Текст книги "Ангел Кумус"

Ребенок так ребенок, Муся и рада, а на вопросы деревенских баб отвечала весело и беспечно. А Верка проговорилась. И вот приходит, значит, к Марусе одна жалейка – старая дева, значит, и говорит, что тоже хочет к ней в гости, что бутылку и закуску принесет сама, петь не умеет, но кофту шерстяную к сентябрю Мусе сработает, если все получится.

Все случилось очень даже хорошо, с одного раза. Потом приходили еще две бабы, сами, не в Марусино дежурство.

Маруся ребеночка ждала, себя берегла и шпалы больше домой не таскала. Даже когда крыльцо стало пошатываться. До трех месяцев, пока и живота-то никакого не было, она поезд видела, считай, каждое дежурство, но близко не подходила. А с трех месяцев взяла справку, и перевели ее на легкий труд – стеречь ночью магазин. Мальчик родился крепенький, красивый, а там и у жалейки сорокапятилетней родился, тоже вполне ничего.

Пришла как-то к Марусе женщина одна. Замужняя, да брошенная. Пошли они к вечеру на переезд, дождались поезда. Маруся стояла близко к нему, фонарики светились, труба коптила, чух-чухал он громко, а эта, брошенная, не видела и не слышала ничего. Так и проехал паровоз впустую. Маруся сказала, что ей тяжело сюда приходить, сердце ноет, а женщина просит и просит, Маруся и пошла второй раз. К рельсам не подходила, села на лавочку у домика, а женщина прохаживается туда-сюда по шпалам, ждет. “Ты, – говорит, – только упреди меня, а я уж встану и с места не сдвинусь!”

Зазвенел шлагбаум, опустился, а Марусе страшно стало.

– Идет? – кричит женщина.

– Уйди ты, Богом тебя молю! – кричит Маруся.

– Почему я не вижу? – кричит женщина.

А паровоз уже близко, Маруся видит свет от него, да и женщина свет видит, смотрит на загоревшиеся рельсы, оглядывается и вдруг схватилась руками за голову, закрывая уши, будто услышала невидимую махину совсем рядом,

Маруся видела сквозь прозрачный поезд ее упавшее тело.

Она побежала домой, заперлась, ребеночка к себе прижала и не спускала с рук неделю. А он все одно помер.

Женщину похоронили, уголовное дело завели, да только поездов в это время по расписанию никаких нет, а что другое могло ее так измолотить, никто и не представлял.

Маруся же, похоронив ребеночка, пришла на переезд, осмотрела внимательно проезжавший поезд, так, чтобы никогда не забыть, и поехала в Москву узнавать, кто это пускает такое по путям. А грудь болела, и заливалась молоком каждый день по два раза раковина в туалете Курского вокзала.

В трубке слышна возня.

– Подожди, в дверь звонят. Если это менты, я тебе потом после них перезвоню и прочту все про вдовий дом! … Але! Это не менты. Это соседи снизу. У них протек потолок. Потребовали пройти в ванную и убедиться, что у меня не течет вода. Я сказала, что все в порядке, что уже не течет, а они все равно пошли в ванную. Визгу было! Ты меня слушаешь?

– Обязательно, – Ева закрыла зевок ладонью. – Что у тебя с голосом?

– Я еще выпила. Совсем чуть-чуть, чтобы чувствительность не восстановилась. Читать могу, а ты как?

– В порядке.

– Ну, тогда вторая жуткая история Маруси Лебеды про Вдовий дом. Читать буду медленно, а то язык заплетается.

В этом доме должны быть маленькие окна и много комнат. Переходишь в потемках из комнаты в комнату – как книгу читаешь. Это кровать бабушки, это – комод прабабушки, тут дедушка умер, тут мама первую брачную ночь делала себе. В этом доме деревянные полы и стены, везде стоят сундуки, пахнет сразу всеми людьми, которые тут жили и умерли, по углам селятся паучки и поджидают заблудившуюся муху, за печкой обязательно живет сверчок, а в подполе – одна крыса, своя. Зимой, когда растопишь, в нем тепло – потолки низкие, а летом прохладно – тень от деревьев укроет от солнца. Дом постепенно врастает в землю, стареет, дети и внуки пристроили себе терраски и сделали по отдельному входу. В некоторых таких домах можно до семи входов насчитать. И это еще не берется в расчет подпол, из его низкого – норой лаза можно тоже попасть в дом. Понятно, что дом должен был жить долго-долго, растить детей, умирать в себе стариков и старух, прежде чем стать Вдовьим домом.

Обычно предназначение дома определяют случайно. Зайдет в гости к хозяевам женщина, чаю попьет или соли займет, поговорит, а выходя, запутается в сумраке множества комнат и выйдет не в ту дверь, в которую вошла. Все, считай, вдова. Сначала, в первый раз, никто этому значения не придает, подумаешь, умер у женщины муж – замерз пьяный на дороге в ста метрах от дома. Второй и третий разы тоже могут пройти незамеченными, но так уж получается в небольших поселениях, что всегда найдется какая-нибудь бабка, которая заметит и расскажет. И это будет обязательно бабка, и, конечно, сначала никто ей не поверит, и она, как это бывает с такими бабками, войдет в азарт и подстережет, а после закричит на всю округу, как именно это было. “Заходила, милая, к Сергуне чаю занять? Заходила. Разговоры делала? Делала. В какую дверь вышла? А я помню, в какую! Там дверей не счесть. А я помню! В другую дверь вышла, не в ту, куда вошла, я все помню, теперь плачь-кричи, мужа хорони.”

Надо сказать, что как только эта проныра установит, что дом действительно Вдовий, все, как по уговору, перестают об этом говорить и дальнейшее происходит без обсуждений. И бабка сразу успокаивается и перестает подстерегать. Чего доказывать, все уже ясно. Окрестные женщины начинают задумываться. И есть про что подумать. Редко какая счастлива с мужем, всегда что-то не так. В сердцах, под сильной обидой, соберется, утирая слезы, перекрестится в первый раз в жизни, а пока дойдет до дома, успокоится. Так и сидит то одна, то другая неподалеку от дома на поваленном дереве, лицом светлая, улыбается. Значит, вспомнила, что и хорошее было. Или на руках после роддома с ребенком нес, или пожалел вовремя. Посидит, посидит и уйдет обратно домой.

Те, которые твердо решили, обиды не ждут. По сильной злобе, другой любви или корыстно, стараясь не попадаться никому на глаза, идут, как прогуляться вышли. Заходят быстро в дом, а причина готова: то спросят у Бабушки, какие огурцы сажала – больно хороши в тепличке, то спросят комнату снять на лето, могут даже деньги оставить вперед, а потом, словно случайно, выйдут в другую дверь. Бабушка посмеется: предрассудки это, конечно, но, мол, есть такая примета… А женщина скажет, что в приметы не верит.

И все. Хоронит своего через месяц.

Мужья по-разному умирали, но все естественно. То пьяный под поезд попадет зимой, а летом может запросто и на косу напороться, оскользнувшись схоженой подошвой сапог на мокрой траве. Простывали, сгорали за две недели от внезапного рака, давились пельменем за обедом, стреляли друг друга из охотничьего ружья и тонули в холодной воде. Был, правда, один случай интересный. Дачница жила недалеко, все лето копается на грядках, берет молоко и яйца, с виду простая и обыкновенная, а оказалась ученой известной. Мух исследовала. Станет иногда, обопрется на лопату и смотрит завороженно на старый дом через забор. Потом встрепенется, оглянется, как заблудилась, и опять копать. Бабушка, что во Вдовьем доме жила, говорила деревенским, что поколачивает ее муж, а зимой молодых девок привозит для разврата на дачу, она видела, да молчит, не хочет соседку расстраивать, работящую и тихую. Скоро или не скоро, только пришла эта женщина к Бабушке, заплатила за молоко и вошла в дом. Сели они в потемках, на стене часы тикают, крыса родная шуршит в подполе, женщина молчит, и Бабушка молчит. Помолчали немного, потом женщина встала, а ее как будто ноги не держат. “Простудилась, наверное”, – говорит. Бабушка засомневалась, может, она перепутала и по рассеянности выходит не туда, куда вошла. “Вон у меня, – говорит, – калиточка как расшаталась, может, твой муж приедет отдохнуть, забьет пару гвоздей?” Женщина подумала-подумала, посмотрела в лицо Бабушке, посмотрела, куда она показывает рукой, – а она показывала на первую дверь, – и опустив голову, вышла в другую.

Две недели ее не было. Приезжает в черной косынке. Пришла к Бабушке, принесла ликеру и конфет. “Помянем, говорит, моего мужа”. “Подавился, или утонул?” – спрашивает Бабушка. Качает головой, что нет, не так. “Ну тогда под машину попал, или врачи по ошибке зарезали?” Опять не так. “Упал с балкона, отравился грибочками?” Все не так. “Его, говорит, наемный убийца случайно застрелил”. “Ох-ти-и-и, мила-а-я моя, ты что же, еще и киллера наняла?! Это ж какие деньги!”. “Не нанимала, – говорит женщина, случайно вышло. Его киллер с соседом попутал. У нас дом ведомственный, с охраной. Киллер в засаде сидел на соседа почти неделю, а когда я от вас приехала, в тот же вечер мужа у машины соседа пристрелили. И киллера этого поймали, он сознался и долго еще не верил, что подстрелил не того.” “Ну и слава Богу! – перекрестилась Бабушка, – А то вдруг бы на тебя подумали!”

Вот как бывает. Объяснение? Какое тут может быть объяснение. Бабушка говорила, что все женщины на земле связаны одной пуповиной невидимой, если что одна умеет или знает, обязательно другой постарается передать – такой у них союз и взаимопонимание. Если женщина чего очень сильно захочет, никакой ангел-хранитель мужчины не сдюжит. Обязательно заблудится и потеряется.

– Подожди, – возмутилась совершенно проснувшаяся Ева, – это что же получается, и осечек не было? Стоит войти и выйти не туда, куда вошел, и дело в шляпе? Во всех случаях?

– Золотые слова. Я так и спросила. А она говорит: Это все от твоего терпежа зависит. Сколько ты терпеть можешь. Некоторые затаятся, ждут неделю, две, три, их терпение кончается. Одна такая девка молодая, две недели ждала, не выдержала, побежала к Бабушке второй раз. Ей навстречу мать мужа. “Стой, говорит, что скажу”, – а с виду спокойная. Девка спешит: “потом, не к спеху”. Влетела в дом и раз десять туда-сюда по нему бегала, в одну дверь забежит – в другую выбежит, потом в третью, из дома – в четвертую, пока без сил не упала. Идет обратно, устала, бедная. А свекровь сидит себе на деревце поваленном, ждет ее. Она, оказывается, шла ей сказать, что сын умер, а лицо спокойное сделала, чтобы невестку не испугать, подготовить потихоньку.

Можно догадаться, куда такие дома деваются. Их жгут. И этот когда-нибудь сожгут, наша Бабушка даже завещание на него не пишет: “хоть бы дожить, говорит, не сгореть, умереть своей смертью”. Мужики жгут. Хотя любой, кому это расскажешь, посмеется. Суеверия, слухи и чепуха, скажет. А в потемках доедет его женщина, которой он для смеха рассказал, до этой станции, пойдет, как сто лет ходила, – и дорогу не спросит. Хорошо еще, если присядет на поваленном дереве.

Вот такая жуткая история.

– Колоссально, – выдыхает Ева, – но для отчета не годится. Неужели ты, такая практичная и умная, можешь представить, что муж умер от твоих шатаний по этому дому?

– Приехали менты, – сообщает Марина. – Я дверь не закрывала. Хозяйничают. А! Оказывается, их соседи снизу вызвали! Сказали, что я труп в ванной отмачиваю. Сразу прикатили, голубчики! Ты прочувствовала мой особый стиль повествования?

– Прочувствовала.

– Нравится?

– Отпад, – вздыхает Ева. – С ребенком, правда, не очень понятно, я в смысле – от кого он. А так – отпад полный. Ты растешь, журналисточка!

– Слушай, ну какая ты зануда! Я же тебе все подробно описала, с живых слов! Ты что, не веришь этому?

– Я теперь всему на свете верю.

– То-то же! У меня взяли отпечатки пальцев. Это зачем?

– Сравнят с теми, что на бритве.

– Зара-а-азы! А если я ноги, к примеру, брила?!

– Тогда тебе крупно не повезло.

– Ладно. Принесли носилки. Вообще-то я пользуюсь гелем для удаления волос. Пока!

– Марина, – Ева слышит на том конце трубки чужой разговор и повышает голос, – Марина, не пей снотворное.

– Не буду. Я в морг поеду. Они меня подбросят. Потом – в редакцию. «Ужасы деревни Рыжики» – ничего, а? Пусть мой шеф-графоман удавится от зависти.

Подумав, Ева бредет в коридор и берет из кармана в широком кожаном поясе маленькое зеркальце. Она возвращается в спальню, садится на кровать, зажав зеркальце в ладони и закрыв глаза. Потом, решившись, подносит руку к лицу и, досчитав до десяти, открывает глаза. Женщина в ярком кружочке так притягательна, что у Евы захватывает дух. Она прищуривает глаза, и женщина в зеркальце прищуривает. Ева неуверенно улыбается, и женщина улыбается ярко накрашенным ртом. Ева смотрит, не моргая, а ее двойник в ладони вдруг озорно подмигивает.

Положив зеркальце под подушку, Ева сворачивается на боку, обхватив колени руками. Легко и невесомо, завороженная веселыми знакомыми глазами из круглого стеклышка, она вступает в дрему, как в теплую воду парящего на рассвете пруда. И до того, как уснуть, думает, что нужно позвонить в полдень (раньше – бессмысленно, представители богемы к полудню только протирают глаза) знакомому режиссеру не очень приличных фильмов. Она спросит, где его актрисы могут вывести родинку, если, к примеру, она им не нравится, и не встречал ли он темно-коричневую запятую размером с копеечную монетку на щиколотке красивой девушки. А режиссер спросит – «Насколько красивой?», потому что у него свои представления о красоте, он как-то излагал их сорок две минуты в гримерной, в душных запахах пропитанного дезодорантами тел, в устрашающих болванках, обтянутых черным бархатом, отчего парики на них казались чужеродными, в кружевах и скомканных увядающих цветах – Ева мяла головки всех попадающих под руку ненавистных ей роз. Противный мальчишка… Он узнал, что Ева не любит шипастые цветы, и пообещал, что в другой жизни она так полюбит розы в наказание, что будет поедать, как только ей попадутся спелые.

Как всегда, перед самым вступлением в сон, Ева поймала в неизвестных пока для нее странствиях смерти образ отца. Мгновенная, как вспышка упавшей звезды, сказка на ночь:

«Однажды женщина решила спрятаться от Бога. Она сыграла в прятки со смертью и нашла такое место, куда уходит жизнь, покидая тело. И Бог не смог найти ее. Тогда мужчина сказал, что сам найдет женщину и этим обидел Бога. Женщина не найдена. Мужчина наказан. Его распяли: Богу – богово. Первой стала на колени у креста Спрятавшаяся и поклялась, прикасаясь поочередно к своему телу сложенными щепоткой пальцами, что ее голова, живот и руки никогда не забудут Ищущего, а ноги ей нужны свободными. Спи, моя прекрасная Плакальщица.»

«Вы позвонили в частную фирму по розыску пропавших мужчин и животных. Оставьте свой телефон…

– Мамочка, возьми трубку! Возьми, я знаю, что ты дома!

– Я дома, – пошатываясь, Ева добрела до телефона и нажала кнопку. – Прекрати называть меня «мамочкой». Сразу предупреждаю, у меня был очень тяжелый день, я только что исхитрилась заснуть.

– Не жалуйся. Ты нашла ее?

– Не могу сказать точно.

– Что это значит – повышает голос Илия.

– Это значит, что попытка удалась только с третьего раза. Мне пришлось залезть по компьютеру в Центральный медицинский архив. Ты, например, знаешь, что у новорожденных родинки, больше трех миллиметров в диаметре, считаются аномалией, как и родимые пятна? – Ева зевает, Илия вбирает в себя ее выдох на том конце трубки. – Я столько аномалий перерыла за шесть часов, что уже не могу смотреть на людей непредвзято. Результат такой: с 1949 по 1995 год родилась одна девочка с такой родинкой, как ты описал. В 1959 году в Москве. И учти, что после 1995 года в этот архив внесены данные только по России. Сколько еще таких родинок потом народилось в независимых республиках ближнего зарубежья, или просто в глухих деревнях, остается только гадать. Соответственно, неизвестно и количество старушек с подобной отметиной.

– Значит, – возбужденно дышит мальчик в трубку, – ей сейчас сорок четыре года?!

– Ты как будто огорчен?

– А может женщина в сорок четыре года родить ребенка?

– Может, – опять зевает Ева, – если у нее не случился ранний климакс. Какого черта вообще?! Приходи, обсудим особенности раннего климакса и твое странное внимание к женщинам с родинками на щиколотке.

– Не приду. Сколько тебе лет?

– Двадцать пять, – улыбается Ева, – но ты знаешь, я не люблю детей.

– Значит, ей было двадцать пять в 1984 году. Так?

– Я в полвторого ночи плохо считаю.

– А ты будешь красивей, чем сейчас?

– Вряд ли, – Ева оглядывает себя голую в зеркальной панели стенки.

– А была красивей раньше?

– Ну, мне иногда казалось, что самая красивая я была в двенадцать лет.

– Двенадцать лет – это мало.

– Смотря для чего.

– Ладно, прощай, – серьезно заявляет мальчик, и Ева улыбается, хотя сердце тревожно стукнуло невпопад.

– Прощай, – отвечает она легко. – Я тебя обидела чем-нибудь?

– Нет, – слышно, что Илия удивился.

– Значит, можно спросить?

– Спрашивай.

– А если эта женщина родилась до сорок девятого года?

– Нет, – подумав, отвечает Илия. – Она здесь, в твоем периоде рождения-смерти. Я это знаю точно. И тому есть подтверждение. Ангел, сшитый Фрибалиусом, чтобы ее охранять. У него голова от одной Венеры, руки от другой, ноги, которые нашел Караваджо, и тело Звездочета. Ангел, конечно, может ошибиться и не найти ее, но это только в том случае, когда женщина сама очень захочет спрятаться.

– Ничего не понимаю. Ты уверен, что твой мир существует на самом деле? Что это за игры со смертями? Восемьсот восемьдесят пять жизней. Почему именно столько?

– Просто потому, что все были сделаны. Больше не понадобится, – отвечает мальчик, не задумываясь. После паузы он вздыхает и говорит успокаивающе: – Не ломай голову, потому что на самом деле исконно сущих всего двое. Мужчина и Женщина. Даже остальные восемьсот восемьдесят три – уже варианты. Повеселить тебя?

– Давай.

– Истории не существует. Я тут покопался у вас в книгах, очень смешно! Вы считаете, что люди появились сорок тысяч лет назад, игнорируя даже находки горшков и украшений в раскопках трехсот тысячной давности.

– Очень жаль, но я плохо соображаю в таких цифрах и, честно говоря, мне не смешно.

– Ладно, я тебе подскажу, когда надо будет смеяться. Когда ты по телевизору наткнешься на срочное сообщение о том, что при раскопках в слое двухсот тысячной давности обнаружены предметы из неопределяемого сплава.

– Что в этом смешного? Слышала я такие сообщения, они кончаются предположительным анализом пребывания на нашей планете инопланетян.

– Инопланетян не существует. Клетки в твоем организме и Вселенная – одно и то же. А ядро одной клетки – Солнце. Не отвлекайся. Объясняю для дураков. Юноша с пауком, помнишь?

– Помню, – вздыхает Ева.

– У него на шее был медальон из силумина. Это не так давно изобретенный в вашем времени сплав металла серебристого цвета. Медальон попадет вместе с ним сначала в 1337 год, а потом, когда юноша состарится, умрет своей смертью и сгниет плотью, обвиснет на его оголившихся костях в склепе. В 1896 году будет найден при раскопках архитектором, и отправлен в музей. В 1987 году сделают анализ и определят, что в четырнадцатом веке не могло быть подобных сплавов. Ни-ког-да. А теперь – улыбочка: сначала ученые пройдутся в печати по поводу вторжения на планету инопланетян, потом сочтут ошибочной датировку, медальон поступит в скупку, его купит в девяносто первом папа юноши, и так далее. Но это уже интерпретации на тему.

– Эй, подожди! – перебивает Ева, у которой мгновенно сработал нюх и азарт. – Юноша лежал у себя в комнате в одежде! Почему это он окажется в прошлом с медальоном на шее?!

– Потому что есть вечные металлы, вечные предметы, камни, охраняющие душу.

– Урусуйка восьмой ученицы Отпевальщицы, – выдохнула Ева.

– Правильно. И раковины жемчуженосных моллюсков, кстати.

– Кстати, кстати… – грустно повторяет Ева. – Зачем тебе нужна именно эта женщина?

– Чтобы проникнуть в нее.

– Чего?.. – оторопела Ева.

– Я проникну в нее, это единственный способ иметь женщину при себе длительное время.

Справившись с накатившим шоком, Ева сдержано интересуется:

– Сынок, а ты не слишком загнул с эпатажным экспромтом?

– Включи воображение, мамочка! Отбрось шаблоны и злость на мое предполагаемое хамство. Я поживу в ней месяцев девять, потом рожусь и она будет любить меня долго-долго, пока я не вырасту в трудно управляемого подростка. Так что ближайшие десять лет ты обо мне не услышишь, не волнуйся. Будешь скучать? Молчишь. Что, трудно представить, как я – весь, целиком – превращаюсь в микроскопического сперматозоида?

Ева представила и засмеялась.

– Зря смеешься. Для человеков это будут трудные десять лет. Мне пора. Ты отличный сыщик.

– Согласна, повелитель человеков. Ты обо мне все знаешь, а я о тебе – ничего. Расскажи хоть что-нибудь!

– Я красивый, умный и добрый. Люблю мастерить и играть в прятки. Любимое животное – черепаха. Любимый цвет – красный.

– Цвет крови?

– Точно. Теплый и густой красный цвет.