Текст книги "Другая Россия. Исследования по истории русской эмиграции"

Гирс подытожил:

Таким образом можно считать что никаких сколько-нибудь значительных имуществ за границей у Государя Императора и Его Августейшей Семьи не было и что по всей вероятности то немногое, что лежало на счетах Августейших Дочерей в Германии, подверглось последствиям инфляции и практически более не существует.

Был запрошен также управляющий царским Кабинетом генерал Волков, обосновавшийся на юге Франции. В письме на имя графа М. Е. Нирода от 18 апреля 1929 года Волков сообщил, что за время управления им Кабинетом Его Величества «никаких сумм в заграничные банки на имя Государя Императора и членов его семьи не переводилось».

Однако же Волков высказал опасение, что «всякие разъяснения в прессе по упомянутому вопросу вызовут лишь увеличение и возобновление слухов и полемику». «Аргумент этот высказывался и раньше из другого, заинтересованного в деле источника, – писал Гирс Угету, намекая на великую княгиню Ксению Александровну. – Лично я не считаю его убедительным, но полагаю, что во внимание к лицам, выставившим его, нам не следует пока предавать протокол гласности». К тому же П. Л. Барк «всеми мерами» старался убедить Гирса, что оглашение Протокола «повредит интересам наследников покойного Императора, коими он, П. Л. Барк, ныне ведает».

В конечном счете, после более чем годичной борьбы Протокол в марте 1930 года был напечатан в извлечениях в парижской газете «Возрождение». Сведения участников Совещания о том, что единственными «царскими» деньгами за границей являются вклады на имя великих княжон в банке Мендельсона в Берлине и что размер вкладов относительно невелик, через несколько лет подтвердились. В 1934 году суд Центрального района Берлина признал наследниками этих сумм великих княгинь Ксению и Ольгу, графиню Брасову, вдову великого князя Михаила Александровича, а также родственников покойных княжон по линии матери, императрицы Александры Федоровны, – принцессу Викторию Гессенскую, принцессу Ирину Прусскую, великого герцога Гессенского Эрнста и некоторых других. Как и предполагали финансисты, инфляция обесценила вклады, и к моменту выдачи судом официальных бумаг на право вступления в наследство (суд не очень торопился, и это произошло лишь в 1938 году) общая сумма составляла менее 25 тыс. ф. ст. На долю каждого из наследников пришлась весьма незначительная сумма, так что великая княгиня Ксения Александровна даже не удосужилась получить свою часть.

Угет писал Гирсу 9 мая 1929 года, убеждая его в необходимости публикации Протокола Совещания:

Злонамеренных людей ни в чем убеждать не надо, но только все же ловля в мутной воде будет значительно затруднена. Одна возможность ссылки на опубликованное заявление за авторитетными подписями ограничит работу проходимцев. Они должны будут утверждать, что фондов нет в Германии, но они есть в Англии. Если будут ссылаться на «конкретные» данные, можно будет обследовать и вновь доказать очередную ложь.

…думаю, что Вы признаете желательность того, чтобы постепенно добиться гласности этого дела – единственного способа защиты памяти покойного Государя от инсинуаций.

Могли ли представить себе российские дипломаты, сколько мути выльется на страницы печати свободной России по поводу царских богатств за рубежом. Некоторые «исторические оптимисты» даже собрались за их счет расплатиться еще с советскими долгами.

Автор этих строк не относится к расплодившимся в последнее время поклонникам последнего императора. Истории было угодно отвести человеку с кругозором «полковника хорошего семейства» роль – к несчастью для него и для страны – почти неограниченного правителя России в наиболее сложный для нее период. С этой ролью он явно не справился, и на его совести немало грехов, ошибок и крови. Однако в чем нельзя было отказать последнему царю – это в патриотизме и отсутствии личной корысти. Надеюсь, наша публикация остановит копошение различных «кладоискателей», морочащих головы легковерным гражданам и кормящихся, подобно могильным червям, около давно не существующего царского наследства.

АНГЛИЙСКИЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ РУССКОГО ЗОЛОТА246246
  Лондон-Info. 15 марта 2002. № 9 (69). С. 4; 29 марта 2002. № 11 (71). С. 4; 19 апреля 2002. № 14 (74). С. 5.


[Закрыть]

18 мая 1919 года министр финансов колчаковского правительства Иван Михайлов пригласил нескольких своих коллег по Совету министров, во главе с председателем, проинспектировать золотой запас Государственного казначейства, хранившийся в подвале Омского отделения Государственного банка.

Председатель Совмина Петр Вологодский записал в дневнике в тот же день:

Оказалось, что всего в наличности золота на 651.532.117 руб. 86 коп. Из этого числа: 1) российской монеты – 514.820.613 р. 78 к., 2) иностранной – 40.577.839 р. 36 к., 3) слитками золота на 95.078.493 р. 25 к., 4) золота полосами на 529.594 руб. 24 к., 5) кружками на 525.447 р. 25 к. Кроме того, в операционной комнате банка было выставлено серебро в вещах, награбленных большевиками в помещичьих имениях и хранившихся большевиками на складах в Казани. Вещи эти представляют большой интерес по разнообразию их, по художественности изделий и по историческому происхождению их. Всего было раскупорено 6 ящиков с такого рода вещами, а их находится на складе 172 ящика.

В других измерениях – весе и долларовом эквиваленте – богатство, находившееся в распоряжении Колчака, выглядело так: 30 653 пуда (490 т 448 кг) золота в монете и слитках (332 915 653 долл.) и 2 тыс. пудов лигатурного золота и серебра различной пробы.

Судьба большей части «колчаковского золота» известна – большевикам после падения власти адмирала было возвращено золота на 409 млн 620 тыс. золотых рублей, продано с мая по сентябрь 1919 года французам, англичанам и японцам 3232 пуда золота на общую сумму 35 186 145 долл.

Но вот что с остальной частью золота (свыше 6 тыс. пудов), общей стоимостью 65 млн 342 тыс. 940 долл., вывезенного за границу и депонированного в различных зарубежных банках в обеспечение кредитов? Ведь правительство адмирала А. В. Колчака пало в январе 1920 года, так и не успев потратить причитавшиеся ему миллионы фунтов стерлингов, долларов и иен? На протяжении десятилетий этот вопрос волновал историков и финансистов, породив обширную литературу на разных языках, и не только научную. В СССР на эту тему была написана повесть и снят художественный фильм («Золотой эшелон»). Английский писатель Брайан Гарфилд выпустил роман «Колчаковское золото», в котором изобразил поиски нацистами якобы спрятанного где-то в шахте в Сибири золота, а затем борьбу за колчаковские сокровища ЦРУ и КГБ (Garfield B. Kolchak’s Gold. London: Macmillan, 1974).

В 1990-е на страницах российской печати появилось множество публикаций о царском и колчаковском золоте, которое якобы находится до сих пор в английских и японских банках и при помощи которого Россия сможет погасить свой внешний долг. «Кладоискатели» уже подсчитали, что, учитывая набежавшие проценты, стоимость золота составит круглую сумму в 100 млрд долл. А «Комсомольская правда» с неистребимым юным задором опять готовится снаряжать экспедицию в тайгу на поиски заброшенной «золотой» шахты…

Однако «копать» следовало совсем в другом месте.

Разгадку «тайны колчаковского золота» автору этих строк удалось найти за океаном – в Гуверовском архиве, что при Стэнфордском университете в Калифорнии. Никакой внешней «кладоискательской» романтики – лопаты, внезапно клацнувшей о сундук с драгоценностями, или чего-либо подобного – увы, не было. Были тысячи листов бухгалтерских отчетов, секретной переписки, номера счетов, ведомости закупленного или проданного имущества, разбросанные по разным фондам. В результате удалось проследить «путь» каждой унции золота и выяснить, куда же делись вырученные от его продажи фунты, доллары, франки, иены. Благо что отчетность российскими финансистами велась образцово: сохранились не только ведомости о закупках винтовок и пулеметов на сотни тысяч долларов, но и, к примеру, счет на 75 долл. за травлю «различного рода насекомых» в помещении российского торгового представительства в Нью-Йорке.

Истории было угодно распорядиться, чтобы деньги, вырученные от продажи последней части золотого запаса Российской империи, оказавшегося в руках А. В. Колчака, попали в Англию и хранились здесь более 25 лет. Хотя, казалось бы, именно Англия была для этого наименее подходящим местом.

Дело в том, что в период Первой мировой войны Англия стала крупнейшим кредитором России. Российский долг Англии составил, по разным подсчетам, от 538 до 579 млн ф. ст. Для поддержания курса фунта и в залог под кредиты российское Министерство финансов передало в распоряжение Английского банка за годы войны золота на 68 млн ф. ст. Расплатиться российское правительство должно было в срок от трех до пяти лет. Однако другое правительство – советское – по обязательствам предыдущего отказалось платить вообще, чем и решило судьбу залогового золота.

После Октябрьской революции 1917 года российские правительственные счета в Англии были арестованы. Однако, когда в начале 1918 года британское казначейство потребовало от знаменитого банка Baring Brothers, на протяжении многих десятилетий служившего финансовым агентом российского правительства в Англии, перечислить казначейству средства со счетов российских представителей, ибо источником появления этих средств были британские кредиты, банк выполнить это требование отказался. Отказался он, разумеется, выдать деньги и советским представителям – сначала М. М. Литвинову, а затем его преемникам. На российских счетах в 1918 году находилось немногим более 4 млн ф. ст.

Проблема российских долгов Англии была урегулирована лишь в 1986 году М. С. Горбачевым и М. Тэтчер. К этому времени суммы на российских счетах, учитывая набежавшие проценты, достигли 46 млн ф. ст. По соглашению обеих сторон эти деньги должны были пойти на компенсацию держателям российских ценных бумаг и лицам, потерявшим собственность в России. Разбираться с претензиями поручили фирме Price Waterhouse. Педантизм британцев, оказывается, вполне сопоставим с немецким. Так, была предъявлена претензия за утрату багажа, в котором находились четыре коробки сардин, три неиспользованных билета на цикл музыкальных концертов и абонемент в оперу. Самая крупная выплата – 900 тыс. ф. ст. – была сделана одной компании в обмен на несколько сотен коробок российских бондов, самая маленькая – 3,63 ф. ст. – в порядке компенсации за потерянный в одном из банков Петрограда депозит в 127 руб.

Но вернемся к эпохе Гражданской войны. В декабре 1919 года, когда стало ясно, что падение Колчака – дело ближайших недель, министр финансов колчаковского правительства Павел Бурышкин (впоследствии автор известных воспоминаний «Москва купеческая») дал телеграмму российским финансовым агентам о перечислении государственных денег на их личные счета. Смысл этого был понятен: если бы правительство пало, его счета могли быть арестованы и, что постоянно мерещилось белым финансистам, деньги, в случае признания большевистского правительства, могли быть переданы ему. Доверенными лицами Бурышкин избрал финансовых агентов: в Англии – Конрада фон Замена, бывшего директора Особенной канцелярии по кредитной части Министерства финансов, в США – Сергея Угета и в Японии – Карла Миллера. После крушения Колчака финансисты Белого дела обслуживали нужды Деникина, а затем Врангеля.

После падения Врангеля и эвакуации его армии из Крыма в ноябре 1920 года «власть» в свои руки взяли российские послы, назначенные или переутвержденные еще Временным правительством и по-прежнему признававшиеся правительствами стран их пребывания. Они организовали в Париже Совет российских послов под председательством старейшины русского дипломатического корпуса М. Н. Гирса. При Совете послов был образован Финансовый совет для распределения казенных средств под председательством того же Гирса. В состав Финансового совета входили российский посол в Париже В. А. Маклаков, бывший премьер-министр Временного правительства и глава воссозданного за границей Земского союза князь Г. Е. Львов, бывший министр финансов Временного правительства, а затем правительств Деникина и Врангеля профессор политэкономии М. В. Бернацкий; российские послы в США Б. А. Бахметев и в Японии В. Н. Крупенский, а также дипломатический представитель в Великобритании Е. В. Саблин являлись членами совета во время их пребывания во Франции.

Сколько же денег оказалось на счетах финансовых агентов? В мае 1922 года советская делегация на конференции в Генуе распространила меморандум по вопросу о долгах и указала сумму своих контрпретензий к союзникам. В том числе были названы суммы, находившиеся на счетах финансовых агентов. В том числе 22,5 млн долл. у Угета в Нью-Йорке, 606 644 ф. ст. у Замена в Лондоне, свыше 6,5 млн иен, 170 тыс. долл. и 25 тыс. ф. ст. у Миллера в Токио и др. С тех пор эти цифры неоднократно повторялись в «кладоискательской» литературе. Повторяются и сейчас. Однако даже в момент их обнародования было ясно, что большей части этих денег на счетах агентов уже нет. Советская делегация основывалась на материалах колчаковского Министерства финансов, захваченного Красной армией. Последние сведения там относились в лучшем случае к июлю 1920 года. А с тех пор утекло немало воды. И денег.

Чтобы рассказать обо всем, потребовалась бы целая книга; остановлюсь опять-таки только на Англии и на судьбе последней части российского золота. В начале 1921 года освободилась партия золота, депонированная колчаковским правительством в Гонконг-Шанхайском банке в августе 1919 года в качестве гарантии платы за винтовки фирме «Ремингтон». Весной 1921 года золото, двумя партиями, было продано финансовым агентом в США Угетом, в непосредственном распоряжении которого оно находилось, японскому Иокогама Спесие банк.

Вес чистого золота первой партии слитков составил 12 131 унцию; за нее было выручено 503 101 иена, что равнялось 244 633 долл. Вторая партия слитков «потянула» на 12 102 унции; за нее получили 501 874 иены, или 244 036 долл. Я привел все расчеты столь подробно, поскольку эта продажа, не столь крупная по сравнению с другими операциями по продажам и залогу золота, проведенными российскими финансовыми представителями за рубежом, имела особое значение.

Ибо на этот раз была продана последняя часть золотого запаса России, оказавшаяся некогда в распоряжении Колчака и его «наследников». Так завершилась история «колчаковского золота», если оперировать физическими понятиями и говорить, в данном случае, о золотых слитках. Деньги же, вырученные от продажи, имели свою, и неожиданно довольно долгую, судьбу.

По-видимому, именно продажа последней части золота навела посла в США Б. А. Бахметева и его ближайшего сотрудника Угета на мысль о необходимости сохранить вырученные средства для будущего антибольшевистского правительства. Тем более что в конце 1920-го – начале 1921 года средства на счетах российских представителей за границей таяли стремительно, в основном направляясь на содержание и обустройство армии Врангеля и гражданских беженцев.

В конце апреля 1921 года Бахметев обратился с «совершенно личным» письмом к М. Н. Гирсу, в котором писал:

Последние дни я все беспокоился мыслью об обеспечении необходимыми денежными средствами русского национального движения, с тем, чтобы эти средства могли быть использованы для патриотических целей, независимо от положения нашего представительства в той или другой стране. Валюты осталось страшно мало, нужды беженцев огромны, мы живем все время под психологическим давлением отпускать все что возможно на хоть незначительное облегчение страданий; между тем, возможно, что впереди – еще многие месяцы, если не годы, до тех пор пока какая-либо русская национальная власть сможет получить какие-то средства на свои заграничные расходы. Мне кажется что поэтому совершенно целесообразным является наперед выделить в какой-то особый национальный фонд известные суммы, забронировав их, с одной стороны, от изменений в положении нашего представительства, с другой стороны – от расходования на какие-либо иные цели.

Бахметев изложил председателю Совета послов план действий, предложенный Угетом, а именно: образовать особый Национальный фонд из средств, выделенных тремя главными финансовыми центрами эмиграции – Европой, Америкой и Японией (имелись в виду, разумеется, распорядители российских средств в этих странах).

Практически одновременно и независимо от возникновения идеи о создании Национального фонда эмигрантскими финансистами начал дебатироваться вопрос о способах хранения (точнее, сокрытия) государственных средств. Во-первых, правительства стран – кредиторов России вполне могли, если бы очень захотели, конфисковать государственные средства в порядке компенсации за долги. Во-вторых, подписание англо-советского торгового договора 16 марта 1921 года, как казалось, создало реальную угрозу передачи казенных средств Советам – ведь теперь большевистское правительство фактически признавалось британским. Эти обстоятельства послужили побудительным мотивом поисков новых способов хранения денег. Отмечу, что опасения относительно намерений британского правительства были сильно преувеличены, однако для нас важно то, что они разделялись большинством дипломатов и финансовых агентов.

Держатели российских средств в Европе рассмотрели и отвергли два возможных варианта хранения: 1) на счетах частных лиц – поскольку в случае судебного преследования было бы невозможно объяснить происхождение денег; 2) в банковском сейфе наличными или в краткосрочных бонах – однако боны, опять-таки, надо было регистрировать, а местоположение сейфа могли обнаружить большевистские агенты. Во Франции вдобавок существовала угроза секвестра российских средств правительством в порядке компенсации за содержание армии Врангеля.

Средства нужно было централизовать, хранить в надежном месте и в то же время обеспечить их быстрое получение в случае необходимости. Очевидно, что всем сформулированным условиям мог отвечать только банк, причем банк «свой». Единственный способ «полного сокрытия казенного характера сумм и вместе с тем безопасного их помещения», полагал управляющий делами Финансового совета В. И. Новицкий, – вложить их в операции с акциями и векселями. Для обеспечения надежности надо стать «одними из хозяев дела», для чего внести часть казенных средств в основной капитал банка.

Рассуждения Новицкого были отнюдь не абстрактны, и речь шла о вполне конкретном банке. А именно – о London & Eastern Trade Bank. В предварительных совещаниях по вопросу о способах хранения участвовали видные дипломаты, юристы и финансисты М. Н. Гирс, В. А. Маклаков, М. В. Бернацкий, М. С. Аджемов, барон Б. Э. Нольде и П. А. Бурышкин; наиболее приемлемыми они сочли предложение новообразованного лондонского банка.

Банк насчитывал от роду менее полугода. Однако среди его отцов-основателей были знакомые все лица. Это была группа Московского купеческого банка, нефтепромышленники С. Г. Лианозов (председатель Совета банка), братья Цатуровы, Г. Л. Нобель. В правление банка входили К. Е. Замен и бывший заместитель российского министра финансов С. А. Шателен.

Для формирования фонда Бахметев и Угет перевели в Европу 130 300 ф. ст. за счет сумм, полученных от продажи остатков золотого запаса. 60 тыс. ф. ст. дали «европейцы». Деньги, переведенные из США, а также 36 400 ф. ст., выделенные «европейцами», были помещены в акции London and Eastern Trade Bank, остальные 23 600 ф. ст. были размещены в том же банке в виде векселей.

Новицкий выделял три главных мотива, заставившие распорядителей казенных средств за границей приобрести акции банка:

1) необходимость создания юридического лица, могущего за нас выступать и действовать и дающего возможность как хранения, так и сокрытия имеющихся у нас казенных средств, 2) желательность сохранения известной части средств до момента восстановления России для передачи их будущему национальному правительству, 3) желательность подготовить банковский аппарат за границей для облегчения возможности получения кредитов для восстановления России и будущих торговых сношений ее с заграницей.

Кроме того, банк использовался для переводов средств дипломатическому представительству, гуманитарным учреждениям, на расселение армии.

История банка опять-таки могла бы послужить темой для самостоятельного исследования. Завоевать место под солнцем на давно уже поделенном британском финансовом рынке было нелегко. К тому же банк сотрясали внутренние противоречия: для сравнительно небольшого кредитного учреждения в нем оказалось чересчур много крупных предпринимателей и отставных политических деятелей. На каждого служащего приходилось едва ли не по два члена правления и совета. Да и среди «простых» служащих оказался, например, бывший управляющий Министерством иностранных дел в правительстве Колчака Иван Сукин, заведовавший в банке валютным отделом при скромном жалованье 50 ф. ст. в месяц. Неоднократно, особенно в первые годы существования, менялся состав акционеров, совета и правления.

Правда, несмотря на все эти склоки и потрясения, Банк, председателем правления которого со временем стал Г. Л. Нобель, просуществовал на удивление долго. Банк проводил операции в Австрии, Германии, прибалтийских государствах. Что же касается Национального фонда, то конец его существованию – точнее, его существованию в том размере и с той системой управления, которая оформилась в декабре 1921 года (фондом ведала Коллегия попечителей, состоявшая в основном из послов), – пришел совсем не вследствие нестроений в Банке, а по внешним и более фундаментальным причинам.

К лету 1924 года выяснилось, что средства на содержание официальных органов и на помощь беженцам иссякли. На совещании финансовых агентов и дипломатов было решено освободить на эти нужды 40 тыс. ф. ст. из Национального фонда (по 20 тыс. из европейской и американской частей). Коллегия попечителей была распущена, а распоряжение Национальным фондом было передано финансовым агентам под контролем послов.

Можно было бы предположить, что вслед за первой порцией последуют другие и Национальный фонд будет быстро израсходован на эмигрантские нужды. Однако, судя по сохранившейся переписке, деньги находились в London and Eastern Trade Bank по меньшей мере еще 20 лет. В 1940 году Eastrabank еще вполне сводил концы с концами, хотя и не относился к очень преуспевающим. Председателем совета директоров по-прежнему был Г. Л. Нобель, число директоров заметно сократилось, теперь их, кроме председателя, было всего трое – Шателен, Новицкий, перешедший еще в 1924 году на службу в банк, и британец Р. Джерзалия (R. Gersaglia).

После окончания Второй мировой войны началось сокращение операций банка, а затем, в конце 1940-х годов, он был ликвидирован.

В. А. Маклаков (бывший посол стал теперь главой Office’а по делам русских беженцев во Франции) писал в сентябре 1946 года Б. А. Бахметеву (ставшему к тому времени профессором Колумбийского университета):

Существование наших эмигрантских учреждений переживает острый кризис с самого начала войны и массового вымирания лиц, которые с 1920-го года ведали этим делом. Ясно, что долго мы существовать не можем, но протянуть еще возможность есть.

Сейчас, как Вы может быть слышали, идет ликвидация Лондона, который дает некоторую помощь. Но там окажется то, что называется «американская» доля. Мы с Лондоном в связи и в контакте, они не забывают английских учреждений, но понимают, что у нас нужда больше… меня просили ходатайствовать в Америке, где, по-видимому, такой острой нужды, какая будет в Европе, нет, чтобы из американской доли была оказана помощь Европе и, в частности, Франции.

Просьба Маклакова была удовлетворена, и остатки Национального фонда были переведены в его распоряжение (по некоторым данным, деньги теперь хранились в Швейцарии). В сентябре 1949 года Маклаков писал своему заокеанскому коллеге и другу:

Вы интересуетесь так называемым «фондом». Кое-что еще остается… Обращение к этому фонду и выдача из него требуют тайны; приходится считаться с последствиями и от удовлетворения их просьбы и от отказа. Денег немного… Те же, кто просят, думают, естественно, прежде всего о себе. Если давать все, что просят, повторится 20 год, когда в несколько месяцев было истрачено все, что предполагали на несколько лет.

Бережливый Маклаков сумел растянуть средства бывшего Национального фонда еще на несколько лет. Последнее упоминание о его суммах мне попалось на глаза, в рукописном отделе Бодлеанской библиотеки в Оксфорде. Екатерина Кускова, высланная из Советской России в 1922 году и оказавшаяся в конце концов в Женеве, упоминала в письме к своей приятельнице летом 1954 года, что Маклаков прислал ей «из каких-то „остатних фондов“ – 500 швейцарских франков».

Она и не подозревала, что первоисточник этих «остатних фондов» – золотые слитки, некогда хранившиеся в подвалах Госбанка далекого сибирского городка.