Текст книги "Другая Россия. Исследования по истории русской эмиграции"

Я уже писал Вам о Ваших рецензиях. Не сердитесь на меня. Типография их не нашла. М[ария] Сам[ойловна] говорит, что не находит их в бумагах покойного Мих[аила] Ос[иповича], а как теперь настаивать? Надеюсь, у Вас сохранились копии.

По Вашему желанию, посылаю при сем письмо Берберовой (верните). Я отроду не говорил и не писал никому в Париже девяти десятых того, что она мне приписывает. Я вообще о ней не писал ничего, кроме ответных двух писем Зайцеву и Рыссу, которые вяло (особенно второй) ее защищали. Не мог же я им ответить на их просьбу ее реабилитировать. Удивительно, что она основной факт, свою «ориентацию» в 1940–1 году, признает, и в какой форме (я отчеркнул красным карандашом на полях) – и, очевидно, совершенно не понимает, что же тут было дурного! Кстати, тут же сама изобличает других, напр. «чету поэтов», т. е. Иванова и Одоевцеву (Иванов сюда прислал несколько писем, в которых тоже говорил, что его оклеветали разные «мерзавцы»). Я парижанам сто раз советовал устроить в Париже суд чести. То же самое я ответил бы Берберовой, если бы в ее письме не было грубейшей брани по адресу Полонского (даже Ляли коснулась!). Теперь ответить не могу и не отвечаю. Пожалуйста, кроме Самсона Моисеевича871871
  Соловейчик Самсон Моисеевич (1889–1974) – член партии эсеров, публицист. В эмиграции сначала в Берлине, с 1925 – в Париже. Был помощником А. Ф. Керенского по редактированию газеты «Дни» во второй половине 1920 – начале 1930-х годов и журнала «Новая Россия» (1936–1940) в Париже. С 1940 года в США. С 1946 – профессор Канзасского университета. По словам Вишняка, его бывший приятель, ставший профессором-эмеритус (заслуженным профессором) того же университета, «не написал даже брошюры ни на одном языке. Потом увлекся Советами, неоднократно ездил туда, восхвалял там ставшее и более чем критически относясь к здесь сущему» (Вишняк М. В. – Пахмусс Т. А. 9 декабря 1968 // HIA. Mark Vishniak Collection. Box 6-C).


[Закрыть], никому обо всем этом не говорите и не пишите. Меня это письмо расстроило: ведь не могу же я всем получившим его объяснять, что она мне приписывает то, чего я никогда не говорил и не писал (впрочем, меня теперь расстраивает теперь решительно все). Почему она думает, что о ней сюда писал только Полонский, и почему Полонский именно к ней должен был испытывать такую жгучую «жалузи», – остается ее секретом. Со всем тем, как Вы знаете, я был решительно против разоблачительных статей Якова Борисовича, просил Полякова их не печатать и писал Полонскому, что он на суде не смог бы доказать многих своих обвинений.

Напишите мне, пожалуйста, не жалея места, что Вы (и С[амсон] М[оисеевич]) об этом думаете.

Мы оба шлем Вам самый сердечный привет, такой же Марье Абрамовне.

Ваш М. Ландау.

Бергер сказал мне, что исполнит Вашу просьбу.

Я все-таки думаю, что Вам благоразумнее не отказываться пока от места.

Там же. Кор. 1-A. Машинопись. Подлинник.

№ 3

М. В. Вишняк – М. А. Алданову

21-ое ноября 45 г.

Дорогой Марк Александрович!

Благодарю Вас за Ваше письмо и присылку письма Берберовой. Отвечаю с некоторой «оттяжкой», потому что ждал, по Вашей просьбе, «заключения» Самс[она] Моисеевича по тому же малорадостному делу. Оказалось, что мы снова разошлись с С[амсоном] М[оисеевичем] во мнениях, и он напишет Вам самостоятельно очень подробный – и интересный – разбор письма Б[ерберовой]. С прокурорским, я бы сказал, подходом к ее показаниям872872
  Письмо С. М. Соловейчика к М. А. Алданову от 21 ноября 1945 года находится среди бумаг последнего в Бахметевском архиве Колумбийского университета. Подробный разбор письма состоял из восьми пунктов. Приведу наиболее выразительные из них: «1) Письмо Берберовой заключает в себе признание двух основных фактов, о которых, насколько мне известно, шла речь. Это, во-первых, прогитлеровская позиция, занятая Берберовой и занимавшаяся ею не то три месяца, не то год… 3) Второе признание касается профессии, выбранной Макеевым в годы оккупации… 4) Оказывается, не только она, но и Н. В. М[акеев], торгуя картинами, тоже „ни с одним немцем дела не имел“. Кому же он продавал картины? Чехам, китайцам, русским? И „за кого же она держит“, как говорил один весьма почтенный, но не совсем твердый в русском языке адвокат, читателей своих циркулярных показаний? … 7) Неясно также, почему Берберова сейчас живет в Париже, „как в маки“. Что им угрожает? Дело тут не в „непримиримости“ – вот ведь Мельгунов живет же „не как в маки“… Почему „маки“, если их поведение во время оккупации ничем не отличалось от поведения Погосьяна, Роговского и сотен других. Ведь Н. В. М., оказывается, даже был участником «резистанс» (когда? До 1942 года, когда он безвылазно сидел в деревне, или после 1942 года, когда он начал торговать картинами?). Чего же им бояться? Должен кстати, сказать, что самое гнусное впечатление (в письме, посланном даже не Вам лично, а для всеобщего сведения) на меня произвело даже не упоминание о том, что какая-то баронесса, по просьбе Берберовой, оказывала денежную помощь Вашему брату, а декламация о вечной «непримиримости». О какой «непримиримости» смеет говорить человек, стоявший за «кооперацию» с Гитлером? 8) Вывод: Берберова, пока была надежда на победу немцев, была за «кооперацию» с Германией и гитлеровский «новый порядок» (без «грубого материализма»), а Макеев и после этого продолжал торговать картинами, единственными покупателями которых, по доходившим сюда сведениям, были немцы. Все остальное – заметание следов, притом сделанное так, чтобы Вы не могли ответить (поэтому столько ругани). Цель: добиться хотя бы от одного из адресатов ответа с выражением сочувствия невинно оклеветанной жертве, пострадавшей за «непримиримость»…» (M. Aldanov Collection. Box 10. Rare Book and Manuscript Library, Bakhmeteff Archive of the Russian and East European History and Culture, Columbia University). В письме Соловейчика упоминаются историк и публицист Сергей Петрович Мельгунов (1879–1956), занимавший непримиримо антисоветские позиции, что было небезопасно в условиях активной деятельности советских спецслужб в послевоенной Франции, а также участники антифашистской «группы Маклакова» М. М. Тер-Погосян и Е. Ф. Роговский.


[Закрыть]. Не буду писать своего «заключения», – которое является скорее даже не заключением, а впечатлением, – отталкиваясь от того, что доказывает С[амсон] М[оисеевич] напишу так, как мне почувствовалось при чтении письма и каким остается мое впечатление после обдумки в течение нескольких дней и выслушания доводов С[амсона] М[оисеевича].

Начну несколько издалека и более или менее – доверительно. Я никогда не был другом Н. Н., не целовал ей рук, не признавал в ней «секс-апил» (имею в виду Ивана Алексеевича) и т. д. Но я приятельствовал с ней, ценя и приятельствуя (так! – О. Б.) с Ходасевичем873873
  Ходасевич Владислав Фелицианович (1886–1939) – поэт и литературный критик, в гражданском браке муж Н. Н. Берберовой в 1922–1932 годах.


[Закрыть]. Многое в ней мне не нравилось, но я не мог отрицать ни ее ума (не даровитости), ни ее работоспособности и энергии. Как беллетристку я ее никак не ценил, – хоть и печатал. В итоге – я никак не могу причислить себя к расположенным в ее пользу по той или иной причине. Я не только хочу быть, как каждый из нас, «объективным» – или справедливым, но, думается, и могу им быть в этом деле.

Что я знал о недоброкачественном поведении Н. Н. за время оккупации? – Как и другие, я, во-1-х, слышал, что она приглашала не то к литературному сотрудничеству, не то к чему-то другому, связанному с признанием и примирением с наци, Бунина и Адамовича; во-2-х, что Макеев делал недурные дела с немцами и настолько далеко зашел в желании приспособиться к ним, что даже переименовал себя в «фон» Макеева; и, наконец, в 3-их, что от таких «неправедных» трудов у четы М[акеевых] оказались «палаты каменные» в форме особняка в центре Парижа на рю Миромениль.

Я отнюдь не склонен придавать полную веру всем словам и заявлениям Берберовой. Кое-что в них меня даже возмущает (например, – полная безучастность к судьбе евреев вообще и примирение с отдельными случаями террора, свирепствовавшего с первого же дня: «Марианну услали сейчас же», – отмечает сама Б[ерберова], – вплоть до того, как, вместе со все-французским умонастроением, изменилась и политическая ориентация Нины Никол.); другое же звучит неправдоподобно и даже комично: «мы (?) были слишком разочарованы парламентаризмом… Россия была с Германией в союзе – это тоже обещало что-то новое (?). Мы (?) увидели идущий в мир не экономический марксизм и даже не грубый материализм» и т. д. Это все «разговоры для бедных» и – дисгармонирует с очень умно и ловко составленным документом.

Но если ВСЕ три основания, на которых покоются наши суждения, формально опровергаются, мы не имеем, мне кажется, права настаивать на своих суждениях, не попытавшись их проверить.

Что Б[ерберова] думала про себя, никто не знает и, в конце концов, не существенно. Существенно ее внешнее оказательство. Зная, что и как пишет мистер Седых – сегодня поп, а завтра раввин, – я не стал бы полагаться на его единоличные заявления. Я хотел бы вновь перечесть письмо, которое мне зачитал Александр Абрамович [Поляков] – от Адамовича. Там, мне кажется, содержится некое не вполне категорическое, но все же указание на полученное им от Б[ерберовой] письмо с предложением. Может быть, у Вас имеются другие данные или даже источники осведомления. У меня их не было, и я их не знаю. – Но по этому пункту Б[ерберо]ву можно «оставить под подозрением», в худшем случае, но никак еще не осудить.

Второй пункт о «фон» М[акееве] представляется мне столь убедительно объясненным – и опровергнутым, – что я рекомендовал бы с ним не считаться по крайней мере до получения от Якова Борисовича его версии: откуда он взял своего «фона»?

Наконец, третий пункт, о доме на Миромениль, убедителен только в том отношении, что Макеева никто к суду не привлек, не арестовал и проч. Несомненно, что он имел дела с немцами, «жил» ОТ немцев, даже если получал деньги в конторе Лувра. Меня справедливо считают морально-политически мало терпимым ко всяким дельцам и делишкам. Макеев, как Вы знаете, не герой моего романа: я не был его шафером на плюс первой свадьбе и не обелял его растраты с «христианской» точки зрения. И сейчас он мне мало привлекателен. (Я знаю, что в Швейцарии он произвел недавно отвратительное впечатление на Кускову874874
  Кускова Екатерина Дмитриевна (1869–1958) – социал-демократка, затем сблизившаяся с либералами, деятельница кооперативного движения, публицистка. В 1921 году была арестована по делу Всероссийского комитета помощи голодающим, в руководство которого она входила, в 1922-м выслана за границу. В эмиграции жила в Берлине (1922–1924), Праге (1924–1939), с 1939 года – в Швейцарии.


[Закрыть].) Но я убежден, что в той или иной мере НЕ жили от немцев во время оккупации и режима Виши только немногие: либо «фанатики», либо счастливчики. Формально все общались через французские учреждения с немцами. И, потому, желая быть беспристрастным, я не стал бы поддерживать против Б[ерберовой] обвинения в коллаборации с немцами на том основании, что и она косвенно обогащалась и обогатилась «благодаря» Макеевским сделкам, или проделкам. Иметь большой особняк на Миромениль одно, иметь же там квартиру, хотя бы о 6 комнат, – совсем другое.

Письма Бунина и Адамовича, которыми Б[ерберова] заручилась, стоют, конечно, немногого. Но проверить данные, которыми мы располагали о Б[ерберовой], – если и у Вас нет ничего другого, как у меня, – мне кажется, показуется. Если Вы не послали копии ее письма Полонскому, пошлите, не откладывая. Постарайтесь получить контр-реплики на реплики Б[ерберов]ой и со стороны людей не в драке, показания которых могли бы быть внутренне убедительными. Я предполагаю в письме к Амин[аду] Петров[ичу]875875
  Шполянский (лит. псевд. Дон-Аминадо) Аминад Петрович (1888–1957) – поэт и мемуарист. В эмиграции во Франции с 1920 года.


[Закрыть], которое напишу на днях, запросить его обо всей этой истории. Я ему верю.

* * *

Уверен, что я Вас вдвойне не удовлетворил: и по содержанию своего «впечатления», и аргументацией. Бога ради, не говорите даже себе, а не то, что другим, что я «защищаю» Берберову. Отнюдь нет!!! Будь я в Париже, я, вероятно, перестал бы с нею общаться. Но в обладании тех данных, которыми я обладаю, я не стал бы доказывать, что она и Мережковский были более или менее одним и тем же. Как я считаю вредным плодить лишних антисемитов, выдавая за антисемитов и тех, кто всячески открещивается от того, так я бы не стал общественно-политически настаивать на том, что коллаборационистами являлись и те, кого фактически никак нельзя уличить в том. Всякое сомнение должно идти в пользу подозреваемого не потому только, что это догма всякого правосудия, – но и потому, что во всяком массовом явлении вы вынуждены пользоваться этой предпосылкой, чтобы не погрязть окончательно в «третейских судах» и проч. В порядке личном я вынес бы одно решение, даже если бы «улики» были не на все 100% убедительны, но в порядке общественном, как и в случае с Вольским876876
  Вольский (лит. псевд. Н. Валентинов, Е. Юрьевский и др.) Николай Владиславович (1879–1964) – публицист и мемуарист; социал-демократ (меньшевик) до лета 1917 года. С 1928 года в Париже, редактировал газету советского торгпредства на французском языке. В 1930 году перешел на положение эмигранта. Говоря о «случае с Вольским», Вишняк имел в виду его антисемитские высказывания в годы войны. Б. И. Николаевский распространил письмо к нему П. А. Берлина от 20 мая 1945 года, в котором тот, в частности, рассуждал о воздействии на русских эмигрантов нацистской литературы: «В течение четырех лет изо дня в день читалась только эта литература и если сама по себе она не в состоянии была обратить в свою веру подавляющее большинство русских эмигрантов, то оглупляюще и опошляюще действовала. К чести русской демократической эмиграции лишь немногие единицы подверглись немецкой заразе. Оказался в числе этих немногих, к сожалению, Вольский, который (к счастью, лишь в письмах и разговорах) начал проповедывать необходимость различения „арийской“ и „еврейской“ политики и сочувствия к первой и борьбы со второй. Доказывал частичную правоту антисемитизма и издевался над „еврейской“ борьбой за политическую „швободу“ (это слово он иначе, как через „ш“, не писал и не произносил), к которой равнодушны „арийские“ народы. Но, повторяю, эта проповедь мало кого соблазняла и даже такие терпимые люди, как Церетели, Одинец, Мочульский, не говоря о евреях, прервали с Вольским всякие сношения. Теперь он встряхнулся и как ни в чем не бывало возвращается к старому» (цит. по копии, находящейся в архиве Вишняка в Гуверовском институте, коробка 6-A).


[Закрыть], я не был бы столь категоричен.

* * *

Мне нетрудно себе представить, как Вам не только неприятна, но, вероятно, и мучительна вся эта история – и лично, и общественно. Вопреки Вам, я не рискую осуждать Якова Борисовича, ЕСЛИ ВСЕ, что он утверждал, ОН ИМЕЛ ОСНОВАНИЯ СЧИТАТЬ ПРАВИЛЬНЫМ. Я почел бы своим моральным долгом сделать то же, если бы я узнал нечто подобное даже о ближнем своем, – это элементарнейший долг перед замученными теми, с которыми так или иначе общались Макеевы. Но ЕСЛИ все это было – или казалось – правдой!.. Якова Борисовича Вы знаете несравненно лучше меня. Он человек горячий и страстный, но, судя по его статьям, он мне казался точным и методичным. Сейчас приходится проверить его подход к общественным делам – руководствуется ли он только страстью («беззаветной любовью и безотчетной верой в единого и непогрешимого Павла Николаевича877877
  Имеется в виду Павел Николаевич Милюков (1859–1943) – историк и публицист, лидер партии кадетов, депутат 3–4-й Государственных дум, министр иностранных дел в первом составе Временного правительства. В эмиграции в 1918–1920 годах в Лондоне, с 1921 года – в Париже; редактор наиболее популярной эмигрантской газеты «Последние новости» в 1921–1940 годах.


[Закрыть]», ненавистью к врагам еврейского народа и т. п.) или он опирается на факты. – Слово за ним в первую очередь. Не откажите, пожалуйста, осведомить меня о его реакции на письмо Б[ерберовой] (я копии обещанной от нее не получил, – и вообще «свят» во всем этом деле).

Повторяю: очень Вам сочувствую и понимаю, как Вам неприятно. Но такова судьба не только редактора, как я многократно Вам доказывал, но и общественного деятеля, всячески желающего им не быть!

* * *

С большинством Ваших замечаний относительно письма Б[ерберовой] я согласен. Но это, мне кажется, все-таки не меняет существа дела.

Написах, еже писах, – «не жалея места», как Вы просили.

– – – – – – – – —

Хотя подтверждения не получил, но все же надеюсь, что обе мои рецензии, вновь написанные, получены Бергером своевременно.

* * *

Вы советуете мне «не отказываться от места». Но я и не предполагал отказываться. Буду мыкаться здесь, пока будут держать или вообще не закроют «заведения», – что может случиться, на мой взгляд, очень скоро. Увы, и на этот случай не вижу для себя не то что службы, но даже работы.

Лучшие приветы Т[атьяне] М[арков]не878878
  Алданова (урожд. Зайцева) Татьяна Марковна (1893–1968) – жена М. А. Алданова.


[Закрыть] и Вам от нас обоих.

А как с визой во Францию? Может быть, Вы уже отказались от былого плана, – в частности, чтобы не встретиться с Ниной Николаевной?!.

Там же. Машинопись. Копия.

№ 4

М. А. Алданов – М. В. Вишняку, С. М. Соловейчику

26 ноября 1945

Дорогие Марк Вениаминович, Самсон Моисеевич.

Получил сегодня Ваши письма о Берберовой, большое спасибо; Вы оба потратили много времени на разбор и на ответ.

Я письма ее Полонскому не посылал и не пошлю, так как 1) узнав, что она в циркулярном письме касается не только его, но и его жены и сына, он мог бы сделать что-либо дикое, 2) в моем препроводительном письме к нему был бы неизбежно неприятный элемент: «ай толд йу со»879879
  Ай толд йу со (англ. I told you so) – здесь: говорил же я вам.


[Закрыть]. Как Вы знаете, я не только был против помещения трех четвертей его разоблачений в «Н[овом] р[усском] слове», но и безуспешно просил А. Полякова и Цвибака этих трех четвертей не печатать. Как Вы, кажется, тоже знаете, я исходил главным образом из простого соображения: недостаточно, чтобы разоблачения были верны (если они и верны), – надо еще иметь возможность их доказать. Я и говорил Полякову и Цвибаку, что они могут печатать только то, что подтверждено цитатами из писаний разоблачаемых лиц. Я и теперь не знаю, разбогатела ли чета Макеевых и продавал ли он еврейские картины и продавал ли их немцам. Вы, дорогой Самсон Моисеевич, по-видимому, в этом убеждены, но Вы приводите только косвенные и не на 100 процентов убедительные доказательства. Доказать же это в государственном суде невозможно, а на суде чести – трудно. Поэтому, по-моему, они [одно слово нрзб.] о Б[ерберо]вой печатать не должны были: она ведь ничего в пору оккупации не напечатала. Достаточно было просто прекратить с ней отношения, что я и сделал. Я мог убедить их выпустить лишь очень немногое. Большую часть они напечатали. Напечатали, к большому моему сожалению, и о «фон Макеев», а это (если это и верно – в чем я сомневаюсь) тоже доказать нельзя: «где эта карточка»? Теперь и Вы, дорогой Марк Вениаминович, кажется, с этим согласны? Между тем Вы, в отличие от меня, тогда одобряли и приветствовали все его разоблачения. А ведь и тогда было ясно, что доказать все это почти немыслимо.

Итак я Полонскому письма Б[ерберо]вой не послал. Но А. А. Поляков, получивший копию ее письма, прочел его Цвибаку, который Якова Борисовича о нем подробно осведомил, причем зачем-то добавил, что я боюсь его «огорчить» присылкой этого письма. На это Яков Борисович ответил прилагаемой при сем (прошу вернуть) припиской к письму ко мне880880
  «Приписка» Полонского среди бумаг Вишняка мной не обнаружена.


[Закрыть] и длинным письмом к Полякову и Цвибаку. Последнего письма я не читал, но Цвибак сегодня как раз сказал мне по телефону, что оно его вполне убедило и что для него «вопрос о Б[ерберо]вой теперь совершенно ясен». Надо однако, чтобы это было ясно не только ему, но и суду (лично я впрочем склонен думать, что она к суду НЕ обратится, – об адвокате только так пишется). Как Вы догадываетесь, в субъективной правдивости Якова Борисовича я ни на минуту не сомневался и не сомневаюсь. Б[ерберо]ва пишет, что им руковдила «жалузи»! Это очень забавно: почему «жалузи» сосредоточилась именно на ней?! Он очень честный и порядочный человек, но слишком темпераментный, увлекающийся и раздражительный. Вдобавок, он очень много пережил ужасов в эти годы (Б[ерберова] пытается тут сказать о нем, а заодно о Ляле (!) что-то весьма пренебрежительное, но я знаю, что он изготовлял фальшивые паспорта. Что делал в «Резистанс» Н. М[акеев] – мне неизвестно; об этом она скромно не сообщает). Но дело, повторяю, и не в субъективной правдивости его, и даже не в объективной верности его разоблачений, а в возможности их доказать.

Вы, Марк Вениаминович, находите письмо Б[ереберо]вой] «очень умно составленным»! Я прямо противоположного мнения (и очень удивлен: считал, что она поведет себя умнее. Не говорю уже о признаваемой Вами редкой глупости мотивировки ее ориентации и о противоречиях, – три месяца, год, два года, – не говорю и о ссылке на авторитет «друга Блока», – писавшего у Гестапули881881
  Речь идет о Р. В. Иванове-Разумнике. Иванов-Разумник опубликовал в 1942 году в берлинской газете «Новое слово» серию статей о «писательских судьбах» в Советской России. Впоследствии статьи были собраны вместе и изданы под названием «Писательские судьбы» (New York, 1951).


[Закрыть] (так в Париже называют Деспотули882882
  Деспотули Владимир Михайлович (1885–1887) – участник Белого движения, журналист; главный редактор в 1934–1944 годах русской берлинской газеты «Новое слово». Газета имела ярко выраженный пронацистский характер.


[Закрыть]). Но, конечно, она уж должна была для самозащиты отрицать в с е: «отроду не была за „кооперацию“, все гнусная клевета!» Вместо этого она, как Вы оба совершенно правильно пишете, «созналась» (так это поняли и некоторые другие из читавших копию ее письма, с кем я говорила на днях при встрече у Марьи Самойловны [Цетлиной]), – созналась в том, что держалась немецкой ориентации (после чего шли ценные мысли о «шкурниках», «эписье» и «бифштексах»!!!). Ведь Александр Федорович [Керенский] здесь говорил, что она отроду за немцев не была. Я в мыслях не имею писать ему об этом, но что он мог бы сказать теперь?

Вы оба, как мне показалось, думаете, что я должен после получения этого письма что-то сделать. Я ничего делать не собираюсь. Ее грубая брань по поводу Полонских, разумеется, лишает меня возможности ей ответить. Если бы брани не было, я вежливо ответил бы ей (как уже ответил в аналогичном случае другому писателю), что я советую ей устроить в Париже суд чести и что до решения такого суда я ровно ничего сделать не могу, – «с совершенным почтением» такой-то. Мне именно и неприятно, что я ответить не могу. Вместо этого я написал Зайцеву. Не помню, известно ли Вам, что Зайцев мне весной этого года написал письмо с вялой защитой Б[ереберо]вой от того, что о ней говорят в Париже и пишут в письмах в Нью-Йорк. Я ему тогда же ответил, что исхожу не из писем о ней, а из ее собственных писем, которые она писала после падения Парижа. Из адресатов этих писем я назвал только скончавшегося Руднева; Бунина и Адамовича (о письмах к которым Б[ерберо]вой рассказывал здесь не Цвибак, а Яновский883883
  Яновский Василий Семенович (1906–1989) – прозаик, литературный критик, мемуарист. С 1922 года в эмиграции в Польше, с 1926-го – в Париже, с 1942 года – в США.


[Закрыть]) я не назвал. Добавил, что ни в чем другом я ее никогда не «обвинял». И действительно меня может интересовать только вопрос о ее идейной ориентации, – богатство, особняк, если это и правда, не очень важны для политического суждения. В том же, что она печаталась в русско-немецких изданиях, ее здесь никто не обвинял, не обвинял и Полонский и другие о ней писавшие (не мне): этого не было. Летом мне о ней же написал Рысс. Он прямо говорил, что она действительно в 1940 году надеялась, что «Гитлер освободит Россию» (заметьте кстати: она пишет, что дело было в том, что Гитлер был в союзе с Россией). Однако, добавлял Рысс, это продолжалось у нее недолго, и она в русско-немецких изданиях не печаталась. Я ему ответил то же самое, что и Зайцеву, и опять сослался не на слухи (как она пишет), а на те же ее письма. И Зайцев, и Рысс показали ей мои ответы. Может быть, впрочем, не показали, а только прочли, потому что она в своем письме их совершенно искажает и приписывает мне то, чего я никогда не говорил и не мог сказать. Это тоже мне крайне неприятно: ее письмо получили шесть человек, и каждый, вероятно, поделился с другими, – не могу же я каждому объяснять, что не говорил приписываемого ею мне, и что ни малейшего противоречия в моих письмах Зайцеву и Рыссу не было, и что я ни слова о Цвибаке не писал! Поскольку дело идет лично обо мне, «оклеветанная» сторона я, а не она. Однако это все было давно (т. е. мои ответные письма Зайцеву и Рыссу; никому другому я о ней не писал). Теперь по получении ее письма я снова написал Борису Константиновичу [Зайцеву]. Сказал ему, что ей ответить не могу из-за грубой брани по адресу Полонского. Привел цитату о «кооперации» (отмеченную мною на ее письме красным карандашом) и снова добавил, что я ни в чем другом ее не «обвинял», а с меня и этого совершенно достаточно: нам с ней разговаривать больше не о чем. Я уже получил от Зайцева ответ. Он признает, что я прав, – что ее «мотивировка ориентации» крайне неудачна, но пишет, что по существу она никогда делам нацистов не сочувствовала и что она хороший человек. Конечно, он прочел ей мое письмо. Больше я ничего делать не собираюсь. Бог с ней. Если будет суд или суд чести, – увидим, что он скажет. Зачем же мне писать Альперину884884
  Альперин Абрам Самойлович (1881–1968) – присяжный поверенный, предприниматель в Ростове-на-Дону, член партии народных социалистов, активно участвовал в антибольшевистском движении, был некоторое время начальником отдела пропаганды в казачьем отряде генерала Э. Ф. Семилетова. В эмиграции с 1919 года в Париже, работал в еврейских организациях, был одним из инициаторов создания Объединения русско-еврейской интеллигенции в Париже. В период нацистской оккупации находился в заключении в Компьенском лагере в 1941–1942 годах. 12 февраля 1945 года вместе с группой эмигрантов посетил советское посольство. Председатель образованного весной 1945 года Объединения русской эмиграции для сближения с Советской Россией. Объединение уже год спустя фактически распалось вследствие разочарования его участников в способности советской власти к эволюции.


[Закрыть] или кому бы то ни было? Что бы он не ответил, мое отношение к Б[ерберо]вой измениться не может, так как оно основано исключительно на ее письмах к Бунину, Адамовичу и Рудневу, теперь расшифрованных ею самою в письме ко мне. Ни в какой «кампании» против нее я не участвовал и участвовать не буду (да и никому не стоит вести против нее «кампанию»). А в «Новый журнал» мы ее не звали, и Михаил Михайлович [Карпович] наверное и впредь не позовет885885
  Публикация Берберовой в «Новом журнале» появилась уже в 17-й книге за 1947 год («Воскрешение Моцарта»).


[Закрыть], хотя бы уже потому, что ушли бы многие сотрудники, если не все (Вы первые?). Личные отношения, прежде до войны, очень добрые, у нас с ней кончены. Не говорю навсегда, так как «навсегда ничего не бывает»: вероятно, со временем будет амнистия всем, всем, всем, – ведь и самые худшие не Геринги и не Штрайхеры886886
  Геринг Герман (1893–1946) – один из лидеров нацистского Третьего рейха, длительное время занимал второе место в нацистской иерархии; Штрейхер Юлиус (1885–1946) – один из ведущих нацистских идеологов.


[Закрыть], а уж стольких людей и мы с Вами амнистировали за 30 лет. Не говорите «парле пур ву»887887
  Парле пур ву (фр. parlez pour vous) – говорите за себя.


[Закрыть]: верно и Вы тоже. Но это все дело будущего.

Вы, М[арк] В[ениаминович], думаете, что мне еще меньше захочется ехать в Париж из-за Берберовой. Это преувеличение. Я в Париже хочу увидеть человек пять, согласен увидеть человек двадцать пять, а за этими тридцатью следуют тысячи или по крайней мере сотни людей, с которыми я надеюсь не встречаться. Гораздо больше способствует малой охоте ехать туда образовавшееся там правительство. Нам пишут, что ГПУ все еще делает в Париже все, что хочет.

Баронесса Менаше – наша давняя знакомая. Она была в особенной дружбе именно с моим покойным братом. Знала также Марголиных. Берберова, насколько мне известно, даже не была с ней знакома. Вероятно, эта богатая и милая дама спросила Олю Марголину, каков адрес больницы брата, а Оля спросила Берберову, как можно послать деньги. Только к этому могла сводиться ее «протекция» в данном случае.

Еще раз очень Вас обоих благодарю.

Обе Ваши рецензии, М[арк] В[ениаминович], поспели вовремя и вошли в 11-ую книгу888888
  Имеется в виду «Новый журнал».


[Закрыть]. Она уже печатается. Должна была печататься давно, но из-за кончины Мих. Осиповича [Цетлина] надо было отложить: мы могли еще вставить короткий некролог. Корректуру всей публицистики, после авторской правки, прочел Михаил Михайлович [Карпович]. В Вашей статье он обнаружил одну пропущенную строчку, которую и вставил.

Визы мы еще не имеем. Но Сюртэ Женераль889889
  Сюртэ Женераль (фр. Sûreté Générale) – служба безопасности.


[Закрыть] уже дала благоприятный отзыв и мы надеемся скоро визу получить, после чего надо хлопотать о риэнтри890890
  Риэнтри (англ. reentry) – обратный въезд.


[Закрыть]. Если не дадут, я не поеду. Мне в нынешней Франции с той ее атмосферой, которую Вы, дорогой С[амсон] М[оисеевич], правильно называете жеманфишистским амикошонством891891
  Жеманфишистское амикошонство – неразборчивая фамильярность (искаж. фр.).


[Закрыть], делать решительно нечего.

Мы шлем Вам и супругам самый сердечный привет.

Ваш М. Ландау.

Все это письмо конфиденциально.

Буду Вам очень благодарен, если Вы уточните то, что Вам написала Кускова: чем Мак[лаков?] произвел на нее отталкивающее впечатление?

Там же. Машинопись. Подлинник.

№ 5

М. А. Алданов – М. В. Вишняку

19 января 1947

Дорогой Марк Вениаминович.

Получил Ваше письмо, нахожусь, как видите, в Ницце. Мы оба очень сожалеем, что М[ария] Абр[амовна] все чувствует себя не очень хорошо. Не думаете ли Вы, что ей теперь, когда есть возможность, следовало бы уехать хоть на месяц в санаторию? При ее болезни отдых и воздух делают чудеса.

По-видимому, Вас потрясло мое «лобызанье» с Одинцом892892
  Одинец Дмитрий Михайлович (1883–1950) – так же как и Алданов, член партии народных социалистов, историк и публицист. В эмиграции – профессор Сорбонны и Русского народного университета, в 1925–1940 годах возглавлял Тургеневскую библиотеку в Париже. После войны примкнул к «советским патриотам», в марте 1948 года депортирован в советскую зону оккупации Германии, в 1948–1950 годах – в СССР, где преподавал на историческом факультете Казанского университета.


[Закрыть]?!! В чем дело? Вы и прежде знали, что я в меру возможного отделяю политическое от личного. Вы от меня слышали, как весело (единственный раз на моей памяти) хохотал покойный Павел Николаевич [Милюков], когда я его спросил по поручению А., – «подаст ли он ему руку»: «М. А., кому я только не подавал и не подаю руки!» Разумеется, П. Н. был совершенно прав (повторяю, «в пределах возможного»). Подаванье руки ровно ни к чему не обязывает и ничего не означает. Так думаю ведь не только я. Разве Николаевский893893
  Николаевский Борис Иванович (1887–1966) – социал-демократ, член ЦК партии меньшевиков, историк и архивист, публицист, автор многочисленных исследований по истории русского революционного движения. В 1922 году выслан из Советской России, в 1922–1933 годах – в Берлине, в 1933–1940 годах – в Париже, с 1940-го – в США. Его колоссальная коллекция (811 коробок документов) находится в архиве Гуверовского института Стэнфордского университета, где Николаевский работал в последние годы своей жизни.


[Закрыть] не подавал руки Бухарину894894
  Бухарин Николай Иванович (1888–1938) – один из лидеров партии большевиков, неоднократно входил в состав ее ЦК и Политбюро ЦК, был редактором «Правды» и «Известий»; Алданов имеет в виду встречи и беседы Николаевского с Бухариным во время посещения последним Парижа в 1936 году с целью приобретения архива К. Маркса у германских социал-демократов. См. подробнее: Фельштинский Ю. Г. Разговоры с Бухариным. М., 1993.


[Закрыть] или ген[ералу] Герасимову895895
  Герасимов Александр Васильевич (1861–1944) – в 1905–1909 годах начальник Петербургского охранного отделения, фактически руководитель политического розыска в стране. Непосредственно курировал знаменитого провокатора Е. Ф. Азефа. В эмиграции – в Германии, где с ним часто общался Николаевский во время работы над книгой об Азефе (История одного предателя. Берлин, 1932). Николаевский побудил Герасимова написать воспоминания, которые сначала вышли в 1934 году в немецком и французском переводах, а полвека спустя – на языке оригинала: Герасимов А. В. На лезвии с террористами. Париж, 1985. Алданов и сам пользовался, при посредничестве Николаевского, сведениями Герасимова при подготовке своего очерка «Азеф» – см. об этом в нашей публикации «Спасибо, что готовы поделиться сведениями»: Из переписки М. А. Алданова и Б. И. Николаевского (Источник. 1997. № 2). О «работе» Николаевского с Герасимовым см. также в кн.: Будницкий О. В. (авт.-сост.). История терроризма в России. Ростов-на-Дону, 1996. С. 452.


[Закрыть], за которыми все же значились не такие дела, как за Одинцом? А в с е французские политические деятели? А недавний завтрак Блюма896896
  Блюм Леон (1872–1950) – французский политический деятель, социалист; неоднократно входил в состав правительства, в том числе в качестве премьер-министра. В годы войны находился в лагере в Германии.


[Закрыть] (министры обязаны вести переговоры и т. д., но завтрак обязанностью считаться не может). Я Одинца знаю 30 лет, состоял с ним чуть не все это время в комитетах нашей партии, – и «не подать ему руки» уже никак не мог бы. Добавлю, что он не «продался»: лечащий его д-р Карасик говорил мне, что Одинец живет впроголодь: он в «С[оветском] Патр[иоте]»897897
  Газета «Советский патриот» – орган советских патриотов, а затем Союза советских граждан во Франции, главным редактором которой был Д. М. Одинец, выходила в Париже с марта 1945-го по январь 1948 года.


[Закрыть] получает шесть тысяч франков в месяц. И он тяжело больной человек. Не совсем понимаю, почему Вы его противопоставляете Берберовой. Если Вы хотели сказать, что с него, как с образованного политика, требуется больше, я с Вами согласен. Но, быть может, и Вы считаете, что люди, сочувствовавшие немцам, лучше большевизанов (кажется, такова последняя мода?); тогда это для меня неожиданно и тогда должен бы удивляться я: прежде мы смотрели на дело не так. Впрочем, должен Вам сказать, что месяца два тому назад я в холле гостиницы случайно встретился с Берберовой. Она подошла ко мне: «Марк Александрович, здравствуйте», – хотя я не ответил на два ее письма: не мог ответить из-за брани по адресу членов моей семьи. Я «корректно» поговорил с ней с минуту и считаю, что так и должен был поступить. Совершенно другое дело – какие-либо общественные выступления, хотя бы самые невинные. Недавно в Париже был завтрак с речами с честь Бунина, по случаю выхода «Темных аллей». Несмотря на свою тесную дружбу с Иваном Алексеевичем, я на завтрак не пошел, потому что там были все, все, все – в трогательном единении. Не пойду по той же причине на вечер Зеелер-Зайцевского898898
  Речь идет о Союзе писателей и журналистов в Париже, генеральным секретарем которого был Владимир Феофилович Зеелер (1874–1954) – юрист, общественный деятель и публицист.


[Закрыть] союза в память Блока: там будут тоже говорить все, все, все. Это не совсем «общественное выступление», но я предпочитаю держаться в стороне. В частных же домах я встречал и б[ывших] сотрудников «Парижского Вестника»899899
  «Парижский вестник» – еженедельная русская газета пронацистского направления, издававшаяся Управлением делами эмиграции во Франции с июня 1942-го по август 1944 года. Редакторы О. В. Пузино, П. Н. Богданович, Н. В. Пятницкий.


[Закрыть], и нынешних сотрудников обеих газет900900
  Имеются в виду просоветские газеты «Советский патриот» и «Русские новости» (май 1945 – ноябрь 1970). Последняя выходила в 1945–1951 годах под ред. А. Ф. Ступницкого.


[Закрыть] (одна лучше другой), – и не только здоровался, но и холодно корректно разговаривал – не о политике. Должен еще добавить следующее. Вы подумываете о поездке в Париж. Если Вы едете с намерением «не подавать руки», то имейте в виду заранее, что в русской колонии (говорю преимущественно о пишущих людях и примыкающих к ним) Вы сможете «подавать руку» человекам двадцати. Так много здесь людей, сочувствовавших прежде немцам, и так много сочувствующих теперь большевикам. Иногда это одни и те же люди.

Может быть, я немного сгущаю краски: не двадцати, а ста, – я не считал. Но моральная атмосфера русской колонии в Париже тяжела. Думаю, что над прошлым скоро поставят крест, так как другого выхода и нет. Так сделали и французы. Что до настоящего, то от него можно жить в стороне. Так, напр., Аминадо вообще никого не видит. Когда Надежда Михайловна901901
  Шполянская (урожд. Кравцова) Надежда Михайловна (?–1978), жена Дон-Аминадо.


[Закрыть] ему говорит: «Ты знаешь, я сегодня встретила»… он прерывает ее, не дослушав: «Ты никого не встретила!» Это уже крайность. Однако заниматься здесь общественной работой мне было бы крайне тяжело.

[…]

Там же. Машинопись. Подлинник.

№ 6

Н. Н. Берберова – М. В. Вишняку

13 ноября 1965

Princeton University, Princeton, New Jersey

Slavic Languages and Literatures

Дорогой Марк Веньяминович,

Два месяца тому назад Вы учинили мне допрос (не как «жандарм», а как судебный следователь), и я с готовностью отвечала Вам на Ваши вопросы. Теперь Вы говорите, что забыли один из моих ответов (что доказывает мне, что у Вас нет «дела Берберовой»). Я вчера тоже забыла, в чем было дело четверть века тому назад – но смутно помнила, что было какое-то «дело». Сегодня, выспавшись, поискала в письмах Бунина ко мне и нашла документы, кот[орые] Вам будут интересны.

Сразу после войны мадам Прегель (кажется, она приходится сестрой тому Прегелю902902
  Прегель Борис Юльевич (1893–1976) – ученый, физик-ядерщик, композитор и общественный деятель. С 1959 года – президент Нью-Йоркской академии наук.


[Закрыть], которого допрашивала несколько раз Комиссия анти-американск[их]903903
  Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности, возглавляемая сенатором Дж. Маккарти, действовала в период «охоты на ведьм» в связи с обострением холодной войны в конце 1940-х – начале 1950-х годов.


[Закрыть] действий и который был другом Зензинова) приехала в Париж и объявила, что Бунин ей сказал, что я звала его в 1940 году приехать в Париж и издаваться у немцев. Я была в переписке с Буниным, кот[орый] жил в Грассе, и сейчас же запросила его об этом. Он ответил мне письмом от 2 февраля 1945 г., которое начинается: «Нина Николаевна, за все те годы, что я сижу здесь, с начала июня 1940 года, я никогда и никому не сказал о Вас ни единого плохого слова…» В этом письме он пишет, что обижен на меня и не может понять, как я могла заподозрить его в такой низости? Я, видимо (копии нет), объяснила ему, почему я заподозрила его, и он ответил более «мирным» письмом от 17 февраля 1945 г., кот[орое] начинается тоже холодно, но все-таки кончается мягче: «Все-таки не понимаю, Нина Николаевна, даже и теперь, получивши Ваше письмо от 7 февраля, не понимаю, как Вы могли подумать, что я мог…» и т. д. Не посылаю Вам фотокопий потому, что не вижу в Вас «жандарма», а только следователя.

* * *

Теперь о другом. При встрече я попрошу Вас – как награду за вышецитированные интересные для Вас документы, – объяснить мне следующий «юридический» казус:

Икс пишет письма Игреку после 2, или 4, или 6 мес[яцев] немецкой оккупации из Парижа на юг: приезжайте, здесь, вероятно, можно будет печататься. Икс знает, что Игреку живется скверно – и материально и морально – на юге. У Икса есть дом в деревне, и он может приютить Игрека и о нем заботиться (впоследствии – судя по письмам – Игрек намеревался приехать и жить у Икса в 1947–48 гг.). Затем Икс замолчал об этом. Сам пять или шесть лет не печатался нигде, и, конечно, увидел, что печататься и негде. Прошло 25 лет, и эту ошибку Икса, кот[орая] могла быть сделана по причине наивности, глупости, оптимизма, а также отвращения к тому, что произошло, продолжают судить, как криминал. Вся Франция – левая, как и правая, во время немецкой оккупации печаталась, издавалась, получала лит[ературные] премии и т. д. Триоле получила Гонкуровскую премию904904
  Триоле (урожд. Элла Каган) Эльза (1896–1970) – французская писательница. Участвовала в движении Сопротивления, находилась на нелегальном положении. Большой популярностью пользовалась ее повесть «Авиньонские любовники», изданная подпольно в 1943 году. В 1944 году, после освобождения Парижа, ей была присуждена Гонкуровская премия за сборник «За порчу сукна штраф 200 франков». Триоле стала первой женщиной, удостоенной Гонкуровской премии.


[Закрыть], Сартра пьесы ставились непрерывно в театрах905905
  Сартр Жан-Поль (1905–1980) – французский писатель и философ. В 1940 году, после разгрома французской армии, попал в лагерь для военнопленных, через год был освобожден по состоянию здоровья. В 1943 году в Париже была поставлена его аллегорическая антифашистская пьеса «Мухи».


[Закрыть]… В чем здесь дело? Не объясните ли мне корень этой проблемы? Буду искренне признательна.

Надеюсь, Вы не поймете вышесказанное, как мое признание зазывания Бунина в оккупированный Париж? Я – не Икс и он не Игрек. Вопрос мой совершенно абстрактен, но я горю узнать Ваш ответ на него. А также: как Вы относитесь к Триоле, Сартру, Жиду906906
  Жид Андре (1869–1951) – французский писатель, лауреат Нобелевской премии (1947). В первые годы оккупации публиковался, однако в 1942 году уехал в Африку, где оставался до конца Второй мировой войны.


[Закрыть] и другим? Как Вы относились бы ко мне, если бы мне дали в 1942 году Гонкуровскую премию907907
  Гонкуровская премия была присуждена Эльзе Триоле в 1944 году, после освобождения Парижа.


[Закрыть]? Как, если бы моя пьеса шла в Париже в 1943 году? И как, если бы меня взяли в плен в июне 1940 года немцы, а затем, через полгода, выпустили бы с почетом и привезли в Париж (как Сартра)?

_____________

Я забыла Вас спросить вчера, знаете ли Вы, что в «Новом мире» кн. 7 напечатаны воспоминания некого Бережкова908908
  Бережков Валентин Михайлович (1916–1998) – дипломат, впоследствии журналист-международник. С декабря 1940 года – первый секретарь посольства СССР в Берлине. Мемуары Бережкова «С дипломатической миссией в Берлин», впервые опубликованные в «Новом мире», вскоре вышли отдельным изданием (М., 1966).


[Закрыть], сов[етского] дипломата, о его работе в сов[етском] посольстве в Берлине в 1940–41 гг.? Чрезвычайно интересно, как они посылали немцам вооружение для войны с Францией и Англией! Прочтите, если не читали.

Я буду Вам звонить, как обещала. Пока до свиданья и привет.

Н. Берберова

Там же. Кор. 1-D. Машинопись. Подлинник.

№ 7

М. В. Вишняк – Н. Н. Берберовой

Нью-Йорк, 17.XI.[19]65

Дорогая Нина Николаевна!

Ваше письмо меня очень огорчило. И не потому только, что оно пропитано недобрым чувством ко мне («учинили допрос», «не как жандарм» и т. п.), которое, по-моему, никак не оправдано, – но и потому, что и Вы, видимо, тоже очень огорчились – да так, что даже осерчали – и также совершенно зря, как я постараюсь показать ниже.

Надо ли доказывать, что я никак не хотел Вас огорчать и тем менее вызвать Ваш гнев?! Меня удивило, как Вы, подчеркивающая, что Вы чужды 19-му веку, а связаны с новыми веяниями, как могли Вы психологически допустить такую ошибку, что защитника приняли за «следователя»!? – Поясню, что я под этим разумею.

Пересуды, как Вы знаете, весьма живучи. И «дурная пресса», которая возникла вокруг Вас в половине 40-ых годов, держится и по сей день в Нью-Йорке. И если прежде я был пассивен в опровержении этих пересудов, после наших разговоров на «Франс» мое отношение изменилось: когда, рассказывая о путешествии и встрече с Вами, я наталкивался на эти пересуды, я решительно опровергал их, – не делясь, конечно, всеми подробностями сообщенного Вами о Вад[име] Викт[оровиче] [Рудневе], мною полностью усвоенного.