Текст книги "Большая гонка. Драма на миллион. Легендарная история о том, как еврейский гонщик, американская наследница и французское авто посрамили гитлеровских асов"

Да пусть они катятся к черту со своими шинами! – подумал Рене и помчался дальше. Нельзя ему ни сомневаться, ни колебаться. Пятнадцатый круг он завершил с результатом 5:04,3. Дефицит не просто отыгран, а отыгран с запасом в две с лишним секунды, которыми Рене теперь волен распоряжаться. С учетом угрозы взрыва шины он, конечно, мог бы попробовать чуть сбавить темп, и это было бы благоразумно, но он наотрез не желал даже мысли такой допускать. Быстрее! смелее! отчаяннее! – подгонял себя Рене.

На последнем круге Рене просто не стал обращать внимания на представителя Dunlop, по-прежнему скакавшего перед Épingle des Bruyères. Но краем глаза все-таки заметил выражение ужаса на лице Кесса, осенявшего его – в этом Рене готов был поклясться! – крестным знамением. Вперед! Вперед! Он прошел Двурогий разворот, промчался по прямой до Лесного виража и, пройдя его и серию последующих плавных изгибов, устремился к автодрому. На второй из шпилек перед въездом – Épingle du Faye – он на этот раз даже не замедлился, а ринулся сквозь по-прежнему стлавшийся через нее густой дым как воистину одержимый. В шестнадцатый раз за утро он смел пыль с бетона чаши и скатился с крутого виража прямо под клетчатый финишный флаг перед главной трибуной Монлери.

Хронометристы зафиксировали 5:04,5. Триумфальная победа. В лучшем (и тяжелейшем) заезде всей своей жизни Рене выполнил квалификационные требования, позволявшие претендовать на «Миллион» – прошел всю дистанцию со средней скоростью 146,7 км/ч за один час, двадцать одну минуту и 49,5 секунд, то есть, ровно на 4,9 секунды быстрее установленного предела. Теперь они с Écurie Bleue и Delahaye – законные обладатели приза, если только кто-то не побьет время Рене за четыре дня, оставшиеся до истечения крайнего срока – 31 августа.

Сделав круг почета по овалу, Рене вернулся на прямую старт-финиш, где его уже ждала ликующая толпа. Он плавно остановился, поднял на лоб очки и, наполовину выбравшись из кокпита, уселся на спинку сиденья. Комбинезон его был весь в дорожной пыли, а лицо покрыто сажей, что делало улыбку Рене особенно ослепительной. Первыми подоспели его поздравить мсье Шарль и Франсуа, чуть не затискавшие щуплого Рене в своих медвежьих объятиях. Следом подтянулись Шеллы с сыновьями и свитой. Механики и прочий персонал Delahaye только что не плясали от радости. Наконец добралась от ложи хронометристов и Шушу – и сначала расцеловала мужа, а затем взобралась в машину и присела к нему на колени к восторгу фотографов, которым было теперь чем заполнить первые полосы утренних газет.

В его сознании даже не сразу уложилось, что он это сделал, а когда наконец дошло, Рене вылез из 145-й и расплакался от радости и облегчения. И Люси Шелл, и вся команда Delahaye тут же прослезились вместе с ним. А затем были выстрелы пробок и брызги шампанского, венки цветов на шее усталого водителя, – и вся толпа, включая, естественно, журналистов и бомонд, – перекочевала в ресторан La Potinière по соседству с автодромом – праздновать.

Тем временем сообщили, что Жан-Пьер Вимилль вылетел из Марселя в Париж и намерен выложить свои козыри в борьбе за «Миллион» до истечения срока конкурса – не исключено, что уже завтра. Рене попытался сделать все возможное, чтобы эти слухи не испортили ему заслуженного удовольствия от бокала шампанского.[573]573
  Robert Puval, “Un Million pour Quelques Dixièmes”; “A 210 Kilometeres a l’Heure René Dreyfus Lache le Volant” (вырезки без даты и источника из René Dreyfus Scrapbooks, MMA). Именно из двух этих артефактов из личной подборки Дрейфуса, хранящийся в архиве Музея Муллина, позаимствованы ощущения, которые вызывало у гонщиков (во втором случае – у самого Рене) прохождение на полной скорости трассы при автодроме Монлери.


[Закрыть]

«4,9 секунды ценой в миллион», – гласили заголовки, под которыми на следующий день репортеры разбирали – круг за кругом – все подробности триумфального заезда Рене.[574]574
  L’Auto, August 28, 1937.


[Закрыть] Во множестве цитировали и его собственные слова благодарности в адрес команды Delahaye, ее самоотверженных механиков, «совершенной» машины и, конечно же, щедрой владелицы конюшни Люси Шелл. «Вы только правильно поймите, почему я пока что от радости не кричу и поздравлений с победой не принимаю, – заявлял он при этом. – Завтра, или в понедельник, или во вторник у другого состязающегося еще есть шанс, но с уверенностью могу сказать одно, что задача перед любым возможным противником будет стоять ничуть не проще той, которую мне как-никак удалось решить». – И в заключение он простыми словами поведал о главном – о том, что сам он буквально переродился, как гонщик, по сравнению с тем, в каком состоянии пришел в Écurie Bleue: «Чтобы выигрывать призы, нужно идти на серьезные риски».[575]575
  L’Intransigent, August 29, 1937.


[Закрыть]

Люси же ночью после того заезда вовсе уснуть не могла из-за мыслей: чего ждать дальше? Встав рано утром, прочла свежие газеты, послушала радио у себя в гостиной, а там только и говорили о том, что Bugatti готовится оспорить у Delahaye без пяти минут завоеванный «Приз в миллион франков».

Жан-Пьер прибыл на Монлери еще накануне вечером и успел засветло сделать пару пробных кругов на 4,5-литровой одноместной Bugatti, на которой ему предстояло попытать там счастья. Лицо бледное, верхняя губа рассечена, наполовину обритая голова забинтована, но решимости – хоть отбавляй.

Испытав Bugatti, Вимилль заехал в боксы и пожаловался механикам, что в двигателе за время его отсутствия не иначе как гремлины завелись. Те пообещали все исправить к назначенному на воскресенье 29 августа заезду.[576]576
  Paris and Mearns, Jean-Pierre Wimille, p. 121.


[Закрыть]

Люси тем временем планировала, как сделать так, чтобы Рене и ее 145-я стояли на автодроме наготове на случай, если Bugatti их время превысит. По ее распоряжению Франсуа со своими механиками, отогнав машину на завод, тщательно ее там проверяли и заново налаживали: меняли шины, свечи и масло, промывали фильтры, смазывали подвеску, проверяли пружины, протягивали каждый болт и каждую гайку. Даже отмыли и отполировали до блеска посеченный абразивной взвесью алюминиевый корпус, – скорее, проявляя любезность к умученной неказистой машинке.

Рано утром в воскресенье Люси после еще одной бессонной ночи прибыла на Монлери. Рене с супругой были уже там. На счастье Рене был в том же комбинезоне, а Шушу – в той же блузе и юбке с синей каймой, что и на выигрышном заезде двумя днями ранее. Тут Люси обратила внимание и на то, что и мсье Шарль, и Франсуа явились на автодром в тех же костюмах и при тех же галстуках, что и в пятницу.

Все были предельно напряжены, но особенно Рене, которому – не исключено – предстояло снова выйти на арену и превзойти самого себя. Но для начала нужно было дождаться появления соперника, а Жан-Пьера с командой Bugatti все не было и не было. Час за часом тянулись долго-долго, пока с наступлением сумерек не стало ясно, что соперник не явится.[577]577
  Blight, The French Sports Car Revolution, p. 383.


[Закрыть]

Лишь позже вечерние газеты сообщили, что Жан Бугатти объявил о том, что старт отложен: «Завтра в 8:00 утра будет предпринята официальная попытка».[578]578
  L’Auto, August 29, 1937.


[Закрыть]

Люси вернулась к себе в Ла-Рэри, чтобы еще одну бессонную ночь томиться над газетными прогнозами под объявления по радио о предстоящей «Гонке за миллионом».

В понедельник 30 августа с раннего утра – очередной день ожиданий старта соперников на Монлери. Море репортеров и на этот раз еще и официальные хронометристы ACF ждали появления на автодроме Bugatti. И снова никого. И даже официального заявления от их команды на этот раз вечером не последовало.

После захода солнца Люси со своей командой снова отбыли с автодрома. Один спортивный обозреватель весьма поэтично излил всеобщее раздражение: «Всему есть конец, и этой истории он будет положен завтра, во вторник, – как только часы пробьют полночь».[579]579
  L’Intransigent, August 29–30, 1937.


[Закрыть]

На третий и гарантированно последний день ожидания старта Bugatti Люси прибыла на Монлери все так же рано. И снова все были в тех же принесших удачу одеждах – кроме Шушу, пресытившейся верой гонщицкого мира в старые добрые приметы. Рене выглядел и чувствовал себя хуже некуда. Нескончаемое ожидание вымотало-таки ему все нервы, а бессонница нарисовала черные мешки под глазами.

В 7:00 утра он, чтобы развеяться, прошел пару кругов на 145-й. Бежала Delahaye очень хорошо. И погода была ясная, не жаркая и безветренная – идеальная для попытки. После этого он засел на пит-лейне и все больше хмурился.

Все они пытались как-то его отвлечь, помочь расслабиться, но ничего не помогало. Час шел за часом, а от Bugatti – ни слуха, ни духа. Если не явятся, то и ладно, по истечении дня 31 августа «Миллион» присудят Delahaye.[580]580
  Dreyfus,“Ma Course Au Million”.


[Закрыть]

Правила Fonds de Course были таковы, что приз присуждался только французскому автопроизводителю. Люси прекрасно об этом знала, и ее побуждали предпринимать все эти усилия исключительно личные амбиции (подкрепленные финансовыми, понятно). Ей было глубоко безразлично мнение французских репортеров и даже их назойливая привычка приписывать роль лидера Écurie Bleue ее мужу. Она давно свыклась с такими их огрехами, и они даже отчасти подливали масла в огонь ее азарта. Мсье Шарль, по крайней мере, зарекомендовал себя истинным джентльменом и пообещал, что в случае победы миллион франков будет честно поделен пополам ее командой и его фирмой.

Во второй половине дня напряжение продолжало нарастать, а Люси оставалось лишь гадать, что затеяли соперники. «Какие там еще козыри в рукаве у Бугатти и Вимилля, раз они до сих пор своих карт не предъявили? – спрашивала она сама себя. – Не затеяли ли они какого-нибудь шулерства? Предположим, явятся они на старт в шесть вечера, и финиширует их Bugatti в восьмом часу. Соответственно, Delahaye сможет выйти на старт заезда за реваншем не раньше, чем в 20:30, – а световой день тут как раз и закончится до того, как они смогут этот заезд завершить».[581]581
  Blight, The French Sports Car Revolution, p. 383.


[Закрыть]

Учитывая возможность столь хитрого расчета на не отыгрываемый гамбит со стороны Bugatti, они с Вайффенбахом обратились в оргкомитет гоночного фонда с просьбой разрешить Рене стартовать вслед за соперником, если тот выйдет на старт. Прямых запретов в правилах на это не было, и комитет согласился, что в случае выхода Жан-Пьера на старт Рене может стартовать на 145-й через две минуты после него. Так даже занимательнее: «Гонка за миллионом» под занавес превратится в настоящую гонку, пусть и с раздельным стартом.

Предвкушение подобного зрелища привлекло к стечению на Монлери внушительной аудитории из числа энтузиастов автоспорта. Газетчики откомандировали туда самых шустрых репортеров, чтобы по возможности успеть объявить имя победителя прямо в вечерних выпусках своих изданий, но не сложилось, и пришлось обойтись заголовками из числа риторических, например: «Миллион все еще у Delahaye – в кармане или на временном хранении? Ждем ответа от соперников из Bugatti».[582]582
  L’Auto, August 31, 1937.


[Закрыть]

В 16:00 Люси первой заслышала гул мотора грузовика Bugatti, вскоре показавшегося из тоннеля с их одноместной гоночной машиной в кузове. Подоспевшая стая механиков в ярко-голубых робах оперативно сгрузила ее прямо на стартовое поле. Тут же откуда-то нарисовался и Жан-Пьер в столь же патриотичного цвета гоночном комбинезоне. Бок о бок с ним шествовал ветеран Бенуа и что-то нашептывал товарищу по команде – то ли советы касательно особенностей трассы, то ли просто слова ободрения.

Явились наконец-то.

Команды обменялись приветствиями. Снова весь напрягшийся Рене и стиснувший зубы Вимилль при рукопожатии выглядели точь-в-точь как пара боксеров, обменивающихся на ринге приветственным хлопком перчатками перед гонгом.

Жан-Пьер залез в машину и отправился на пробный круг по дорожной трассе. Пять минут давно прошли, а он все не возвращался. Все уже встревожились, не разбился ли он, когда его Bugatti наконец вползла обратно на автодром, издавая на ходу чудовищный лязг. Очевидно, какая-то поломка.

Люси и вся ее команда принялись, как на иголках, следить за дальнейшим развитием событий. Бригада из десяти механиков Bugatti окружила машину. По сарафанному радио передали, что вроде бы сломана задняя ось. Если так, то починить машину засветло соперники не успеют, а значит и финишировать до полуночи – крайнего срока – у Вимилля не выйдет. Шансы на «Миллион» теперь с каждой минутой росли как на дрожжах. Рене, может, даже и выезжать на эту трассу больше не понадобится. Он даже позволил себе чуть расслабиться и чуть приметно заулыбался.

Примечательно, однако, что механики Bugatti, поколдовав над машиной больше часа и что-то обстучав, подварив и заменив в лихорадочном темпе, проблему устранили, Жан Бугатти объявил, что машина готова к попытке, и Жан-Пьер выходит на старт.[583]583
  L’Auto, September 1, 1937.


[Закрыть]

Солнце стремительно клонилось к горизонту, когда Рене снова угнездился за рулем 145-й и натянул свой белый льняной шлем. Он этот «Миллион франков» честно заработал и не собирался этот приз никому уступать, а уж тем более Вимиллю. Дрейфус преисполнился решимости проехать на этот раз шестнадцать кругов еще быстрее прежнего. Долгие дни и часы на Монлери, особенно последние из них, не только истрепали ему нервы и лишили покоя, но и зарядили его на бескомпромиссную битву. Рене явственно чувствовал, как разгорается в его жилах пламя борьбы за победу.

Жан-Пьер изготовился стартовать. Небо тускнело бледно-розовой зарей, по периметру автодрома и вдоль трассы уже зажглись фонари. Финишировать им с Рене предстоит в поздних густых сумерках, и это делает их заезд вдвой не опасным.

Bugatti стартовала в 18:43 и умчалась с автодрома по прямой с пронзительным визгом на высшей передаче. Жан-Пьер, естественно, погнал с места в карьер.

Рене терпеливо дожидался стартовой отмашки, сидя в 145-й. Тридцать секунд прошло. Минута. Полторы. Пошел обратный отсчет секунд: десять – девять – восемь – семь… – он готов, ноги твердо стоят на педалях… – шесть – пять – четы-ре – три – два – один – старт! И началась гонка преследования.

Жан-Пьер сейчас должен быть на подходе к квадрату разворота Les Biscornes. Овладевая нервами, Рене мчался за ним так, будто перед ним стояла задача непременно обогнать противника физически, а не только по времени на шестнадцати кругах. Километры промелькивали так, будто его мчал по трассе железнодорожный экспресс. Траектории прохождения каждого изгиба и поворота у него на этот раз были идеально гладкими, а реакции – мгновенными. Обогнув автодром перед финишем первого круга, Рене отметил для себя, что Жан-Пьера ему до сих пор так и не видно, а мотора его Bugatti – не слышно… Впрочем, за ревом собственного мотора шум чужого ведь и не уловишь.

Он пролетел перед переполненными трибунами, мимо боксов, где толпились механики обеих команд, под ложами журналистов и радиокомментаторов (их собралось там во множестве, и не только французских, и все они что-то вещали в микрофоны каждый на своем языке), – и они все уже знали время его первого круга, а Рене оно стало известно лишь после ухода на второй: 5:19,6 значилось мелом на доске, которую держал откомандированный на водокачку механик Delahaye. И это было на 3,3 секунды быстрее его собственного графика, показанного в пятничном заезде за «Миллионом», но лишь на доли секунды лучше проставленного следом времени его соперника.

Рене ускорился. Минутами позже он вторично вернулся на автодром, обогнул на 145-й чашу трека, выехал на прямую, а там – грех было бы этого не заметить, – на пит-лейн, в окружении механиков застыла без движения Bugatti. Жан-Пьер размахивал руками, подгоняя их. Бенуа хмуро смотрел на стрелку хронометра. И все это промелькнуло – и осталось позади умчавшейся на третий круг Delahaye. На этот раз бег Bugatti был прерван из-за замаслившейся свечи зажигания: на семи цилиндрах из восьми рекорды не ставятся. Но Жан Бугатти настаивал на том, чтобы после замены всего комплекта свеч Жан-Пьер предпринял еще одну попытку.

Рене же теперь был твердо намерен довести заезд до конца, раз уж он его так удачно начал. На втором кругу он показал 5:08,1, проехав его на 2,1 секунды быстрее, чем четырьмя днями ранее. Охваченный чистой радостью скорости ради скорости и ощущая себя способным идти по трассе все быстрее и быстрее третий круг Рене прошел еще лучше. Если он продолжит в том же темпе, то улучшит свой пятничный результат на полминуты.[584]584
  Dreyfus, “Ma Course Au Million”; Le Journal, September 1, 1937; L’Intransigent, September 1, 1937; Dreyfus, interview with Caron, 1973; Paris and Mearns, Jean-Pierre Wimille, pp. 121–23.


[Закрыть]

Рене ушел на четвертый круг, а Bugatti выкатили на рестарт.

– Поздно, – сказал Жан-Пьер, вглядываясь в сумеречное небо.

– Езжай! – потребовал Бугатти.[585]585
  L’Auto, September 1, 1937.


[Закрыть]

И в 19:02 их одноместная машина вторично умчалась со старта. Только теперь в роли догоняющего в их с Рене гонке преследования оказался уже сам Жан-Пьер. И эта пара закружилась по трассе в стремительном гоночном танце.

На пятом круге на длинной возвратной прямой в сторону автодрома Рене отчетливо учуял едкий запах жженого масла. Раз у него самого с мотором все в порядке, значит, проблемы у Bugatti, только что промчавшейся встречным курсом по параллельной прямой. На шестой круг Рене ушел, еще не зная о том, что Жан-Пьер возвращается в боксы с черно-сизым дымным выхлопом. Двигатель его Bugatti дал сильную течь масла, а на устранение такой неисправности времени уже́ точно не осталось. Это была их последняя попытка, и она также провалилась.

Рене продолжал гонку, визжа шинами в шпильках и облизывая каждый изгиб. И, лишь вернувшись на автодром с шестого круга, он вдруг увидел перед собой сигнальный флаг остановки гонки и внезапно осознал, что все кончено. Проехав вираж, он вышел на финишную прямую перед трибуной и увидел море людей прямо у трека. Круг Рене ради интереса все-таки завершил (за 5:07,0) и тут же зарулил на остановку.

Его снова обступили Люси с командой Delahaye. Шушу снова обвила его шею руками. И снова шквал поздравлений и море улыбок. Из нового – разве что Жан-Пьер, проталкивающийся сквозь толпу, чтобы пожать ему руку: «Браво! Сегодня выиграл сильнейший, – сказал он. – Но в следующий раз обещаю реванш!»[586]586
  Paris and Mearns, Jean-Pierre Wimille, preface.


[Закрыть]

“Le Duel Delahaye-Bugatti”[587]587
  «Дуэль между Delahaye и Bugatti» (фр.)


[Закрыть] и триумфальной победе дуэлянта, выстрелившего первым, были на следующий день посвящены все первые полосы. Речи и редакционные статьи изобиловали самыми лестными эпитетами в адрес Рене, который «проехал как бог». Удостоилась громких похвал и поздравлений и вся команда Delahaye. Приз «Миллион франков» стал, по словам одного хроникера, «брильянтом в ослепительной короне обретшей вторую молодость фирмы» с улицы Банкирской. «Этот уникальный брильянт сверкает и переливается тысячами огней». Вайффенбаха объявили «живым примером непоколебимого упорства», а Франсуа – «экстраординарным конструктором».[588]588
  L’Action Automobile, September 1937; Jolly, Delahaye V12, pp. 10–11.


[Закрыть]

И снова практически никто ни словом не обмолвился о роли Люси Шелл, один лишь Рене раз за разом подчеркивал, что без ее усилий и денег не было бы ни Écurie Bleue, ни Delahaye 145, ни, само собой, приза. Указывал он и на беспрецедентность ее вклада в успех, – но все это проходило будто мимо ушей французской публики. Сама Люси, естественно, знала в глубине души, насколько велик был ее вклад, но отсутствие общественного признания – пусть и ожидаемое – все равно отзывалось в ее сердце жгучей обидой.[589]589
  Dreyfus, “Ma Course Au Million”.


[Закрыть]

Теперь Рене мог позволить себе несколько недель отдыха, чем и воспользовался. Сидя дома и читая нескончаемым потоком приходящие письма с поздравлениями, он, среди прочего, наткнулся на приглашение принять участие в Гран-при По за подписью главы автоклуба-устроителя: «Можем ли мы рассчитывать на то, чтобы увидеть Вас в числе достославных победителей, почтивших нашу гонку своим присутствием? Нам очень хотелось бы на это надеяться».

В некоторых письмах Рене не без зависти называли «миллионером», хотя это было сильным преувеличением, ведь ему досталась лишь четверть приза (да и то лишь от щедрот Люси, поделившейся с ним половиной от причитавшейся ей самой половины).[590]590
  Letters to René Dreyfus, September 1937, René Dreyfus Scrapbooks, MMA.


[Закрыть] Однако и 250 000 франков было суммой почти втрое большей, чем он мог бы заработать победой хоть на том же Гран-при Франции. Да и не столько деньги были для него важны, сколько уверенность в своих силах, которую вселил в него этот выигрыш. В погоне за этим «Миллионом» Рене наконец убедился в том, что у него есть все необходимое, чтобы стать одним из лучших.[591]591
  Dreyfus and Kimes, My Two Lives, p. 84.


[Закрыть]

Франция же обрела нового национального героя. Для тех, кто еще помнил о «деле Дрейфуса», должно быть, диковато было осознавать, глядя на газетные заголовки, что гонщик-однофамилец предателя родины сумел так сплотить страну.

Однако Люси пока что лишь только начинала брать его в оборот. Чего она на самом деле хотела от Рене (и от Delahaye) – так это подвести их в идеальной готовности к дебюту в серии Гран-при в начале 1938 года. Победа в первой же гонке – вот что было нужно, чтобы сразу же заявить о своих претензиях на весь оставшийся сезон. Одно дело выиграть в испытаниях на время, и совсем другое – победить в реальной гонке, побив немецких асов на той арене, где они привыкли доминировать уже годами.

«Один из нас убьется…»

Одним прекрасным октябрьским утром 1937 года президент Франции Альбер Лебрен приехал на черном лимузине в Большой дворец на Елисейских полях. Оркестр грянул «Марсельезу», приветствуя номинального главу республики, прибывшего на открытие Salon de L’Automobile. Всем присутствующим было, однако, видно невооруженным глазом, насколько тяготит высокого гостя роль «свадебного генерала».

И, едва лишь Лебрен, объявив Парижский автосалон открытым, смешался с толпой, взгляды всех присутствующих жадно перебросились на высящуюся за стеклом на вращающейся платформе Delahaye 145, выкрашенную теперь в ослепительно-патриотичный синий цвет. Крышка капота была снята, обнажая отполированный до блеска мотор V12 во всей его красе. Машину, выигравшую «Миллион», Лебрен, конечно, вниманием не обошел, но и задерживаться около нее не стал, а принялся осматривать следующие экспонаты – всевозможные модели Citroën, Renault, Delage, Bugatti, Talbot, Peugeot…

В общей сложности президент страны уделил посещению Гран-Пале не более получаса. От такого невнимания со стороны главы государства мгновенно сдулся пузырь надежд участников выставки на то, что французский автопром получит какую-то поддержку из бюджета после очередного года нищенского существования за счет продажи по бросовым ценам остатков авто старых моделей за неимением средств для разработки и запуска в производство новых.[592]592
  L’Auto, October 9, 1937; Larsen, Talbot-Lago Grand Sport, pp. xvi – xvii; Autocar, October 8, 1937.


[Закрыть] Фирма Delahaye оказалась редким для Франции автопроизводителем, дела у которого шли в гору, – и гости Парижского автосалона внимали каждому авторитетному слову Шарля Вайффенбаха, памятуя о завоеванном его компанией Миллионе. Он же, пользуясь всеобщим вниманием, настаивал на том, что государству нужно равняться на Германию, где от щедрот и льгот Гитлера объемы производства и продаж автомобилей взлетели до небес, и начать оказывать французским автомобилестроителям всестороннюю финансово-организационную поддержку. «Наша французская автопромышленность, – заявил Вайффенбах, – ютится теперь на правах бедного родственника. Вот нам после стольких лет прозябания, можно сказать, повезло разжиться каким-никаким финансированием, – и мы тут же проявили себя во всем блеске, – это ли не показатель?» – Далее мсье Шарль отметил, что при победе в Гран-при кого-нибудь из Mercedes или Auto Union, никто даже и внимания не обращает на марку авто, а просто говорят, что гонку выиграла «немецкая машина», – вот что значит престиж страны и репутация ее автомобилестроения.[593]593
  Le Figaro, October 13, 1937.


[Закрыть]

И на состоявшемся по завершении выставки традиционном ежегодном банкете ACF тосты произносились в том же духе жажды реванша за счет господдержки. В числе почетных гостей снова бок о бок оказались Рене Дрейфус и Руди Караччола. Французу вручали приз за выигранный Миллион, а немца чествовали за завоеванный им титул чемпиона Европы.[594]594
  L’Auto, October 16, 1937.


[Закрыть]

Несколько официальных гостей от Mercedes, включая принца Вильгельма фон Ураха, по возвращении в штаб-квартиру концерна Daimler-Benz в Унтертюркхайме доложили о своих наблюдениях. «Парижская выставка производит самое неблагоприятное впечатление», – сообщил один из них. «Налицо очевидная стагнация в развитии французского автомобилестроения», – прокомментировал увиденное другой. Все отметили, что на общем тусклом фоне унылых экспонатов ярко выделялась Delahaye 145, но в целом и эта машина их «не особо впечатлила» ни конструкцией, ни характеристиками, показанными в заездах за миллионный французский приз. Единогласный вердикт наблюдателей был таков: трехлитровый Mercedes с наддувом намного мощнее этой Delahaye, что делает ее неконкурентоспособной.[595]595
  “Karosserie-Bericht Uber die Automobil-Ausstellung – Paris 1937”, 12.6, DBA; “Bericht uber den Besuch der Pariser Automobileausstellung 1937”, 12.6, DBA; Motor und Sport, September 11, 1937; Blight, The French Sports Car Revolution, p. 385.


[Закрыть]

В довершение мрачного впечатления от Салона последовала редакционная статья в L’Auto за подписью Шарля Фару, где тот писал не об автомобилях и не о гонках, а о нависшей над Францией «неотвратимой угрозе» вторжения со стороны Германии, год от года наращивающей военные расходы и численность вооруженных сил. Он приводил горы цифр: 300 млрд франков (в пересчете), т. е. 75 % своего годового бюджета Рейх потратил на перевооружение; в рядах Вермахта числится уже свыше миллиона солдат и офицеров; не менее тысячи бомбардировщиков способны стереть Париж с лица земли «за один-единственный ночной налет». Гитлер, писал Фару, намеренно вводит мир в заблуждение своими заверениями об исключительно миролюбивых намерениях Рейха.

«Франция, ты это понимаешь?!» – патетически вопрошал Фару в заключение.[596]596
  L’Auto, October 22, 1937.


[Закрыть]

На аэродроме под Франкфуртом по соседству с ангаром с цеппелинами Руди взошел на деревянный помост, чтобы уже́ с него спуститься в кокпит каплевидно-обтекаемого «Мерседеса». Эта предназначенная для побития рекордов скорости спецмашина была построена на базе шасси W125 и оснащена двигателем V12 объемом 5,6 л с наддувом, развивавшим невиданную доселе даже немцами мощность. Фюзеляж, тщательно протестированный на обтекаемость и минимизацию сопротивления встречным потокам воздуха в аэродинамической трубе, полностью скрывал под собою шасси и даже колеса и смотрелся серебристым черепашьим панцирем, распластанным по земле.[597]597
  Ludvigsen, Mercedes-Benz Racing Cars, pp. 140–43.


[Закрыть]

После того, как Руди соскользнул вниз на водительское место, лишь макушка его головы осталась видна зрителям, включая школьников, столпившимся за оградой гоночного полигона в ожидании старта первого заезда в рамках объявленной с 25 октября Reich Rekordwoche – «Недели рекордов Рейха».[598]598
  Autocar, November 5, 1937.


[Закрыть]

Как только появились первые самодвижущиеся коляски – автомобили, – так рекорды скорости и захватили воображение публики. В 1898 году французский граф Гастон де Шасслу-Лоба на электромобиле конструкции своего соотечественника Шарля Жанто установил первый в истории официально зарегистрированный рекорд, разогнавшись до 63 км/ч. В 1935 году британец Малькольм Кэмпбелл поднял планку рекорда наземной скорости до 484 км/ч, пролетев зачетный отрезок по идеальной глади солончака Бонневилль в штате Юта во чреве своей Blue Bird. Сэр Кэмпбелл, видимо, имел весьма своеобразные мечты и чувство юмора, раз назвал «Синей птицей» семиметровой длины бегемот на колесах с авиационным двигателем объемом 36,7 л, способный двигаться лишь по прямой. Но по большей части машины, ставившие рекорды скорости, не столь уж и разительно отличались от обычных спортивных машин, которые доводилось в те годы встречать и на дорогах.

Рекордов же в те дни можно было поставить множество – и самых разнообразных: и на быстрейшее прохождение любой дистанции от 1 км до 180 000 миль, как со стоячего старта, так и с хода, и на прохождение максимальной дистанции за любое фиксированное время – от часа до 133 суток. При этом абсолютные мировые рекорды засчитывались вовсе безотносительно размера мотора, но их классификация основывалась именно на объеме двигателя.[599]599
  Howe, Motor Racing, p. 226–27.


[Закрыть]

Дорвавшись до власти, Адольф Гитлер сразу же задался целью сделать все возможное для того, чтобы в автоспорте все рекорды принадлежали исключительно немецким машинам и гонщикам-арийцам, и распорядился о мощных инвестициях в Mercedes и Auto Union, чтобы те в острой конкуренции между собой этой цели достигли как можно быстрее. Первопроходцем на этой стезе стал Ганс Штук, уже в 1934 переписавший на АФУСе ряд мировых рекордов на Auto Union. За ним последовала не менее впечатляющая серия собственных рекордов Руди Караччолы во славу марки Mercedes. А затем в команде Auto Union произошло омоложение, сменился лидер, и вскоре разгоревшаяся на глазах у всех борьба между Руди и Берндом Роземайером выплеснулась за пределы гонок серии Гран-при на арену битв за рекорды скорости.[600]600
  Reuss, Hitler’s Motor Racing Battles, pp. 57–61; L’Auto, March 7, 1934; Dr. Kissel, letter to Gerhart Naumann, May 22, 1937, 11.2, DBA.


[Закрыть]

Длинные, гладкие и прямые, как стрела, новые автобаны стали для гонщиков идеальной площадкой для покушений на мировые рекорды (при перекрытом движении, естественно). Первое громкое пари заключили между собой в 1936 году лично Гитлер и Фриц Тодт, генеральный инспектор автодорог Германии, на предмет того, реально ли теперь доехать из Берлина до Мюнхена всего за три часа. Тодту было виднее, как обстоят дела в подведомственной ему отрасли, и он это пари у своего фюрера выиграл с запасом, поскольку Штук преодолел 420 км автобана Берлин – Мюнхен за два часа и семнадцать минут. О том, что все это считалось делом государственной важности, свидетельствует хотя бы тот факт, что Штука в том заезде сопровождал и контролировал с воздуха лично рейхсминистр авиации Герман Геринг на «Юнкерсе» Ju 52.[601]601
  Nixon, Racing the Silver Arrows, p. 157.


[Закрыть]

В следующем году, незадолго до отплытия за океан на Кубок Вандербильта, Бернд Роземайер отобрал у Руди несколько рекордов, включая престижнейший – в скорости прохождения с хода километровой дистанции по автобану. Однако поднять планку рекорда в этой дисциплине Бернду тогда удалось лишь до 389 км/ч вместо вожделенных и знаковых 400 км/ч, а ведь он публично поклялся стать первым человеком, который преодолеет этот запредельный рубеж скорости на обычном шоссе.[602]602
  Rosemeyer and Nixon, Rosemeyer! pp. 132–33.


[Закрыть]

Помпа, с которой были обставлены все эти попытки, и международная шумиха вокруг них – как раз и сподвигли Адольфа Хюнлайна на яркий постановочный бурлеск под лично им придуманной вывеской «Неделя рекордов Рейха». Мероприятие это планировалось сделать ежегодным, ведь где как не на Reich Rekordwoche нацистские власти могли предъявить миру неоспоримые доказательства превосходства Третьего Рейха в дорожном строительстве и автомобилестроении – быстрейшие в мире автобаны и гоночные машины – и сделать это ярко и красочно. И публики там, надо сказать, действительно собралось немерено, включая журналистов со всего мира и всю доморощенную партийную верхушку.[603]603
  Day, Silberpfeil und Hakenkreuz, pp. 126–27.


[Закрыть]

Первым на автобан выехал Руди с намерением разом побить два рекорда скорости с разгона – на дистанциях в один километр и в одну милю. Погода для октября стояла необычайно морозная, все дорожное покрытие заиндевело и ослепительно отблескивало белым. Кинооператоры и фотографы ловили в кадр и фиксировали каждое мгновение его старта. Восьмиметровой ширины автобан Франкфурт – Хайдельберг имел на всем протяжении по две полосы движения в каждую сторону. Вдоль противоположной обочины выстроились патрульные машины NSKK, экипажи которых бдительно следили, чтобы никто из зрителей ненароком не выскочил на проезжую часть.

Руди, разгоняясь по бетонной ленте, вдруг почувствовал всем телом, что его Mercedes приподнимает передок, будто хочет встать на дыбы. На 395 км/ч до Руди дошло, что напор встречного воздушного потока создал-таки избыточное давление под отполированным до блеска обтекаемым фюзеляжем и вот-вот оторвет передние колеса от бетона. Дороги перед собой ему за длинным кожухом капота «Мерседеса» было не видно вовсе, но передние колеса однозначно потеряли нормальное сцепление с дорогой и руля не слушались.