовились к смерти, не за город, а за родину. Надолго оставит в России великие следы эта эпопея Севастополя, которой героем был народ русский…»

В дневнике немало примеров этого мужества: «Из новостей о вылазках вот что справедливо. Вылазок было много, не столько кровопролитных, сколько жестоких. Из них замечательны две. Одна, в конце прошлого месяца, в которой взято 3 мортиры (и одна брошена между бастионом и их работами), пленный французский офицер, раненный… и много ружей; другая, в которой лейтенант Титов выходил с 2 горными единорожками и ночью стрелял вдоль их траншей. Говорят, в траншее был стон такой, что слышно было на 3 – м и 5 – м…»

В ту пору траншеи были прямые как стрела. Это и позволяло стрелять вдоль траншей, принося значительный вред. Ныне траншеи отрываются зигзагами, с таким расчетом, что осколки не могут лететь далее ближайшего изгиба. В ту пору не рассчитывали на такое оружие.

Некоторые записи в дневнике сделаны с юмором. Описывая офицерское общество – вновь ведь пришлось войти в новый коллектив – Толстой шутя отметил: «Общество артиллерийских офицеров в этой бригаде, как и везде. Есть один, очень похожий на Луизу Волконскую (в Луизу Волконскую Толстой был влюблен, когда она была еще в девичестве Трузсон. – Н.Ш.)… Я знаю, что он скоро надоест мне; поэтому стараюсь видеться с ним реже, чтобы продлить это впечатление. Из начальников порядочными людьми оказываются здесь – Нахимов, Тотлебен, Истомин».

Эта оценка необыкновенно точна, ибо все три военачальника считаются подлинными руководителям Севастопольской обороны и героями этой обороны.

Выдающийся военный инженер Эдуард Иванович Тотлебен (1814–1884) был назначен главным начальником оборонительных работ в Севастополе. Это он возводил укрепления по чертежам и планам императора Николая I. Участвовал в Кавказских войнах 1848 г.; во время Дунайской войны в 1854 г. состоял при военном инженере К.А. Шильдере и исполнил несколько важных и рискованных его поручений. Интересно, что со знаменитым Эдуардом Ивановичем Тотлебеном, руководившим инженерными работами в Севастополе, император познакомился летом 1853 года, когда тот был еще капитаном. Случилось это в лагере под Петергофом при весьма пикантных обстоятельствах. Н.Д. Тальберг описал тот случай: «Тотлебен руководил практическими работами. Государь нередко посещал лагерь своих гвардейских саперов и следил за ходом занятий. Однажды он давал указания, каким образом нужно продолжать занятие атакованного наружного укрепления крепостного форта. Тотлебен, не смущаясь, не согласился с высказанным им, и объяснил, как он намерен решить рассматриваемый вопрос. Присутствовавшие были поражены его смелостью, Государь же внимательно выслушал и согласился с ним».

Император не терпел лесть и подобострастие. Он уважал тех, кто мог смело высказывать свое мнение в его присутствии, даже если оно не совпадало с государевым, но могло способствовать лучшему решению того или иного дела.

В начале 1854 года граф Тотлебен был направлен в главную квартиру Дунайской армии, где служил порученцем генерал-адъютанта Шильдера. Когда Шильдер выбыл из строя по ранению, Тотлебену было поручено заведовать всеми инженерными работами. Затем он был переведен в Севастополь, где назревали серьезные боевые дела.

Укрепления были построены своевременно.

Назвал Толстой в дневнике и адмирала Владимира Ивановича Истомина (1811–1855), участника Наваринского сражения 8 октября 1827 года и Синопской битвы 18 ноября 1853 года. Он, как и Павел Степанович Нахимов, был душою обороны Севастополя и погиб 7 марта 1855 года на Камчатском редуте.

5 (17) октября 1854 года началась первая бомбардировка Севастополя. С моря огонь по городу открыли 1340 корабельных орудий, с сухопутного направления – 120 орудий. Противостояли им всего 268 орудий. Численное превосходство врага было подавляющим.

Тем не менее расчеты союзников на то, что им удастся произвести артиллерийскую подготовку штурма, провалились. Русские артиллеристы отвечали редко, да метко. Многие вражеские корабли получили серьезные повреждения и отошли на расстояние, которое не позволяло им вести эффективный огонь. Не справились с задачей и артиллеристы сухопутных войск. Командование союзников не решилось отдать приказ на штурм.

Но что же делали наши сухопутные войска под командованием Меншикова? Они особой активности не проявляли и в боевое соприкосновение с союзниками не вступали, однако приблизились к Севастополю и заняли позиции на Мекензиевых высотах. Лишь 13 (25) октября Меншиков, получив подкрепления из России, принял решение атаковать передовые части англичан в Балаклавской долине. Благодаря мужеству и отваге русских солдат и офицеров, удалось захватить часть вражеских редутов и разгромить английскую кавалерию. Эта победа заставила союзников снова отказаться от штурма города. Однако Меншиков действовал нерешительно, а победа без развития успеха серьезного значения иметь не могла. В результате противник взял реванш 24 октября (5 ноября) в Инкерманском сражении. Союзники, в свою очередь, тоже не решились развить успех, прочувствовав на себе мужество, отвагу и стойкость русских воинов. На штурм они не отважились и приступили к длительной осаде. Дипломаты же попытались, опираясь на успехи начала кампании и удачной высадки в Крыму, решить политические задачи путем переговоров. Они преследовали главную цель – запретить России иметь флот на Черном море, лишить протектората над Молдавией и Валахией и доступа к устью Дуная.


Штурма ждали. И потому, когда 12 ноября перебежал к нашим солдат иностранного легиона, Толстой записал с его слов, каковы были планы неприятеля: «Он (солдат) говорил, что 25 (по европейскому календарю. – Н.Ш.), т. е. 13 (по российскому календарю. – Н.Ш.) назначен штурм. Вот уже 12 часов и ничего нет. Говорят, что у неприятеля 80 орудий направлено на 4 – й бастион. Что он намерен вдруг открыть амбразуры, сбить наши орудия и идти на штурм. Это хотя неясное, но все-таки объяснение. Зачем же им было не воспользоваться 6 числа, когда все почти орудия на 4 – м бастионе были сбиты».

23 ноября. Эски-Орда. «16 я выехал из Севастополя на позицию. В поездке этой я больше, чем прежде, убедился, что Россия или должна пасть, или совершенно преобразоваться. Все идет на выворот, неприятелю не мешают укреплять своего лагеря, тогда как это было бы чрезвычайно легко, сами же мы с меньшими силами, ниоткуда не ожидая помощи, с генералами, как Горчаков, потерявшими и ум, и чувство, и энергию, не укрепляясь, стоим против неприятеля и ожидаем бурь и непогод, которые пошлет Николай Чудотворец, чтобы изгнать неприятеля. Казаки хотят грабить, но не драться, гусары и уланы полагают военное достоинство в пьянстве и разврате, пехота – в воровстве и наживании денег…»

Здесь может показаться, что Толстой сгущает краски, но, увы, это не совсем так. Операция на Крымском театре военных действий держалась на мужестве солдат и офицеров младшего звена. Что же касается старшего командования, то лучшие из лучших погибали на бастионах, а худшие из худших, подобные Меншикову, наживались на войне, обкрадывали армию и всячески подыгрывали неприятелю.

Что касается дисциплины, то она моментально падает, как только в войсках понимают, что кругом измена, а не понимать этого было невозможно. Взять хотя бы обеспечение Меншиковым благоприятных условий высадки агрессоров в Евпатории и снабжении их запасами хлеба, будто случайно там позабытых. Он избавил войска вторжения от необходимости занимать десантные суда перевозкой продовольствия. Не случайно разместил склады в Евпатории, удобной для высадки десанта, а не где-то в отдалении от моря.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации