Текст книги "Ангел Кумус"

Но он услышал голос.

Это был не ее голос. Это Вера щебетала весело около Вола, а тот бормотал, как мурлыкал.

«Что бы вам больше всего хотелось? Осторожно, ступеньки! Просто немного прогуляемся, у меня чудесная машина с шофером!»

Вера увидела вверху лицо ЭлПэ, помахала рукой, что-то крича, но ЭлПэ смотрел на Вола. На его лицо. На победу на его лице.

И ничего не понимал.

Они ушли, а он осторожно прокрался по лестнице вниз. Осторожно толкнул незапертую дверь.

Су сидела в полной прострации перед огромной черной собакой. Собака, поскуливая, лежала перед ней, положив голову на лапы. Она занимала почти всю комнату, ее мохнатый хвост колотил в радостном безумстве по полу.

На одну секунду ЭлПэ показалось, что это Вол превратился в собаку и сейчас сожрет ее, но Су, дрожа, сказала, что:

– Это – Додик.

– Прекрасный пес…

– Это Додик! – закричала она истерично, – ты видел его в морге, ты что, не видишь, что это Додик!

– Я не был в морге и ничего не видел, Су, можно я тебя потрогаю, какое счастье, ОН ВЗЯЛ НЕ ТУ!

– Это Додик! – Кричала Су, и пес радостно залаял, прыгая, его шерсть взметалась, почти задевая люстру.

ЭлПэ почти не видел пса, если только это было возможно, он вдруг страшно устал, а Су все кричала «Додик! Додик!»

– Послушай, детка, – не выдержал он, – ну успокойся. Пусть будет по-твоему. Додик, так Додик. Но по мне, так ему самое имя «Сэр Дональд Ирвин Чарльз третий.» Или что-то в этом духе.

Су замолчала. Ее трясло.

– Кретин, – произнесла она тихо. – Додик! Если ты Додик… Скажи, какое сейчас число?

Собака радостно залаяла.

– Семь… Восемь… Девять… – ЭлПэ обессилел и сел на пол, это напомнило ему свое неудачное утро… Звонок… Одиннадцать,.. – пес лаял и лаял.

«Какое сегодня число?» – пытался вспомнить ЭлПэ, зажимая уши руками, он сильно побледнел и терял сознание, но чтобы не испугать Су, улыбался самым идиотским образом: просто растягивал губы, обнажая десны.

Пожилой презентабельный господин протянул администратору гостиницы города Ж. паспорт с вложенной туда такой немыслимой суммой денег, что промучившись около получаса, администратор, все еще неуверенно, набрал номер местной полиции и решил сообщить о приезжих.

Он немного нервничал, потому что не раз позволял пожилым и весьма презентабельным командировочным проходить в номер вместе с женщиной, придется говорить об этом, хотя все это знали и так.

Из номера 12 позвонили и потребовали легкий ужин, бутылку вина, коробку шоколадных конфет и ананас.

Администратор тупо посмотрел на телефон, осторожно положил трубку и пожалел о звонке в милицию. Он прошел в маленькую комнатку позади его стойки и аквариума с двумя рыбками, открыл холодильник: он иногда задерживался в гостинице надолго, перекусывал на ходу, а то и спал часа два на огромном кожаном черном диване с устрашающими выпуклостями. Из холодильника на него грустно смотрели два яйца и высохший кусок сыра на бумажной тарелке. Часы, дребезжа, пробили одиннадцать раз.

Администратор набрал резервный номер телефона, ждать пришлось долго, он решил уже, что ему не повезло, когда телефон дохнул в него сонным женским голосом.

– Не верю своим ушам! Ласточка, ты что, дома и одна?

– Какие сейчас времена… Одна, и опять одна! Мужики пошли, – тут Ласточка от души зевнула, – сам знаешь, шваль одна, неужто к тебе одинокий командировочный поскучать завалился?

– Да, я по делу, одевайся по быстрому, только ему не ты нужна, езжай в ресторан, он еще открыт, убей там Михалыча, но отними у него ананас и коробку конфет. Да, и что у тебя в холодильнике?

– Селедка вчерашняя.

– Ладно, оденься прилично, вспомни свой английский, подашь ужин в номер.

Администратор, кряхтя, стал на колени и открыл маленьким ключиком дверцу небольшой тумбочки, достал бутылку вина и консервную банку.

Он варил задумчиво два яйца на электроплитке, когда приехала Ласточка. Она покритиковала его ужин – на двух маленьких тарелочках розовели крабы из банки, присыпанные тертыми яйцами. Администратор знал, что иногда она бывает очень нудная, вот и сейчас, все еще зевая, но при полном косметическом параде, она спорила с ним о понятии “легкий” ужин. Администратор задумчиво осмотрел ананас, он не знал совершенно, что с ним делать, Ласточка предложила нарезать его кругами, торчащей полусухой верхушкой ананаса она ласково прикрыла пустую банку, осмотрела внимательно напоследок поднос и распрямившись и растянув алый рот в огромной улыбке, двинулась к лестнице.

Вол, пыхтя и утирая иногда быстрым движением капли пота с лица, туго затягивал веревками ноги Веры. Она лежала на кровати, на гостиничном покрывале, извивалась, мычала и дико таращила глаза, но ничего поделать не могла: рот ее был перевязан полотенцем, а тело перетянуто веревками туго и неумело. Справившись с ногами Веры, Вол устало сел рядом с ней и почти ласковым движением убрал волосы с ее лба и глаз. Несколько волосинок запутались в мокрых ресницах, тонкий писк или скрежет почудился обоим, они непроизвольно задержали дыхание и замерли, потом Вол убрал-таки волосы от глаз Веры, ресницы ее сомкнулись, выдавившаяся слеза шурша пробежала щеку и звонко тренькнула на подушку.

– Хватит с меня этих твоих штучек! – Вол устал и “терял пространство”, как он иногда объяснял свое плохое самочувствие. – Если бы ты вела себя нормально, сейчас бы мокла в ванной, потом отужинала, а я заказал вино и ананас, и улеглась бы в постель чистая и сытая.

Он внимательно посмотрел на Веру, она, не мигая, уставилась на него и быстро закивала головой.

– Не надо, не надо! Знаю я эти твои штучки, за два дня я толком не спал и не ел, ты все время пакостишь! Вчера!..

Вчера сердце Веры так сильно стало колотиться, что страшный грохот заставил Вола закричать от ужаса, ему казалось, что в его мозг вбивают огромный клин большой деревяшкой, он закрыл руками уши, бросив руль, и они врезались в ограждение на небольшом мосту. Когда она глотала, ее пережеванная еда спускалась по пищеводу с клекотом и чмоканьем, заглушая для Вола все остальные звуки. Так случалось не всегда, но периодичность и причину этого Вол еще не определил.

В первый день их путешествия Вол так расслабился ее восторгом и свободой, что недооценил свои силы. Он просто гулял с ней, ездил и бегал по улицам и в каком-то парке, а надо было заколачивать гвозди, запирать накрепко двери, заклеивать ее рот лейкопластырем, затыкать себе уши ватой, запастись хлороформом и ремнем, едой и выпивкой в пустынной норе самого глупого и неприметного города и стеречь ее, сберегая свои силы для последнего момента.

Вол подошел к кровати и склонился к Вере. И все-таки, когда ему удавалось вот так спокойно ее рассмотреть, он испытывал бешеный восторг. Он ее нашел. Она принадлежит ему. Вол вспоминал свое отчаянье тогда, когда глядя на глупую физиономию ЭлПэ он представлял себе долгие годы старения вместе, долгие унылые годы обвисшей кожи и выцветших глаз. Ведь он мог искать разгадку всю жизнь никчемнейшего ЭлПэ!

Вера умоляюще смотрела на него. Он сел рядом, склонился поближе и неожиданно для себя прошептал ей чуть слышно маленькое двустишие Бодлера на французском. Вера закрыла глаза.

Вол не совсем понял, что произошло, когда тут же кто-то неприятно высоким голосом на отвратительном английском сообщил, что ужин доставлен. Он повернулся к двери, Вера приподняла насколько смогла голову. Вол настолько изумился, что приоткрыл рот: в дверях номера стояла очень высокая женщина в строгом деловом костюме, туфлях на огромных каблуках, волосы ее были зализаны назад, лицо намазано как у японского актера, исполняющего женские роли, а в руках она держала поднос с едой.

– Почему бы вам не постучаться,.. – пробурчал Вол, беря поднос.

– Дверь была открыта, я смотрю – вы заняты подготовкой, постояла немного, не идти же обратно.

– Какой такой подготовкой? – Вол покосился на кровать с Верой. – И потом, почему вы что-то бормочете на английском, ничего не понимаю!

Он с тоской подумал, что затеряться в этом городке им не удастся.

Ласточка ничего не ответила, подошла поближе к Вере и внимательно ее рассмотрела. Задумалась на секунду, потом покачала головой, словно с чем-то соглашаясь.

– Она моложе меня и красивей, – объявила Ласточка оторопевшему Волу. – Но приемов ваших не одобряет, вон, вся зареванная. Предупредили бы, у меня и костюм специальный есть, и цепи, наручники и два крюка. Можно ее хоть покормить? – совершенно невпопад спросила она.

Поскольку Вол молчал как пришибленный, Ласточка развязала полотенце, но веревки трогать не стала, приподняла голову Веры и стала заталкивать ей в рот крабы с яйцом.

– Мужчина – особь недоразвитая, – тихо объясняла она Вере, собирая ложкой у ее рта еду. – Но импульсивная, склонная к фантазированию. Стоит только чуть подыграть, притвориться, что ты в курсе, и можно перехватить инициативу незаметно.

Вера стала отворачиваться, она старалась поскорее все проглотить, чтобы сказать что-то, но Ласточка не собиралась ее слушать, разодрав кружок ананаса, и облизав пальцы, она сосредоточенно проталкивала теперь это в рот Вере.

Вол прошел в ванную и открыл холодную воду. Он обливал голову и шею, фыркал, вдруг будто пол под ним задрожал, страшный звук, потом еще один..

– Нет.. Нет! не смей! – он выбежал в комнату, увидел, что Вера сидит уже с развязанными руками и икает.

Как только она тихонько дергалась, Вол хватался за голову и стонал, ноги его подкашивались.

– Я не… Й-а не хочу… А ик-аю… Не кричи,.. – Вера держалась рукой за горло и опасливо следила за Волом, не замечая восторженно-удивленной Ласточки.

– Слу-у-ушай! А у тебя так со всеми мужиками? – Ласточка захотела развязать Вере еще и ноги, но Вол, преодолевая жуткие волны боли в голове, бросился на кровать, закрывая ее ноги собой.

В номер вошли администратор и полицейский. Они замерли в дверях, не понимая происходящего: с каждой икотой Веры, Вол дергался большим и толстым червяком на кровати и стонал, Ласточка заставляла Веру выпить вино из стакана.

Полицейский осмотрел паспорта поселившихся, выпил немного вина, съел ананас и получил небольшое вознаграждение за беспокойство.

Вера перестала икать, ее развязали и уговорили съесть еще чего-нибудь, Вол при этом, стеная, спрятался в ванной.

Администратор намекнул на поздний час.

Ласточке очень не хотелось уходить от Веры, она посылала ей воздушные поцелуи, подталкиваемая администратором к двери.

Спускаясь по лестнице, Ласточка все-таки не выдержала, резко повернулась к мужчинам и глядя снизу вверх радостно спросила:

– А если она пукнет, он что – взорвется??

– Давай объясним происходящее, – сказал ЭлПэ Сусанне.

Они стояли у окна и внимательно осматривали утренний город.

– Происходящее не поддается объяснению, – грустно объявила Су.

Додик подошел к окну, стал на задние лапы и тихонько заскулил.

– Тебе нельзя лезть к окнам, отойди, – Су отталкивала собачью морду, но Додик увертывался и скулил.

– Все можно объяснить, – сопротивлялся ЭлПэ.

– Как же! Вот, например, это. Я прикажу Додику сходить в мою квартиру и принести свитер. Мне холодно, Додик!

Додик сел и внимательно, поворачивая иногда голову, словно прислушиваясь, уставился на Су. Потом неторопливо пошел в прихожую, но тут же вернулся.

ЭлПэ улыбнулся про себя, потому что испугался понятливости собаки.

– Хороший... Хороший,.. – он пытался погладить Додика, но тот уворачивался и продолжал требовательно смотреть на ЭлПэ.

– Он не только хороший, но и умный, еще у него отменные зубы, если ты не возьмешь у него мои ключи изо рта, он сжует футляр с ними.

ЭлПэ протянул руку к собачьей морде, Додик почавкал футляром.

– Лев Поликарпович, миленький, сходи, открой собаке дверь, он сам не может, должен же он что-нибудь и не уметь! А потом объясни мне все это.

ЭлПэ неуверенно открыл свою дверь и осторожно выглянул в коридор. Они не выходили из его квартиры уже два дня. Додик спустился этажом ниже и выплюнул ключи на пол у дверей Су.

– Конечно! Конечно, все правильно, этажом ниже, так и должно быть, – бормотал ЭлПэ, вытирая собачью слюну с футляра.

Квартира Су показалась ему совершенно разоренной, везде валялось что-то из одежды, попробуй найти какой-то свитер. Но Додик уверенно простучал когтями по паркету в комнату Су и протащил за собой по полу ее свитер, высоко задирая голову вверх.

ЭлПэ прижал свитер к груди, присел и посмотрел в глаза собаке.

– Слушай, ты кто?

Додик нетерпеливо взвизгнул, пометался по квартире, стал на задние лапы у серванта и залаял.

ЭлПэ открыл дверцу шкафчика. Бумаги, квитанции, газетные вырезки реклам.. В самом низу лежал альбом. ЭлПэ отступил в сторону. Додик заскреб лапами по альбому, пыхтя от усердия. И ЭлПэ взял альбом.

ЭлПэ вернулся к себе, Су натянула свитер и выхватила альбом. Они сели на пол и несколько секунд, словно испугавшись чего-то, просто смотрели друг на друга.

– Ты открой, – Су отдала альбом ЭлПэ.

Сначала Су сидела в колясочке и беззубо улыбалась, потом она храбро писала ручкой на фоне огромных стопок книг, потом она стала Снегурочкой, потом бабочкой, потом Вера сидела с ней на лавочке и укоризненно смотрела на фотографа, потом Су в фате и Вера в черном цилиндре с нарисованными усиками изображали ругающуюся пару, потом Су смотрела из окна со своими одноклассницами...

– Ну и что? – ЭлПэ еще раз пролистал альбом.

– Кто там – мама? – спросила Су, закрыв глаза и отвернувшись.

– Нет там мамы.. Только ты и Вера.. А, в смысле, ты и твоя мама Вера.

– Все бесполезно.. – сказала Су, сама пролистав альбом, – Может, еще ничего и не произошло.. Но я думала, что там уже нянчу ее, мою доченьку Вероньку..

– Вечная проблема отцов и детей, – вздохнул ЭлПэ.

– Ты даже не представляешь себе, как ты прав, вот уж воистину – отцов, именно отцов. Где отец-то? А?

В дверь позвонили. Додик не стал лаять, он осторожно и медленно подошел к двери и принюхался. Шерсть его стала дыбом, он оглянулся на Су и тихонько заскулил.

ЭлПэ испугался, Су, казалось, не обратила никакого внимания. После третьего звонка она вопросительно посмотрела на ЭлПэ и пожала плечами. ЭлПэ стало стыдно, он расхрабрился и открыл дверь.

Его соседка, которую он потревожил своим вторжением в кухню, стояла на пороге, она озабоченно пробежала по ЭлПэ глазами, облегченно вздохнула и протянула ему завернутые в полотенце кастрюльку и хлеб. Кастрюлька была еще горячей, от нагревшегося хлеба потянуло приятным запахом дома и благополучия.

– Кто там? – Су выглядывала из комнаты, и ЭлПэ пришлось пригласить соседку в дом.

Су удивленно принюхалась и хмыкнула.

– Я, конечно, могу и ошибаться, но ведь пахнет крабами!

– Не выдумывай! – ЭлПэ придумывал, как побыстрей спровадить соседку, размотал полотенце, положил хлеб на тарелку.

– Креветки из банки всего лишь, – соседка почти касалась головой притолоки двери, она сложила на груди руки, смотрела только на ЭлПэ, и ЭлПэ начал понемногу успокаиваться.

Он открыл кастрюльку, вдохнул непривычный запах, удивленно посмотрел на Су.

Сверху горячей, только что сваренной картошки, лежали розовато-серые креветки, посыпанные вареным тертым яйцом.

Су сказала, что она не ела уже два дня.

Соседка сказала, что она все знает.

ЭлПэ сказал, что у него есть отличное вино, а когда, пыхтя, вытащил бутылку из кухонного стола, привлек жестом фокусника внимание, и после радостного “Оп-ля!” выдернул оттуда же забытый напрочь и сейчас случайно обнаруженный чешуйчатый ананас.

Когда ЭлПэ и Сусанна набили несколько раз едой рот, не прожевав как следует, они пожелали узнать, что именно знает соседка и почему она решила их накормить.

– Я уже говорила, что люблю детективы, – Соседка потянулась, словно в предвкушении интересной и расслабляющей беседы, ей было приятно кормить таких голодных.

Су и ЭлПэ не поняли, они переглянулись и пожали плечами.

– Это же элементарно! Как бы объяснить… Короче, я полностью на вашей стороне, – она вытянула ноги, и ноги заняли, как показалось ЭлПэ, почти полкомнаты, полулегла на диване, поглаживая расслабленно рукой шерсть лежащего на полу Додика.

– Ну ладно, вы за нами наблюдали. Мы не выходим из квартиры, это понятно, – Су попробовала поиграть с соседкой в сыщиков, – Но что значит – на нашей стороне?

– Я даже могу предположить, куда вы дели труп!

Додик шумно вздохнул, поднялся и ушел из комнаты, ЭлПэ застыл с полуоткрытым, набитым едой ртом.

– Труп мамочки! – и, поскольку Су тоже удивленно таращила глаза, соседка удовлетворенно добавила, – Я же видела, как вы сначала отвезли ее на машине, – эти слова предназначались ЭлПэ.

Наступила тишина. ЭлПэ облегченно вздохнул и теперь не спеша откупоривал бутылку. Справившись с пробкой, он поставил рядышком три фужера. Сначала он плеснул себе, совсем немного, несколько капель, потом налил полные фужеры Су и соседке, отставил бутылку.

– Почему я так сделал? – ЭлПэ словно приглашал соседку поиграть, но поиграть лениво, на «просто так».

– Элементарно! – соседка улыбнулась, – Вы пытаетесь доказать, что вино не отравлено, сначала пьете сами, потом предлагаете нам.

– Грузинское вино – это своего рода искусство, – ЭлПэ долил свой фужер до уровня двух других. – И церемония его употребления подразумевает определенные условности. Я просто хочу доказать вам бессмысленность вашего непомерного увлечения детективами. Отравление здесь не при чем, мы не в гостях у султана. Просто, когда хозяин угощает гостей вином, первые капли он наливает себе, чтобы гостю не попались остатки пробки. Элементарно? – он с улыбкой посмотрел на соседку. – Выпьем за то, что жизнь всегда интересней вымысла!

Через пару минут он уже с трудом ворочал языком, с удивлением объясняя такой необычный хмель двухдневной пустотой желудка.

Су, борясь с легким головокружением и полной неподчиненностью ей ног и рук, все-таки решила выяснить до конца странную позицию соседки по поводу ее и ЭлПэ затворничества.

– А зачем это нам – убивать мою мамулю? Да! К чему это?

– Любовь,.. – неожиданно грустно и шепотом сказала соседка.

– Любовь – это… Это да, только боюсь, что моей мамуле это чувство неизвестно.. Вот в чем проблема. Только бешеный инстинкт. Вот в чем проблема.

– Я так и думала! – удовлетворенно сказала соседка, – У нее инстинкт, у вас Любовь. Она спасает свою дочь инстинктивно, не задумываясь, от старого развратника! Вы любите трагично и безоглядно.

– А кого это мы любим? – решил окончательно внести ясность ЭлПэ, – Трагично, да, и безусловно… нет, безог…

– Это вы – старый развратник, любите меня безоглядно, – Су старалась разглядеть в наступающих сумерках расплывшегося на стуле ЭлПэ.

– И попробуйте сказать, что это не так! – повысила голос соседка.

– Да я клянусь! Ей богу, ну вот же ей богу, истинная правда! Люблю! Да, я ее люблю… Я их люблю! И я люблю их, как это… трагично и …

– Он пьян, – сказала Су. – Не слушайте его, – она сделала усилие и встала, показывая соседке, что готова проводить ее до двери.

Додик стал на задние лапы и подчищал кастрюльку, соседка грустно показала на него:

– И мыть не надо.

ЭлПэ решил тоже проявить внимание, кое-как справился с ногами и у самых дверей квартиры сказал, что он и ее, соседку, “рыбоньку золотую”, тоже любит, и тоже трагично. Смотрел он при этом, пристально и тараща глаза, как раз в вырез яркого шелкового халата, потому что именно кончик этого выреза находился на уровне его глаз.

– Я не рыбонька.. – соседка смотрела на него, улыбаясь. Су не терпелось побыстрей закрыть дверь, – Я – Ласточка.

В комнате тревожно и бессмысленно зазвонил телефон.

Вол, мучительно преодолевая невыносимую головную боль, осматривал безупречные линии желто-коричневого старинного особняка семнадцатого века. Полуразрушенная ограда вырастала в одном месте чугунными воротами, ворота имели затейливые кружева с плетением и были фантастично красивы и никчемны.

Вера стояла поодаль, вдыхая первые морозные запахи зимы и старого города. Ворота ее пугали и раздражали своей громоздкостью.

– Вероника, – Вол поморщился и потер висок, ему пришлось подойти поближе к Вере и понизить голос, – У вас вчера было. Как бы это сказать, расслабление кишечника!

– Натуральный понос, – грустно подтвердила Вера. – Ананас.

– Но вы же должны понять, что это, в конце концов, невыносимо! – Вол почти закричал, преодолевая свистящий шум в ушах. – И не дышите так, ей-богу! Спокойно. У меня в ушах свистит от вашего дыхания.

– Я вас люблю, – сказала Вера спокойно, сдерживая дыхание, щеки ее побагровели, гулко и часто ударило сердце.

– Да вы меня убить хотите! – взвизгнул Вол, бледнея до синевы. Сердце Веры молотом долбило его в мозжечок, содрогая голову.

– Вам ничего со мной не сделать, я вас люблю, вот и все, – Вера отвернулась от него и пошла по длинной и извилистой улице. Вол дождался, когда она почти пропадет среди деревьев, судорожно и облегченно вздохнул и пошел за ней, любовно теребя трость.

Когда они поднимались в гостиничный номер – Вол на несколько ступенек сзади – Вера сказала с отчаяньем и грустью:

– Но мы же были близки!.. Мы были так близки… Помните тот вечер? Преферанс…

– Не останавливайтесь, прошу вас, и никаких волнующих воспоминаний, никакого волнения, умоляю!

В номере Вера выпила таблетку. Она теперь пила таблетки по несколько раз в день по настоятельной просьбе Вола. От таблеток она тупела и плохо ориентировалась в предметах, зато уже почти не плакала, часами просто рассматривала голые деревья за окном. Она не знала, что плакала часто ночью, во сне, Вол метался тогда, не зная, куда спрятаться от шороха влаги, словно всасываемой песком – слеза исчезала в подушке, пробежав перед этим по виску Веры и волосам. Иногда его мучили не столько звуки, сколько невероятная способность его тела теперь словно становиться той частицей Веры, которая эти звуки издает, ему даже казалось, что это он своим обнаженным мозгом протискивается между грубыми волокнами ткани, пропитывает их, исчезает, касаясь остатками влаги отвратительных перьев.

– Гусиных. Это гусиные перья, я знаю, какое мучение, – Вол вскакивал, тормошил Веру, отшатываясь при ее глубоком вздохе.

Однажды Вол проснулся от шума дождя. Он так спокойно почувствовал себя, пожалуй, в первый раз с того времени, как Вера с ним. Было тихо – ни звука в его раздувшейся голове – и он испугался смерти, подполз на большой кровати поближе к Вере, стараясь не дышать, прислушиваясь. Ее дыхание, почти незаметное, напомнило распускающийся утром цветок – трудно уследить, но и не поверить нельзя.

Вол расслабился и обнаружил полную неспособность реально оценить обстановку: он так перемучился собственной болью и страшным грохотом в голове, что как только эта боль и этот грохот отступили, он потерялся в пространстве, совершенно не умеющий думать.

“...невозможность полноценной работы. Вероятно, допущена какая-то ошибка.. Непонятно такое сильное воздействие на меня, это не поддается объяснению. А что если?..”

В этом месте то, что представилось Волу, показалось ему таким чудовищно-несправедливым, что он застонал, потом испуганно притих, покосившись на Веру.

“.. Она не изменяется, ничего не происходит – это раз. ЭлПэ не преследует нас, это два, ведь с него стало бы и отнимать! Неужели этот придурок понял что-то лучше меня? Нет, невозможно.”

Вол выбирал минут двадцать между неожиданным спокойствием и необходимостью, вздохнул и потянулся к телефону.

Су ничего не поняла, голос бормотал приглушенно, иногда добавлялся чуть слышный тон музыки.

– Вам кого?

– Дай мне, – ЭлПэ отобрал у Су трубку и ничего не стал говорить, несколько раз требовательное “Але! Але!” взывало раздражающе, наконец, ЭлПэ вздохнул и ответил.

– С вами говорит всемирная ассоциация матерей. Але?! Вы должны пройти регистрацию по распределению…

Вдруг ЭлПэ подумал, что это касается Су и протянул ей, удивленно стоящей рядом, трубку, Су, гримасничая, показала ему язык, и выслушав все, в обалдении положила трубку.

– Кто это был? – она смотрела на ЭлПэ заинтриговано, но без испуга.

– Какая-то ассоциация матерей.. Всемирная. Бред какой-то. Я даже не запомнил по поводу чего надо пройти распределение.. нет, регистрацию по распределению. Ничего не понимаю, а что тебе сказали?

– Что пришлют машину, чтобы мы как можно быстрей прошли регистрацию.

– Машину значит, – ЭлПэ запаниковал тут же, но вино все еще давало о себе знать, двигаться быстро он не мог, Су показалось, что он стал бессмысленно бродить по квартире, натыкаясь на нее, – Машину! И какую именно, не сказали?

– Сказали. С шофером.

– Шофер будет горбун! – закричал ЭлПэ, вытаскивая из шкафа сумки, – Мерзкий тип, лошадник! Он хотел, – кричал ЭлПэ, разбрасывая вокруг себя все, что не годилось в сумки, – он хотел засунуть Мерилин Монро в пупок… Да, вспомнил, кажется, морковку!.. Именно морковку!

– Ну, с таким шофером просто опасно ездить! – Су насмешничала, хотя ничего толком не понимала и трусила.

ЭлПэ застыл на секунду, посмотрел на нее внимательно и понял, что если он не успокоится немедленно, то погубит их обоих. Он принял независимый вид, засунул руки в карманы и ласковым голосом начал:

– Дорогая Сусанна. Нам просто очень, ну очень необходимо хорошенько правильно собраться, быстро выйти из дома и спрятаться куда подальше, – тут он не выдержал больше и заорал громко и визгливо: – Чтобы не сесть в машину к этому шоферу, который хочет засунуть морковку!..

– В пупок Мерилин Монро!!! – заорала последние слова Су, после чего наступила тишина.

Додик занервничал, терся между ними и скулил.

– Ты только послушай, что ты говоришь, – устало взмахнула руками Су, – Если бы кто нас услышал, психушки не миновать!

– Ладно, я ничего не буду объяснять, ты сама сказала, что все это не поддается объяснению, давай просто соберем вещи и удерем поскорей, пока не приехал этот…

– У меня нет вещей, в прошлый раз нам казалось, что нужны паспорта, деньги, а потом получилось, что ничего этого не нужно.. У меня ЕЩЕ нет паспорта! У меня УЖЕ нет денег! Я не хочу! Я не хочу всего этого, я не хочу быть мамой!! – Су решила зареветь.

– Я тоже не хочу быть мамой… этой, папой… не хочу быть папой, вытри сопли и оденься. Слушай меня! Нет, ты послушай меня внимательно, давай сделаем так. Найдем тихое и спокойное место, отоспимся там и подробно все расскажем друг другу. Ну? Мы сразу во всем разберемся, вот увидишь.

Додик взял в зубы ручки большой сумки, легко ее поднял и завилял хвостом.

Вера проснулась утром одна. В мутных зимних сумерках с трудом различались предметы. Сначала она автоматически побрела к огромному графину с водой, но вдруг провела расслабленно по лицу рукой, словно очнувшись от забытья. Скользнув по ее щеке, мгновенно пробежав грудь, с легким стуком на пол упали две белые таблетки с крошечными выгравированными буковками.

Вер подумала, не разбить ли графин для верности, тогда и не будет чем запивать следующие таблетки, она неуверенно толкнула его, графин устоял. Тогда она сцепила руки на затылке, потянулась, легко забросила босую ногу и пнула противный графин на столе изо всех сил. Графин упал на пол, образовал большую лужу, всасывающуюся в красный ковер, гулко покатился, стуча утробно гранями, но не разбился.

Вера прошлась несколько раз вокруг него, словно оценивая противника, потом оглянулась в поисках чего-нибудь тяжелого и металлического. Ничего подходящего. Она взяла большой стул, устраивая поудобней ладони на деревянных перекладинах его спинки, размахнулась повыше и изо всех сил ударила по графину стулом. Графин, крутясь волчком, совершенно невредимый отлетел к стене и замер, на Веру посыпались разноцветные осколки разбитой при размахе люстры.

Она медленно выбирала цветные стекла из волос, сидя на корточках возле графина и внимательно его рассматривая. Пузатый, из толстого стекла с резкими продольными гранями, графин смотрел в нее круглым нахальным горлом с отвисающим нежным клювиком.

Позже Вера никак не могла объяснить себе, что именно тогда с нею произошло, как ей удалось так освободиться от всех своих мыслей, она словно умерла на время, ее больше не существовало, одна единственная цель водила ею – разбить ненавистный графин, потому что тогда не придется пить таблетки. Почему именно графин она так возненавидела, тоже осталось неясным, но это был ее первый осознанный протест против чего-либо с момента ее отъезда с Волом.

Вера, громко дыша, прошлась туда-сюда по комнате, резко распахнула входную дверь и оценивающе осмотрела лестницу. Ковер. Прикреплен по краям металлическими планками.

Она вернулась к графину и несколько раз ударила по нему электрической бритвой Вола, графин увертывался, Вера ползла за ним на коленках. Она стала плакать, повизгивая, выронила бритву, набрала побольше воздуха и взяла графин в руки. Прижимая его к животу левой рукой, правой открыла балконную дверь и шагнула, обжигая ступни ледяной плиткой.

Вол расслабленно брел в полнейшей, как ему казалось в отсутствии Веры, тишине к гостинице, обхватив руками пакет с двумя бутылками молока и сладкими булочками. Нежный перезвон трамваев в пасмурном утре и шарканье немногих прохожих, перекличка невидимых поездов с близкого железнодорожного узла, внезапный хлопок дверцей автомобиля, все это было так восхитительно, так ...бесшумно!

Он уже подходил к дверям гостиницы, когда случайно взглянув вверх, увидел Веру на балконе. Она была в белой ночной рубашке, она размахнулась, подняв над головой какой-то предмет, и с шумным выдохом бросила это, как показалось Волу, чтобы убить его.

Вол почувствовал резкое движение, словно свист у себя в горле, сухая горячая волна резанула гортань и ударила в небо, насильно открыв ему рот. В голове при этом словно взорвалась небольшая бомбочка, но было и что-то новое при этом – странный стеклянный звон, потом оказалось, что это разбился графин у его ног, брызнув осколками. Грудная клетка Вола разрывалась, кто-то живой бился внутри его, ритмично сжимая в кулаке сердце.

– Вера!.. Не надо!.. – он обессилено опустился на колени, все еще прижимая пакет с завтраком к животу, – У… успокойся… пжал…та!

– И никаких таблеток! – прошипела Вера вверху, – Ненавижу!

Она хлопнула балконной дверью.

Вол с трудом поднялся, еще не веря, что остался жив, медленно ступая, стал подниматься по лестнице, мученически улыбнулся выбежавшему на шум администратору.

Администратор, ничего не понимая, удивленно смотрел ему в спину, раздумывая, что это был за звон, когда Вол, почти преодолев пролет лестницы, нелепо дернул головой, застонал, выронил пакет и схватился рукой за нос, а потом упал, покатился вниз, пересчитав ступеньки тяжелым телом, и почти бездыханный, раскинув руки в сторону, остановился у ног администратора.

Вера, высморкавшись от души, скомкала салфетку и выбросила ее в унитаз.