Текст книги "Большая гонка. Драма на миллион. Легендарная история о том, как еврейский гонщик, американская наследница и французское авто посрамили гитлеровских асов"

Памятуя об этом, Руди покатал Гитлера по Мюнхену с черепашьей скоростью на второй передаче. Не уставая восхищаться машиной, Гитлер заявил, что она является истинным свидетельством непревзойденной искусности немцев. Засим Руди доставил вождя нацистов обратно в шоурум, чтобы завершить приобретение.[86]86
  Caracciola, A Racing Car Driver’s World, p. 162; Time, June 1, 1936; Reuss, Hitler’s Motor Racing Battles, p. 57.


[Закрыть]

Вернувшись из Мюнхена, Руди по здравому размышлению решил, что ни в характере, ни во внешности Гитлера вроде бы и нет ничего особенного и указывающего на то, что ему предначертаны судьбой грандиозные свершения, однако же знакомство с этим человеком почему-то произвело на него глубокое впечатление. Что бы там ни таило будущее, вождь нацистов однозначно показал себя убежденным сторонником автогонок, а все остальное для Руди было, собственно, и не важно.[87]87
  Stuck and Burggaller, Motoring Sport, p. 163. Однако же далее Караччола написал, что эта встреча стала для него «самым впечатляющим переживанием».


[Закрыть]

Хотя он и выиграл в сезоне 1931 года после Mille Miglia еще и Гран-при Германии, и несколько зарубежных гонок, по его завершении пути Руди Караччолы и концерна Mercedes разошлись. Всемирная депрессия лишь усугублялась, и дальнейшее падение продаж делало любое спонсорство – даже на условиях участия в прибылях – неподъемным. Нобауэр, правда, пытался удержать Руди еще на сезон в лоне звездно-лавровой семьи посулами состязаний в США, но гарантий он дать не мог, да и понятно было, что инвестировать средства в разработку новых гоночных машин, чтобы не отстать от конкурентов, Mercedes не будет, и Руди отказался. «Мне нужно ездить постоянно, неужели вам это не ясно?» – сказал он Нойбауэру – и вскоре подписал контракт с Alfa Romeo.

Победы были единственным, что его волновало и побудило присоединиться с 1932 года к миланской заводской команде. Прибыв туда, он с первого же заезда убедился, что пересесть с привычного ему полуторатонного Mercedes SSKL, вождение которого он сам уподоблял ручному управлению паровозом, на Alfa Romeo – одна радость. «Легкая и юркая, как балерина», – превозносил он чудеса управляемости, явленные миру ее конструктором Витторио Яно[88]88
  Витторио Яно (ит. Vittorio Jano, наст. имя Виктор Януш [венг. Viktor János], 1891–1965) – итальянский автомобильный конструктор венгерского происхождения, работавший на Alfa Romeo, Lancia и Ferrari.


[Закрыть].[89]89
  Caracciola, A Racing Car Driver’s World, p. 56–57.


[Закрыть] Партнеры по команде, включая Тацио Нуволари, поначалу скептически отнеслись к новобранцу, полагая, что у немца уже не получится справляться верткой и легкой как пушинка машины, но Руди быстро доказал их неправоту. Победа на Айфель-1932 в острой борьбе с Рене Дрейфусом стала первой в последовавшей за нею череде его замечательных триумфов в выступлениях за итальянскую марку.

«Летучий мантуанец» и Руди на своих monoposto (одноместных) Alfa Romeo P3 – малиновых, оснащенных двигателями с наддувом пулях на колесах – уверенно доминировали в Гран-при, одерживая победы поочередно. Тацио победил на Гран-при Италии и Франции. Руди – выиграл Гран-при Германии и Монцы, а также ряд гонок и заездов в гору рангом пониже. По итогам дебютного сезона за Alfa Romeo Руди стал вторым, уступив лишь своему партнеру по команде, завоевавшему титул чемпиона Европы. Они воистину взошли на вершину мира автогонок.[90]90
  Venables, First Among Champions, p. 71.


[Закрыть]

Королева скорости и галльский воин

Жак де Марсильяк, специальный корреспондент популярной парижской газеты Le Journal, прибыл в модный французский ресторан в разгар ланча. Маститому репортеру, сделавшему себе имя на освещении вооруженных восстаний в Ирландии и Магрибе, предстояло приступить к исполнению нового редакционного задания, заключавшегося в сопровождении богатой американской наследницы и раллийной гонщицы Люси О’Райли Шелл в ходе ее очередной авантюры. Скинув плащ на руку, Марсильяк принялся высматривать ее в людном зале.

Сквозь гомон прорезался звонкий женский голос: «Да пусть хоть четыре вылета в кювет, что с того?! – негодовал он по-английски. – Разве это повод сдаваться?!» – Тридцатипятилетняя, стройная, румяная, голубоглазая, с коротко остриженными рыже-каштановыми волосами – Люси Шелл командовала всем в этом зале. На самом деле она привыкла командовать в любом помещении, где оказывалась; являть себя в полный рост (пять футов четыре дюйма[91]91
  163 см.


[Закрыть]) в любом облачении и присутствии, будь то вечернее платье от кутюр в ресторане или промасленный комбинезон в гараже. Ее муж Лори, которому была адресована эта реплика, не возражал. Лори был полной противоположностью Люси во всех отношениях – человеком столь же сдержанным и молчаливым, сколь кипучей и словоохотливой была его супруга.

Тут Люси заметила при входе репортера Le Journal, и лицо ее озарила улыбка, которая все ширилась по мере того, как они шли друг другу навстречу. «Ну наконец-то! – сказала она вместо приветствия, перейдя на безупречный французский. – Мы вас заждались. Пойдемте, я вас друг другу представлю. Мы тут как раз об этом ралли и говорим». – И, устроившись за их столиком, Марсильяк стал впитывать ушами всякую всячину о предстоящей ему роли «балласта» в машине супругов Шелл на предстоящем Ралли Монте-Карло 1932 года.[92]92
  Le Journal, January 15–21, 1932. Из этой потрясающей своей живостью серии очерков Жака Марсильяка (Jacques Marsillac) о том, как он сопровождал Люси Шелл и ее мужа Лори на Ралли Монте-Карло позаимствованы также и все цитируемые здесь и далее диалоги.


[Закрыть]

Проводившееся с 1911 году состязание являлось, прежде всего, испытанием участников и их автомобилей на выносливость. Как писал один журналист: «С какого-то момента там даже самым уважаемым гонщикам с безупречной репутацией начинают мерещиться слоны в розовых пижамах на главных дорогах Франции, где никаких слонов не водится. В этом-то и есть вся соль этого пробега».[93]93
  цит. по: Modern Boy’s Book of Racing Cars, 1938; личный архив Энтони Блайта (Anthony Blight).


[Закрыть] Каждую зиму устроители привносили какую-нибудь новую загогулину в и без того витиеватый регламент Ралли Монте-Карло, дабы гарантированно выжать из авто и их водителей все соки до последней капли. В январе 1932 года участники могли по своему выбору стартовать из любого из девятнадцати отдаленных пунктов, включая норвежский Ставангер, Гибралтар, Афины, Джон о’Гроутс на севере Шотландии и Палермо в Сицилии. Лишь финишная черта, как и всегда, оставалась в Монте-Карло.

Чем длиннее пройденная дистанция, тем сложнее задача и тем больше очков будет начислено экипажу, который ее преодолеет. На каждом из маршрутов были размещены промежуточные контрольные пункты, на которых участникам полагалось отмечаться в доказательство того, что они проходят маршрут со средней скоростью не ниже 40 км/ч. Навскидку этот минимальный темп показался Марсильяку смехотворно низким, но Люси ему растолковала, насколько трудно в него уложиться даже без учета остановок на сон и прием пищи, дозаправки и устранение неисправностей, возможные проблемы с навигацией и дорожные происшествия.

Шеллы выбрали второй по общей протяженности маршрут длиной около 3700 км – из приполярного города Умео на северо-востоке Швеции. Если все пойдет нормально, они уложатся в четыре дня безостановочной езды с тремя ночевками. По прибытии в Монте-Карло экипажам предстоит пройти еще и серию изощренных испытаний на мастерство водителей и надежность автомобилей с начислением бонусных и вычетом штрафных баллов, после чего будет объявлен окончательный победитель. Марсильяку, хотя он и был не из трусливых, стало как-то не по себе от перспективы столь авантюрного заезда по, как выяснилось, обледеневшим северным дорогам, да еще и с женщиной за рулем. К счастью для себя он удержался от озвучивания своих страхов, равно как и от расспросов о мотивах, побуждающих мать двоих сыновей-подростков принимать участие в столь опасных соревнованиях. Заикнись он об этом – пришлось бы ловить другой экипаж.

Через неделю после того ланча Шеллы заехали в пять утра к редакции Le Journal за Марсильяком. Снаряжены они были будто в полярную экспедицию. На Люси были теплая водонепроницаемая куртка, шерстяные брюки и коричневые кожаные ботинки с голенищами до колен. И Лори, неделей раньше представший перед Марсильяком худосочным клерком похоронного бюро, облачившись в дубленку и сапоги с меховым подбоем, вдруг обернулся пышущим силой великаном.

Их черная, среднеразмерная туринговая Bugatti T44 с изящной красно-серебристой окантовкой летящих линий кузова была экипирована не хуже: крылья с брызговиками; запаски по обоим бортам; целых три фары на защитной раме перед решеткой радиатора. Внутри тоже хватало оборудования: отделения для провизии, инструменты и всевозможные приспособления, включая монтировки, лопаты, тросы, колесные цепи и всевозможные лебедки, блоки и рычаги для вытягивания авто из грязи или придорожных кюветов. В общем, там было столько всего, что Марсильяк с большим трудом освободил себе место на заднем сиденье среди груд багажа, одеял и оборудования для кино– и фотосъемки. Компанию ему там составил француз Эктор Пети, победитель Ралли 1930 года, которого Шеллы согласились подбросить до Умео, поскольку тот отправил собственную машину к месту старта морем.

– Никогда еще Нанук[94]94
  Имеется в виду глава семьи канадских эскимосов и главный герой первого в истории кинематографа полнометражного документально-игрового фильма «Нанук с севера» (англ. Nanook of the North, 1922) американского режиссера Роберта Дж. Флаэрти (англ. Robert Joseph Flaherty, 1884–1951).


[Закрыть], отправляясь на север, не взваливал на свои плечи столько поклажи, – пошутил Пети, и они тронулись в путь.

– Когда спать-то будем? – поинтересовался Марсильяк ближе к ночи.

– Тогда, когда ни у кого сил не останется вести машину, – откликнулась Люси из-за руля. В такие моменты они останавливались на обочине и дремали прямо в кабине Bugatti.

Люси проводила за рулем никак не меньше времени, чем Лори. В стойкости она мужу ничуть не уступала, а в скорости его даже чуть-чуть превосходила. На шестой день им предстояло преодолеть заключительное плечо маршрута до Умео.[95]95
  Symons, Monte Carlo Rally, pp. 5–6.


[Закрыть] Часть экипажей снялись с соревнований еще до старта гонки и отправились восвояси. Одному раллисту судьба и такого шанса не предоставила. Пытаясь избежать столкновения с оказавшейся за поворотом гужевой повозкой, он вылетел с дороги, опрокинулся и разбился насмерть.

В Сундсвалле, километров за триста до Умео, Люси перебралась на заднее сиденье вздремнуть, за рулем остался Лори, а Марсильяк был за штурмана. Сам он на водительское место так ни разу и не сел, не осмеливаясь рисковать чужой машиной. Стояла еще глухая ночь, и к тому же покрытую десятисантиметровой коркой льда дорогу окутывал густой туман.

– Ты уверен, что мы правильно едем? – переспросил Лори через какое-то время после пройденной незадолго до этого развилки. – Может, надо было там свернуть?

Марсильяк снова уставился в карту при тусклом синеватом свете бортовой лампочки.

– Да нет, правильно едем, – откликнулся он, а секундой позже шины – даром что в цепях – потеряли сцепление со льдом, и машину вынесло с дороги вправо. Пролетев, похоже, немного даже по воздуху, Bugatti вошла бортом в сугроб.

Перевели дух; обнаружили, что машина сильно накренена вправо. Следом выяснилось, что при любом их движении она начинает качаться. Осторожно выползши на снег, все четверо приступили к осмотру места происшествия при свете фонариков. Bugatti видимых повреждений не получила, но утонула в снегу на полкорпуса, так что их лебедка тут была не в помощь. Итого: час ночи, тридцатиградусный мороз, а они глухо застряли посреди соснового леса километрах в двадцати от ближайшей деревни.

Марсильяк и Пети́ пошли лесом вдоль дороги, продуваемой пронизывающим колючим ветром, в надежде набрести на какую-нибудь заимку и позвать местных на помощь. Люси и Лори остались на месте аварии и принялись разгребать покрытый толстой ледяной коркой слежавшийся снег кирками и лопатами. Прошел час. Затем другой. Пети с Марсильяком вернулись ни с чем, поскольку вместо искомого человеческого жилья густой хвойный лес встретил их воем рыскавшей неподалеку волчьей стаи, и они предпочли ретироваться. У Шеллов успехов было немногим больше: за два часа от сугроба почти не убыло. Теперь они принялись вгрызаться в него вчетвером, при этом никто из них даже в мыслях не допускал возможности отказа от участия в гонке. Пусть другие малодушничают, а для Шеллов это был просто день как день.

И вдруг случилось чудо: на пустынной дороге нарисовалась двое рабочих лесного хозяйства, которые прониклись ситуацией и пообещали вернуться с подмогой. Через час прибыл мощный роторный снегоуборщик, а следом тягач с рабочими. С десяток шведов с обветренными, бородатыми лицами под нахлобученными по самые брови меховыми шапками убрали снег перед Bugatti, подцепили тросом и вытащили из сугроба обратно на дорогу. Снятые с мели раллисты рассыпались в благодарностях на ломаном шведском, затем кое-как завелись. Застывший двигатель долго чихал на лютом морозе, будто простуженный, но вскоре прогрелся, и его работа пришла в норму.

Они двинулись дальше в ночь и на остававшихся до Умео полутора сотнях километров несколько раз сбивались с маршрута, сворачивая не туда. На развилках в местных поселках никаких указателей не было, и проскочить нужный поворот было легче легкого. Один хозяин запер и даже забаррикадировал дверь, когда Шеллы постучались в нее, чтобы спросить дорогу, но, в основном, аборигены были настроены вполне дружелюбно и охотно подсказывали раллистам жестами верный путь.

На заключительном отрезке за рулем была Люси, и ей казалось, будто она мчится по узкому, искрящемуся в свете фар вьюжно-снежному тоннелю. Не такой жизни желали для нее родители, но сказать Люси «да» всегда и всем было несоизмеримо проще, чем хоть в чем-то ей отказать.[96]96
  Motor, January 19, 1932.


[Закрыть]

Будучи единственным ребенком богатых родителей, Люси пользовалась этим вовсю и была барышней, можно сказать, избалованной. Однако привычка получать все, что ни попросит, дивным образом воспитала в ней амбициозную уверенность в своих силах, а не праздную леность.

Ее отец Фрэнсис Патрик О’Райли был потомком ирландских иммигрантов, бежавших в Америку от Великого голода 1840-х годов и осевших в Рединге, штат Пенсильвания. Там он и сколотил состояние сначала на строительстве, а затем на удачных инвестициях в недвижимость и производство. К сорока шести годам он счел себя достаточно богатым для открытия новой главы своей жизни – путешествий по миру. В январе 1896 года он обвенчался с Генриеттой Целестин Руде́ в церкви ее родного городка Брюнуа к югу от Парижа. А ровно через девять месяцев в парижском госпитале появилась на свет Люси Мари Жанна О’Райли.

Юность Люси прошла в путешествиях между США и Францией. Она решительно относила себя к категории nouveau riche[97]97
  Новые богатые (фр.)


[Закрыть] и не считала это зазорным. Биограф так описывал процесс становления ее яркой личности: «Выросши в Соединенных Штатах и впитав присущий Америке дух независимости, она оставалась безоговорочно ирландкой как внешне, так и по складу характера и темпераменту, сочетая врожденную очаровательность и живость с дерзким своеволием, отвагой, упрямой решимостью и беззаботной прямотой».[98]98
  Blight, The French Sports Car Revolution, p. 86.


[Закрыть] На вопрос, подданной какой страны она себя все-таки считает более всего, она выпалила: «Да американка я, американка!» – Но сама поспешность этого ответа выдавала ее своеобразный космополитизм наизнанку: похоже, она повсюду чувствовала себя как на чужбине. В Париже, по крайней мере, она явно была уязвлена всеобщим настроем: «Тут кто не француз, тот чужак».[99]99
  Paris Soir, May 1, 1938.


[Закрыть]

Ее гран-тур – ритуальное путешествие юных представителей высших классов по Европе для знакомства с искусством, культурой и светским обществом стран и народов – был грубо оборван в 1914 году, едва начавшись, разразившейся Первой мировой вой ной, однако нельзя сказать, что эта вылазка в Европу прошла для нее впустую. Во Франции она познакомилась с Селимом Лоуренсом (или просто «Лори») Шеллом.

Будучи сыном американцев, в душе Лори чувствовал себя французом. Родился он в Женеве, в семье дипломата, спустя какое-то время перебравшейся в окрестности Парижа и поселившейся неподалеку от Брюнуа. Выучившись на инженера, работать по специальности Лори не пожелал, хотя наследство ему досталось весьма скудное. Отец Люси пытался ее отговорить от вступления в серьезные отношения с Лори: «Ты смотри, ему же ничего от жизни не нужно, кроме безостановочной гонки за наслаждениями», – но Люси была не из тех, кто прислушивается к чьим-либо советам, включая родительские.[100]100
  Weber, The Hollow Years, p. 87.


[Закрыть]

В начале вой ны Люси вкалывала за двоих. Работая медсестрой в парижском военном госпитале, она насмотрелась сверх меры всяких ужасов, особенно у солдат, попавших под огонь артиллерии. Оторванные конечности, обгоревшая плоть, изуродованные лица, изрешеченные шрапнелью тела, – картины всех этих страданий навсегда врезались в ее память.

В апреле 1915 года, через месяц после начала бомбардировок Парижа германскими цеппелинами, Люси с матерью в сопровождении Лори и его брата эвакуировались в США. В Рединге, Пенсильвания, в интервью местной газете Люси выразила негодование в адрес Германии за вторжение и развязанную бойню и благодарность Америке за помощь. Также она заверила, что Франция не сдается: «Даже самые тяжелораненые воины, корчась и стеная от боли, как в горячечном бреду молили о том, чтобы им дали вернуться на фронт и сражаться за любимую родину».[101]101
  Reading Eagle, May 17, 1915.


[Закрыть]

Через два года Люси и Лори вернулись во Францию и обвенчались. После перемирия они обосновались в Париже и как раз попали на «праздник, который всегда с тобой», по крылатому выражению Эрнеста Хемингуэя. Действительно, как сказал один из массы наводнивших город пришлых американцев: «День за днем искрились праздничным шампанским».[102]102
  цит. по: When Paris Sizzled by Mary McAulife in the New York Times, October 14, 2016.


[Закрыть] Богемная жизнь Монпарнаса – изо дня в день выпивка и художество, секс и литература, кафе и кабаре. Париж расцвел талантами, – кого там только не было: Ф. Скотт Фицджеральд и Коул Портер, Эзра Паунд и Коко Шанель, Ман Рэй и Пабло Пикассо. Один лишь Берлин мог хоть как-то состязаться с Парижем по части шипучести. И в этот грандиозный исторический момент Люси была как раз из той когорты богатых американцев, кто подливал масла в огонь парижского буйства. Рождение детей – Гарри в 1921 году и Филиппа пятью годами позже – не способно было ее угомонить. Напротив, материнство еще более ее завело.

Определяющей характеристикой «ревущих двадцатых» была любовь к скорости. По всей Европе и США проводилась масса самых разнообразных автогонок – на максимальную скорость на «летящем километре», заезды в гору, кольцевые гонки, междугородные ралли. И Лори, и Люси эти подмостки манили – сначала как зрителей, затем как участников состязаний. На семейные деньги Люси могла себе позволить покупку новейших и самых лучших авто. И принимать участие в гоночных состязаниях на этих машинах она также была вольна по своему выбору, – при условии допуска к ним представительниц прекрасного пола.

Отчасти Люси можно считать последовательницей таких сногсшибательных гонщиц как «Свинцовая туфля» Виолетта Моррис и «Королева Бугатти» Элле́ Ницца. Их коньком также были гонки на выносливость и скорость прохождения длинных дистанций, где они преуспевали не только среди женщин, но и в состязаниях с участием мужчин.[103]103
  Bouzanquet, Fast Ladies, pp. 11–30.


[Закрыть]

В 1927 году Люси дебютировала в амплуа автогонщицы на впервые проводившемся La Journée Féminine de L’Automobile[104]104
  «Автомобильный женский день» (фр.)


[Закрыть] на автодроме Монлери под Парижем. Там Люси и заразилась автомобильной лихорадкой, так что идею «Женского дня» можно хотя бы поэтому считать блестящей. К началу 1930-х годов Люси уверенно вошла в число лучших гонщиц Европы, одержав ряд престижных побед на Bugatti T35, Talbot M67 и Alfa Romeo 6C. В гоночном комбинезоне ее, однако, практически не фотографировали; вместо этого газеты и журналы предпочитали публиковать ее фото в модных нарядах и жемчугах, на высоких каблуках и в дорогих мехах. Прессе хотелось, чтобы она не только ехала быстрее всех, но еще и успевала за час преобразиться и быть готовой к выходу на подиум. Люси была желанной добычей любого шоу. При этом ни гламурностью, ни изнеженностью она не страдала. Перед одной гонкой она получила множественный перелом предплечья, и хирург настоятельно рекомендовал ей отказаться от участия. Люси врачебному совету не вняла, вышла на старт с загипсованной рукой и едва не победила.[105]105
  Le Journal, May 30, 1929.


[Закрыть]

Любимым же ее соревнованием было как раз Ралли Монте-Карло, которое один хроникер небезосновательно окрестил состязанием «искателей приключений на свою голову». В 1929 году она прошла весь маршрут в одиночку и заняла восьмое место в общем зачете и первое среди женщин, завоевав Coupe des Dames[106]106
  Дамский кубок (фр.)


[Закрыть]. Следующие два года они выступали вдвоем с Лори, и в 1931 году, стартовав из Ставангера, заняли третье место. На старт Шеллы выходили неизменно под звездно-полосатым флагом – и год за годом показывали лучшие из всех американских участников результаты.[107]107
  Symons, Monte Carlo Rally, p. 4.


[Закрыть]

Беспорядочные всполохи фотовспышек, стреляющих будто хлопушки, выхватывали из глухой темноты раннего воскресного утра поочередно выходящих на раздельный старт и пускающихся в путь участников Ралли Монте-Карло. Вот фото улыбающегося Луи Широна на Bugatti и подпись: «воскресенье 16 января 1932 г., 3:34 утра, Умео». Следом за ним с равными интервалами пересекали стартовую линию и растворялись в ночи авто всевозможных марок – Riley, Sunbeam, Lagonda, Triumph, Ford, Studebaker, Chrysler, – всех не перечислишь. Стартующих горячо приветствовали шведские зрители, коих, несмотря на несусветную рань и лютый мороз, собралось несколько сотен, причем прикатили они сюда в основном на лыжах или на коньках. Наконец распорядитель старта объявил: «Номер 57, Шеллы, Bugatti! Двухминутная готовность, джентльмены!»

Люси на обращение «джентльмены» ничуть не обиделась, а замерла за рулем в ожидании отмашки, и, когда она последовала, не стала в отличие от других рвать с места в карьер, а повела машину в разгон плавно и размеренно. Покрытая толстой наледью дорога тускло отблескивала в свете фар. На ней и на ногах-то удержаться тяжело, а на машине без шипованной или специальной военной резины и вовсе делать нечего. Любое чуть резковатое движение рулем гарантировало тур вальса в кювет. Марсильяк верно подметил в своем репортаже, что разбиться там было «не сложнее, чем сделать глоток вермута или чаю».

Их со свистом обогнал чей-то Talbot. За поворотом лихач скрыться не успел: сноп света фар пошел в раскачку влево-вправо, затем раздался хрусткий свист – совсем как лодкой об песок, – и фары погасли. Люси приостановилась на обочине у глубоко зарывшейся в заснеженный кювет машины. Экипаж знаками показал, что сами они не пострадали, – и Люси поехала дальше. Правила запрещали оказывать соперникам любую помощь за исключением неотложной медицинской и эвакуации травмированных.

Несмотря на то, что и самим Шеллам не удалось затем избежать нескольких вылетов в сугробы, машину они всякий раз вытягивали и в Сундвалль прибыли за пятнадцать минут до истечения зачетного времени. Отметившись и расписавшись на контрольном пункте в лучшей гостинице города, они наспех перекусили бутербродами и двинулись на Стокгольм. На этих 370 километрах их поджидали дождь со снегом и густые туманы, – и все это на узких дорогах в объезд бесчисленных оврагов. Марсильяка на заднем сиденье утрясло настолько, что он писал: «Вперед-назад, туда-сюда, будто втиснули внутрь шейкера для коктейлей». У него даже голова разболелась.

Ехать приходилось в потоке местного дорожного движения, лавируя среди автобусов, саней, а иногда и целых семей на коньках, – не езда, а какое-то сплошное безумие. Тормоза были Шеллам не в помощь, поскольку их использование гарантировало бы неуправляемое скольжение, но и он, и она вели Bugatti с поразительной искусностью. Практически нигде не замедляясь, они ловко вводили машину в повороты легким боковым выносом задних колес вовне по наледи. Марсильяка особенно поразило то, что, чем сложнее складывались условия, тем шире расплывалась улыбка на лице Люси.

В ночь на воскресенье, в 1:50 они прибыли в Стокгольм и, отметившись, взяли мини-паузу, чтобы размять ноги, пока их машину заправляют. Заодно поинтересовались, сколько экипажей успело выбыть из гонки. Выяснив, что ровно тринадцать, Шеллы, не мешкая, пустились в путь дальше – на юго-запад, через сосняки, к паромной переправе в Данию. Невзирая на усталость, они упорно продирались все дальше вперед сквозь обрушившуюся на южную Швецию слепящую снежную бурю. Вдоль дороги им то и дело попадались увязшие по капот в снегу соперники.

Многочасовая езда по узким незнакомым дорогам, которые приходилось высматривать в условиях видимости, близкой к нулевой, выматывала водителей до предела. Нервы расшатывались. Реакция притуплялась. Внимание рассеивалось. Ошибки множились. Кровавая бойня по кюветам была тому леденящим душу свидетельством. Не избежали вылетов и Шеллы, трижды терявшие управление за эти долгие часы; к счастью, никто в их Bugatti не пострадал, а сама машина отделалась вмятинами на кузове и порванными цепями противоскольжения.

В шесть утра, за несколько часов до позднего северного рассвета, они решили наконец позволить себе короткий отдых. Припарковавшись у какого-то амбара, Люси и Лори немного вздремнули, привалившись друг к другу на переднем сиденье. Марсильяку на заднем пришлось изрядно повертеться, прежде чем он нашел удобную позу и стал проваливаться в сон… И тут:

– Семь утра! Подъем! В путь! – объявила Люси, хлопая в ладоши.

Вскоре у них отвалился кронштейн с фарами. В темноте им дальше пути не было. Искать помощи было бесполезно: даже если бы они кое-как добрались в темноте до ближайшего городка, по воскресеньям там наверняка все закрыто, а по-шведски никто из них троих не говорит. Отведя душу руганью, Шеллы кое-как прикрутили кронштейн проволокой и честным словом. Но и на таком ремонте они потеряли слишком много времени. По их карте до Хельсингборга оставалось еще 250 км, а последний паром оттуда отправлялся в 13:45.

– Больше ни одной остановки, – объявила Люси. – Десятый час уже́. – И с этими словами она понеслась, сломя голову, на скорости под 70 км/ч по изрытым колеями глубиной в полколеса дорогам, где по-хорошему надо было бы едва ползти. К счастью, уже рассвело и было видно, куда ехать. Километровые столбы так и мелькали на фоне слившегося в полосу густого придорожного леса. Ближе к побережью за руль пересел Лори, а Люси принялась ежеминутно сверяться с часами и подгонять мужа:

– Час до отхода парома.

– Сорок пять минут.

– Полчаса.

– Пятнадцать минут.

– Десять.

Вот и пролив Эресунн показался, а вот и паро́м у причала.

Лори пулей летел к переправе. Все оставшиеся конкуренты уже́ там, в сборе, на палубе. Из труб парома повалили клубы черного дыма, раздался гудок. Марсильяк сверился с собственными часами. Он чувствовал он себя Филеасом Фоггом, поставившим все на то, что объедет вокруг света за восемьдесят дней, и рискующий сейчас проиграть пари́ из-за проклятого парома и его расписания.

Bugatti с визгом затормозила перед трапом, и выпрыгнувшая из нее Люси закричала: «Обождите, капитан! Постойте же!»

Их услышали. Им вняли.

На борту, невзирая на мощные содрогания палубы и оглушительный скрежет при пробивании судном пути через теснящиеся серые льдины, они крепко проспали, свернувшись клубком, всю дорогу, которая, увы, заняла всего-то полчаса.

В Дании, добравшись до Оденсе, они выведали о том, как обстоят дела у соперников, стартовавших из Ставангера. Справиться с норвежскими дорогами удалось лишь двум экипажам. Один из них прибыл на большую землю на машине, каким-то чудом не рассыпающейся на части благодаря причудливым хитросплетениям стальных и медных проволок, завязанных кокетливым бантиком-бабочкой под решеткой радиатора. В целом же все изможденные, с опустошенным блуждающим взором немногочисленные соперники, прибывшие со Скандинавского полуострова, выглядели так, будто только что чудом вырвались из костлявых рук смерти.

Датские дороги оказались не в пример лучше, и до Германии Шеллы и Марсильяк добрались без приключений. Выпив на границе крепкого черного кофе, они устремились на юг до Гамбурга, а оттуда – на юго-запад, в направлении Брюсселя, до которого им оставалось проделать 600 км. Переутомление к тому времени начало сказываться на их психике настолько, что они не помнили даже, по территории какой именно страны мчатся. У них пошла вторая неделя без нормального сна в постели, без принятия ванны и даже без возможности разуться. Кожа зудела от грязи, вся одежда провоняла. Зайдя в холл какой-то гостиницы отправить телефонограмму в Le Journal, Марсильяк был принят за нищего попрошайку. Пришлось ретироваться в машину.

Час за часом, днем и ночью, сменяя друг друга за рулем, гнали Люси и Лори вперед свое авто. Кемаря на заднем сиденье, усталости не снимешь. На этой стадии ралли термин «испытание на выносливость» обрастает новым, особым смыслом. В часы мнимого отдыха Люси теперь даже и не дремала, а все больше следила, чтобы за рулем не задремал ее супруг, – и тормошила его первыми пришедшими в голову вопросами при малейшем подозрении на то, что он, возможно, поплыл.

– Лори, смотри, вроде ледок начался, нет? – спросила она его где-то в Бельгии.

– Нет, – откликнулся он. – Это талый снег. Совсем не скользко. – Она пристально посмотрела на него. – Клянусь, – сказал он мягко. – Но, если тебе так будет спокойнее, давай, действительно, поедем помедленнее.

Отметившись в Брюсселе, они сразу же отправились в 320-километровый путь к следующему контрольному пункту в Париже и прибыли туда во второй половине дня под непрекращающимся моросящим дождем. На следующий день не позднее 16:00 им нужно было прибыть в Монте-Карло. Оставалось лишь преодолеть эту последнюю тысячу километров.

Дороги к югу от французской столицы превратились в склизкое месиво. Люси и Лори теперь сменяли друг друга за рулем ежечасно, но и это не помогало: реакция у обоих окончательно притупилась; речь поплыла; глаза слипались, и они то и дело на доли секунды проваливались в забытье. Не помогали ни ветер из открытого окна, ни потряхивание головой, ни сжимание кулаков, – все тщетно: адская усталость не отпускала.

Дорога пошла сквозь строй тополей, которые то и дело терялись из вида в потоках усиливавшегося ливня. Всякий раз, когда Лори предлагал Люси передохнуть, та артачилась, но затем все-таки уступала супругу место за рулем. Грубых ошибок оба не допускали, а вот мелкие все учащались: то на встречную вынесет в правом повороте, то нужную развилку пропустят, так что приходится сдавать назад или кружить в объезд. Все это накапливалось, давило, но до аварии не довело.

Другие оказались не столь везучими. Один датчанин остановился на обочине починить фару и погиб под колесами соперника, не заметившего его из-за дождя и запотевшего лобового стекла.

В среду утром они, благополучно миновав перевал, аккуратно спустились по серпантину в Монако. Дождь барабанил по мостовой, туман застил красоты террас Монте-Карло. За финишной чертой, выбравшись из Bugatti и осознав до конца, что к финишу не опоздали, Шеллы ликовали с чванливостью героев-завоевателей. До столицы покоренного ими княжества добралась лишь половина выступившего в поход шведского контингента.

После короткого отдыха им еще предстояло пройти решающее «испытание на гибкость»[108]108
  В данном испытании речь идет об эластичности автомобиля – свойстве, определяющем способность автомобиля к разгону при различных оборотах двигателя (без переключения передач). Однако, традиционная финальная составляющая ралли Монте-Карло, в разные годы представлявшаяся в виде разных заданий, называется именно «испытание на гибкость». – Прим. ред.


[Закрыть], определявшее победителя: проехавшие на высшей передаче сто метров медленнее всех и сто метров быстрее всех получали максимальное количество дополнительных очков. После тысяч адских километров такой способ выявления победителя походил на фарс, но в том-то и была вся соль Ралли Монте-Карло: игра в рулетку справедливой не бывает, и кто сорвет куш в ней не ясно до самого конца.