Текст книги "Назови меня по имени"

Глава 2

– Лучше бы я положила заявление и сразу ушла, не дожидаясь расстрела. Вот дура! Мне же именно для этого время дали.

– Зато ты всё им высказала, – вздохнула Ирка.

На столе перед Машей стояла миска щей со сметаной. Пахло варёной капустой, лимонной коркой, лавровым листом и специями. Маленькой Дашке хотелось играть, и она использовала любую возможность, чтобы залезть на колени к крёстной.

– Иди в свою комнату! – уже в который раз говорила Ирка дочери.

Ребёнок первые три минуты делал вид, что слушается, но потом в Машиных руках снова, откуда ни возьмись, появлялась кукла или лошадка.

– Ладно, ладно. Мы поиграем. – Маша пыталась изобразить что-то похожее на улыбку. – Мы ведь поиграем, Дашенька?

Лошадка с безразличным выражением морды делала круг по столу и возвращалась в руки к девочке.

Маша пыталась зачерпнуть ложку Иркиных щей, но поднести её ко рту не могла.

– Иди умойся уже, – сказала подруга.

Пока Маша ходила в ванную комнату и обратно, Ирка включила в соседней комнате телевизор – для Дашки. В перерыве между мультфильмами на всю квартиру раздавалась реклама спортивной обуви «Найк»: «Just do it – Просто сделай это».

– Ещё неделю отрабатывать после каникул. Не представляю, как я появлюсь там.

Ирка махнула рукой.

– Как обычно появлялась, так и появишься, – сказала она. – Сделаешь морду тяпкой, а грудь колесом.

Маша смотрела в одну точку и ничего не отвечала.

Мать Данилы Красневского пригрозила ей уголовным разбирательством, и, если это была не пустая угроза, Маша в любую минуту могла ожидать повестку в суд. Теперь её будущее зависело от решения, которое примет семья Красневских.

– Беда с тобой, Маруська, – заключила подруга и встала из-за стола. – А всё почему? Слишком лёгкая жизнь у тебя была. Не привыкла ты к ужасам нашего городка.

– Не сказала бы, что лёгкая.

– А что тяжёлого? – Ирка достала из упаковки фиолетовую хозяйственную губку. – Сама посуди. Жила ты в центре города. Ну да, не в Москве, но Питер – это тоже почти столица, даже круче. Детство провела в профессорской квартирке. За жильё не сражалась, не голодала, всем была обеспечена. Отец непьющий, мать негулящая. Вышла замуж за крутого перца, всем на зависть. Где сложности-то?

Подруга перечисляла аргументы не для того, чтобы Маша их оспаривала.

– Ну вот. – Ирка стояла к гостье спиной и драила плиту. – А когда тебя прижало, ты и лапки кверху.

– Что ты такое говоришь… – Маша обхватила голову руками.

– А то и говорю. – Ирка включила кран, из которого с шумом и кашлем вырвалась первая порция воды. – Наконец-то горячую дали!

Ирка занялась мытьём посуды, и разговор прекратился. Маша откинулась на спинку дивана.

Иркина кухня была не совсем кухней; когда хозяева снесли перегородку с маленькой комнатой, получился большой современный обеденный зал. Просторное помещение стало местом и для готовки еды, и для приёма гостей. Вдоль прямоугольного стола разместился длинный диван, обитый гобеленом, на котором Маша ночевала бессчётное количество раз. Подруга и сегодня предложила ей остаться, но Маша отказалась.

Своих кукол Ирка мастерила тоже в этой большой и светлой гостиной. Все отдалённые от кухонной зоны горизонтальные поверхности были заполнены пластиковыми заготовками и выкройками. В углу стояла швейная машинка. Лысые, безглазые головки сушились на подоконнике. На полках возвышались внушительных размеров стопки старых журналов мод вперемешку с кусками чертёжной кальки. Здесь же лежали вырезки из книг для девочек, с изображениями принцесс в необычных нарядах: идеи для костюмов Ирка черпала отовсюду. На самой верхней антресоли, подальше от детей, хранились свёрнутые в рулоны отрезы тканей, тесьма, кожа и целый мешок разноцветных постижёрных материалов для кукольных волос.

Ирка закончила мыть посуду и уселась напротив Маши, скрестив на груди руки.

– Ты не обижайся, Марусь, – сказала она, – Просто поверь: ничего страшного в твоём одиннадцатом «А» не произошло.

Машин взгляд упёрся в какую-то пластмассовую болванку, на которой ещё не было нарисовано ничьё лицо.

– Наверное, я никогда не рассказывала тебе, – продолжала Ирка, – как мы с мамой, ещё когда в Курске жили, переехали в другой район, и меня перевели в новую школу. Не рассказывала же? И про то, как били меня, ты тоже не знаешь?

– Тебя что, – очнулась Маша, – и правда били?

Ирка усмехнулась. Лицо её сделалось недобрым.

– Ещё как, – сказала она. – Пойдём покурим?

Они вышли на лоджию. Вдоль проезжей части, под окнами Иркиной остеклённой лоджии, перед светофором плотной цепочкой выстроились автомобили. Улица подсвечивалась снизу красными стоп-сигнальным огнями.

– Ну вот, переехали мы, – Ирка выдохнула дым, – в долбаную новостройку. Мне лет двенадцать тогда было. Школа в нескольких остановках. Все новенькие ребята в ней осели, но им повезло, они пришли в сентябре. А я в феврале, прикинь. Появляюсь я такая в классе… А там всё без меня уже и расчертили, и поделили! Только место шестёрки, как всегда, свободно. И место давалки.

С кончика тонкой сигареты слетел пепел. Маша затушила окурок и достала вторую.

– Я ведь боевая, ты меня знаешь. И всегда такая была. Меня попробуй нагни. Так вот, я с февраля и до самого мая домой в синяках приходила. В сумке своей носила знаешь что? Бабкин подсвечник, чугунную такую хреновину весом килограмма три. Один чувак у нас был, до сих помню – Гера, а пацаны Герычем погоняли. Всё старался зажать меня под лестницей и этак, знаешь, побольней за сосок ухватить. Тебе никогда не выкручивали соски? Жесть, искры из глаз. Так вот, подсвечник я в дело пустила только однажды.

– И как?

Ирка сделала плавное движение шеей.

– Перелом скуловой кости, прикинь. Школа на ушах, меня на ковёр к директору. Чуть даже милицию не привлекли. Ничего, пережила. Зато потом дебилы всякие обходили меня за десять шагов. И Герыч этот, и другие.

Завитки дыма переплелись в воздухе, и Маше на секунду почудилось, что мимо Иркиной лоджии проплыла прозрачная менора на тяжёлой подставке – появилась и сразу же растаяла в темноте.

– Меня все эти истории из прошлого долго мучили, словно за горло держали, – продолжала Ирка. – И знаешь что? Я из них из всех кукол сделала.

– Кукол? – переспросила Маша.

– Ага. – Ирка довольно кивнула. – И Герыча такого пластмассового, с фингалом под глазом. Отморозок получился ещё тот. И отчима своего, алкаша. На кухне с бутылкой его забабахала. В трениках с пузырями на коленках – полгода только над одной рожей его работала. И мамку свою, прости господи, которая пахала с утра до вечера и света белого не видела. У меня проект был, «Коммуналка» назывался. Я с ним на Крымском валу выставлялась.

Они вернулись в комнату. Маша снова направилась в ванную, а когда возвратилась, на столе уже стояли две старомодные хрустальные стопки и пузырь «Немировки».

– Давай по одной, – сказала Ирка и наполнила стопки.

– Нет-нет! – Маша замотала головой. – Я же за рулём.

Во входной двери заворочался ключ.

– Ну вот, не успели, – сказала подруга и убрала в шкаф початую бутылку.

Маша впервые чувствовала неловкость у Ирки в гостях. Ей даже почудилось, будто она сидит не у подруги на кухне, а в кинозале и смотрит фильм про Иркину жизнь: вот муж привёл старшего сына со спортивной секции, вот жена спрашивает, готовить ли на ужин второе или можно заново разогреть обед.

– У тебя ж ипотека, – сказал Маше Витя, Иркин муж. – Уволишься – как выкручиваться будешь?

– Ну, ей, наверное, что-то заплатят… – неуверенно сказала Ирка.

– Ага, заплатят, – усмехнулась Маша. – Только сначала надбавки снимут. В качестве дисциплинарного взыскания.

– Вот черти! – покачал головой Витя, набирая полную ложку гущи.

– Ты про Петьку так и не рассказала, – напомнила Ирка. – Отпустишь его в Европу?

Разговор о Петьке был таким же болезненным, как и разговор о школе. Заряднов позвонил Маше, как всегда, не вовремя – на следующий день после памятного педсовета. Маша пересказывала беседу с пятого на десятое, говорила сбивчиво, то и дело замолкала. Она не понимала, правильно ли поступает, обсуждая с Иркиной семьёй одно из самых важных своих решений. Но подруга умела добиваться своего – в этом она была почти как Алька, – и Маша наконец выложила ей всё как есть.

Поначалу Маша не собиралась разговаривать с бывшим мужем. Приняв решение ни в коем случае не отвечать на его звонки, она почему-то взяла трубку сразу же, как только имя Петькиного отца высветилось на экране телефона.

– Тебе нужен ответ именно сегодня? – спросила она. – Именно сейчас?

Заряднов сказал, что не собирается её торопить.

– Просто я уже оформляю бумаги, – сказал он. – Если мы обо всём договоримся, я буду готовить документы для Петьки. От тебя потребуются подписи, доверенности и всякое такое. Но ты в любой момент можешь передумать. Тебе это ничего не будет стоить.

Андрей разговаривал с ней спокойным и уверенным тоном, как и в те далёкие годы, когда они ещё только начинали жить вместе. Он даже извинился, что не смог приехать в Королёв для личной встречи.

– Очень хотел увидеть вас обоих, – уверял Андрей. – Но у меня безумное расписание. А вдруг бы ты меня продинамила?

И всё-таки бывший муж знал, что ради блестящего Петькиного будущего Маша пойдёт на всё.

– Клянусь тебе чем хочешь, – говорил Андрей. – Можешь даже разговор наш на диктофон записать, переслушать на досуге. И предъявить мне его, если что-то пойдёт не так. Обещаю: у Петьки будет самое крутое образование, какое только существует. Если не покатит Швейцария, пошлю его в Лондон. Дам ему то, чего не было у меня и что я не смог наверстать за всю жизнь.

– Ты восемь лет переводил ребёнку сущие копейки, – ответила Маша. – А сейчас хочешь убедить меня, что готов потратить на него огромную сумму…

В трубке послышался громкий вздох.

– Не путай синее с круглым, – ответил бывший. – Деньги я переводил тебе. Это были наши с тобой мелкие войны. А сейчас всё по-серьёзному.

Окончательный ответ Маша так и не дала. Мысль о том, что Петька теперь будет приезжать к ней в гости на несколько месяцев, была невероятна, и за ней скрывались ужас и пустота.

Ирка и её муж выслушали Машу очень внимательно. Дети тоже сидели молча, словно им передались тревога и напряжение гостьи. Во время Машиного рассказа на кухне затих даже стук ложек и тарелок.

– Я считаю, – сказал Витя, – пускай Петька едет учиться. По-моему, тут всё честно. Ребёнок жил несколько лет с матерью, а сейчас поживёт с отцом…

Маша замотала головой.

– Я не хочу, чтоб Петька стал похожим на Заряднова, – сказала она. – Я не допущу, чтоб ребёнок вырос без понятия о чести и достоинстве. Нельзя, чтоб он считал, будто всё на свете продаётся и покупается.

– Но ведь всё действительно продаётся, – сказала Ирка. – И покупается.

– Мам, этот суп слишком кислый. – Иркин сын положил ложку на стол. – Почему Дашка ест яйцо, а я капусту?

Маша посмотрела на Иркиного старшего и – в который уже раз за вечер – попробовала зачерпнуть из тарелки. В ложку скользнул разваренный кусок мяса с мягкими белыми прожилками. Суп, который подруга разогревала для Маши трижды за вечер, на удивление, оказался не так плох.

– Вот это щи так щи, – сказала Маша Иркиному сыну. – Когда я была маленькая, моя бабушка варила точно такие же.

Бутылку водки ей вручили с собой: «на вечер». Когда Маша застёгивала пальто, Витя протянул ей какой-то конверт.

– Мы тут посовещались, – сказал он. – На первое время тебе хватит.

В конверте лежало пятьсот долларов. Маша попыталась оставить деньги на полочке в прихожей, но Ирка и Витя кинулись убеждать её, что это единственный выход и что друзей нужно выручать.

Она никогда ни у кого не брала в долг. Кроме банка, конечно, но банк не считается. Не брала у отца, когда тот пытался подстраховать её в первые годы жизни в Москве. Не брала у Альки. Восемь лет назад она даже отказалась от судебного процесса с Зарядновым. Маша была уверена, что её знаменитые деды гордились бы каждым поступком внучки.

А сейчас внутри у неё что-то сломалось. Она наконец протянула руку, молча взяла конверт и с тяжёлым сердцем положила его в сумку.

Маша шла по плохо освещённому двору. Она плотно сжимала пальцами горлышко бутылки. В глубине двора что-то зашевелилось, и Маше навстречу двинулись две мужские фигуры. Больше вокруг не было видно ни единого человека.

Она вдруг малодушно подумала, что вот тут-то и пришёл её конец. Перед глазами мелькнуло лицо однокурсника, Мишки Котикова, которого в начале двухтысячных зарезали из-за поллитры водки. Он брёл по неосвещённому переулку, а из кармана его куртки торчал пузырь. Парня пырнули ножом в левый бок – значит, шёл он возле правого поребрика, так же, как сейчас идёт Маша.

Бежать было некуда. Тени на жёлтом фоне казались такими огромными, словно принадлежали они не людям, а потусторонним существам. Фигуры поравнялись с Машей, она вдохнула и сделала шаг вперёд.

Чуть не касаясь её плечом, незнакомый мужчина и его товарищ проследовали мимо и исчезли в соседнем подъезде.

Маша подбежала к «тойоте», щёлкнула сигнализацией. Только когда она заблокировала двери изнутри и бросила бутылку на пол между сиденьями, ей удалось ненадолго почувствовать себя в безопасности.

Глава 3

Неуверенность вернулась снова, когда «тойота» вырулила на ту самую улицу, которая так хорошо просматривалась с Иркиной лоджии. Тревогу вызвал лёгкий стук из-под капота – но остановиться у обочины, чтобы разобраться в происходящем, оказалось делом непростым. Минут через пятнадцать стук под капотом затих сам по себе, но ожидание катастрофы никуда не делось. Когда Маша добралась до Королёва, к тревоге прибавилась вина перед Петькой, потому что домой она приехала за полночь и успела только мельком увидеть сына. Неудачи, навалившиеся в последние недели одна за другой, приводили к осознанию собственного ничтожества. Наверное, то же самое чувствовал и Машин отец, когда запирался в библиотеке, не в силах перекинуться словом даже с самыми близкими людьми.

Тревога постепенно переходила в страх, а страх, в свою очередь, тоже изменялся – мутировал, подселялся в Машино тело. Собирался в солнечном сплетении и рассеивался по кровеносной системе, достигал самых маленьких капилляров. Похожий страх Маша испытывала шесть лет назад, когда поздно вечером пешком ходила через рыночную площадь в Выхино.

Петька тогда впервые провёл всё лето у отца в Петербурге, а Маша искала для себя и сына постоянное недорогое жильё. За три летних месяца ей довелось переезжать целых четыре раза. Отцовская машина, просившая ремонта уже несколько лет, одним прекрасным утром отказалась ехать: порвался ремень генератора. Плёвая проблема, вот только средств на её решение не было. Ко всему прочему закончился срок Машиной московской регистрации, а новую она сделать не успела. Никто, даже Ирка, не регистрировал Машу в своей квартире, а денег, чтобы купить бумажку, не хватало. Любой служитель порядка мог остановить её на улице и спросить документы.

Теперь Маша знала: когда ночью пересекаешь рыночную площадь самого неблагополучного района столицы, приходится ловить на себе каждый случайный взгляд и слышать любое движение, даже самый тихий шорох за соседним киоском. Когда из темноты появляется мужская фигура и преграждает тебе дорогу, всё зло, живущее в мире, хохочет и причмокивает, когда незнакомец пытается подозвать тебя, словно уличную собаку.

Ощущение сохранилось навсегда: Маша бежит в темноте, по грязному асфальту, вокруг валяются рваные коробки, куски разломанных манекенов, мятые обёртки и битое стекло. Осколки сверкают в свете фонаря, словно редкие зубы в чьём-то чёрном рту.

Вспомнилось, как среди ночи в Машину комнату, ту самую, что она снимала на Ташкентской, вваливался пьяный хозяин квартиры и ставил на Машин письменный стол бутылку водки или дешёвый портвейн. Крючок на двери Машиной комнаты хозяин выбивал из дверного косяка одним движением плеча. Мужик считал себя полноправным владельцем помещения и потому безо всякого стеснения садился на Машину кровать. Из-под пёстрого домашнего халата торчала густая чёрная поросль. Маша помнила его волосатые ноги, они всегда были обуты в китайские пластмассовые шлёпанцы, купленные не иначе как на том самом рынке, возле метро. Когда хозяин вломился первый раз, пьяный, с кислым запахом изо рта, Маша ещё не спала; ночами она висела на сайтах с вакансиями, потому что после двенадцати в квартире хорошо работал интернет.

Это спасло её и в тот раз, и в следующие. Весь месяц, за который Маша внесла деньги хозяину комнаты, она ночевала одетая и не расстилала постель. Малейший шорох в коридоре заставлял её просыпаться и подскакивать; она спускала ноги на пол и хваталась за телефонную трубку. Трубка всегда была наготове: Иркин муж Витя взял с Маши обещание, что, если хозяин квартиры начнёт приставать, она обязательно позвонит сначала ему, а потом в милицию. Маша не очень-то верила, что Витя ночью приедет на помощь, но была ему бесконечно благодарна даже за слабую попытку её защитить.

«Я же стала победительницей, – шёпотом повторяла Маша в последние дни марта 2009 года, сидя ночью на тёмной кухне. – Я волшебная тропическая черепаха, которая пережила несколько холодных зим в королёвском пруду. Больше я не бездомная и не нищая, у меня есть крыша над головой, а в соседней комнате спит самый прекрасный в мире Петька».

И тихий дребезжащий голосок, похожий на щёлканье ножниц, отвечал ей: нет, нет, нет. Скоро у тебя ничего этого не будет.

Маше удалось заснуть, но сон был беспокойным и зыбким, а потому – недолгим. Проснулась она около пяти утра. Медленно и обречённо открыла глаза и, не отрываясь, смотрела на зеленоватый свет, который лился из окна прозрачными волнами.

Весной и летом в Подмосковье светать начинает рано. Сначала темнота над домами становится серой, а потом неуверенный жёлтый поднимается всё выше и выше. Он заваливает песком нижнюю половину неба, ветер разносит песчинки, размывает границу мутного пятна. Ветер медленно вытягивает из-за горизонта сиреневую, а за ней – розовую полосы.

Маша следила, как утреннее сияние занимается где-то там, за железнодорожными путями, над беспокойным небом Москвы.

Глава 4

В первый день после каникул Алёша, как обычно, встретил Машу в прихожей. С хмурым видом взял у неё пальто и повесил его в шкаф. Не оборачиваясь, прошёл в свою комнату. Светланы Павловны дома не было.

– Что случилось? – Маша ждала ответа, но ученик молчал.

Он сидел в кресле, сгорбившись, и барабанил пальцами по мягким подлокотникам. В глаза он не смотрел.

– Вы должны были всё мне рассказать, – проговорил наконец Алёша. – Сразу же после педсовета. Я за каникулы всё бы хорошенько обдумал, а сейчас… Что я могу сделать сейчас?

Маша опустилась на стул и поставила сумку на пол.

– Можешь включить лампу? – сказала она. – Темно.

Алёша не двинулся с места.

– Обо мне вы подумали? – сказал он. – Я смотреть не могу на эту Горячеву, не то что на её уроки ходить. Каждую минуту убить её хочется.

В школе Маша больше не появлялась. За бутылку коньяка ей удалось уговорить участкового врача выписать больничный на две недели. Она собиралась предъявить бюллетень, когда пойдёт вызволять свою трудовую книжку.

– Учиться осталось всего месяц, – сказала Маша. – Ради того, чтобы поступить в Суриковку или Строгановку, стоит потерпеть Горячеву.

Маша достала из бокового кармана сумки варианты экзаменационных тестов, вложенные в прозрачные файлики.

17.1 Kак Л. Н. Толстой в романе «Война и мир» отвечает на вопрос: «Какая сила управляет всем?»

8.1. Как в прозе И. А. Бунина раскрывается тема земного и вечного?

Алёше раньше неплохо удавались развёрнутые ответы в форме мини-эссе, он легко подыскивал так называемые литературные аргументы и укладывался в заданный объём. Но в последнее время Маше всё чаще стало казаться, будто оригинальность Алёшиных идей шла вразрез со стандартными требованиями к сочинениям. Она боялась, что идеи ученика будут неверно поняты комиссией.

17.1.

Толстой ошибочно убежден, что только народ «всем управляет», то есть определяет судьбу России. <…> Любое человеческое общество представляет собой такую стихийную массу, которой можно управлять извне. Это самое страшное свойство народных масс: управляемость. К сожалению, Толстой чудовищно переоценил роль народа как такового.

8.1.

<…> В рассказе «Господин из Сан-Франциско» атмосфера разгульного веселья и образы людей, пляшущих на палубе корабля, резко контрастируют с трупом, который находится в грузовом отсеке. Но именно наличие трупа придаёт смысл всему происходящему на палубе. <…>

– Тут кое-что нужно исправить, – сказала Маша.

Алёша взял листы из её рук. Ответы на первые две части задания почти не содержали никаких пометок, но абзацы из третьей части Маша обвела красной пастой.

– Что-то не так? – спросил он.

– Всё не так, – ответила учительница. – В прошлом месяце была хорошая работа. А сегодня смотри, что ты пишешь. Наличие трупа придаёт смысл. И вот ещё: Толстой переоценил роль народа.

– Тема раскрыта, Марья Александровна, – сказал Алёша и бросил тесты на стол.

– Алёша! – Маша хлопнула ладонью по столу, невольно повторив жест собственной матери. – Ты написал так, что каждое предложение тошно читать.

– Это у вашего Толстого каждое предложение тошно читать. – Алёша снова протянул руку, взял листок и ещё раз просмотрел эссе. – С моим текстом всё в порядке.

Маша покачала головой. Встала, сделала несколько шагов по комнате.

– Алёша, я так не могу, – сказала она. – Ты ведёшь себя почти как Данила.

Ученик молчал. Повисла пауза.

– Мы сегодня всем классом… – сказал наконец Алёша и нервно сглотнул, – ну, почти всем классом… Написали петицию в вашу защиту. На имя директора и заведующего районо. Катя сделала плакаты, на каждой перемене мы выходили к учительской.

Рассказ ученика неожиданно взволновал Машу. Она вообразила нарисованные наспех плакаты и то, как дети толпятся в коридоре между учительской и столовой. Представила суету, которая, безо всяких сомнений, поднялась в школьной администрации. Перед её глазами даже мелькнуло перекошенное лицо Анны Сергеевны. Вот и ответ, подумала она. Ребёнок первый раз в жизни устроил настоящий бунт. Неудивительно, что он больше ни о чём не может думать.

– И чего же вы добились? – спросила она.

– Да ничего. – Алёша резко крутанулся в кресле. – Всех родителей вызвали к директору, а нас отправили дежурить в столовую. Дежурить мы не пошли, и весь класс остался голодным. Мы выглядели как придурки.

– Передай всем, – сказала Маша, – что я не вернусь. Я сама написала заявление, никто меня не прогонял.

– Нам так и сказали. – Алёша сжал кулаки и с силой ударил по подлокотникам кресла. – Зачем вы это сделали? Вы же бросили нас.

– А ещё передай Кате и остальным, что вы – лучшее, что случилось со мной за восемь лет работы в школе. – Маша оглядела комнату новым, посветлевшим взглядом. – Передашь? Самый лучший выпуск. Удивительные дети.

– Да как бы… – Алёша встал. – Мы вроде не дети уже…

В глазах его блеснуло что-то новое. Это новое показалось Маше опасным, и она машинально отступила назад. Но Алёша не успел договорить, потому что снаружи послышался шорох ключа в замочной скважине и стук входной двери. Пошатнулась и рассыпалась тишина, а Машины слова и Алёшин ответ – простые, понятные и уместные – прозвучали совсем не так, как надо.

Светлана Павловна принесла в дом московскую весеннюю сырость и суету. Маша издалека расслышала свистящее дыхание пожилой женщины; Алёшина мама тяжело наклонилась, опустила на пол пакеты. Полиэтилен зашуршал, звякнули какие-то стеклянные банки или бутылки. В прихожей появился Алёша, он принял у матери пальто и поднял покупки.

– Мам, я же тебя просил! – Голос его был тихий и расстроенный. – Мы же договаривались…

– Какая разница, милый, – Светлана Павловна улыбнулась сыну, – ты сходишь в магазин, или я схожу. Мне же не трудно. А у тебя экзамены скоро.

– Большая разница, – буркнул Алёша и потащил пакеты на кухню.

Маша вспомнила про Петьку: сын сегодня ещё не отзвонился. Она достала телефон и набрала ему короткое сообщение.

Светлана Павловна опустилась на табуретку и принялась стягивать с полных ног чёрные бесформенные ботинки на молнии – обычная обувь для людей в возрасте, некрасивая, но удобная.

Маша, наверное, впервые за несколько лет подумала вдруг, что их с Алёшей матери оказались почти ровесницами; возможно, когда Светлана Павловна впервые пришла в школу на родительское собрание, все вокруг решили, что это не мама Алёши, а его бабушка. «Господи, да ведь если я когда-нибудь соберусь родить ещё одного ребёнка, к его восемнадцатилетию я, пожалуй, буду такая же старая и больная, и мне будет целых – перед Машиными глазами пробежал ряд цифр – пятьдесят три? Нет, пятьдесят три – это ещё совсем немного», – успокоила она себя.

А ещё Маше совсем некстати вспомнился Хомяк, тёплый, пахнущий яблоками. Как он засыпает, как просыпается, с каким упоением болтает на своём, непонятном никому языке. Боже мой, подумала она, да разве возраст – это проблема? Если бы вдруг у неё был маленький ребёнок, она за него отдала бы всё на свете…

Маша с досадой одёрнула жакет, нахмурилась и снова посмотрела на экран телефона: сообщение ушло, но Петька пока ничего не ответил.

– Мария Александровна, милая, как вы?

Светлана Павловна сняла с головы драповую шляпку. Светлые волосы остались нелепо примяты, но, кажется, Алёшину маму совсем не волновало, как она выглядит. Женщина собиралась с силами, чтобы поднять с табуретки своё тяжёлое тело. Наконец она оперлась о колени и встала. Подошла к Маше.

– Дорогая моя… Я давно хотела сказать вам… – Светлана Павловна прижала ладонь к груди. – Вы уж простите меня, ладно? Так нехорошо получилось.

Маша нахмурилась.

– Я про ту бумагу… – Женщина махнула рукой. – Думаю, думаю, никак из головы не идёт. Все подписывали на собрании, ну и я тоже. Вместе со всеми. Что уж они там насобирали про вас, не знаю. На самом-то деле я считаю наоборот! Что и человек вы хороший, и педагог…

Маше даже показалось, что в уголках маленьких тусклых глаз заблестели слёзы.

– Да что вы, ей-богу… – Маша приобняла хозяйку дома за плечи. – Вы бы ещё вспомнили, что было сто лет назад.

– Скажите только, – Светлана Павловна, всё ещё хлюпая носом, заглянула ей в лицо, – это всё никак не повлияло?..

– На что?

– Ну, не знаю… – Женщина смутилась. – На финансовое ваше положение, например. А то мы не сможем увеличить вам зарплату. Сами видите, муж вечно в командировках. Чем старше становишься, тем тяжелее достаются деньги.

– Всё в порядке, – соврала Маша. – Не беспокойтесь. У меня много учеников.

– Вы молодец, – раздалось из глубины комнаты. – Молодая, энергичная. Всё у вас будет хорошо.

В Машиных руках пиликнула телефонная трубка. Петька писал: «Пришёл из школы, ем суп». Нужно было скорее заканчивать занятие и ехать домой, к сыну.

Когда Маша уже уходила и стояла у самой двери, Алёша пригласил её на школьный праздник. «День самоуправления», так называлось это мероприятие.

– Мы с Катей решили поставить «Алису» по нашему собственному сценарию, – рассказывал Алёша. – Будут мои декорации и костюмы.

Маша облегчённо вздохнула. «Мы с Катей»! Если уж за Алёшу взялась самая красивая девочка в классе… Не пройдёт и месяца, как все его попытки объясниться в любви стареющей учительнице сменятся прогулками по летней Москве за ручку со сверстницей. А там уже недалеко до поцелуев в подъезде или даже ночёвки в дяди-Колиной мастерской.

– Алёша, я постараюсь, – сказала она и наконец улыбнулась.