Текст книги "Назови меня по имени"

Глава 8

…Маша вдруг очутилась в старой квартире на улице Дзержинского – ещё не отремонтированной, пыльной, наполненной красно-зелёными волнами света. Она пыталась спрятаться среди тёмных длиннополых пальто, висящих в прихожей. Судя по тому, как высоко находились карманы верхней одежды, она снова стала маленькой.

Мимо ходили какие-то люди – в женском голосе Маша узнала бабушкины интонации. Другой голос, мужской, был ей незнаком, но вдруг пришло понимание: это же дед! Дедушка-академик. Маша тихонько раздвинула складки одежды – пахло нафталином и табаком. Бросила взгляд на пол: по диагонали, от орехового обувного шкафчика до кованой подставки, где хранились зонтики, на светлом, навощённом паркете лежал бело-жёлтый солнечный луч.

– Ниночка! – Мужской голос прозвенел над самым Машиным ухом. – Где документы? Серая такая папка.

– В ящике стола смотрел? – раздалось из кухни. – В верхнем, где бумаги.

– В ящике… – Шаги проследовали из коридора в кабинет, и Маша увидела деда со спины: невысокий сухощавый мужчина, в костюме и шапочке-тюбетейке.

– В столе нет. В шкафу тоже… – Дед снова прошёл где-то близко. – Мы не могли оставить их на даче?

– Серёжа, я не помню. – Молодая бабушка, стройная и быстрая, прошла из кухни в гостиную.

– Они же в комоде! – воскликнул дедушка. – Нина! Я должен ехать в Репино.

– Опоздаешь на лекцию.

– Мне нужны документы! – бушевал дед. – Вызываю водителя.

Он направился в прихожую. На стеклянном столике возле вешалки стоял чёрный телефонный аппарат с витым проводом. Дед протянул руку к трубке.

– Ниночка! – крикнул он снова. – А книжка моя записная?..

– В сером пальто.

Окоченев от страха, Маша смотрела, как перед ней раздвигается тяжёлая драповая кулиса. В глаза ударил свет, она увидела дедушку.

Брови академика съехались к переносице, тёмные губы удивлённо приоткрылись, острая бородка поползла вниз. Это не дедушка Сергей, осенило Машу. Дед не носил бороды; значит, перед ней стоял прадед? Отчего же бабушка называла его Серёжей? Маша замерла и, не выдержив взгляда узких внимательных глаз, закричала.

А потом она сидела на кухне королёвской квартиры, закутавшись в старую шерстяную кофту с рукавами, протёртыми на локтях, и медленно, мелкими глотками пила холодную воду. Реальность, пережитая во сне, всё ещё не отпускала её. Узкие глаза, бородка. Бумаги, забытые на даче.

Часы показывали около пяти утра. Покойники снятся к перемене погоды, говорила бабушка Нина Александровна. Маша повернулась к окну, оно было залито сернисто-жёлтым светом. Какая уж тут перемена, февраль на дворе, а в феврале все дни одинаковые. Самый тоскливый месяц в году, хуже только ноябрь.

Ну конечно, успокаивала себя Маша, всему виной недавние переговоры с перекупщиками мебели. Грузовой автомобиль уже через несколько часов должен был вывезти из Репино антикварный столик и комод – тот самый, в котором прадедушка из её сна забыл важные бумаги. Маше предстояло решить последние формальности: созвониться с покупателем по прибытии фургона, а после явиться в комиссионный салон на Новокузнецкую, чтобы написать расписку.

Реальность восстанавливалась в Машиной голове постепенно, кусочек за кусочком. Заново прокручивался весь вчерашний день: Алёшин провал, сорванный праздник. Отповедь, которую Маша получила от директрисы, – запредельная по содержанию абсурда. Начальница распорядилась снять с Маши часть надбавок к февральской зарплате с формулировкой: «За халатное отношение».

Кроме прочего, Маше вчера удалось поговорить с Алёшей по телефону.

– Всё складывалось подозрительно гладко, – сказал ученик, и голос его показался Маше на удивление спокойным. – Видимо, нужно всегда ждать краха. Это хороший способ подготовиться к неудаче… Но я-то знаю точно, что неудачи не было.

Маше очень хотелось поддержать ученика и утешить.

– Художник очень часто остаётся непонятым, – сказала она. – Не ты первый. Помнишь, у Булгакова…

– Марья Александровна, – перебил её Алёша, – спасибо. Но можно я как-нибудь сам справлюсь? Без Булгакова.

Ночью на тёмной кухне Маше уже не перед кем было держать лицо. Пустота безразлична ко лжи, даже если это ложь во благо. Может быть, только за счёт попыток выглядеть счастливыми и выживают жители большого города, подумала Маша. Конкуренция заставляет людей уверовать в себя. Только где взять эту веру в темноте и одиночестве?

Луна светила, наверное, так же мучительно, как в том самом романе, сравнение с которым Маша пыталась навязать ученику.

Она вернулась в комнату, включила компьютер и принялась писать письмо Марку. Это был ещё один способ, всегда спасавший её от долгой печали.

Следующий рабочий день начался тревожно. Утром, между десятью и одиннадцатью, когда Маша ещё вела урок у восьмиклассников, ей позвонил покупатель-антиквар и неожиданно расторг сделку, обговоренную вчера до самых мелочей. «Газель» была уже в пути, она ехала по трассе М 10 в сторону Москвы, но человек на том конце провода не хотел ничего слушать. Он отказывался принимать мебель и настойчиво твердил одно и то же: «Это решено, это не обсуждается».

На перемене Маша ещё раз перезвонила владельцу салона.

– В чём причина, вы можете мне объяснить? Вы же так спешили с покупкой… – Но антиквар сбросил звонок и оставил Машу без объяснений.

Она чертыхнулась. Деньги, заплаченные за перевозку, можно было считать выброшенными на ветер. Пришлось долго подыскивать слова, чтоб сообщить сестре о неудачной попытке, хотя, сказать по правде, когда стало известно, что мебель возвращается обратно в Репино, Маше сделалось спокойнее на душе. Может быть, это прадедушка всё подстроил, подумала она – и чуть было не засмеялась над собственной мнительностью.

В тот же день она шла по холлу второго этажа и обратила внимание на группу старшеклассников. Ученики снова о чём-то спорили.

– Я докажу это, понял? – смеялся Красневский. – Найду твою гейскую тусовку, и тебя вообще из школы исключат. Как лицо нетрадиционной ориентации.

– Бог в помощь, – Алёша махнул рукой. – Ищи, если заняться нечем.

– Алёша, Данила! – Маша подбежала и встала между учениками. – Что происходит?

– Ничего! – Козырев вынырнул из-за чужой спины, как чёрт из табакерки. – Вы куда-то спешили, Марь-Санна?

Маша пристально вглядывалась в лица детей. Алёша хмурился. Данила сдержанно улыбался. Наконец прозвенел звонок, и ученики разошлись в разные стороны: кто-то зашагал к лестнице, кто-то метнулся в другой конец коридора, где находились туалеты.

– Что Даниле от тебя нужно? – спросила Маша вечером, когда приехала к Алёше домой.

Ученик поморщился.

– Этот ваш Красневский – придурок, – сказал он. – Просто озабоченный придурок.

Алёша не желал говорить ни о конфликте с учениками, ни о своём неудачном дебюте на Пушкинском празднике. Он ничего не объяснял и, кажется, злился, но злости своей показывать не хотел.

– Переживает, – шёпотом сказала Светлана Павловна, стоя в дверях Алёшиной комнаты.

Она улучила момент, когда сын вышел на кухню, и принесла Маше чай.

– Вчера после праздника он даже уснуть не смог! – Мать была не на шутку обеспокоена. – Может, отпустите его пораньше?

Каждый раз, когда Светлана Павловна, жалея сына, просила Машу сократить время занятия, она делала перерасчёт оплаты урока и выдавала на руки сумму меньшую, чем обычно. Маша никогда не торговалась – брала, что дают.

Сегодня свободные тридцать минут были ей весьма кстати. Марк ответил Маше на ночное письмо и обещал встретить её возле станции «Багратионовская».

– Я провожу вас, – сказал Алёша, когда учительница уже стояла в прихожей. – Поеду сегодня в мастерскую.

Он вынес в коридор школьный рюкзак. Забежал в ванную, вернулся оттуда с зубной щёткой и полотенцем. Аккуратно завернул вещи в пакет и затолкал его в сумку, поверх учебников.

– Куда так поздно? – заволновалась мать. – Мария Александровна, скажите ему… Он же ночь не спал!

– Мам, мне уже почти девятнадцать, а ты всё со мной как с маленьким!

– А ну повесь куртку на место! – Лицо Светланы Павловны покрылось красноватым пятнами. – Никуда ты не поедешь!

Алёша быстро сдёрнул с вешалки шарф.

– Вернусь завтра после уроков, – пообещал он. – Доберусь до дяди Коли, позвоню. Переночую в мастерской.

И, подхватив рюкзак, вышел на лестничную площадку.

– Что мне с ним делать! – плачущим голосом воскликнула Светлана Павловна, ища у Маши поддержки. И тут же бросилась к двери: – Алёша, лекарства!..

– Взял! – раздалось из подъезда.

Во дворе светили фонари, вдоль поребриков возвышались сугробы, аккуратно выровненные по краю. Какой-то ребёнок играл на детской площадке, где из сырого снега торчали только горка да перекладины.

– Тебе не кажется, что Данила просто ревнует к тебе Катю? – спросила Маша. – Вы же с ней дружите?

– Ни с кем я не дружу. – Алёша усмехнулся. – Катя – девушка Данилы, это все знают. А насчёт ревности… Вы правы. Он ревнует всех и ко всем. Красневскому нужно, чтоб земля и небо смотрели только на него.

Они шли по улице, навстречу им от метро двигались люди.

– А тебе? – спросила Маша. – Тебе не нужно, чтобы мир смотрел только на тебя?

На светофоре загорелся красный свет, и Алёша остановился.

– Художник всегда ждёт признания. Иначе он долго не протянет, – ответил ученик. – Но я с этим делом не тороплюсь. Чтобы не облажаться. В этом моё главное отличие от Красневского.

Потом Алёша вздохнул и добавил:

– А ещё он выше меня и здоровее раз в сто.

Маша уже не слышала слов ученика. На той стороне перехода, недалеко от павильона метро «Багратионовская» маячила высокая фигура Марка.

Фигура в широком тёмном пальто; вокруг шеи в несколько оборотов накручен бордовый шарф, Машин подарок на прошлый Новый год.

– Я тебя сейчас кое с кем познакомлю, – сказала Маша ученику и пошла по переходу впереди Алёши.

Они с Марком шагнули навстречу друг другу.

– Ты что, ел шоколад? – Маша улыбнулась.

– Прости. – Марк вынул из кармана кусок шоколадной плитки, завёрнутый в надорванную фольгу. – Купил тебе, а сам не заметил, как съел половину. Это всё от нервов.

Маша обернулась к ученику. Тот стоял как вкопанный и часто моргал.

– Марк, знакомься. Молодой художник Алексей Девятов. Будущая знаменитость.

Алёша кивнул, шагнул навстречу и снял перчатку.

– Марк Александрович Лакиди. Журналист, переводчик и странствующий рыцарь.

Марк представился как обычно; голос его звучал мягко и вкрадчиво.

Две или три секунды Алёша, как завороженный, смотрел на большую протянутую к нему ладонь, словно не знал, что ему с ней теперь делать: может, надо хорошенько разглядеть её и запомнить, как на линии сгиба падает свет фонаря?

Рукопожатие получилось холодным, напряжённым. Потом ученик скомканно попрощался и растворился в толпе.

Маша с Марком ехали до «Бабушкинской», где во дворах возле метро их ждала припаркованная «Тойота Рав 4».

Глава 9

Чтобы у Марка внезапно не поднялось давление после долгого стояния в пробке на Ярославском шоссе, требовалось хотя бы полчаса тишины.

По вечерам в Машиной квартире обычно работал телевизор, но сегодня она поговорила с сыном, поговорила с Марком, снова поговорила с сыном, и дома наконец-то установилась зыбкое, неустойчивое затишье, которое то и дело прерывалось щёлканьем клавиатуры.

Подойдя на цыпочках к двери детской, Маша осторожно просунула голову в комнату сына. Щёлканье прекратилось. Маша вернулась на кухню, включила газ и поставила на плиту чайник.

– Всё ясно. – Сын уже стоял за Машиной спиной. – Я вам мешаю, да?

– Петька! – Маша попыталась скрыть недовольство, и это ей не удалось. – Дядя Марк так редко приезжает в гости…

– Давай я уеду в Швейцарию, и он будет приезжать чаще.

Ребёнок быстрым движением ухватил со стола вазочку с конфетами и исчез в своей комнате – было слышно, как звякнул крючок. Маша со вздохом открыла дверцу холодильника.

Через час, когда большая стрелка уже приближалась к одиннадцати, все трое сидели за обеденным столом. Петька оказался не прочь поужинать второй раз, за компанию с матерью и гостем. На столе стояли мясо под овощным соусом, салат и жареный картофель. Вкусная еда постепенно выправляла неловкость, с которой начинался этот вечер.

Потыкав в салат вилкой, Марк, как обычно, потянулся к стакану со столовыми приборами, откуда выудил самую большую ложку. Он поглощал пищу с упоением; глаза у него сияли, на лице проступало блаженство. Это была одна из тех черт, которые Маша так в нём любила: умение радоваться простым вещам.

Потом Маша отправляла Петьку в ванную и спустя полчаса гасила свет в его комнате. Марк в это время читал или курил на балконе, а она включала компьютер и готовила материалы к завтрашним урокам. Они оба молча сидели до тех пор, пока в детской не утихала возня. Наконец, выждав положенные пятнадцать минут, Маша подсаживалась к Марку на диван и устраивалась у него на плече.

А потом они – как обычно – долго лежали в темноте.

– Погоди. Не убегай пока. – Марк насторожился. За окном послышался какой-то шум. – Что это?

– Галки, наверное. Их тут много.

По жестяному козырьку что-то стукнуло, а потом всё вокруг снова затихло. С улицы лился холодный синеватый свет. Маша пристроилась поудобнее рядом с Марком, положила колено ему на бедро и уткнулась носом в ямку под ключицей.

– Это был он? – спросил Марк. – Тот пацан, из-за которого тебе влепили выговор?

Маша поняла, что речь идёт об Алёше.

Марк усмехнулся.

– Поздравляю, Мария Александровна! – Он повернулся к Маше. – Пацан по уши влюблён в тебя, ты в курсе?

– Не выдумывай.

– Да я и не выдумываю. – Марк поправил одеяло. – Обещай потом рассказать в подробностях, как он будет клинья к тебе подбивать. Люблю истории из жизни животных. Расскажешь?

– Это ещё зачем? – Маша нахмурилась.

– Спорим? – ответил Марк. – На бутылку вина. Парень обязательно спалится.

– Давай я тебе сразу отдам эту бутылку. Чтоб ты больше не ревновал меня к первому встречному. – Маша спустила ноги на пол. – У меня с Нового года осталось хорошее кьянти.

– И штопор есть? – Марк откинул одеяло.

Маша кивнула.

– Что ж ты молчала?! Доставай!

Марк поднялся, неуклюже перевалившись через край дивана. Он взял с кресла полотенце, обмотался им и двинулся к двери.

Пока Марк плескался в душе, Маша накинула халат и отправилась на кухню. Она отыскала в холодильнике остатки сыра, в хлебнице – зерновой батон. Чтобы достать ту самую бутылку кьянти, нужно было встать на табуретку: вино хранилось на верхней полке, за трёхлитровыми банками с соленьями, полученными когда-то в подарок от Ирки. Потом Маша вышла в коридор и взглянула на циферблат: удивительно, ещё даже не было двух часов ночи. Как медленно течёт время.

И тут где-то в комнате зазвонил телефон.

Трубка Марка, зажатая между диванными подушками, на добрых полминуты разразилась фортепианными руладами.

Марк вошёл на кухню, обмотанный полотенцем, с мокрыми волосами. Стол был уже накрыт.

– Тебе кто-то звонил, – сказала Маша.

– Вряд ли что-то важное. – Он махнул рукой. – Ну их всех в баню!

Он ввинтил штопор в пробку и вытащил её из горлышка со звучным хлопком. В комнате снова заиграл фортепианный рингтон.

Марку звонила Лена – кто же ещё? Только она имела право беспокоить его по ночам.

Сегодня у жены Марка упала какая-то полочка. Маша слышала весь разговор от первого слова до последнего: Марк нажал громкую связь. Не специально, просто у него тряслись руки.

– Эта грёбаная полка! Она могла рухнуть прямо на Хомяка! Если бы Хомяк в этот момент не играл под столом, мы оба были бы уже в реанимации!

– Успокойся! – отвечал Марк. – Чего ты хочешь, дом старый, стены сыплются. Я при чём?

– Ах, это мой дом виноват? Мой дом старый? Да сам ты безрукий старый дурак! Полку приколотить не можешь. Заработать денег не можешь, полку повесить не можешь, что ты можешь вообще? Только по бабам ходить?

– А нечего было грузить туда книги – ты же не читаешь книг? Ты никогда ничего не читаешь! Выброси уже свою библиотеку, она для тебя всего лишь театральный реквизит! Кому ты врёшь? Кого из себя строишь?

– А, значит, я угадала! Ты у очередной своей бабищи! Эй, девушка, вы хорошо меня слышите? Это я, меня зовут Лена. Я жена ублюдка, с которым вы спите.

– Да замолчи же ты, господи… – Марк в отчаянии пытался нажать то на одну кнопку, то на другую, но голос в динамике никак не хотел затихать. – Замолчи, идиотка!

– Либо ты сию секунду приезжаешь и вешаешь полку обратно, либо Хомяка больше не увидишь. Всё понял?

– Да хоть заорись! Хоть лопни ты там, курица! Куда я поеду средь ночи?

– Отлично. Не поедешь? Отлично! Хомяк до лета останется у меня, можешь мне даже не звонить.

– Лена! Бляха муха. Лена!!

Марк стоял посреди кухни, вокруг его бедер всё так же было обмотано влажное банное полотенце. На его щеках ходили желваки. Гудки раздались на всю комнату. На всю комнату гудела злоба, выпущенная, словно ракета, из самого центра Москвы.

Марк собрался за полторы минуты, как пожарник. Как жук-пожарник.

– Пока я доберусь из твоего Королёва хотя бы до метро… – Не скрывая досаду, он подошёл к окну и выглянул во двор. – Чёрт, метро-то уже закрыто.

На улице с неба летел полудождь-полуснег. Месяц назад экскаватор разворотил бордюр возле Машиного подъезда, и его обломки сверху походили на обглоданные рёбра.

– Господи. Какая дыра.

– Ты уверен, что нужно ехать? – Маша зажгла в комнате верхний свет.

Вид у Марка был взъерошенный.

– А есть варианты?

Маша пожала плечами.

– Вызови такси, – приказал Марк, надевая пальто.

И Маша вызвала.

Она могла не вызывать. Могла швырнуть Марку в спину какой-нибудь тяжёлый предмет. Например, настольную лампу.

На те деньги, что Маша заплатила за эти такси в течение двух последних лет, можно было купить целое авторское платье. В пол, с длинным рукавом.

– Я куплю тебе платье. Длинное. Голубого цвета. В пол. Когда-нибудь потом. Когда заработаю много денег. Дай мне время.

– Иди уже.

Она могла кричать, топать ногами, могла выставить его навсегда и больше никогда не пускать обратно.

Но Маша знала точно, что никогда этого не сделает.

Глава 10

Через несколько дней в школе случилось ещё одно ЧП. Хотя, может быть, это было никакое не ЧП, а обычное мелкое хулиганство – так, в итоге, к нему и отнеслась администрация, – но для Маши это событие имело важное значение.

Оно стало первым кадром на киноплёнке, высветившей перед Машиными глазами то, чего она раньше как будто не замечала, от чего старалась отмахнуться или стыдливо отмолчаться. А сейчас с Машиным зрением и восприятием что-то произошло.

Всё началось с того, что через несколько дней после Пушкинского праздника некий шутник достал из подсобки все четыре модуля, собранные из Алёшиных картин, и перед началом уроков растащил их по школьным помещениям. Один рисунок обнаружил в своём кабинете физик, как раз перед самым уроком у 11-го «А». Вторая картина стояла в физкультурном зале, третья – в комнате отдыха.

Маша вошла в класс и увидела, что возле её доски тоже установлена Алёшина работа – часть раздвижного задника сцены. Маркером голубого цвета поверх изображения было выведено: «Девятов – гей».

– Кто принес картину из подсобки? – обратилась Маша к девятиклассникам. – Кто, я вас спрашиваю?

Голос её звучал угрожающе.

– Мы пришли, а это уже было, – сказал мальчик с первой парты. – Мы ничего не трогали.

Маша оставила в классе дежурного ответственным за тишину, а сама выбежала в коридор, где и столкнулась с директрисой.

– У вас тоже? – спросила начальница, не вдаваясь в подробности.

Маша кивнула.

– Завхоз придёт и уберёт эту гадость, – сказала Нинель. – Есть версии, чьих рук дело?

Маша ответила не задумываясь:

– Красневский.

Нинель Валентиновна пожевала губами.

– Плохая версия, – сказала она. – Красневские столько сделали для нашей школы. Доказательства?

– Я слышала разговоры… – начала Маша, но директриса тут же её перебила.

– Мало ли, что вы слышали, – поморщилась она. – Лучше уж молчите, больше толку будет. Бездоказательных обвинений я не потерплю.

Нинель развернулась и проследовала в сторону лестницы.

Второй случай касался уже не Алёши, а «яйцеголового» физика Анатолия Игоревича.

Однажды во время большой перемены Маша заглянула в учительскую – поменять журналы. Физик, повернувшись спиной к присутствующим, наливал себе в чашку кипяток. Он не видел, что прямо за его спиной стоит классная 11-го «А» Анна Сергеевна Горячева.

– Анатолий Игоревич, какой размер брюк вы носите?

Все учителя разом замолкли и обернулись. Физик разогнулся и, хлопая глазами, уставился на Горячеву.

– А собственно, почему вас это волнует? – спросил он.

– Мы с коллегами обсуждаем, какой бы подарок вам сделать на Двадцать третье февраля. – К лицу Анны Сергеевны была приклеена её дежурная улыбка. – Я предлагаю подарить вам новые брюки.

Лицо физика медленно заливалось краской.

– Новые брюки, новую рубашку и новый пиджак. – Горячева окинула придирчивым взглядом всю фигуру мужчины и остановилась на его ботинках. – Ах да! И новую обувь.

Звонок прервал дальнейшее обсуждение одежды учителя физики. Преподаватели как ни в чём не бывало собрались на выход.

Машу трясло от возмущения. Ей очень хотелось хоть чем-то подбодрить коллегу. Она подошла к полке, где стояли классные журналы, и выдернула оттуда нужный корешок. И тихо, чтобы никто не слышал, сказала физику первое, что пришло в голову:

– Не слушайте вы старую стерву. Ей давно на пенсию пора.

Красные пятна на щеках Анатолия Игоревича ещё были отчётливо видны, но досада в его глазах уже погасла.

– Не стоит так говорить о коллегах, – сказал он. – Ведь ничего же не произошло.

Физик взял свой журнал и, пытаясь придать лицу невозмутимое выражение, вышел из учительской.

И наконец, третий эпизод произошёл 23 февраля, в понедельник.

В школе праздник 23 февраля всегда отмечали как мероприятие, параллельное Восьмому марта. Чтобы девочки могли поздравить мальчиков, во всех классах отменили третий урок, а вместо него поставили классный час. Для проведения классного часа в 11-м «А» Маша отдала Анне Сергеевне кабинет русского и литературы, но после того, как поздравления завершились, Маша снова вернулась к себе и разложила вещи на рабочем столе.

Она краем глаза наблюдала за тем, как, толкаясь и шумно переговариваясь, один за другим ученики покидали аудиторию. Алёша вышел первым – она даже не успела с ним поздороваться.

Павлик Разумихин, напротив, никуда не спешил. Когда комната опустела, он достал из сумки маленький пакет яблочного сока с трубочкой и контейнер с бутербродами.

– Марья Александровна, можно я тут поем? – спросил Павлик.

Маша кивнула.

– Не любишь обедать вместе со всеми?

– Точно, – вздохнул он. – Не могу, когда на меня смотрят. Хотите бутерброд?

Маша помотала головой. Она занялась проверкой тетрадей, а ученик в это время жевал и глазел в окно.

Потом он шумно доцедил из упаковки последние капли сока, закрыл пластмассовый контейнер и спрятал его в сумку. Проходя мимо Машиного стола, Павлик остановился.

– А у нас сейчас знаете, что было?

Маша подняла глаза от тетрадей.

– Девчонки отказались поздравлять Девятова.

– Как это – отказались? – Маша застыла в напряжении. – Он что, обидел кого-нибудь?

– Нет, просто отказались и всё. – Павлик полез в сумку. – Нам подарили… Сэлинджера, во! Всем вручили, а девятовский экземпляр так и лежал на парте.

Маша уставилась на обложку любимой книги. Потом откашлялась и поднялась из-за стола.

– Павлик, что у вас в классе происходит?

– Ну, как вам сказать… – Разумихин развёл руками. – Почему-то все решили, что Девятов голубой.

– О господи! – воскликнула Маша. – И кому это в голову пришло?

– Не знаю, – ответил Павлик и двинулся на выход. – Мне пора, извините.

– Да постой же ты!

Ученик нехотя развернулся и положил сумку на парту. Он, наверное, уже сожалел, что поделился с учительницей последними новостями.

– Объясни мне, Павлик, – сказала Маша, – что плохого, если кто-то из вашего класса на самом деле оказался бы… не таким, как все? Понимаешь, о чём я?

Павлик вздохнул. Он пожал сначала правым плечом, потом левым.

– Не знаю… – ответил он наконец. – Лично мне было бы неприятно учиться… с таким человеком. Раньше я ничего подобного не чувствовал, а теперь смотрю на Девятова, и мне всякое в голову лезет! Раздражает, что я должен об этом думать.

Разумихин подхватил сумку и двинулся к двери.

– Погоди! – У Маши остался последний вопрос. – А ваша классная, Анна Сергеевна? Что она?

– А ничего, – сказал Павлик на ходу. – Лекцию нам прочитала. Как важно быть правильным мужчиной и как плохо быть неправильным.

Разумихин ушёл, а Маша ещё несколько секунд стояла возле двери без движения. Потом медленно подняла руку и прикоснулась ко лбу холодными пальцами.

От неё теперь требовалось назвать вещи своими именами. «Правду говорить легко и приятно», – сказал литературный герой. Почему же тогда живым людям это каждый раз даётся с таким невероятным трудом?

Маша ходила по кабинету, её взгляд останавливался на вещах, знакомых и привычных. Портреты классиков. Шкафы. Растения на подоконниках. Парты со светло-голубыми крышками. Деревянные спинки стульев.

Маша усмехнулась. Молодец, Горячева. Как важно быть правильным мужчиной! А какие они, правильные, знает кто-нибудь или нет? Может, такие, как физик Анатолий Игоревич, скромный и безответный трудяга? Или Машин отец, профессор Иртышов, которого коллеги ни в грош не ставили, пока тот не научился правильно кланяться? Или нет: Заряднов, который считает женщин плодоносящими самками, а сам только и делает, что приращивает своё состояние и пересчитывает золотые слитки?

Перебирая в голове примеры, Маша вдруг ощутила укол совести. Она ведь отлично знала, кого нужно считать правильным и настоящим. Дедушку Сергея Николаевича, прадеда Николая Ивановича. Только их и таких, как они. Другого ответа на этот вопрос не существовало.