Текст книги "Большая гонка. Драма на миллион. Легендарная история о том, как еврейский гонщик, американская наследница и французское авто посрамили гитлеровских асов"

Часть II

Катастрофа

14 августа 1932 года на Гран-при Комменжа[134]134
  Гран-при Комменжа (фр. Grand Prix du Comminges), названное так в честь исторического графства на юго-востоке Гаскони, проводилось в 1927–1932 гг. на дорожной трассе длиной 27 км к западу от г. Сен-Годан. В 1933–1939 и 1947–1949 гг. гонки проводились по укороченной до 11 км трассе и стали местом последних в их карьере побед для Луи Широна (1947) и Delahaye 145 (1949, пилот – Шарль Поцци).


[Закрыть] Рене Дрейфус явно шел к первой в сезоне победе. На предпоследнем, пятнадцатом круге он на своей Bugatti T51 лидировал с сорокасекундным отрывом от Alfa Romeo ближайшего преследователя – Жана-Пьера Вимилля. Тем временем над главной трибуной на склоне холма с видом на запад, на Пиренеи, из невесть откуда наползшей тучи прошел кратковременный бурный ливень, промочивший зрителей до нитки и образовавший на дорожном полотне предательски скользкую пленку, – и тут же прекратившийся, будто его и не было.

Тем временем с запада, из-за горизонта по прямой, ведущей вдоль Гаронны к линии старта-финиша и развороту перед трибуной на полном газу мчался Рене, понятия не имевшей о прошедшем ливне. Минуты спустя в конце прямого отрезка он, не сбавляя скорости, заложил руль вправо на входе в идущий чуть в гору вираж перед трибуной. И тут его Bugatti на 160 км/ч потеряла сцепление с неожиданно скользким дорожным полотном и пошла юзом. Зрители ахнули. Рене инстинктивно перешел на пониженную и вывернул руль, понимая тщетность этой попытки взять машину обратно под свой контроль, – он сразу и в полной мере осознал весь ужас и необратимость случившегося. На долю секунды проблеснула искра надежды снова поймать дорогу, когда левое заднее колесо бортом зацепило какую-то неровность, – но от удара зад подбросило, и на смену законам механики тут же пришли законы аэродинамики.

Bugatti взмыла в воздух, закрутившись штопором вокруг опущенного носа. Вышвырнутое из кабины тело Рене проскакало по тротуару, словно камушек запущенный по поверхности пруда, а его Bugatti срубила придорожную акацию и лишь благодаря этому рухнула перед самой ложей прессы, а не прямо в нее. Ошеломленный и контуженный Рене с окровавленным лицом попытался было подняться на ноги, и его подхватили, не дав упасть, подоспевшие устроители.[135]135
  La Dépêche, August 15, 1932; Motorsport, September 1932; L’Auto, August 15, 1932; L’Automobile sur la Côte d’Azur, January 1934.


[Закрыть] Карета скорой помощи доставила Рене в местную больницу. Пока он несколько раз терял сознание и вновь приходил в себя, медики разрезали и сняли с него комбинезон, после чего тщательно обследовали пострадавшего. Рене родился в рубашке – отделался серьезными, но не смертельными резаными ранами и тяжелым сотрясением мозга. В какой-то момент, придя в себя, он увидел у своей койки Вимилля. «Ты выиграл?» – пробурчал Рене и снова впал в забытье.[136]136
  Оригиналы интервью с Рене Дрейфусом, взятого Беверли Каймс (Beverly Kimes), PPBK.


[Закрыть]

Очнувшись в следующий раз, он обнаружил, что его соперник и соотечественник по-прежнему в палате. Оказалось, что не в качестве посетителя, а на соседней койке, с перебинтованной головой. Двадцатичетырехлетний преследователь вылетел с трассы вслед за Рене и ровно на том же месте. Оба узнали имя победителя лишь после того, как тот заглянул их проведать с бутылкой шампанского. Им оказался Фредди Дзехендер[137]137
  Гоффредо Дзехе́ндер (Goffredo “Freddie” Zehender, 1901–1958) – итальянский гонщик родом из Калабрии, начинавший карьеру за океаном в команде Chrysler (откуда и прозвище «Фредди»), с началом Великой Депрессии вернувшийся в Европу и выступавший в разные годы на и за Bugatti, Alfa Romeo (на которой и одержал описываемую автором единственную крупную победу) и Maserati.


[Закрыть], шедший третьим с трехминутным отставанием от Вимилля, благодаря которому парадоксальным образом и победил, поскольку асфальт в повороте перед трибуной к его приезду успел чуть подсохнуть.

– Премногим вам обязан, спасибо! – сказал Дзехендер, выставляя шампанское. – Давайте обмоем![138]138
  Dreyfus and Kimes, My Two Lives, p. 34.


[Закрыть]

Всю следующую неделю Рене, соблюдая предписанный ему строгий постельный режим, беспокойно ворочался в больничной койке, снова и снова переживая в мельчайших подробностях и мгновение за мгновением постигшую его жуткую катастрофу.

Смерть и автоспорт всегда были тесно переплетены между собой, но никогда прежде связь эта не выглядела столь тесной, как теперь, когда средняя скорость прохождения некоторых трасс приблизилась к отметке в 200 км/ч. «Смерть не просто витает, она нависла над нами», – сказал он однажды.[139]139
  Мишель Рибе, интервью автору (Michel Ribet, Comminges, France, 2018).


[Закрыть] Каждый гонщик знал, что любая гонка может стать последней и для него, и для любого другого, и гибель каждого может наступить в любое мгновение – из-за отказа тормозов, из-за обломков на трассе, из-за неожиданных маневров столь же уязвимых соперников. На скорости в 200 км/ч ты за секунду пролетаешь более пятидесяти метров, – и малейшая ошибка пилотирования способна превратить тебя в груду мяса среди металлолома. В среде гонщиков в те годы машины скорой помощи стали цинично называть «костеуборочными».[140]140
  Caracciola, Rennen, p. 53.


[Закрыть]

Смерть сделалась родной и близкой, а потому и понятной до мелочей, настолько часто они с нею сталкивались лицом к лицу, так часто ее наблюдали, а главное – столько раз сами оказывались на волосок от нее. Скорость вхождения в поворот гонщики оценивали вероятностью не убиться.[141]141
  Daley, Cars at Speed, p. 187.


[Закрыть]

Продолжать выступления можно было только отринув всякий страх, как фактор, вот они и взирали на смерть не со страхом, а скорее с трепетным уважением. Один из гонщиков той эпохи сравнил соревнования перед лицом смерти или превращения в полного инвалида с испытанием на «прочность древесины, из которой тебя выстругали».[142]142
  Brauchitsch, Ohne Kampf Kein Siege, p. 46.


[Закрыть] И все-таки авария в Комменже потрясла Рене до глубины души. Ни до, ни после не доводилось ему оказываться настолько близко к гибели в гонке.

Навестил его в больнице и Луи Широн, у которого Рене арендовал за обещанную долю призовых злополучную Bugatti T51. Он пообещал другу восстановить разбитую или подыскать другую машину. «Главное, возвращайся к этому делу сразу же», – таков был его мудрый совет опытного бойца.

Рене по-настоящему любил жизнь автогонщика – копание в моторах, еженедельные переезды, соревнования, напористое протискивание вперед – на лучшую позицию – в каждом повороте каждой следующей гоночной трассы.

Нравилась ему и слава – газетные заголовки, всеобщее внимание, где бы он ни появлялся. И вдруг появившимися деньгами он по молодости кичился и любил ими сорить. Если бы не брат Морис, Рене точно бы все без остатка растранжиривал и проматывал – на дорогие костюмы и бары, на подарки друзьям и – конечно же – на барышень. Симпатичные юные поклонницы стаями вились и вокруг боксов, и у отелей после гонок; и Рене их чар отнюдь не чурался.

Сообщество гонщиков ощущало себя чуть ли не единой семьей. Лучшие часто сменяли команды, а независимые гонщики и вовсе пользовались свободой выбора марки авто в зависимости от специфики трассы, как тот же Рене на АФУСе. К месту следующей гонки они обычно отправлялись на своих пижонских кабриолетах всей дружной компанией, останавливались там все в одном и том же роскошном отеле, кутили в одних и тех же ресторанах и барах – и даже модную одежду себе заказывали у одних и тех же портных. Ну а после гонок они всей дружной компанией представали во фраках на гала с раздачей автографов и столь же дружно норовили поскорее улизнуть от назойливых поклонников. Каждую зиму гонщики все вместе отправлялись в Альпы кататься на горных лыжах в ожидании следующего сезона. И даже их подруги и жены часто дружили между собой.

Среди этой братии было полно чудаков и эксцентриков. Сиамский принц Бира повсюду возил с собою коллекцию заводных игрушечных машинок, и гонщики устраивали на них потешные заезды по гостиничным коридорам, а у итальянского графа Карло Феличе Тросси, заядлого курильщика трубок, имелся средневековый замок, где он держал экзотических птиц. Был среди них, наконец, и добрый друг Рене поляк Станислав Чайковский, чья любовь к перно частенько заканчивалась тем, что посреди ночи он принимался ломиться в двери гостиничных номеров с требованием: «Именем закона откройте, вы арестованы»! А еще как-то раз на вечеринке после гонки безумный переполох на весь отель начался из-за того, что Руди Караччола не уследил за своим талисманом – длинношерстной золотисто-рыжей таксой по кличке Мориц. Когда же потерявшегося песика обнаружили барахтающимся в реке ниже по течению, на спасение бедного животного, не раздумывая, бросились в воду гонщики всех команд, включая, естественно, и Рене.[143]143
  Motor, June 22, 1937; Ribet, интервью; Kimes, The Star and the Laurel, p. 220; Dreyfus and Kimes, My Two Lives, p. 15; Neubauer, Speed Was My Life, pp. 20–21; Birabongse, Bits and Pieces, pp. 36–37.


[Закрыть]

Странноватого рода дружба их связывала. Накануне гонки все вместе веселятся и подтрунивают друг над другом, а поутру бьются яростно каждый сам за себя и против всех на пределе и даже за пределами сил, не останавливаясь ни перед чем, вплоть до выноса друг друга с трассы. Тацио Нуволари, попав однажды в такую аварию, ответил ее виновнику, пришедшему к нему с извинениями: «Вот только не надо сантиментов. Автогонки – не школьные игры. Просто помни: я с тобой еще поквитаюсь».[144]144
  Neubauer, Speed Was My Life, p. 18.


[Закрыть]

Превыше всего Рене любил сам процесс вождения – за то дивное ощущение, что за рулем ты сливаешься с машиной в сбалансированное и гармоничное единое целое, и все становится кристально ясным, поскольку ничего иного в мире более не существует. У него, собственно, и не было иного выбора, кроме как вернуться в гонки вопреки всем опасностям, угрожавшим теперь настолько реально, насколько ему и в дурном сне привидеться не могло в ту пору, когда он беспечно рассекал по окрестностям Ниццы на своей первой Bugatti.

После выписки из больницы Рене успел еще в том же сезоне заявиться на пару гонок на другой T51, но оба раза сошел. Но, так или иначе, дела у него в качестве независимого гонщика после разрыва с Maserati явно пошли в гору, и сезон он завершил на пятом месте в общем зачете серии Гран-при. Против новых Alfa Romeo P3 он явно не тянул, зато Широна и его партнеров по заводской команде Bugatti опережал регулярно. Так что, на правильной машине и в подходящей команде ему теперь вполне по силам было бы побороться за осуществление своей амбициозной мечты стать чемпионом Европы.

Поздней осенью его пригласил на ланч Бартоломео Костантини, которого все до сих пор по старой памяти звали просто «Мео». После Первой мировой этот летчик-ас пересел на Bugatti и выиграл немало крупных состязаний в составе заводской команды фирмы из Мольсайма, а по завершении гоночной карьеры стал ее спортивным директором. За ланчем высокий, статный и, как обычно, серьезный Костантини сделал Рене официальное предложение присоединиться к заводской команде Bugatti.

– Ну а что, я готов, – бесстрастно ответил Рене, не показывая виду, что готов прыгать от радости.[145]145
  Original interviews between Dreyfus and Kimes, PPBK.


[Закрыть]

На следующий же день Рене, подписывая контракт, познакомился, наконец, лично с Этторе Бугатти. Le Patron – как всегда, в своем фирменном коричневом котелке – оказался мужчиной за пятьдесят с одутловатым мясистым лицом и пронзительно голубыми глазами. Но самым примечательным в нем были его руки: элегантные длинные пальцы его беспрестанно двигались, так что Рене показалось, будто Бугатти дирижирует каким-то невидимым оркестром. Ну а после того, как они согласовали условия и ударили по рукам, Рене просто просиял от восторга – и тут же бросился звонить в Ниццу оповещать о своем невиданном успехе весь многочисленный семейный клан Дрейфусов.

Тем же вечером они отпраздновали это событие с братом Морисом, который теперь жил и торговал плащами в Париже. Они так громко и радостно обсуждали случившееся под звон бокалов, что весть о великом успехе Рене вскоре облетела весь ресторан.[146]146
  Bugatti, The Bugatti Story, p. 16.


[Закрыть]

В начале 1933 года Рене переехал в Мольсайм и поселился там в отеле Heim. Назвать эту эльзасскую деревушку «городом при заводе» значило бы не сказать ничего; Мольсайм был попросту вотчиной патрона Этторе. Рестораны, магазины, аптеки, школы и вообще все существовало там лишь благодаря тому, что в 1909 году Этторе Бугатти решил превратить местную красильню в автомобильный завод. За первый год, набрав на работу искусных механиков, столяров и кузнецов, фирма изготовила пять автомобилей, каждый из которых был штучным произведением ремесленного искусства.[147]147
  Automobile Quarterly, Summer 1967; Dreyfus and Kimes, My Two Lives, p. 37.


[Закрыть]

Печать присутствия Le Patron’а отчетливо просматривалась на его заводе в Мольсайме повсюду. Полированные дубовые двери с медными ручками запирались на висячие замки́ с гравировкой FABRIQUÉ PAR BUGATTI[148]148
  СДЕЛАНО БУГАТТИ (фр.)


[Закрыть]. Собственные литейные цеха для производства блоков цилиндров и тормозных барабанов. Собственная электростанция для энергоснабжения завода. Собственная кожевенная мастерская для ручного пошива обивки кресел. Собственные стекловары. Даже инструментальный цех – собственный, чтобы каждый ключик был идеально заточен под тонкости сборки Bugatti.[149]149
  Bugatti, The Bugatti Story, pp. 29–30.


[Закрыть] Внимание к деталям всегда было путеводной звездой Le Patron’а, – а вовсе не погоня за деньгами.[150]150
  Dreyfus and Kimes, My Two Lives, p. 41.


[Закрыть]

Рене теперь целыми днями пропадал на заводе, вместе с Костантини доводя до ума подготавливаемые ему для будущих выступлений машины. Они испытывали различные карбюраторы и составы топливных смесей. Крутили двигатели на динамометрических стендах и настраивали шасси. Хотя братья Мазерати также допускали его за кулисы, от них он почерпнул лишь малую толику инженерных познаний по сравнению с полученными от спортивного директора Bugatti.

Сезон 1933 года открывался во Франции провинциальным Гран-при По у подножия Пиренеев. А за несколько дней до него газеты сообщили, что президент Пауль фон Гинденбург объявил имя нового рейхсканцлера Германии, который, в свою очередь, пообещал произвести такой переворот в мире автогонок, что мир быстро забудет о всяких Bugatti и им подобных.

11 февраля в «Зал славы» на бульваре Кайзердамм на открытие ежегодного Берлинского автосалона прибыл лично Адольф Гитлер. И при появлении на высокой, ярко освещенной трибуне этой одетой в строгий черный костюм фигуры в зале воцарилась гробовая тишина.[151]151
  Domarus, Hitler, p. 250.


[Закрыть]

Не прошло и двух недель со дня его назначения рейхсканцлером Германии, которое нацистская партия отпраздновала факельным шествием по столице. Французский посол Андре Франсуа-Понсе описал эту устрашающую картину в книге мемуаров «Роковые годы»: «Тяжелыми колоннами <…> выплывали они из темных глубин Тиргартена и парадным маршем шествовали через Бранденбургские ворота под сводом триумфальной арки. Вздымаемые ими факелы сливались в огненную реку». Поток коричневых рубашек чеканным шагом кованых сапог шествовал мимо посольства Франции и далее по Вильгельмштрассе, возвышая голос при прохождении мимо раскинувшего свои крылья дворца Рейхспрезидента. Из одного окна на строевые колонны взирал престарелый генерал Гинденбург, крепко сжимавший набалдашник трости своими скрюченными пальцами. В соседнем оконном проеме стоял Гитлер, – и отблески факельных огней ярко отсвечивали в его глазах.[152]152
  François-Poncet, The Fateful Years, p. 48.


[Закрыть]

Новый рейхсканцлер быстро взял быка за рога и занялся укреплением своей власти. Он уже успел призвать к проведению внеочередных выборов в Рейхстаг, зачистить государственные посты от политических противников, арестовать тысячи несогласных, дать зеленый свет еврейским погромам, реквизировать радиостанции и заручиться финансированием своей избирательной кампании богатейшими банкирами и промышленниками Германии. Кормясь с искусственно нагнетаемого страха перед коммунистами с их насилием, он нацелился на приостановление действия многих гражданских прав и свобод, гарантированных Веймарской конституцией, включая свободу слова и печати, право на мирные собрания и неприкосновенность жилища без предъявления ордера на обыск. Увенчать же этот поток бурной деятельности Гитлер как раз и решил своим первым выступлением в новой роли рейхсканцлера как вождя нации перед массовой аудиторией на предмет пропаганды германского автопрома. Идеальной кандидатурой на роль любимца публики, который представит Гитлера собравшимся, оказался Манфред фон Браухич – высокий, статный и широкоплечий, с идеальным зачесом светло-русых волос на косой пробор и стремительной решительностью жестов и движений. По настоянию руководства Daimler-Benz присутствовал там и Руди Караччола – как лицо марки Mercedes.[153]153
  Bullock, Hitler, pp. 110–13; Shirer, The Rise and Fall of the Third Reich, p. 190.


[Закрыть]

Сотрясающимся от страсти, усиливаемой репродукторами, голосом Гитлер объявил о намерении освободить автомобилестроение от бремени налогов и пут регулирующих норм, мешающих стремительному развитию и росту рука об руку и нога в ногу с авиастроением, построить национальную систему скоростных автобанов и захватить безоговорочное лидерство в международном автоспорте. Капитаны флагманов отрасли, включая Вильгельма Кисселя из Daimler-Benz, трепетно внимали каждому его слову.

– Эти грандиозные задачи также включаются в программу перестройки национальной экономики Германии! – провозгласил новый рейхсканцлер – и вслед за этими воодушевляющими словами объявил автосалон открытым.

Среди сопровождающих Гитлера по выставочным залам был и лично назначенный им командовать Национал-социалистическим мотомеханизированным корпусом (NSKK) Адольф Хюнлайн. Гитлер рассматривал возрождение автопрома не просто в качестве одного из столпов обещанной им народу возрожденной великой Германии, но и как важнейший фактор усиления мощи Рейха в период подготовки к грядущей войне.[154]154
  Domarus, Hitler, p. 251.


[Закрыть] Перед NSKK стояла задача обеспечить подготовку легионов, обученных навыкам вождения и обращения с авто– и мототехникой мужчин для последующей службы в различных родах механизированных вой сках. Пока же, как неоднократно заверял мировую общественность Хюнлайн, моторизованные соединения NSKK служили всего лишь «оборонительным щитом нации».[155]155
  Hochstetter, Motorisierung und “ Volksgemeinshaft,” pp. 282, 481–82.


[Закрыть]

Обещания, данные Гитлером на Берлинской автовыставке, открывали перед Daimler-Benz радужные перспективы новых продаж и целый веер возможностей, которыми было грех не воспользоваться. А потому на следующем же заседании правления, состоявшемся в штаб-квартире концерна в Штутгарте в начале марта, Киссель все внимание уделил тому, как им продолжить преследовать далеко идущие цели, опираясь на поддержку Гитлера и еще более упрочивая свои и без того тесные связи с рейхсканцлером. В свете этого на повестку дня был сразу же поставлен вопрос об увольнение главного юриста Daimler-Benz за допущенные им ранее антинацистские политические заявления.

На протяжении последнего десятилетия, чем ближе Гитлер подбирался к вершинам власти, тем ближе и теснее пристраивался к нему концерн Daimler-Benz. Глава мюнхенского салона Mercedes-Benz Якоб Верлин давно был на короткой ноге с лидером нацистов. Первый «Мерседес» Верлин продал Гитлеру в 1923 году – еще до неудавшегося «пивного путча», – как «символ силы, стойкости, мощи и превосходства Германии», – сообщает историк Эберхард Рейсс.[156]156
  Reuss, Hitler’s Motor Racing Battles, p. 51.


[Закрыть] И с тех пор этот дилер регулярно снабжал Гитлера автомобилями по сходной цене для проведения политических кампаний по всей стране и стал (по его словам) «близким доверенным лицом» фашистского лидера.[157]157
  Pohl, Habeth-Allhorn, and Brüninghaus, Die Daimler-Benz AG in den Jahren, pp. 36–38.


[Закрыть]

Пока Гитлер еще только рвался к власти со своей партией, концерн Daimler-Benz уже́ в изобилии размещал рекламу в нацистских газетах. Компания всячески заискивала перед Гитлером и добивалась его благорасположения, регулярно отправляя к нему с визитами вежливости и почтения самых успешных и прославленных гонщиков. Члены правления щедро жертвовали средства на нужды нацистской партии, при этом напоминая ее высшим чинам, чтобы не забывали о концерне, когда дело дойдет до перевооружения армии.[158]158
  Gregor, Daimler-Benz in the Third Reich, pp. 57–58.


[Закрыть] Киссель через Весселя слал набирающей мощь политической силе заверения в том, что концерн «ни при каких обстоятельствах не снизит внимания, которое мы щедро уделяли, уделяем и будем уделять герру Гитлеру и его друзьям; и в будущем он всегда может на нас положиться, как полагался в прошлом».[159]159
  Bellon, Mercedes in Peace and War, p. 219.


[Закрыть]

Теперь же, когда Гитлер возвысился до поста рейхсканцлера, вдруг оказалось, что Daimler-Benz нуждается в нем куда больше, чем он в концерне. В свете двухкратного падения продаж легковых и грузовых автомобилей по сравнению с рекордными показателями 1928 года Киссель как никогда рассчитывал на господдержку, считая ее лучшим, если не единственным выходом из кризиса. Начатый нацистами разгром профсоюзов оказался для Daimler-Benz как нельзя кстати в плане сведения концов с концами. Но критически важным было даже не это, а резкий рост объема госзаказов на тяжелые грузовые автомобили и явственные сигналы о намерении Гитлера начать милитаризацию страны и, как следствие, промышленности в нарушение условий Версальского мирного договора. По крайней мере, заказы на прототипы танков и авиационных двигателей поступили сразу же после его прихода к власти.[160]160
  Протокол заседания правления Daimler-Benz 25.04.33, досье Кисселя, DBA.


[Закрыть] Если же дело дойдет до их массового серийного производства, считало руководство, то это станет колоссальным подспорьем для загрузки простаивающих производственных мощностей и повышения прибыльности.

Следующим важнейшим шагом должно было стать возвращение в гонки: победы на международной арене стали бы рекламным клондайком, особенно в плане продвижения торговой марки Mercedes-Benz на зарубежных рынках сбыта. Киссель понимал, что проектирование и постройка новых машин под гоночную формулу, утвержденную на сезон 1934 года, и финансирование команды гонщиков и техников обойдется концерну очень недешево. Новую формулу в AIACR утвердили с благим намерением ограничить максимальные скорости в пределах 220–230 км/ч и ввели ограничение на сухой вес болида; без пилота, топлива, масла, воды и резины машина должна была весить не более 750 кг. В штабе Кисселя быстро подсчитали, что для выхода на уверенные лидирующие позиции в серии Гран-при компании нужно изыскать годовой бюджет не менее миллиона рейхсмарок (почти восемь миллионов современных долларов).[161]161
  Gregor, Daimler-Benz in the Third Reich, pp. 58–61.


[Закрыть] Без госфинансирования о реализации столь амбициозного плана можно было даже и не мечтать. Впрочем, гонщик Mercedes фон Браухич в личной беседе с Гитлером давно успел закинуть удочку на предмет перспектив выделения концерну гоночного бюджета достойного великой Германии, и услышал в ответ твердое обещание: «Получите деньги сразу же, как это будет в моей власти».[162]162
  Brauchitsch, Ohne Kampf Kein Siege, p. 28.


[Закрыть]

Однако мало того, что обещанных Гитлером денег на постройку «гоночных машин – лица Рейха»[163]163
  Reuss, Hitler’s Motor Racing Battles, p. 43.


[Закрыть] Daimler-Benz еще нужно было дождаться, возникла и другая проблема. Конкуренты из Auto Union, едва успев оформить образование своего союза в результате слияния четырех изморенных депрессией немецких автопроизводителей (Horch, Audi, DKW и Wanderer), также заручились у государства гарантиями спонсорской поддержки своей гоночной программы.[164]164
  Pohl, Habeth-Allhorn, and Brüninghaus, Die Daimler-Benz AG in den Jahren, p. 108.


[Закрыть] Более того, они даже успели заключить контракт с Фердинандом Порше на проектирование гоночного автомобиля новой формулы. Да и сам этот выдающийся инженер-конструктор оказался человеком не из стеснительных и провел блестящий эпистолярный блицкриг, сумев до глубины души растрогать рейхсканцлера письмом с выражениями своего невероятного восхищения его «потрясающей до глубины души речью» на открытии Берлинского автосалона и страстного желания «поставить все свои профессиональные навыки и решимость на службу народу Германии».[165]165
  Reuss, Hitler’s Motor Racing Battles, p. 67.


[Закрыть]

10 марта на заседании совета директоров Киссель представил собственный проект письма к Гитлеру с выражением уверенности в том, что «высокочтимый герр Рейхсканцлер» понимает, что германский автоспорт нуждается в госфинансировании для проявления истинного победного духа нации в Гран-при, и Daimler-Benz является ее единственным заслуженным получателем.[166]166
  Протокол заседания правления Daimler-Benz 10.03.33, досье Кисселя, DBA.


[Закрыть] «Поскольку на протяжении всей славной истории компании, – писал Киссель в заключение, – наша марка раз за разом вносила значительную лепту в снискание Германией лавров всеобщего уважения на крупнейших международных соревнованиях, мы и в дальнейшем готовы посвящать весь свой опыт и знания продолжению победных традиций и почтем за честь, если нам будет доверено представлять цвета флага Германии на аренах спортивных состязаний будущего»[167]167
  Reuss, Hitler’s Motor Racing Battles, p. 69.


[Закрыть].

Ответ себя долго ждать не заставил: Рейх выделит миллион марок. Но разделит эту сумму ровно пополам между Daimler-Benz и Auto Union. Да, и главное: смотрящим за целевым расходованием средств, выделенных на участие в Гран-при, назначается корпсфюрер Хюнлайн.

Так, получив лишь половину от запрашиваемого ими на создание по-настоящему конкурентоспособной команды, руководители Daimler-Benz оказались поставлены перед фактом, что у концерна нет иного выбора кроме как принять выделенные полмиллиона и сделать все возможное, чтобы выставить всепобеждающую машину в новой формуле и оправдать доверие рейхсканцлера. Оно того стоило.

Киссель распорядился, чтобы правление срочно приступало к набору гонщиков в команду на новый сезон, чтобы было кого выставить на состязания на еще не созданных машинах. Манфред фон Браухич был, понятно, всегда готов. Переговоры с ветераном команды Mercedes Гансом Штуком затянулись (и в итоге закончились его решением принять предложение конкурентов из Auto Union). Под вопросом оставалось и участие Руди Караччолы. До конца сезона 1933 года он обязан был выступать за собственную частную команду, но Альфред Нойбауэр хотя бы взял с него обещание не подписывать контракт на следующий сезон без консультации с Mercedes. Архиважным для команды было, чтобы в следующем году в гонки новой формулы ее повел к победе лучший пилот Германии.[168]168
  Протокол заседания правления Daimler-Benz 10.03.33, досье Кисселя, DBA.


[Закрыть]

В четверг 20 апреля 1933 года Руди нарезал стремительные круги по улицам Монако на белой Alfa Romeo с синей вертикальной полосой на борту. Следом за ним мчался Луи Широн на такой же машине, но только синей с белой полосой (цвета символизировали их франко-германское партнерство). И на обеих машинах красовалась эмблема недавно созданной ими команды Scuderia CC, названой так по первым буквам их фамилий, которая представляла собой те же отзеркаленные инициалы двух гонщиков – ƆC.[169]169
  L’Auto, April 21, 1933; L’Intransigent, April 22, 1933.


[Закрыть]

Между прочим, по осени Луи гостил у Руди и Шарли в их шале Арозе в швейцарских Альпах, прибыв туда вместе со своей подругой Элис «Бэби» Хоффман. Детка эта была чистокровной американкой и дочерью головокружительно богатых родителей и даже успела побывать замужем за Альфредом Хоффманом, наследником совладельца швейцарского гиганта фармацевтической промышленности Hofmann – La Roche, прежде чем запала сначала на автоспорт, а затем и лично на Луи. Бэби свободно говорила на пяти языках и, по описанию одного современника, в ней живо присутствовало все самое характерное для каждого из них – «французское очарование, немецкая настойчивость, американская деловитость, шведская сексуальность и итальянский темперамент».[170]170
  Neubauer, Speed Was My Life, p. 97.


[Закрыть]

Две пары и раньше проводили вместе много времени. Шарли как-то пошутила при других гостях по поводу фотографии Бэби в рамке на камине, что это «безответная любовь Руди»[171]171
  Automobile Quarterly, Summer 1968.


[Закрыть]. Несмотря на успешно сложившийся для друзей сезон, оба в итоге остались без команд: Луи из-за личной ссоры с Бугатти, а Руди из-за того, что хозяева Alfa Romeo решили распустить заводскую команду. «Знаешь ли, Руди, – сказал тогда Старый лис, – с какой такой стати нам вечно выигрывать призы для других? По-моему, умнее будет открыть собственную фирму».[172]172
  Caracciola, A Racing Car Driver’s World, p. 60.


[Закрыть] Так и появилась на свет “Scuderia CC” – именная команда двух величайших гонщиков в истории Гран-при.[173]173
  Nixon, Racing the Silver Arrows, p. 75.


[Закрыть]

На двадцать четвертом кругу Руди и Луи в очередной раз помчались мимо боксов, а Бэби и Шарли снова зафиксировали их время прохождения круга трассы Монако. Ведь на этот раз первые в истории Гран-при позиции на стартовой решетке будут определяться по времени лучшего круга каждого гонщика в трехдневных тренировочных заездах. В первый день Руди и Луи за временем особо не гнались, а более всего были заняты тем, чтобы освоиться с новыми Alfa Romeo и испытать их в деле. Луи за руль машины этой марки вообще сел впервые, но под нагромождением черных туч в небе оба тем утром показали лучшее среди всех время круга – 2:03. Тацио Нуволари и его соотечественник и заклятый соперник Акилле Варци оказались медленнее их на секунду, а Рене Дрейфус на целых три.

К последнему утреннему заезду небо прояснилось, но над заливом повис туман. На серпантинном спуске к набережной Руди по-прежнему шел первым, а Луи висел у него на хвосте. Поразительно, как быстро француз освоил итальянскую машину, подумалось Руди. Они дуплетом промчались сквозь тоннель. Выскочив обратно на солнце, Руди прошел зигзаг шиканы и ускорился по прямой к левому повороту на Табачном углу. Тут выяснилось, что Луи куда-то пропал из зеркала заднего вида.

Руди чуть притормозил, всматриваясь в отражение в поисках отставшего партнера, – и вдруг его «Альфу» юзом понесло влево. Правый передний тормоз отказал, мелькнуло у него в голове, а машина на скорости за сто летела в каменный парапет ограждения набережной.[174]174
  Caracciola, Rennen, pp. 74–75.


[Закрыть]

Бег времени замедлился до еле ползущего. Быстро переключаясь на пониженные, Руди успел сообразить, что лучше уж в стену у Табачного угла, чем в воду на верную смерть – и вывернул руль вправо, уходя от парапета и судорожно пытаясь поймать дорогу.

Но скорость была слишком высока.

Машина пошла враскачку влево-вправо.

Все ближе каменные ступени лестницы.

В последний момент Руди прервал скольжение, но слишком поздно. В поворот он не вписался.

Alfa Romeo сперва врезалась в стену правым передним колесом, а затем и всем правым бортом. Белый металлический кузов размозжило о камень. Отброшенное обратно на проезжую часть искореженное авто, повиляв еще с десяток метров, наконец замерло.

Руди был ошеломлен и поначалу подумал, что с ним все в порядке. Он не чувствовал боли ни в раскроенном виске, ни в раздробленном правом бедре. Ему хотелось одного – высвободиться из плена вдруг сковавшей его тело машины. Как это часто бывает, шок придал ему сил, и он начал выкарабкиваться с водительского места.

Вниз по лестнице от верхней полосы к нему уже бежали какие-то люди. «Обошлось, – думал Руди. – Отделался разбитой машиной». Сзади завизжали тормоза, и из подоспевшей второй «Альфы» выскочил Луи Широн.

Руди сделал было шаг навстречу товарищу по команде, и вот тут-то его и настиг взрыв чудовищной боли. Правая нога подломилась, и лишь благодаря подхватившему его товарищу он не успел рухнуть на мостовую.[175]175
  Motorsport, June 1933; Autocar, April 28, 1933; L’Auto, April 21, 1933.


[Закрыть]

А в боксах Шарли и Бэби тем временем заждались своих «Альфа»-кавалеров, запаздывавших к финишу двадцать пятого круга. Должны же были уже примчаться. Мутная пелена тревожного ожидания чего-то ужасного все сгущалась.

Руди унесли с трассы на простом деревянном стуле из ближайшего кафе. От шока он сидел на нем противоестественно прямо и уже́ ничего не видел вокруг из-за крови, заливавшей ему глаза. Лишь оглушительный визг мчащихся мимо гоночных машин терзал его мозг. Наконец прибыла карета скорой помощи. Санитары положили Руди на носилки и погрузили внутрь. Каждую выбоину и каждый поворот по дороге в госпиталь по улицам Монте-Карло отдавался волнами боли, пронизывавшими травмированную ногу. Что-то с ней было очень и очень не так. Руди даже не осмеливался спросить, что именно.

Из приемного покоя его сразу же отправили на каталке в рентгеновскую лабораторию, а оттуда в хирургическое отделение. В ожидании врача Руди развлекал лишь вид сквозь высокие окна на колышимые ветром кроны деревьев. Все вокруг него было стерильно-бело-стеклянным. Ранее испытанная боль оказалась лишь малой толикой нахлынувшей теперь агонии. Его лицо с глубокими рваными ранами, крупными каплями пота на лбу и свирепой от стиснутых челюстей гримасой живописало все его страдания.

Наконец появился доктор Трентини – худосочный, бледный коротышка. Руди его сразу же инстинктивно невзлюбил. К тому же и языковой барьер налаживанию контакта не способствовал. Руди просто хотел, чтобы хирург сразу же начал собирать по кускам его – ясно же и так! – сломанную ногу. Он не мог взять в толк, почему тот медлит.