Текст книги "Большая гонка. Драма на миллион. Легендарная история о том, как еврейский гонщик, американская наследница и французское авто посрамили гитлеровских асов"

К расположенному к западу от автодрома дальнему развороту Руди пришел первым. Колеса машин обеих немецких команд цеплялись за дорожное полотно, будто клеем намазанные, и пилоты Mercedes и Auto Union гладко и стремительно проходили самые крутые повороты, в то время как их соперников то и дело заносило и подбрасывало на ухабах.

Тем не менее, на овальную чашу первым во главе гонки вернулся Широн на алой Alfa Romeo P3. По преимуществу французская толпа приветствовала его с трибун восторженной какофонией. Вторым шел его товарищ по команде Ferrari Акилле Варци, третьим – Руди. Рене завершил первый круг на восьмой позиции.

Через некоторое время техника перестала выдерживать бешеный темп гонки, заданный лидерами, проходившими круги со средней скоростью за 150 км/ч. Первым на исходе первого часа гонки сломался один из P-Wagen’ов команды Auto Union, а следом за ним – и W25 фон Браухича, и одна из двух заявленных Maserati. На четырнадцатом круге заехал на пит-стоп и больше на трассу не вышел Луиджи Фаджоли на Mercedes-Benz. А еще через два круга вдали от автодрома вынужден был вылезти из своей заглохшей W25 и Руди. Таким образом, команда Mercedes в полном составе выбыла из гонки еще на первой половине дистанции, и немецкий радиокомментатор на некоторое время приумолк.[244]244
  Lyndon, Grand Prix, pp. 168–81; L’Auto, July 3, 1934; Motor, July 3, 1934; Autocar, July 6, 1934.


[Закрыть] «Кавалерийское наступление немцев захлебнулось, – иронизировал позже Широн, – силы их таяли просто на глазах под жарким летним солнцем».[245]245
  Motor Trend, March 1939.


[Закрыть]

На семнадцатом кругу начались проблемы и у Рене. На его Bugatti начались пропуски зажигания. Долгий пит-стоп с заменой свечей проблему, вроде бы решил, но на следующем же круге двигатель заглох окончательно. Еще через круг та же участь постигла и вторую Bugatti[246]246
  Выбывшие Дрейфус и Нуволари пилотировали Bugatti T59 с объемом двигателя 3,3 л. Вышедший же на старт на менее мощной T59 2,8 л их товарищ по команде Робер Бенуа ухитрился с дымящим и стучащим мотором остаться в гонке до конца и занять четвертое место – казалось бы, почетное, если бы оно же не было еще и последним среди всех, кто не сошел с дистанции, а также не отставание в четыре круга от призовой тройки гонщиков Ferrari.


[Закрыть].

Решительно настроенный на победу Широн все сорок кругов мчался по трассе на своей P3, будто одержимый, не щадя двигателя и вздымая клубы пыли. Две другие Alfa Romeo приотстали, сдерживая атаки Ганса Штука из Auto Union – единственного немецкого преследователя, все еще сотрясавшего воздух над извивистой лентой трассы зычным ревом мотора. Но на тридцать втором круге поломка остановила полет и последней «серебряной стрелы»[247]247
  Чуть раньше сломалась Maserati отставшего на два круга Дзехендера, и в гонке осталось четыре машины. Показательно, что не сошли из-за технических проблем по жаре ровно те четыре машины из стартовавших тринадцати, объем двигателей которых был меньше 3,0 л.


[Закрыть].

Несостоявшийся триумф немцев, однако, не был воспринят как фиаско никем, включая их самих. Все прекрасно видели, как маневренно летели по трассе их серебристые эскадрильи на немыслимых ранее скоростях, и всем было понятно, что после устранения выявившихся болезней роста им по силам сделаться непобедимыми.

Помимо победы в Гран-при на счету Широна в той гонке оказался и новый рекорд средней скорости прохождения трассы – 137 км/ч. Второе место занял Варци, третье – еще одна Alfa Romeo P3[248]248
  Стартовал на ней Карло Феличе Тросси, но после 14 кругов, заехав в боксы на дозаправку, отказался продолжать гонку из-за проблем с коробкой передач, и его место за рулем Alfa Romeo P3 занял Ги Молл (фр. Guillaume Laurent “Guy” Moll, 1910–1934), дебютировавший у Энцо Феррари в 1934 году победой в Монако и успевший в том же году победить на трассе АФУС и еще четырежды подняться на подиум, прежде чем разбился в августе в Пескаре при попытке обгона на круг «мерседеса» Эрнста Хенне.


[Закрыть], то есть, Scuderia Ferrari выиграла гонку вчистую.

Публика радовалась триумфу соотечественника, но все-таки победа Луи оставила у французов горьковатый привкус из-за того, что была одержана на итальянской машине. Ни одна из Bugatti – единственных «француженок» в серии Гран-при – реальной конкуренции соперникам составить не смогла. Исход гонки в Монлери был воспринят как национальный позор, и после нее пошли острые разговоры о том, что нужно срочно что-то делать, иначе ни одной французской машине и в будущем не видать побед в Гран-при по причине их неконкурентоспособности, особенно по сравнению с «серебряными стрелами».[249]249
  Motorsport, August 1934; Cernuschi, Nuvolari, p. 122; Motor, March 16, 1937; Autocar, August 2, 1935.


[Закрыть]

Через две недели под хмурым июльским небом на Нюрбургринг обрушилась лавина из 150 000 болельщиков, прибывших на Гран-при Германии. Ближайший городок Аденау был физически не в силах вместить полчища желающих воочию убедиться, что их фюрер действительно вывел новую породу непревзойденных гоночных машин. В сосняках на склонах холмов были разбиты палаточные лагеря, а один полк коричневорубашечников даже прибыл пешим строем из Берлина точно к началу гонки.

Со своего места на стартовой решетке Руди Караччоле открылись виды, не уступающие съездам НСДАП в Нюрнберге: над главной трибуной развеваются знамена со свастиками; вдоль стартовой прямой с важным видом вышагивают туда-сюда военные в начищенных до блеска высоких сапогах; низко-низко над автодромом пролетает Ju 87 Stuka, возвещая о прибытии корфюрера Хюнлайна, «верховного главы нацистского автоспорта». Гулкий рев мотора штурмовика-бомбардировщика сменяется фанфарами военного оркестра, парадным шагом марширующего по треку перед открытым «Мерседесом» с Хюнлайном на заднем сиденье в окружении мотострелкового эскорта в черных шлемах. Корфюреру NSKK к избытку почестей было не привыкать. Дослужившись в годы Первой мировой вой ны до командира батальона, Адольф Хюнлайн вскоре после вынужденной демобилизации влился в ряды нацистской партии, как только услышал в 1920 году зажигательную речь своего тезки Гитлера о том, что Германия «никогда не согнется, никогда не капитулирует». После Пивного путча Хюнлайн с Гитлером шесть месяцев отсидели в одной камере Ландсбергской тюрьмы и сдружились там в достаточной мере для того, чтобы избавить главкома мотомеханизированных вой ск от попадания под устроенную месяцем ранее «чистку».

Лимузин остановился у здания штаба гонки, и Хюнлайн, спешившись и не обращая внимания на почтительно расступившихся хронометристов, взошел на устроенную на крыше трибуну, где уже́ собрались другие высокопоставленные нацистские бонзы. Стоя плечом к плечу, замерли при первых звуках гимна Германии – и затянули хором: “Deutschland, Deutschland über alles, / Über alles in der Welt ”[250]250
  «Германия, Германия превыше всего, / Превыше всего в мире» (нем.)


[Закрыть], – пока на высокий флагшток над трибунами вздымали неимоверных размеров красное полотнище с черной свастикой в белом круге.[251]251
  Feldpost No. 42, February 7, 1942, NS 24/846, Bundesarchiv; Hamilton, Leaders and Personalities of the Third Reich, pp. 287–88; Hilton, How Hitler Hijacked World Sport, p. 12; Hochstetter, Motorisierung und “Volksgemeinshaft,” p. 124.


[Закрыть]

По завершении исполнения гимна, Хюнлайн в увешанном медалями кителе выступил вперед и объявил гонку открытой. Держался он прямо навытяжку, отведя плечи назад, выпятив грудь и будто пытаясь придать себе хоть несколько сантиметров роста за счет осанистой выправки. Пятидесятидвухлетний Хюнлайн хотя и был низкорослым, зато лицо имел суровое и волевое, с руб леными скулами, тяжелой нижней челюстью и высоким за счет залысин лбом под высоким зачесом светло-каштановых волос на яйцевидном черепе. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что улыбки из этого человека не вытянешь даже под пытками. Известный своей откровенностью и прямотой Хюнлайн, будучи не «человеком дела», а не мыслителем, решил поставленную перед ним задачу кадрового укомплектования NSKK оперативно и эффективно – путем постановки под нацистские знамена всех имевшихся в Германии автоклубов, повсеместного открытия школ вождения и набора в них сотен тысяч молодых людей, включая членов гитлерюгенда. Кроме того, он вел неустанную «битву за моторизацию Германии» еще и путем массированной пропаганды.

Перед началом гоночного сезона 1934 года Хюнлайн лично провел совещания с руководством команд Mercedes и Auto Union и вместе с теми и другими проработал такие графики их участия в состязаниях, чтобы они обеспечили Германии максимально возможное суммарное число побед. Дабы не выйти у него из фавора, и там, и там все только согласно кивали и поддакивали, внимая его требованиям относительно всего подряд – начиная с того, в каких гонках участвовать, а какие игнорировать, и заканчивая приличествующей гонщикам степени внимания к женам и подругам в дни соревнований, дабы они не только на трассах, но и поблизости от них смотрелись настоящей «кавалерией будущего», а главное – не забывали пропагандировать NSKK на автомобильных выставках и всяческих общественно-политических мероприятиях, от приглашений к участию в которых гонщики, как члены партии, отныне были отказываться не в праве.[252]252
  Hochstetter, Motorisierung und “Volksgemeinshaft,” pp. 2, 101.


[Закрыть] Популярность гонщиков – лучшее орудие пропаганды в деле призыва молодежи в моторизованные вой ска. В обмен на него нацистское правительство щедро отсыпало денег в кубышки обоих автоконцернов, выделив одному только Daimler-Benz 907 000 марок – почти вдвое больше обещанного Гитлером и свыше 40 % от его гоночного бюджета.[253]253
  “Bericht uber Kosten fur den Bau und die Entiwckelung eines neuen Rennwagentyps,” November 9, 1934, DBA; Reuss, Hitler’s Motor Racing Battles, pp. 81–83. В подкрепленной тщательными документальными изысканиями книге Эберхарда Рейсса приводится множество подтверждений того, что Mercedes и Auto Union получали из казны Рейха в разы больше, чем считалось ранее. И в архивах Mercedes-Benz тому находятся множественные подтверждения.


[Закрыть]

Симбиотическая близость обеих фирм с нацистским государством, однако, выходила далеко за рамки спорта и пропаганды, которые служили отчасти еще и прикрытием крупномасштабных усилий по милитаризации промышленности и перевооружению военных, которые носили характер секретной спецоперации, поскольку шли вразрез с условиями Версальского мирного договора. Численность сухопутных вой ск выросла со 100 000 до 300 000 человек. На базе школ гражданской авиации тайно велась подготовка военных летчиков. На судоверфях вовсю строились крейсеры и подводные лодки. Вся германская экономика была переориентирована на обеспечение Гитлера средствами ведения вой ны. Daimler-Benz и Auto Union уже́ начали вовсю наращивать выпуск военных грузовиков, авиационной и бронетехники. Под это строилось и перепрофилировалось все больше мощностей. ВМФ и ВВС от автопромышленников требовались мощные и надежные двигатели, и инженеры Daimler-Benz с готовностью делились современнейшими технологиями со смежниками. И любая прибавка мощности или аэродинамическая находка конструкторов «серебряных стрел» при необходимости переносилась на истребители – и наоборот.[254]254
  Shirer, The Rise and Fall of the Third Reich, pp. 281–83; Gregor, Daimler-Benz in the Third Reich, pp. 36–75.


[Закрыть]

Вот и сигналом к старту гонки послужил артиллерийский залп. Провожая глазами стартовавших, Нойбауэр в боксах, с большим сигнальным щитом наготове размышлял о том, насколько же все-таки Руди крепок духом, раз отважился выйти с искалеченной ногой на трассу, где его ждет прохождение на скорости 172 поворотов. Шестью неделями раньше стартовать здесь же на «Ринге» в гонке Айфель Караччола в последний момент не решился, хотя там заезд включал всего пятнадцать кругов, а теперь на Гран-при Германии ему предстояло мучение в целых двадцать.

Хотя болельщики и приветствовали бурно его возвращение в гонки, ни одной победы Руди пока что не одержал, – ну да все еще впереди. Как и его товарищи по команде Mercedes, он всей душой желал возвращения Германии к вершинам мировой славы, однако развернутая NSKK пропаганда ему претила уже одними заявлениями о том, что «автоспорт отныне – не нива для достижения личного успеха, но арена нескончаемой борьбы за снискания успехов во славу Рейха».[255]255
  Hochstetter, Motorisierung und “ Volksgemeinshaft,” p. 292.


[Закрыть] Сам Руди вступил в ряды NSKK исключительно по той причине, что членство в этой организации являлось непременным условием принятия в гоночную команду, то есть, средством для достижения цели всей его жизни. Но победы одерживать он хотел только для себя и ради себя, в доказательство своей способности превозмочь все свои физические и психологические травмы и вернуться на высший уровень. А помпа и патриотический угар, раздутые вокруг Гран-при Германии, для него не значили ровным счетом ничего.

Его W25 летел по трассе быстрее, чем когда-либо прежде, благодаря новому топливу под названием “WW” (на жаргоне механиков команды). В состав этой гремучей смеси входили метиловый спирт (86 %), ацетон (8,8 %), нитробензол (4,4 %) и эфир (0,8 %)[256]256
  Никаких ограничений по составу и характеристикам используемого горючего довоенные регламенты AIACR не предусматривали.


[Закрыть]. Рецепт, вероятнее всего, был позаимствован из недавно начавшихся секретных разработок ракетных двигателей.[257]257
  Road and Track, December 1971.


[Закрыть]

Первые двенадцать кругов Руди уверенно держался вторым, не сильно отставая от Ганса Штука, а на тринадцатом обошел его в одном из длинных поворотов и захватил лидерство, попутно обновив рекорд круга. Однако, то ли число тринадцать подтвердило свой скверный характер, то ли, что вероятнее, он переоценил выносливость двигателя W25, топя педаль газа в пол, – но в начале следующего круга у Руди заклинило поршни, и гонка для него закончилась. А Штук уверенно доехал до финиша и принес победу Auto Union. Руди был очень расстроен сходом из-за отказа двигателя, но лично собою остался доволен: гонка подтвердила, что есть еще порох в пороховницах.

Что до Хюнлайна, то тому было без разницы, кто победит, главное, чтобы это была немецкая машина германской команды – и можно было произнести очередное длинное славословие Рейху перед собравшейся публикой, а затем отбить телеграмму с победной реляцией лично Гитлеру.

И далее по ходу сезона немцы на своих «серебряных стрелах» принялись штамповать победы, отметая всякую возможность иностранного вмешательства в соперничество двух своих команд. На Гран-при Италии в Монце лидерство снова поначалу удерживал Штук. После десяти кругов Нойбауэр яростно сигнализировал Руди флагом: «Прибавь!» Караччола, превозмогая немыслимую боль, подчинился приказу. Двадцать кругов. Тридцать. Сорок. При каждом торможении боль такая, будто нож в бедро вонзают. На пятьдесят девятом кругу Руди, наконец, вырвался в лидеры.

Штук заехал на пит-стоп – то ли дозаправиться, то ли резину поменять. Руди рвался дальше, вперед, в отрыв – к столь близко замаячившей долгожданной победе, – но сил уже не было: перенапрягся. До финиша оставалось еще долгих пятьдесят семь кругов – два часа мучительной езды – и он также зарулил в боксы. Из последних сил жестами подозвал Фаджоли, чья машина сломалась в начале гонки, и попросил заплетающимся языком: «Принимай, гони дальше…»

Механикам пришлось на руках выносить обессилевшего Руди из кокпита. Стоять на ногах он уже не мог.

Фаджоли довел гонку до победного конца, и они с Руди разделили лавры первенства, но столь половинчатая победа была слабым утешением. Если он не способен выдержать гонку до конца, значит, он потеряет место в команде, потеряет то, ради чего он просыпается каждое утро.[258]258
  Motorsport, October 1934; Caracciola, A Racing Car Driver’s World, pp. 81–92; Neubauer, Speed Was My Life, p. 58.


[Закрыть]

Ближе к концу сезона 1934 года у Рене Дрейфуса также наступила череда неудачных выступлений. Последнюю значимую победу в том году он одержал 29 июля на Гран-при Бельгии. Хотя и там ему помогло стечение обстоятельств. Сначала бельгийская таможня за два дня до старта затребовала с немцев такую сумму пошлины на ввоз на территорию страны 3000 литров горючего на спиртовой основе, что обе их команды предпочли отказаться от участия, – эдакий националистический гамбит. Но и в отсутствие фаворитов Рене безнадежно отставал от двух Alfa Romeo и выше третьего места не поднялся бы, если бы Широн не вылетел с трассы, а у Варци не отказал двигатель. Чистой воды везение. Через три недели в Ницце уже́ у самого Рене перед входом в поворот заглох двигатель, и ему еще повезло, что его Bugatti вылетела с трассы в тюки с соломой.[259]259
  Original interviews between Dreyfus and Kimes, PPBK; Motorsport, September 1934.


[Закрыть] В команде ему нравилась обстановка, но никак не сама Bugatti Type 59, откровенно проигрывавшая в классе Alfa Romeo P3, не говоря уже о «серебряных стрелах». Французская пресса, однако, этого во внимание не принимала и почем зря поносила Рене за то, что он не оправдывает ожиданий, которые на него возлагались после блестящего выигрыша Гран-при Монако в далеком уже теперь 1930 году. Хотя Рене было всего 29 лет, он вдруг начал резко седеть и в придачу к прочим напастям получил от кого-то из журналистов прозвище «старик».[260]260
  René Dreyfus, letter to Maurice Louche, 1990, PPML.


[Закрыть]

Журналист Жорж Фрэшар обвинял Рене в том, что после аварии в Комменже он так и не восстановился, утратив то ли остроту реакции, то ли присутствие духа.[261]261
  Match, April 3, 1934.


[Закрыть] Если честно, Рене и сам за собой стал замечать отсутствие былого запала и излишнюю осторожность на трассах. Да еще и похороны обгоревшего тела его друга Станислава Чайковского несомненно удобрили почву под его всевозрастающими страхами.

В конце концов Рене настолько пресытился неудачами (и критикой), что на старт Гран-при Виши вышел с тяжелого похмелья после устроенной накануне попойки. Сколько Морис его ни отговаривал от участия в заездах в таком состоянии, Рене к нему не прислушался и при весьма скромном составе участников[262]262
  Первое (и последнее) Гран-при Виши 1934 года включало две «квалификации» по 30 кругов по 2,35 км по улицам и финал (60 кругов) для десяти (2×5) лучших по результатам разогревов. Поскольку проводилось оно в те же сроки (12–15 июля), что и Гран-при Германии, участие в нем приняли лишь французы на Bugatti (манкировав поездкой на Нюрбургринг), второй состав Scuderia Ferrari на Alfa Romeo и несколько Maserati. Победил выпавший из основной обоймы Энцо Феррари граф Тросси.


[Закрыть] занял лишь четвертое место.[263]263
  Dreyfus and Kimes, My Two Lives, p. 51.


[Закрыть]

В конце августа Рене твердо решил доказать на Гран-при Швейцарии себе (и миру спорта), что он по-прежнему заслуживает права считаться одним из лучших гонщиков. Le Patron не планировал заявлять команду на это впервые проводившееся соревнование, однако Рене его уговорил откомандировать в Берн хотя бы его одного. «Нам бы, может, и хотелось видеть в Рене Дрейфусе фаворита, – писали по этому случаю в L’Auto. – Тем более, что он, увы, в одиночку будет защищать цвета нашего флага в сражении против итальянцев и немцев… Но мы не думаем, что он способен на победу в таких кондициях».[264]264
  L’Auto, August 26, 1934.


[Закрыть]

Каждый дюйм брусчатки Берна, казалось, изготовился к приему столь знакового события. Витрины кондитерских были уставлены сладостями на гоночные темы, а официальный плакат с исполненной одним стремительным импрессионистским мазком серебристо-красной гоночной машины на фоне пронзительно синих гор казался вездесущим. Перед входом в Bellevue Hotel, роскошный дворец XIX века с шикарными видами на швейцарские Альпы, где разместились гонщики, на флагштоках реяли национальные флаги Германии, Италии, Англии и Франции.

Что Рене поразило, так это то, что в нарушение давней традиции гонщики, хотя и остановились все в одном отеле, из своих команд практически не отлучались и в общие компании не перемешивались. Немцы держались сами по себе, итальянцы сами по себе, да и они, французы, тоже. Полная разобщенность и взаимное отчуждение вместо привычной общей компании.

То же самое было и на тренировочных заездах. «Серебряные стрелы» огородили канатами и даже задрапировали брезентом от глаз любопытствующих и объективов фотографов, которых еще и бесцеремонно выпроваживали, прежде чем открыть капот. Механики бдительно следили за тем, чтобы не выдать ни единого намека на секреты скорости. Немецкие команды, особенно Mercedes, держали при себе в боксах целые армии охраны. Ведь им важно было сохранить в строгом секрете способы достижения любых преимуществ, вплоть до полусекундного выигрыша времени на дозаправке или смене резины, – в этом они видели залог победы, которая была нужна как воздух не только Рейху, но и самим немецким командам, чтобы и дальше получать от правительства щедрые бонусы после каждого призового финиша.[265]265
  Dreyfus and Kimes, My Two Lives, p. 52.


[Закрыть]

В воскресенье 26 августа – в день гонки – над трибунами вдоль трассы длиной 7,3 км, проложенной по пригородному парку Бремгартен, нависла напряженная атмосфера. Могло показаться, будто там снова проводится Гран-при Германии, поскольку прибывшие в Берн многотысячные толпы оголтелых нацистов со свастиками на рукавах наглухо перекрикивали всех прочих болельщиков.

Лидерство со старта захватил Ганс Штук – и сразу пошел в отрыв. Рене же, как ни старался, долго не мог обойти Нуволари и Широна, а когда ближе к середине гонки ему наконец удалось прорваться на вторую позицию, его отставание от P-Wagen Штука составляло почти две минуты, и нагнать его было просто нереально. За пять кругов до финиша он, к тому же, закипел и вынужден был заехать на пит-стоп долить воды в радиатор, а вернулся на трассу снова только третьим, пропустив вперед еще и Августа Момбергера, партнера Штука по Auto Union.

В итоге Рене так и остался третьим, но то ли в мельтешении круговых его внеплановый заезд на пит-стоп прошел не замеченным болевшими за Францию и Bugatti, то ли они приняли P-Wagen Момбергера за машину Штука, обходящего Рене на круг, – толпа французов была убеждена, что их соотечественник финишировал вторым. Когда же диктор объявил итоговые результаты, поклонники взорвались негодующими возгласами: «Нет, Дрейфус второй!» – немецкие же болельщики, возмущенные неуважением к их соотечественнику Момбергеру, пришли в ярость, – и разразилась массовая драка. Для пресечения этого всплеска насилия устроители попросили Рене выйти к микрофону и подтвердить, что он финишировал третьим, что он и сделал. Все произошедшее привело его в глубоко подавленное состояние. Его любимый спорт катится во все ширящуюся пропасть вражды между странами. Гонки все более политизируются и становятся ареной межнациональных битв, а не состязаний в мастерстве пилотов, и нацисты явно не жалеют денег на доминирование своих команд.[266]266
  Dreyfus and Kimes, My Two Lives, p. 53; оригиналы интервью, взятых Каймс у Дрейфуса, PPBK; Automobile Quarterly, Summer 1968.


[Закрыть]

После гонки Луи Широн намекнул Рене, что Энцо Феррари подумывает о приглашении Дрейфуса на следующий сезон в свою команду. Через несколько дней Рене завел с Мео Костантини разговор о своем будущем в Bugatti. Костантини не стал его удерживать, сказав, что Le Patron уважает Рене как гонщика и тепло относится к нему как к человеку, но, действительно, пора им, видимо, расходиться.[267]267
  Bradley, Ettore Bugatti, p. 60.


[Закрыть]

Напоследок, немного поколебавшись, начальник команды Bugatti решил все-таки дать Рене один дельный совет. Глядя на свои мозолистые руки и, вероятно, памятуя о том, что именно ими он вырвал в свое время немало ярких побед в собственной гоночной карьере, Костантини произнес в своей обычной мягкой, но подчеркнуто многозначительной манере:

– Рене, из тебя вышел бы один из лучших в мире гонщиков, если бы не одно «но»: ты недостаточно агрессивен. Ты слишком ровен, слишком правилен, слишком надежен. Это все от того, что успех тебе дался рано, быстро и легко, – развивал свою мысль Костантини. – Тебе не хватает злости. Найди себе что-нибудь, за что нужно бороться, биться, драться изо всех сил. Без этого тебе до величия не допрыгнуть.

Критика глубоко задела Рене за живое, ранила в самое сердце, но он знал, что Костантини прав.[268]268
  Sports Car Guide, September 1959; Dreyfus and Kimes, My Two Lives, p. 51; Automobile Quarterly, Summer 1967. В трех этих публикациях Дрейфус воспроизводит содержание разговора практически слово в слово. Автор просто сократил формулировку совета Костантини до квинтэссенции.


[Закрыть]

Рене отбыл из Мольсайма, имея на руках полученные в подарок от Le Patron’а часы его собственной работы, официальное приглашение от Феррари присоединиться к его команде и опубликованное в рубриках светских хроник объявление о его скорой свадьбе с Шушу.

За две недели до назначенного на 8 декабря бракосочетания, Рене прибыл в Шатель-Гийон провести время с семьей невесты. Жили Миратоны в центре городка в большом особняке, именовавшемся “Le Paradou” и похожем издали на старинный феодальный за́мок из-за двух башен с острыми шпилями. Шушу и ее отец хотели обсудить с Рене два важных вопроса. Во-первых, Жильбер Миратон предложил Рене подумать о том, чтобы оставить автоспорт и присоединиться к его фармацевтической фирме. Деньги там можно грести лопатой, а риска – на порядок меньше. «Возможно, когда-нибудь в будущем подумаю», – неопределенно ответил Рене. Гонки он бросать не собирался, хотя и готов был услышать такую просьбу.

А вот вторая их просьба застала его врасплох. Его попросили принять католичество. Почувствовав себя несколько уязвленным, Рене, однако, чуть подумав, согласился. Он же желает счастья для Шушу, так почему бы и нет? Тем более, что он-то знает, как никто другой, что истинная его религия – вера в гонки. Никак иначе он свою конфессиональную принадлежность и не определял никогда.

Уладив все предварительные формальности, Миратоны продолжили подготовку к свадьбе, а Рене отправился в Париж за подарками для невесты. В его отсутствие Жильбер Миратон скоропостижно скончался от острого сердечного приступа прямо за обеденным столом, с сигаретой в руке.

Рене поспешил обратно в Шатель-Гиойн. Они с Шушу решили свадьбу не переносить, благо похоронить ее отца успели за несколько дней до нее. Гостей созывать не стали, ограничившись присутствием ближайших родственников. Рене был в том же черном траурном костюме, что и на похоронах, а Шушу – тоже в трауре – так и проплакала всю церемонию венчания. Медовый месяц они отменили, чтобы не бросать в го́ре семью Миратонов. И это было крайне дурное предзнаменование относительно перспектив их совместного будущего – даже для эпохи, и без того полнящейся самыми зловещими предзнаменованиями, особенно для тех, чья идентичность раз и навсегда определялась национальностью родителей, которых, как известно, не выбирают.[269]269
  Dreyfus and Kimes, My Two Lives, pp. 53–54.


[Закрыть]