Текст книги "Большая гонка. Драма на миллион. Легендарная история о том, как еврейский гонщик, американская наследница и французское авто посрамили гитлеровских асов"

Доктор Трентини с ассистентом все еще стояли у окна и рассматривали рентгеновские снимки, когда в палату вошла Шарли в сопровождении Луи и Бэби. «Переведи им, пусть вытягивают мне эту ногу, насколько только смогут!» – взмолился Руди. Он был лично знаком с гонщиками, у которых после подобных травм одна нога оказывалась короче другой, и такая перспектива была для него абсолютно неприемлемой.

Доктор Трентини вывел Шарли из палаты и поднял снимки к свету и показал: «Вот, мадам, взгляните: и бедренная кость, и большая берцовая кость – обе раздроблены вдребезги. Ваш муж никогда больше не сможет водить машину».

Шарли едва не упала в обморок. А Бэби-таки упала, услышав от подруги вердикт врача.

Через три дня, в воскресенье после обеда Руди лежал на больничной койке с уродливо загипсованной снизу доверху правой ногой. Вся палата была завалена цветами от поклонников, желавших гонщику скорейшего выздоровления, а рядом с ним сидела Шарли и, как умела, переводила с французского радиотрансляцию о захватывающем поединке между Нуволари и Варци.

На последнем круге, причем уже ближе к финишу у Нуволари заглох и загорелся мотор. Тацио выскочил из машины и даже пытался вручную докатить свою Alfa Romeo в клубах черного дыма до финишной черты. В итоге Варци на Bugatti спокойно финишировал первым, второе место досталось Марио Борцаччини, а третье – Рене Дрейфусу[176]176
  Нуволари подвели еще и добровольные помощники из зрителей, вместе с ним толкавшие машину, из-за чего итальянец получил дисквалификацию «за постороннюю помощь» и был лишен третьего места, которое иначе досталось бы ему, поскольку Дрейфус отстал от победителя на круг, а Широн – на три.


[Закрыть]. Луи Широн финишировал лишь четвертым – и с огромным отставанием.

Невзирая на все усилия медиков, включая спешно вызванного из Италии специалиста, чья консультация помогла спасти его искалеченную ногу от ампутации, Руди пребывал в смятенном состоянии духа из-за того, что его возвращение в строй неоправданно затягивается. Его место – в гонках. И это единственное существующее для него место в мире.

Факт, однако, был налицо: такое увечье не выправить, – и хромать ему отныне, фиксируя каждый шаг, а не взлетать по ступенькам до конца своих дней. Гонки на этом фоне казались чем-то сродни призрачному отблеску былой славы.[177]177
  Caracciola, A Racing Car Driver’s World, p. 62.


[Закрыть]

Команда Bugatti, включая Рене и, естественно, Варци, вовсю отмечала победу омарами с шампанским, когда в Казино Монте-Карло, где они гуляли, прорвался репортер с расспросами. Страшную аварию Руди Караччолы гонщики комментировать отказались. И без того тоскливо всякий раз, когда опять разбился кто-то из твоей гоночной братии, так если еще и смаковать детали подобных катастроф – недолго и самим задуматься, не они ли следующие, и усомниться, стоит ли продолжать. На вопрос репортера, как они поддерживают физическую форму, Варци указал на дымящуюся сигарету у себя в зубах.

– И не вздумайте еще его спрашивать о любимом зимнем виде спорта, – сухо добавил Рене. – Он бережет свои руки и ноги, боится сломать.

Стол взорвался хохотом, и ночная гулянка продолжилась.[178]178
  L’Intransigent, April 25, 1933.


[Закрыть]

После такого финиша третьим в Монако Рене нашел в себе силы вернуться в гонки лишь к июльскому Гран-при Бельгии. И снова занял третье место. Затем дважды подряд – в Дьеппе и Ницце – финишировал вторым. Первое место раз за разом ускользало у него из-под носа, и происходило это вовсе не по причине его собственной нерасторопности, а прежде всего из-за того, что отец и сын Бугатти в своем педантичном стремлении к разведению в своей конюшне исключительно pur sang[179]179
  чистокровный (фр.)


[Закрыть] жеребцов вечно тормозили и запаздывали с новшествами, из-за чего их Bugatti в каждом состязании пусть и немного, но стабильно проигрывали в скорости Alfa Romeo и Maserati.

За время взятой паузы в выступлениях за заводскую команду из Мольсайма Рене завел роман с барышней по прозвищу «Шушу́» (что по-французски значит «милка»). Жильберта Миратон (настоящее имя его пассии) относилась к coterie[180]180
  Круг (фр. неодобр.)


[Закрыть] богатых юных дам, посещавших автогонки и блиставших модными нарядами на concours d’élégance[181]181
  Конкурс элегантности (фр.)


[Закрыть]. И на все эти события Шушу непременно прибывала на собственном роскошном белом лимузине Delage[182]182
  Delage – основанная в 1905 г. Луи Деляжем (фр. Louis Delâge, 1874–1947) автомобилестроительная фирма, специализировавшаяся на выпуске как лимузинов класса люкс, так и гоночных авто для собственной команды, и спортивных кабриолетов на их шасси, в 1935 году разорившаяся и поглощенная Delahaye, продолжавшей выпуск лимузинов Delage вплоть до собственной ликвидации в 1953 г. В 2020 г. реанимированная Лораном Тапи́ марка Delage произвела фурор на мировых автосалонах гибридным «гиперкаром» Delage D12 мощностью 1100 л. с. (V12 990 л. с. + э/м 110 л. с.), который в старых добрых традициях предполагается выпускать штучно под заказа по заявленной цене €2 млн за экземпляр.


[Закрыть].

Пути Шушу и Рене пересеклись в начале 1933 года. На эту жизнерадостную, веселую и остроумную брюнетку просто невозможно было не обратить внимания, несмотря на ее малый рост, настолько она выглядела вездесущей и неотразимой, где бы ни появлялась. Были, конечно, у Рене романы с женщинами и до нее, но Шушу стала первой, кто его заинтересовал искренне и надолго. По возможности он наведывался к ней в гости в Шатель-Гийон, городок на водах в центральной Франции неподалеку от Виши, или же они встречались на гонках.

В целом Рене был доволен тем, как складывался его первый сезон у Бугатти, и был бы счастлив по жизни, если бы не одно «но». Ему категорически не нравилось все, что он слышал о развитии политической ситуации в Германии, хотя напрямую это его лично пока что вроде бы никак и не затрагивало. Но он же своими глазами видел фашистов и плоды их деятельности, живя в Италии, оказавшейся под властью Бенито Муссолини. Тогда, в 1931 году, сидя как-то раз теплым майским вечером с братьями Мазерати на веранде Caffè San Pietro в Болонье, они стали свидетелями того, как из парадных дверей Муниципального оперного театра на улицу вдруг хлынула взбудораженная толпа. Составлявший им в тот вечер компанию журналист Коррадо Филиппини сходил узнать, в чем дело, и вернулся крайне встревоженным. Дирижер Артуро Тосканини не стал исполнять в качестве увертюры официальный гимн Национальной фашистской партии “Giovinezza”[183]183
  «Юность» (ит.) – гимн получен путем замены текста популярного студенческого гимна “Il commiato” («Прощание», муз. Джузеппе Бланка, слова Нино Оксилия, 1909) патриотическими славословиями в адрес героического народа Италии и его вождя Муссолини (слова Сальватора Готта, 1924).


[Закрыть], нарушив тем самым действовавшее предписание. Присутствовавший в ложе министр из кабинета Муссолини был настолько взбешен этим демонстративным актом неповиновения, что приказал мордоворотам из личной охраны проучить пожилого маэстро. Те все исполнили как по нотам: обступили Тосканини на выходе из театра и избили до потери сознания.[184]184
  Sachs, The Letters of Arturo Toscanini, p. 127.


[Закрыть] Рене прожил в Италии достаточно долго, чтобы в полной мере прочувствовать все прелести жизни под властью напыщенных фашистов, но до этого случая все-таки склонен был считать их достаточно безобидными шутами. Лишь жестокое избиение Тосканини открыло ему глаза на то, что собою представляют чернорубашечники в реальном свете.[185]185
  Dreyfus and Kimes, My Two Lives, p. 27.


[Закрыть]

Нацистская же разновидность этой оголтелой людской породы отличалась агрессивным антисемитизмом. Во французской национальной культуре имелись и собственные глубоко укоренившиеся традиции антисемитизма, особенно ярко высветившиеся в ходе судебных слушаний по откровенно сфабрикованному делу капитана штаба французской армии Альфреда Дрейфуса. В 1895 году присяжные вопреки здравому смыслу признали тезку отца Рене виновным в продаже немцам сведений, составляющих военную тайну. Хотя само «дело Дрейфуса» к 1930-м годам давно кануло в лету, предвзятое отношение к немногочисленной еврейской диаспоре с тех пор сделалось сохранилось.[186]186
  Dreyfus and Kimes, My Two Lives, p. 27.


[Закрыть] Во Франции один иезуит писал, что «антисемитизм – суть установление свыше, пусть и латентное, но универсальное». Историк Ойген Вебер[187]187
  Ойген Йозеф Вебер (Eugen Joseph Weber, 1925–2007) – выдающийся американский историк Франции румынского происхождения, сторонник агностического и сугубо фактографического подхода к истории.


[Закрыть] добавлял: «Даже и не нужно было думать о них дурно, чтобы просто инстинктивно их сторониться и, само собой, не допускать самой мысли о том, чтобы ваши отпрыски с ними породнились». Евреи даже и с французскими паспортами так и оставались «инородцами» в глазах массы «коренных» французов.[188]188
  Weber, The Hollow Years, pp. 102–3.


[Закрыть]

Несмотря на весь этот якобы глубоко укоренившийся во Франции антисемитизм и даже будучи по нелепому стечению обстоятельств однофамильцем самой знаменитой его жертвы (с капитаном Дрейфусом у него не было никакого родства), сам Рене с предвзятым отношением к себе по большому счету даже и не сталкивался. Рос он в Ницце в тесно сплоченном добрососедском сообществе. Отец его, хотя и был родом из консервативной еврейской семьи, сам синагогу не посещал. Рене в жизни не обзывали «жидом» или чем-то подобным. По матери был скорее католиком и воспитывался ею вместе с братом и сестрой вполне по-христиански. Впрочем, на Рене с детства ни та, ни другая религия ни малейшего впечатления не производила, и он, вероятно, назвал бы себя атеистом, если бы кто-то надоумил его задуматься о том, какую веру он исповедует. До сих пор в гоночной карьере Дрейфуса корни никак не влияли на его перспективы, и он даже не подозревал, что вскоре могут очень даже повлиять.[189]189
  Эвелин Дрейфус (Evelyne Dreyfus) в интервью автору; Dreyfus and Kimes, My Two Lives, p. 64. Рене в автобиографии заявлял, что состоял в дальнем родстве с капитаном Дрейфусом. Однако последующие архивные розыски, предпринятые членами его семьи, убедили их в обратном.


[Закрыть]

«Они чуют опасность, – писал в те годы один французский эссеист о своих еврейских соотечественниках, – но предпочитают прятать головы в песок».[190]190
  Weber, The Hollow Years, p. 243.


[Закрыть] – Рене как раз и был из этого числа: он с головой погрузился в автоспорт.

Германию, как источник смертельной опасности для себя лично, он воспринимал разве что на трассе, где немцы вдруг стали задавать устрашающие темпы бесконечной погони за всевозрастающими скоростями. 10 сентября они с Мео Костантини за ланчем в заводском буфете в Мольсайме слушали трансляцию из Монцы, куда сами не поехали. Там как раз шли «разогревы»[191]191
  Весьма специфический регламент Гран-при Монцы предусматривал три квалификационных заезда для определения состава участников финального заезда – по четыре лучших из каждого тура квалификации («разогрева»). В итоге же в финал в 1933 г. вышло 11, а не 12 гонщиков, поскольку до финиша «прогрева 2» добрались лишь трое из семи стартовавших. При этом перед Гран-при Монцы, проведенном строго на овале (14 кругов по 4,5 км), утром 10 сентября на состоящей из двух наложенных петель длинной версии трассы в Монце (50×10 км) состоялся перенесенный с 25 июля (из-за реконструкции автодрома) розыгрыш Гран-при Италии, так что командам приходилось делиться, а гонщикам выбирать, в каком из двух Гран-при принимать участие. Команда Bugatti заявила Варци, Дрейфуса и Гровера-Уильямса на Гран-при Италии, но не успела завершить подготовку для них новых T59, и гонщики остались дома.


[Закрыть].

Национальный автодром в Монце к северу от Милана представлял собой сверхскоростной овал и уже успел снискать себе репутацию «кольца смерти».

Вдруг комментатор умолк на полуслове. Рене подумал, что пропал сигнал трансляции; в эфире и до того без конца трещали статические разряды. Костантини же сразу понял, что там катастрофа. Вскоре из Монцы звонят по телефону и сообщают о страшной аварии на южном вираже.[192]192
  Automobile Quarterly, Summer 1967; Dreyfus and Kimes, My Two Lives, p. 4.


[Закрыть] Джузеппе Кампари потерял управление, его Alfa Romeo P3 занесло влево и как из катапульты вышвырнуло за высокий борт крутого виража. Горячо любимый местной публикой итальянец погиб мгновенно.

Пытаясь избежать столкновения с потерявшим управление прямо пер ед ним Кампари, Марио Борцаччини ударил по педали тормоза. Однако механики для снижения веса его Maserati сняли с нее передние тормоза, а для повышения скорости на не требующем резких маневров овале обули ее в резину с гладким протектором. Шансов у него не было. Машина кубарем перелетела через бетонный отбойник, а выброшенный из кабины Марио получил перелом позвоночника при ударе об дерево и вскоре скончался в больнице.

Несмотря на протесты с требованием остановить заезды, организаторы провели и третий «разогрев», и финальную гонку. На восьмом кругу лидировавший граф Станислав Чайковский вылетел за борт виража и был придавлен своей Bugatti, которая еще и загорелась. Смельчаки из числа зрителей пытались его спасти, но выяснилось, что огонь ему уже не повредит: гонщик погиб мгновенно от черепно-мозговой травмы.[193]193
  Motor, September 12, 1933; Seymour, Bugatti Queen, p. 175. Отчет о Гран-при Монцы 1933 г. см.: http://www.kolumbus.f/leif.snellman/gp3314.htm#64.


[Закрыть]

На следующий день Бенито Муссолини возложил цветы к наскоро возведенному в Монце мемориалу в память о трех многократных победителях различных Гран-при. Итальянский лидер был горячим любителем всякого спорта, включая автомобильный. В 1928 году подконтрольный его фашистскому правительству банк выкупил бедствующий миланский автозавод Alfa Romeo у его основателя Николы Ромео. И теперь у Муссолини была целая армада собственных «Альф» с командой первоклассных гонщиков, которые им щедро субсидировались, в том числе и посредством размещения госзаказов на авиационные двигатели и военную технику. Собственно, именно дуче[194]194
  Ду́че (итал. Duce, du: tfe), от лат. dux («лидер, вождь») – итальянский титул, учрежденный в 1925 году, который носил Бенито Муссолини, глава Национальной фашистской партии.


[Закрыть] и выдумал такую модель государственной поддержки автоспорта, а Гитлер ее лишь скопировал.[195]195
  Yates, Ferrari, p. 36.


[Закрыть]

Если поначалу у кого-то еще оставались сомнения на предмет того, кто в реальности рулит командой Alfa Romeo, события двухлетней давности на той же трассе в Монце сняли последние вопросы. 23 мая 1931 года на тренировке перед Гран-при Италии вылетел с трассы и убился об дерево Луиджи Арканджели на Alfa Romeo Tipo A. Его товарищи по команде хотели сняться с состязаний в знак траура по «Льву из Романьи», но Муссолини жестко пресек это проявление сентиментальности: «Всем стартовать – и победить!» – безапелляционно приказал он гонщикам[196]196
  Приказ был исполнен. Первые два места в гонке, проводившейся по диковинному для Гран-при регламенту (ровно десять часов на трассе со свободным чередованием гонщиков за рулями машин своих команд с зачетом по текущему месту по истечении контрольного времени) заняли две заводские Alfa Romeo 8C (2,3 л), которые пилотировали Дж. Кампари/Т. Нуволари (155 кругов) и Ф. Минойя/М. Борцаччини (153 круга), а вот вторая экспериментальная двухмоторная Alfa Romeo Tipo A (2×1,75 л), идентичная разбившейся накануне, протянула лишь два часа и сломалась, высвободив стартовавшего на ней Нуволари и его сменщика Борцаччини в помощь партнерам вместо менее опытных гонщиков.


[Закрыть].[197]197
  Cernuschi, Nuvolari, p. 61.


[Закрыть]

И вот еще три жизни положены на алтарь безумной гонки за победой, безутешные вдовы в черных вуалях рыдают на похоронах, а журналисты описывают все это как «проводы старой гвардии в последний путь» и «страшнейшую катастрофу в истории автогонок».[198]198
  L’Auto, September 12–17, 1933; Motor, September 19, 1933; Louche, 1895–1995, pp. 207–8.


[Закрыть]

Ближе всего из погибших Рене знал графа Чайковского, и гибель Станислава стала для него глубочайшим потрясением. Чайковский был веселым и щедрым бонвиваном, играл в гольф не хуже, чем пилотировал авто, и часто составлял Дрейфусу компанию в разъездах. На следующей неделе Рене присутствовал на похоронах друга. Хоронили Станислава в закрытом гробу, задрапированном государственными флагами Франции и Италии и увенчанном обугленным рулевым колесом последней в его жизни машины.[199]199
  L’Auto, September 12–17, 1933.


[Закрыть] От этого зрелища Рене сделалось не по себе.

Слушал радиотрансляцию той гонки и Руди Караччола – лежа с по-прежнему загипсованной правой ногой, но теперь уже в похожей на келью отдельной палате Ортопедического института им. Риццоли, разместившегося в постройках старинного монастыря на склоне горы к югу от Болоньи. Директор института профессор Витторио Путти считался тогда лучшим в Италии хирургом-ортопедом.

Последние пять месяцев Руди провел, практически не вставая с койки. Занять себя ему было решительно нечем, если не считать игру в карты с Шарли и изучение смены красок в пейзаже за окном кельи. Так что, он, естественно, не пропускал ни единой радиотрансляции с гонок. В разгар сезона Луи Широн принял приглашение присоединиться к частной конюшне Энцо Феррари. Alfa Romeo решила отказаться от собственной заводской команды и передала свои машины в Scuderia Ferrari. За рулем так хорошо знакомой Руди monoposto Alfa Romeo P3, но украшенной теперь вздыбленным конем – эмблемой Ferrari, которая скоро прославится на весь мир, – Широн выиграл уже три гонки, включая Гран-при Испании. Невыносимой душевной мукой для Руди было осознавать, какие возможности проходят мимо него. Ему решительно хотелось обратно в гонки – и ничего более!

Перспективы и сроки восстановления, однако, по-прежнему оставались неясными. После каждого осмотра его ноги доктор Путти на все настойчивые вопросы Руди отвечал лишь одно: «Потерпите, милейший, и все срастется…»

Наконец в конце сентября Путти снял гипс и отправил Руди на рентген, однако и тут его надежды на скорое завершение долгих мучений не сбылись: вечером Путти объявил, что без гипсовой повязки ему пока что не обойтись, и снова загипсовал ногу Руди. Вторично гипс сняли лишь во второй половине октября. Руди попытался было ходить на костылях, но ничего из этого не вышло: слишком больно. Рентген показал, что проблема в неправильно срастающейся хрящевой ткани. На всякий случай в присутствии Шарли доктор Путти настоятельно порекомендовал хирургическую операцию по исправлению этого ортопедического дефекта. Руди отказался наотрез. Он был убежден, что главное для него – поскорее встать на ноги. А тут – операция, а после нее снова гипс на долгие месяцы, – это же немыслимо!

– Но ты же по-всякому больше не сможешь гоняться! – воскликнула Шарли. Для Руди это прозвучало как гром среди ясного неба. Ему с самого Монако никто не отваживался сказать, что раздробленная бедренная кость означает конец карьере. Что с того, что правая нога у него теперь короче левой на пять сантиметров, думал он, как-нибудь наловчусь водить и так. Тут Путти окончательно добил Руди заявлением, что ему не о гонках нужно думать, а о том, чтобы хоть когда-нибудь начать ходить без посторонней помощи. Внутри у него все вдруг как-то оборвалось, и все тело Руди сковал леденящий ужас.

А Шарли все увещевала его рассказами о том, что в жизни есть масса других интересных и важных вещей, что они будут счастливы вместе и без гонок. Он жестом велел ей замолчать.

– Никакой операции! Понятно? – безапелляционно заявил он Путти. Однако на еще одно возвращение ноги в гипсовую могилу все-таки согласился, но лишь на условии незамедлительной выписки после этого из институтской больницы.

Они перебрались к друзьям в Лугано. В перерывах между отдыхом за созерцанием швейцарских красот с террасы над озером Руди старался каждый раз чуть дольше выдерживать на ногах. Даже на двух костылях каждый мах правой голенью отдавался острейшей болью в бедре. Шарли шагала рядом, страхуя его от возможного падения.

В середине ноября приехал его проведать Нойбауэр. Руди встретил гостя в широких брюках, скрывающих гипс. Начальник команды Mercedes крепко обнял его, и они удалились на террасу обсудить перспективы. Руди чувствовал, что каждое его движение, каждый жест и гримаса придирчиво изучаются.

Альфред Нойбауэр, как водится, перешел сразу к делу. Гитлер гарантировал Daimler-Benz финансирование разработки новой гоночной машины к сезону 1934 года. Пока что в команду подписали Браухича и чемпиона Италии Луиджи Фаджоли.

– Ну а ты как? Сможешь начать гоняться по весне? Ты нам нужен.

– Без вопросов, смогу конечно, – не сморгнув ответил Руди и тут же нагло поинтересовался суммой контракта.

Нойбауэр от вопроса о деньгах отмахнулся, сказав только, что это они обсудят в Штутгарте, куда Руди нужно будет прибыть в январе. После этого они мило посидели, беседуя о чем угодно, но только не о том, что за машину разрабатывает концерн, и тем более не затрагивая вопроса о том, как им относиться к спонсору, ухитрившемуся за считанные месяцы захватить абсолютную и ничем не ограниченную власть. Это не их мир и не их проблемы. Главное, у команды Mercedes есть господдержка, – вот пусть и дальше будет.

Нойбауэр вернулся в Германию, откуда до Руди вскоре дошли от друзей слухи о том, что начальник команды якобы доложил Кисселю, что шансов на восстановление Руди мало и лучше подыскать вместо него кого-нибудь поздоровее и помоложе.

Гипс сняли в декабре. День за днем Руди по чуть-чуть наращивал дистанцию своих прогулок, в ходе которых опирался одной рукой на трость, а другой на Шарли. Сил он понемногу набирался, но из-за короткой правой ноги едва ковылял, и к тому же боль в бедре никак не желала униматься.

В первой половине января 1934 года Руди отправился в Штутгарт в сопровождении Шарли, успевшей смириться с мыслью о возвращении мужа в гонки. Руди настоял на встрече с Кисселем и заявил тому, что вполне здоров для гонок. Гендиректор Daimler-Benz ему на слово не поверил, но пообещал устроить вечером встречу с Нойбауэром для более детального обсуждения перспектив.

Нойбауэр пришел к Руди прямо в номер отеля Graf Zeppelin.

– Здоров и готов, значит? – спросил он.

Как и в кабинете у Кисселя, Руди, как мог, скрывал хромоту и, превозмогая боль, изображал на лице безмятежную улыбку:

– Клянусь, что готов.

Нойбауэр напомнил ему о том, что за одну гонку приходится тысячи раз жать на педали, а это требует сильных и крепких ног.

– Где гарантия, что у тебя там что-нибудь не надломится на полпути?

– Да скорее ваша новая машина «надломится»! За этим следите! – не выдержав, вспылила Шарли.

Наконец, Нойбауэр пошел на компромисс. В мае, когда новая машина будет готова к тестовым заездам, Руди примет участие в ее обкатке. Так они вместе и пройдут проверку на годность к участию в соревнованиях. Покажут результат – будут взяты в команду.[200]200
  Caracciola, A Racing Car Driver’s World, pp. 71–75; Caracciola, Rennen, pp. 75–76; Neubauer, Speed Was My Life, pp. 52–53. В мемуарах Нойбуэра (там это встречается регулярно), две встречи с Караччолой объединены в одну сцену. Из воспоминаний же Караччолы явствует, что имели место два разговора – в ноябре 1933 г. в Швейцарии и в январе 1934 г. в Штутгарте, и автор склонен придерживаться этой версии.


[Закрыть]

На следующий день Нойбауэр привез Руди на завод в Унтертюркхайме, чтобы показать новую машину. Миновав ряд гигантских цехов, они прибыли к маленькому ангару за высоченной оградой с колючей проволокой. Охранник тщательно проверил их удостоверения личности, прежде чем пропустить через проходную. У них на производстве все теперь делается под грифом «совершенно секретно», предупредил Нойбауэр. В цеху взору Руди впервые открылось, что за двигатель и шасси готовят на заводе Daimler-Benz к новому гоночному сезону под вывеской Mercedes-Benz W25.[201]201
  Caracciola, Rennen, pp. 75–76.


[Закрыть]

Идеология утвержденной на сезон-1934 формулы была предельно прямолинейна: раз заводские команды взяли курс на использование все более мощных и, как следствие, тяжелых двигателей, требующих, соответственно, более прочных и увесистых шасси, трансмиссий и подвески с рулевым управлением, чтобы все это не разваливалось на ходу, то давайте ограничим предельно допустимый вес машины 750 килограммами, – это и приведет к желаемому эффекту возвращения скоростей в разумные пределы. Однако доктор Ганс Нибель, главный конструктор концерна, переосмыслил это ограничение весьма оригинальным образом. В его понимании новая формула открывала возможность оснащать сверхмощными двигателями максимально облегченные шасси и ходовую часть, от которой требовалась лишь способность держать дорогу на безумной скорости и позволять гонщику рулить и тормозить в поворотах. Однако сформулировать такое решение куда проще, чем его реализовать. Как писал историк Ferrari Брок Йейтс, до той поры «гоночные машины, даже столь продвинутые как P3, были всего лишь грубо сделанными четырехколесными платформами для установки [тяжелых] двигателей».[202]202
  Yates, Ferrari, p. 84.


[Закрыть]

Прототип нового двигателя Mercedes объемом 3,3 л с наддувом, который Руди увидел на динамометрическом стенде, являл собой нечто близкое к абсолютному идеалу совершенства. Вроде бы ничего революционного в его конструкции не было, однако же ее выверенность и масса мелких усовершенствований обеспечивали мощность на 50 % выше, чем у Alfa Romeo P3.

Нибель к тому же сумел сопрячь это чудо моторостроения с усовершенствованным шасси, построенным, насколько это было возможно, из легких сплавов. W25 была одноместной, – у Mercedes такая компоновка применилась впервые, как и гидравлические тормоза. В конструкции применили независимую подвеску не только передних, но и задних колес, а также объединили в один узел коробку передач с дифференциалом передачи крутящего момента на задние полуоси. Заднее расположение КПП позволило, во-первых, улучшить развесовку по осям, а во-вторых, усадить водителя в кабину как можно ниже. Все вышеперечисленное обещало сделать W25 предельно устойчивой и буквально льнущей к дорожному полотну. При грамотных настройках она однозначно будет самой быстрой из когда-либо выезжавших на трассы Гран-при гоночных машин.

Как никогда мотивированный к скорейшему восстановлению Руди вернулся к себе в Арозу. Ясные зимние дни он проводил за принятием солнечных ванн для больной ноги. По вечерам же они с Шарли выбирались на прогулки по окрестностям, и с каждым разом он отваживался на все более дальние вылазки. С тем, что ходьба до конца жизни будет для него сопряжена с болевыми ощущениями, он уже свыкся. Теперь его больше волновал вопрос, хватит ли ему выносливости выдерживать многочасовые заезды на сотни километров в тесном кокпите W25.[203]203
  “Der Mercedes-Benz Rennwagen, ein Meisterwerk Deutscher Technik” (тех. Отчет Mercedes-Benz), DBA; исследования историка Mercedes-Benz Карла Людвигсена, Personal Papers of Karl Ludvigsen, REVS; последние опубликованы также в Road and Track, December 1971, и дают исчерпывающее представление о разработке, специфике и характеристиках W25.


[Закрыть]

2 февраля Шарли отправилась кататься на горных лыжах в компании друзей. Она, собственно, не особо этого и хотела, но Руди настоял, что ей лучше принять приглашение и как следует развеяться после десяти месяцев непрерывного ухода за ним, травмированным. Ближе к вечеру он проковылял вниз по заснеженному склону к станции, чтобы встретить ее с поезда. Ни она, ни кто-либо из ее компании к обещанному времени не прибыли, – и он вернулся домой один.

Солнце зашло, а Шарли все не было. Руди сидел в шале с погашенным светом, чтобы издали рассмотреть ее силуэт в начале подъема. Ровно в десять вечера вместо Шарли появился гид их лыжного тура. От одного его вида в дверях Руди стал белее снега. И слова не заставили себя ждать: «Там лавина пошла… Шарли не могла не видеть… Ей бы тормознуть, переждать, а она рванула вперед, думала проскочить… Друзья говорят, у нее было слабое сердце, – вы не знали? вот и не выдержало…»

Шарли погибла.

Без нее и без гонок в жизни у него не оставалось ровным счетом ничего.[204]204
  Automobile Quarterly, Summer 1968; Caracciola, A Racing Car Driver’s World, pp. 76–77; L’Auto, February 5, 1934.


[Закрыть]